Хвост

Мышь бросилась в ванную, заперлась и просидела там до тех пор, пока не услышала звон ключей.

– Где моя именинница?

– Папа!

Она выбежала ему навстречу, забрала из рук тяжелую сумку с инструментами, помогла снять куртку и ботинки, чмокнула заросшую обвисшую от многочисленных горестей щеку. Хвост бился по ногам, отбивал собачий преданный ритм, пытался потрогать Папу, коснуться его ног, ладоней, уставшего лица. Папа мазанул губами по щеке дочери, и та не лопнула от счастья просто потому что была Мышью, а не Рыбой-шаром.

Мелкий тоже выпрыгнул из комнаты с раскрытыми для объятий руками, получил только суровое мужское рукопожатие – и хватит с него. Много ли нужно ребенку, который почти не видит отца?

Мамочка вышла из кухни с салатом.

– Пришел?

И, наверное, она была счастливее всех.

Они усадили Папу во главу кухонного столика, поставили перед ним салат, налили и сели, любуясь. Он выпил одну стопку впустую, а со второй решил сказать тост. На столике тут же появилась газировка и стаканы.

– За любимую дочь.

Чокнулись, Папа выпил снова и уткнулся взглядом в телефон, а Мышь смотрела, как хвост играется с его лежащей на столе ладонью, будто в «кошки-мышки», будто вот-вот схватит. Все молчали, всем было хорошо, и Мышь порадовалась, что отказалась от вписки с сокамерниками. Ей это все было не надо. У нее есть Папа, Мамочка и Мелкий. У нее любимая семья.

– Чего не со своими отмечаешь? – спросил Папа.

– Она к Мучильне будет готовиться, – тут же ответила Мамочка, – собирается выходить на городскую.

Мышь прикусила кончик языка. С того момента, как пришли результаты, она только и делала, что пыталась забыть о чертовой Мучильне, не собираясь больше проходить через этот кошмар.

– Звучит как тост. За самую умную девочку на нашем Селе, – Папа выпил снова и закусил ложкой салата, – на Самую Сложную выходить собираешься? В Центр поедешь?

– Вообще, я…

– Конечно, собирается. Она же у нас самая лучшая девочка. Отличница. Умница.

– Это правда, – подтвердил Папа, – я уже всем на работе рассказал, какая у меня дочь. Говорю, в Самый Лучший Университет поступит.

Мышь промолчала, наблюдая за тем, как хвост обводит отцовскую ладонь. Она любила, когда ее хвалят, конечно. Еще бы было, за что.

– Всем говорю, – Папа притянул ее к себе и влажно чмокнул в щеку, оцарапав ее щетиной. С каждой пропущенной стопкой он становился все разговорчивее, и Мамочка, как любящая жена, хорошо это знала, – мужики! Моя девочка всем покажет! Это что у тебя?

– Где?

– На лбу. Грязь, что ли?

– Это прыщик, папуль.

– Ты это… убери его. А то в Центре мужики посмотрят и не захотят. А нам такого не надо.

– Давайте не про это, – мягко влезла Мамочка, – рано ей еще…

– Не рано! Я свою девочку за урода не отдам. Здесь все мужики мудаки, а она умница у нас, лучшего заслуживает.

– Как ты правильно говоришь, милый.

Мышь видела, как кончик хвоста скользит между морщинистых пальцев. От любителей пошалить за гаражами она слышала про такую игру: нужно бить ножом между пальцев, ускоряясь с каждым кругом. Проигрываешь, если всадил в палец нож. А потом сначала. Пока способен.

– Как у вас на работе-то? – спросила Мамочка, и Папа хряпнул еще одну.

– Да как у нас. Мудачье одно. Начальник смены мразь душная, гнида, так бы и бросил его под станок. Надеюсь, уволят сволочь, и Мелкий с ним уже не столкнется.

– Чего? – вскинулся Мелкий, – не хочу я на Завод!

Глаза Папы немного налились кровью – от количества выпитого и усталости.

– Да ему там учительница ИЗО наплела, ты его не слушай, – заквохтала Мамочка, но Мелкий у них идиот.

– Я буду художником!

Папа выпил снова.

– Ссыкуешь на Завод идти? Так и скажи, что ссыкло. Что как девка!

– Я не девка! Ненавижу девчонок! Они тупые! Я буду художником и буду делать красивые открытки! И буду денег много зарабатывать, маме куплю комбайн и операцию!

