– Здравствуйте, извините, что я вот так без приглашения. Вас просила позвонить Екатерина Григорьевна Комановская.
Начальник с удивлением поглядел на мою нахальную физиомордию, сказал:
– Вообще-то она Екатерина Георгиевна Комаровская, но сейчас разберёмся.
Он нажал пару кнопок на большом пульте с телефонной трубкой, включил громкую связь, и после нескольких длинных гудков женский голос ответил:
– Алло.
Не снимая трубки, начальник сказал:
– Екатерина Георгиевна, тут какой-то паренёк пришёл, утверждает, что Вы просили меня перезвонить Вам.
– Какой паренёк? Никого я не просила. Кто он?
Начальник посмотрел на меня.
– Вы кто?
– Племянник.
– Говорит, что Ваш племянник.
– Нет у меня никаких племянников, что ты голову мне морочишь?
Начальник поглядел на меня уже пристально, понимая, что сейчас меня потащат в пыточную, я прокричал:
– Екатерина Георгиевна, это я, Алек, двоюродный племянник, через Аллу Соколову.
Катерина, видно, вспомнила разговор с подругой недельной давности, голос её на мгновенье помягчал:
– Ах, Олежка, – и уже обращаясь к начальнику, жёстко: – Слушай, Барсуков, что у вас там происходит в отделении? Мальчик случайно на встречку выскочил, в автобус врезался, но ведь он ущерб покрыл. Что вы там его мурыжите? Я заеду к вам, посмотрю, чем вы там вообще занимаетесь.
Начальник побледнел, поднялся с места и стоя отрапортовал:
– Всё исправим, Екатерина Георгиевна, сейчас всё будет в порядке.
– Ну, ладно, имей в виду, мне всё доложат.
Связь оборвалась, начальник повернулся ко мне.
– У кого Вы были на приёме в группе разбора?
Я назвал фамилию.
– Спускайтесь вниз к нему, проходите прямо в кабинет, Ваш вопрос решён.
Я, попрощавшись, пошёл вниз, а начальник стал звонить в группу разбора, в которой зависли мои права. Спустившись вниз, я вошёл в кабинет группы разбора, сопровождаемый возмущёнными возгласами сидящих в очереди штрафников. Гаишник, который советовал мне крепко подумать о своей езде, поднялся, вручил мне права и сказал:
– Я делаю Вам устное предупреждение.
Тут я несколько опешил – просто не знал, что существует такая форма наказания – устное предупреждение, решил, что меня снова начали динамить, и спросил:
– А штраф-то надо платить?
Гаишник повторил:
– Я делаю Вам устное предупреждение.
Так и не разобравшись, что он от меня хочет, но держа