Мышь молчала. Ладонь у Папы была большая, мозолистая и тяжелая – как ловушка. Из тех, что ломают жертве все кости, когда захлопываются.

– Нет, – сказал Папа и отвернулся от него. К Мыши, – Золотая медаль-то будет?

– Я не знаю…

– Нужна золотая, а то без нее в Лучший хрен пробьешься, не любят там приезжих.

– Я не…

– Да будет, будет, – снова влезла Мамочка, – она же у нас умница, она и Мучильню выиграет, ее туда, может, и без Экзамена возьмут. Еще и премию заплатят.

– Заявление уже подала?

– Но еще же не… – Мышь. Дыши.

– Съездей на выходные в Центр, покрутись там, на день открытых дверей сходи или как там эта херня… они должны знать мою умницу в лицо! Они должны знать, кто им там покажет! Я скажу дружбану на работе, у него тачка есть, он отвезет. За тебя, дочурка.

Он выпил снова. Мышь посмотрела на заглохшего Мелкого, который гонял по тарелке горох, на Мамочку, которая ловила каждый отцовский жест, и на мозолистые пальцы, крепко сомкнувшиеся на кончике хвоста и почему-то не чувствующие остроту его чешуи. Мышь не смогла бы попросить отпустить. Нельзя просить сделать человека то, чего он не поймет, чего не существует в его мире.

– Ты же им всем покажешь?

– Да, Папа. Конечно. Ладно. А можно…

– Сегодня можно все!

– Можно я спать пойду? День тяжелый.

– Как спать? – встрепенулась Мамочка, – А тетя Зина из Далекого-Далекого Села? А тетя Лариса из Центра? Я хотела, чтобы ты им сама рассказала про Мучильню, про планчики, они тебя поздравить хотели – давно не виделись! Ты же им не звонишь.

– Позвоню, – когда-нибудь, – можно сейчас отдохнуть? Пожалуйста?

– Чего ты к дочери пристала? Не видишь, она учиться рвется? У нее же график расписан по минутам, а ты со своей Лариской! Иди, Мышка, учись хорошо. Дай старику повод тобой гордиться.

– Ладно, – Мышь чмокнула лысину, чмокнула полную щеку Мамочки и Мелкого, который попытался ее пнуть. Набрала дыхания. Рывком вырвала хвост из хватки отца, и как будто нерв какой-то лопнул, как будто кожа треснула по швам. Она чувствовала, что упадет. Прямо здесь, прямо сейчас. Но Мышь осталась на ногах. Ей хватило сил, чтобы дойти до ванной и сдернуть с сушилки самое темное полотенце. Хватило сил, чтобы доползти до комнаты и закрыть дверь. Хватило сил, чтобы постелить полотенце на свою нижнюю часть двухъярусной кровати. Хватило сил, чтобы сесть за стол, заваленный учебниками, исписанными тетрадями, распечатками тестов. С одной стороны над ней возвышалась стопка книг – то, что нужно прочесть, чтобы хоть немного понимать материал. С другой дырой зияло пустое пространство – книги, которые она уже прочла. Все стены вокруг были обклеены формулами, они держались на скрепках, скотче, на добром слове, все это накладывалось друг на друга, слой за слоем – много слоев, и Мыши иногда казалось, что ее вот-вот завалит потоком чисел, форум и названий – всего того, что она так отчаянно, но решительно не понимала.

Сегодня Мамочка каждому родственнику прожужжит уши про золотую медаль.

А завтра Папа всем на Заводе расскажет про Самую Сложную Олимпиаду в Центре. И все-все в этом Селе будут знать, какая она молодец.

А потом она не поступит. И рухнет мамин мирок. И Папа сгорит от стыда. И они отрекутся от нее, как, кажется, уже заочно отреклись от Мелкого.

Дверь открылась, в комнату скользнула тень и шмыгнула на верхний ярус. Раздался всхлип.

– Да ладно… ноешь, как девчонка?

Он заныл громче.

– Ты мужик или кто?

Он замолчал. И молчал еще некоторое время, а когда заговорил, Мышь с отвращением услышала эти сопли и хлюпающий нос:

– Что ты делаешь? Учишься?

– Учусь. Заткнись и не мешай, – все это время она пялилась в пустоту, чувствуя, как хвост настойчиво тычется в шею. Задали так много, и нужно было бы посмотреть тесты, похожие на сегодняшний, чтобы больше не облажаться… и еще одна бессонная ночь, чтобы получить результат, которого многие добиваются и так, не делая ничего.

А он все давил.

«Почему ты не можешь задушить меня окончательно? Почему тормозишь на полпути? Начал дело, так доделай, сволочь».

Мышь уткнулась лицом в ладони, дыша с хрипами. Она должна прийти в себя. Ей еще слишком много нужно сделать. Разнылась, как Мелкий. Он-то чмо, а она – гордость родителей! Она должна им всем доказать! Должна Папу в Центр перевезти, чтобы он больше не рвал больную спину на заводе, должна Мамочке уже этот чертов комбайн и операцию, они ведь только на нее и рассчитывают… да. Ладно. Ей нужно просто немного прийти в себя.

– Ты че, уже спать? – прохлюпал Мелкий.

– Нет. Отдыхаю. Заткнись и спи.

– А почему Папа не хочет, чтобы я…

– Я сказала заткнись.

Мышь свернулась жалким ничтожным клубком, эмбрионом, которого вытащили на свет недоношенным, недоразвитым – а может, мертвым? Может, у Мамочки в утробе все напутали? Они ведь заслужили свою идеальную дочь, а родилась она, такая неправильная.

Нужно просто выдохнуть.

Она ногами стянула домашние штаны, бросила их на пол и беззвучно заскулила в подушку, зная, что Мелкий ловит каждый звук.

Она будет пахать, будет стараться изо всех сил. Но этого снова будет недостаточно. Она всегда будет недостаточно идеальной.

Хвост лег прямо перед глазами на подушку, длинный, тяжелый, неподъемный, чужой, очень сильный, очень настоящий.

«Я не могу. Нет сил».

«Встань и иди, – он изо всех сил хлестнул по бедру изнутри, по голой коже, – садись за стол и делай, тупая ноющая сука».

Встать и идти. Он начал вскрывать старые следы, те, что успели зажить за несколько дней, он снова делал невыносимо больно, но это глушило мысли, и больше ни о чем думать не получалось.

«Встань и иди. Делай все, что в твоих силах, даже если это бесполезно».

Она встанет. Она сделает. Только нужно повыше натянуть одеяло, Мамочка будет…

«Встань и иди».

«Встань и иди».

«Встань и иди».

«А если не можешь, хотя бы заткнись, чтобы они не слышали».

Из нее вытекала жизнь, вытекали мысли и слезы, и это то, что он мог сделать, то единственное, в чем он был хорош – благодаря ему у Мыши просто не оставалось сил, чтобы осознать: самой этот круг ей не разорвать. И когда он явит свой конец, все станет только хуже.

«Норм».

Бывают дни, когда испортить все может абсолютно любая мелочь.

Бывают дни еще хуже.

– Мышоночка, подъем! Без пяти шесть!

Обычные дни.

Дни, когда трудно объяснить себе, зачем вообще просыпаться.

– Ты лентяйка! Я уже встал и даже зубы почистил, а ты лежишь!

– Отвали…

Преодолеть неизбежную тянущую боль внизу живота – пытка, с которой ежемесячно справляется любая девчонка. Гораздо сложнее отодрать хвост, который обвился вокруг деревянного столбика. Потяжелев за ночной срыв, он вцепился в кровать мертвой хваткой, и Мышь даже изогнуться нормально не могла, только скрестись жалобно по изголовью.

– Мамочка сказала, чтобы я тебя разбудил! Вставай!

Она должна была встать.

– Ты должна встать! Давай!

Она должна была.

Она не могла.

Она с трудом перевела взгляд на Мелкого, который с ногами залез на ее постель и чуть ли прыгал, сотрясая оба яруса. Не было сил столкнуть его. Открыть рот – на то едва хватило.

– Если щас не свалишь, расскажу Папе, что тебя записали на конкурс стенгазеты.

Засранца как ветром сдуло. Никто больше не тряс кровать. Но она по-прежнему не могла встать, и вот-вот должна была начаться ежедневная забавная игра, которая длилась столько, сколько Мышь себя помнила.

Вчерашний день был исключением – ее буквально подбросило в кровати, хотелось взглянуть в зеркало и увидеть вдруг, что к совершеннолетию все изменилось, что она стала другой, исчезло это лицо и появилось другое, любое – не ее. Желание было настолько сильным, что хвост даже не мешал, наоборот, подгонял, хоть и наказал потом за наивность.

Сегодняшний день должен был быть ничем не примечательным, кроме одного… но это «одно» Мышь отбросила тут же, вычеркнула из списка дел и из головы.

«Никаких свиданий с конфетным маньяком. То есть, никаких рисковых встреч с конфетным маньяком. Он же не на свидание звал».

Так что день предстоял самый обычный. И нужно было встать. Нужно было объяснить себе, зачем.

– Давай, гад. Давай, ленивая, тупая… давай, давай, – Мышь поскребла хвост ногтями, но тот не отлеплялся от кровати, а ведь утекали драгоценные секунды, которые можно было потратить в Клетке на подготовку к учебе или причесать эту ужасную прядь, которая всегда, выбивалась из хвоста. А если Мышь не успеет погладить рубашку?

– Отпусти, сволочь, у нас сегодня важные дела.

Он словно спрашивал: «какие? Зачем вообще все это?»

– Если мы не пойдем в Клетку, мы завалим Экзамен. Если завалим Экзамен, не поступим в СЛУ!

«Ты и так не поступишь».

– А еще допы! И Мамочка расстроится, если узнает, что мы прогуливаем!

Мышь рванулась, упала на шкаф, вцепилась в него, и все было бы легче, если бы хвост тащил ее именно к кровати, натягиваясь, как резинка, утаскивая обратно. Но ему все равно где, все равно, как. И шкаф оказался прекрасной поверхностью, по которой можно было скатиться на пол.

– Я сказала: в ванную! Быстро! Ну!! – она толкнула его, неподъемного, шлепнула себя по щеке, чтобы проснуться. Рывками, как рыцарь с кровоточащей раной, добралась до ванной и упала на раковину. Из зеркала сегодня взглянул кто-то чужой, и Мышь отвернулась. Нужно было обработать следы вчерашнего срыва, нужно было проснуться – я тебя сейчас лезвием полосну, если не перестанешь цепляться, урод!

Хвост в ответ скинул с бортика все флаконы. В эту забавную игру они играли уже много лет, но Мышь побеждала, о, она всегда побеждала. Победит и сейчас, умоется, чай выпьет, съест приготовленный заботливой Мамочкой…

– Спасибо, мамуль. Не хочу. В Клетке поем, – Мышь с ненавистью взглянула на кончик хвоста, который копошился в тарелке, вызывая рвотные позывы.

И все же, она победит. Она должна прийти раньше, ведь ночью она ни черта не сделала и придется наверстывать перед уроками.

Нужно было собраться, нужно все успеть, ничего не забыть. Сегодня у нее не будет времени думать.

Ну да, кто ее спрашивал…

«Интересно, зачем он все-таки предложил встретиться? – сегодня хвост завязать не удалось, и он висел мертвым грузом, волочась за ней по сельской дороге и собирая грязь, – из-за конфет? Из-за хвоста? Но он не мог его видеть. Никто не мог. Скорее всего, его вообще на самом деле нет, это ее лень и…»

Он зацепился за корягу, попытался уронить ее – просто забавная игра. Просто игра. Хватит думать. Она не куда не пойдет. У нее сегодня дополнительные, Мышь их ни за что не пропустит. Да и в ее забитом расписании вряд ли найдется место для парня, который мог просто пошутить над наивной дурой.

«Может, ему правда одиноко, как он и сказал?»

Да ла-адно. Бред-бред-бред. Мысли тормозят, а Мышь должна была спешить – у нее было всего двадцать семь минут перед первым звонком, чтобы нагнать все то, что она упустила из-за идиотской ночной слабости.

– Делаешь домашку на неделю вперед? – ей бы не поднимать голову и сделать вид, что обращаются не к ней, но Давалка стояла прямо над ее партой, почти дыша в затылок.

– Это сегодняшнее. Не успела.

– Ты умеешь что-то не успевать?

Конечно, она издевалась, потому что Мажора еще нет и не перед кем повилять жопой. Не надо ей отвечать. Лучше, когда ее голоса не слышно.

– Классные брюки.

Хвост хлестнул по ногам беспокойно и пришлось наступить на него, сжав зубы.

– А?

– Брюки классные. Где купила?

Мышь опустила глаза, взглянув на серый полосатый клеш, который надела специально, из-за вчерашнего, чтобы ткань не липла к коже с внутренней стороны бедер.

– У Столовки, – ручка дрожала в руках, оставляя на буквах крошечные синие полосочки, делая конспект неидеальным, – новое завезли.

Зачем она отвечает той, кто так очевидно издевается?

А если за ней остались следы?

Взгляд испуганно скользнул по грязному линолеуму, выискивая что-нибудь – возможно, дорожку из капель крови?

– Надо будет глянуть.

В последние два дня она потеряла слишком много крови. Поэтому так кружится голова.

– Давалочка! – Мажор появился в дверях, как всегда, сверкающий зубами и часами.

– Мажорчик!

– Тупая моя сосочка!

– Богатенький мой идиотик!

– Какая мерзость, – Подружка прочапала мимо сосущейся парочки и плюхнулась рядом, – По-моему, в Клетке надо запретить заниматься таким говном.

– Запрещено, – Мышь отчаянно пыталась исправить конспект, но нервная рука делала все только хуже, – Литсука придет, разгонит.

Подружка хмыкнула и вывалила на парту содержимое сумки. Ни пенала, ни канцелярии, а на все предметы – одна замызганная тетрадь, в которой писали с разных сторон. Мышь много раз видела, как подруга начинает конспектировать урок, но отвлекается на что-нибудь и не записывает даже половины.

– Ты че белая такая? – пока Мышь писала пересказ главы из книги о Войне, Подружка скатывала у нее на ходу.

– Второй день.

– У, сочувствую, братишка, – и теперь она тоже бросила списывать, отвлекшись на лобзающихся одноклассников.

– Вот что он в ней нашел?

– Она красивая.

Не то, что Мышь. Она не из тех, кто нравится мальчикам. Подружка вот из тех, с ее вызывающим макияжем и двуцветной карехой, с ее красивыми чертами… вообще, красивых вокруг много, но не Мышь, у нее широкие бедра и нет груди… поэтому он точно звал ее НЕ на свидание.

И она ни за что на свете не пропустит допы.

– Я тебе посты кидала, ты прочла?

Мышь ощутила укол вины, хотя здесь было даже не за что. Сегодня она бы никак не успела выйти в сеть.

– Прости.

– Ну короче, во-первых, нас скоро всех переоденут в юбки ниже колена. Типа, борьба с изнасилованиями и развратом.

– Хах.

– Во-вторых, цари обещали перепроверить, кто там и где за нас воевал. Поняла, да? Типа, чурок наконец поставят на место. Че пялишься?

Ботанка закатила глаза и отвернулась.

– Ну и в-третьих, из самого кабинета Президента самые важные шишки сообщили: ты самая офигенная подруга. Хе. Конец.

– Здорово. Спасибо, – желудок впервые за утро подал признаки жизни, но лучше бы он молчал. Пришлось натянуть повыше брюки, передавить живот ремнем и с умной миной слушать Литсуку, которая распахнула дверь и начала громогласно вещать прямо с порога. Есть такие люди – они сразу заявляют о своих намерениях, мыслях, чувствах и…

«И если бы это было свидание, он бы так и сказал! Он просто… поиздевался!»

– Кто может ответить?

Рука дернулась, но хвост обвил запястье и заставил вцепиться ногтями в школьный побитый стол. Скорее всего, она ответит неправильно. Такого позора ей не пережить.

– Верно, – Литсука кивнула Ботанке, которая просто всегда успевала первой. Конечно, они все знают правильный ответ, все ненавидят друг друга, когда им не дают ответить, они все амбициозны, они порвут ее, если она попытается ответить… знал ли он о нем? Мог ли вот так, с первого знакомства, за пять минут разглядеть то, чего родители не замечали годами?

Вряд ли. Она просто дура. Даже не просто. Хвост уже выцарапал на запястье слово похлеще.

Мышь подняла взгляд на доску и увидела незнакомые имена. Литература давно прошла, так же, как и половина следующего урока. Мышь пыталась успеть за всеми, пыталась угнаться, торопливо конспектируя в тетради каждое слово, но чувствуя уже, что опаздывает на целый урок, что, не дописав задание по истории, она уже ошибается в незнакомых формулах тригонометрии, что это уже другая доска, другой класс. Сейчас она была не лучше Алкаша, который храпел на задних партах, не лучше Подружки, которая рядом залипала в телефон, не делая никаких попыток постичь науку… но ей это, в отличие от одноклассников, и не нужно. У Подружки гораздо более важные проблемы, и Подружка, в отличие от подруги, лишена возможности их решить. А Мышь может. Она знает, что все допишет после уроков. Она знает, что если пропустит сегодняшнюю химию и допы, то потеряет любой шанс нагнать программу. Нет, Мышь все знает. Она не тупая, пусть это слово и выцарапано у нее на запястье.

– Да, мы уже с семьей все решили, – громогласно заявил Мажор, закидывая ноги на соседний стул, – Я подал документы в Самый Лучший. Не Самый Лучший – для слабаков.

– Я тоже в СЛУ буду пытаться, – вякнул его друган, – в Селе не хочется гнить.

– И ты меня возьмешь с собой, подкабучничек недалекенький? – промурлыкала Давалка.

– Конечно, шкурка моя продажная. Если что, пойдешь по контракту, мои заплатят.

– Интересно, почему всем бабам не платят за то, что у них дырка между ног? – вопросила Подружка, – Можно мне тоже? И квартиру в центре Села, а то задолбало на Пустырь по утрам смотреть.

Она была вызывающе громкой, но никто не обратил на нее внимания, а Мышь сделала вид, что подруга ничего не спрашивала. Они, будучи полными противоположностями, магическим образом оставались невидимыми для класса: одна говорила на слишком тихих для них частотах, другая – слишком громких.

Вряд ли хоть один из них помнит, что вчера у нее был День Рождения.

– Вы где шляетесь, 11 «А»?! – в кабинет, как ураган, влетела Классука, – Я вас по всей Клетке ищу!

– Так у нас сейчас здесь ваша химия, але, – спокойно ответил Мажор.

– Какая химия?! Вы должны быть в актовом зале, на собрании! Обязательно для всех выпускников!

– А кто нас сказать об этом должен был? – влезла Давалка. Классука чуть не задохнулась, а Мышь слушала их перепалку, с трудом осознавая смысл произнесенных слов. Собрание? В актовом? Общее? Сейчас? За три… за две двадцать до звонка? Что они успеют за две минуты?

– Кто не придет – не получит диплом! – заявила Классука, и все, ворча, но быстро покидали вещи в рюкзаки и пошли за ней. Мышь встала тоже, но по инерции – она не могла понять. Хвост обвил горло, сдавил сонную артерию. Он всегда так делал, когда что-то шло не по плану.

– А химия?

Но все уже вышли, только Подружка недовольно дышала в спину, подгоняя: она ненавидела школьные мероприятия. Мышь не знала никого, испытывающего обратное, на самом деле.

– Во бли-и-ин… походу, надолго это говно затянется, – вздохнула Подружка. Они зашли в зал вместе с классом и тут же оценили те две вещи, которые оценивает при общих собраниях любой школьник: численность народа в остальных классах и уровень омерзительности презентации на доске. Первое было, как обычно, оценено «немногочисленно и не удивительно», а второе, пока что, «терпимо, но недолго».

– Да ладно… химия же еще.

– Какая химия, братиш? Нам повезет, если после урока отпустят.

– А допы? – жалобно проскулила Мышь.

– У тебя допы, а мне сеструху с работы забирать. И если не я, то это сделает ее обдолбыш, и они вместе покатятся в ближайшую канавку, в обнимку с героином.

Подружка плюхнулась на потрепанный, обитый бордовой тканью стул, нервно дергая себя за колечки в ушах и с неприязнью косясь на Старуху Директрису. На нее многие так смотрели – многие не понимали, что не она, и уж тем более не ее зам, оттирающаяся рядом и шикающая на всех, придумывают идиотские законы, которым подчиняется Клетка.

– Мы рядом сядем?

Мышь с тоской взглянула на Давалку. Она продолжает издеваться? Или мстит Подружке? Неужели теперь придется все мероприятие смотреть, как они лобзаются? Может, проигнорировать ее? Но Давалка не уходила и ждала ответа, неудобно выгнувшись из-за близко расположенных впереди сидений.

– Да пжлста, – фыркнула Подружка, лишив Мышь возможности решать. Спасибо, – Э, нет, Алкаш. Ты вали назад.

– 11КЛАССЫЗАМОЛЧАЛИВСЕ! – прогромыхала Классука тем самым «завуческим» голосом, и на некоторое время в зале действительно повисла тишина. Старуха, не очень уверенно переставляя ноги, подошла к зевающему технику, взяла микрофон и покосилась на него разбегающимися белесыми глазками. Техник лениво нажал кнопку на ноутбуке, и за спиной Старухи появилась засвеченная из окон, переливающаяся всеми цветами радуги надпись:

«ЗДРАВСТВУЙТЕ!»

Мышь заерзала. В зале раздались тихие смешки.

– Здравствуйте, дети! – прошаркала Старуха, чем вызвала еще больше презрения со стороны подростков, – Мы очень рады видеть вас в такой замечательный день!

Мышь вздохнула, глядя, как меняется слайд. Да. Это надолго. А значит – никакой химии. Значит – никаких допов. Значит, она зря сегодня тащилась, зря мучила себя и хвост. Ладно, она хоть отметилась, ей не впарят пропуск… другое дело, что теперь ей нечем будет оправдываться перед другим.

– Это ты? – шепнула Подружка.

– Ой. Да. Прости, – Мышь прижала руки к животу, хотя, конечно, это было бесполезно и урчание не унялось, даже тише не стало. Хорошо, что у Старухи сдает слух, а Классука пока отсчитывает «Вэшек» за то, что те слишком громко дышат.

– Ты вообще хаваешь, братюнь?

– Обычно, – Мышь чувствовала, что у нее горит шея, и что на нее косится их парочка. Господи, не надо только ее осуждать, у нее и так все болит, а хвост дергается под стулом, задевая передний ряд.

– Ща, погодь, – Подружка полезла под сидения, к рюкзаку в ногах. Мышь напряглась, испуганно отслеживая перемещения Классуки и одним ухом слушая восторженную речь Старухи:

– …Ваш последний год в этих стенах, а потом вы навсегда попрощаетесь с детством, отправитесь в вольное плаванье, как взрослые, самостоятельные личности…

– У меня сестра два года назад заканчивала, – шепнула Давалка, – Старуха им тоже самое говорила.

– Вот, – Подружка положила на колени подруги шуршащий оберткой шоколадный батончик. Мышь сглотнула, глядя на него с плохо скрываемым страхом и стараясь не дышать – от каждого движения навострившийся на проказу хвост поддевал обертку, и та предательски шуршала.

– …и со слезами на глазах вы будете вспоминать это время, как лучшие годы своей жизни!

– Давай лопай, хорош изображать умирающего кита, – Подружка шлепнула ее по колену, и, Господи, как же он шуршит! Мышь не хотела обидеть подругу, она понимала, что, возможно, это единственная еда Подружки на сегодня, и понимала, что та очень обидится, если отказать. Она взялась на обертку двумя пальцами, сражаясь с желанием зажмуриться – будто так будет тише – и развернула батончик очень-очень медленно. Конечно, от этого он зашуршал еще громче.

– 11 «А»!!! – Классука бросилась к ним, но не на замершую в страхе Мышь, а на Алкаша, разлегшегося на задних рядах. То, что Мышь могла так нагло шуметь, ей даже в голову не пришло.

Отобрать батончик у хвоста оказалось еще сложнее, чем развернуть. Мышь отломила ма-аленький кусочек и положила в рот, чувствуя, как желудок отзывается пронзительной голодной болью. Но больше она не взяла, отдала довольной Подружка обратно.

– Спасибо.

– Жри весь.

– Не надо. Себе оставь.

– Ой, нашлась богатая, – Подружка отстранилась, чуть не задев хвост. Она никогда его не задевала.

– …и несмотря на то, что в этом году выпускной Экзамен стал немного сложнее, мы верим, что вы всё сдадите и поступите в ВУЗ своей мечты. Вы у нас молодцы. У нас намного лучше показатели по сравнению с соседним Селом!

Мышь сдержала вздох и присоединилась к редким аплодисментам.

– Многие из вас уже наверняка определились с выбором высшего учебного заведения…

– Но мы все равно должны вам все это перечислить, – влезла Классука, – так что 11 «Б» ПОСЛУШАЙТЕПОЖАЛУЙСТА.

Мышь посмотрела на слайд, но, на самом деле, ей не хотелось смотреть. Этот короткий список названий причинял физическую боль, больно было даже глазам, и они заслезились. Мышь сжала хвост, выдохнула медленно через, сомкнутые зубы, и звук этот был громче, чем шуршание фантика.

– В СЛУ поступят, конечно, не все…

«Да, да, ладно, мы знаем».

– В НСЛУ тоже поступить нелегко…

«Да, да».

– Вы всегда можете пересдать Экзамен в следующем году, но лучше не надо, его каждый год усложняют…

«ДА, ДА, ОНА НЕ СОБИРАЕТСЯ ПАНИКОВАТЬ».

– Нахрена я здесь сижу? – спросила Подружка, – мне после Клетки дорога одна: в Центр, и там я буду либо дворы мести, либо жопу продавать.

– Ты могла бы чаще ходить на допы, – предложила Мышь. На допы, которые они пропускают сейчас, чтобы слушать эти ужасные вещи.

– Но вы со всем справитесь, ребята, и ваши родители, и ваши учителя будут вами гордиться!

Мышь почти с ненавистью взглянула на слайд с улыбающейся рожицей:

«СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ».

– КУДАВСЕСОБРАЛИСЬ? – взревела Классука, – СИДЕТЬ!

Мышь, поднявшаяся с остальными, обреченно упала обратно. Конечно, слишком легко. Им всегда что-то нужно. Классука забрала микрофон у Старухи и покашляла в него, вызывая всеобщие волны ненависти.

– На Клетку поступило распоряжение из Центра. Так что всем внимательно слушать, ясно? – она отдала микрофон обратно, и техник включил другую презентацию, с красным георгином и подписью «15 ЛЕТ ПОБЕДЫ».

– Все в курсе, что в этом году мы празднуем пятнадцатилетие Великой Победы?

Если среди них и были не знающие индивиды, то они узнали сейчас, из подборки грустных слайдов о событиях того времени. Мышь ерзала, косилась на сокамерников. Ей, как и всем, было некомфортно. Она с готовностью поглощала любые знания, но некоторые уж слишком настойчиво втюхивались каждый день, на каждом уроке, в новостях, в книгах, везде, везде…

– Многие ваши учителя были участниками событий, – сказала в микрофон Старуха, – ваши мамы, папы, бабушки… а вы тогда были совсем-совсем детишками. Поднимите, пожалуйста, ручки, кто застал эти ужасные годы.

Нехотя, почти все подняли руки, кроме тех, кто вообще не слушал. Можно ли считать, что ты застал что-то, если ты этого не помнишь? Если твое детство пришлось не на «ужасные годы», а на восстановление нормальной жизни после них?

– Вот как вас много, ребятки… и все-таки, мы здесь. Мы были сильными, смелыми, а наш враг – опасным и безжалостным. Столько жертв, столько потерь… и сейчас мы должны быть сильными, как никогда. Должны защищать друг друга, как нас защищает наше Государство. Мы должны помнить жертву, которую принесли наши близкие. И мы… следующий слайд, пожалуйста… мы решили…

– Это распоряжение Центра! – гаркнула Классука.

– Ваши Классуки выберут представителей классов для интервью. Приедет человек из Центра, будет задавать вопросы. Это большая часть. Шанс стать частью важного события. Ну, в общем-то, всё. Мы за вас очень болеем, ребята! Учитесь, готовьтесь к Экзамену и помните – ваш выбор учебного заведения определит вашу дальнейшую судьбу! Нет, не выключайте презентацию. Включите музыку, пожалуйста.

Мышь устало поймала кончик хвоста, устремившегося к лицу, чтобы хлестнуть по щеке, и встала наконец. В сопровождении какой-то дурацкой школьной песенки времен детсада, они вышли из актового зала, и по лицу Классуки Мышь поняла, что никаких допов сегодня не будет. А значит, никуда она сбежать не сможет.

– Подружка, подождешь меня?

– Не могу, братюнь, и так опаздываю. Сеструха наверняка уже с работы ушла. Ты давай, не унывай, держись, – они коротко обнялись, и подруга сбежала по ступеням, расталкивая поток идущих вниз одиннадцатиклассников. А Мышь осталась у зала, пытаясь собраться. Вчера она надеялась, что в восемнадцать вдруг поймет, как достичь того, чего она хочет. Сегодня она уже не была уверена, чего хочет вообще. Сегодня ей хотелось дойти до Норы, бросить на кусок батончика что-нибудь потяжелее, упасть и больше не вставать. Пусть хвост ее придавит, в конце-то концов.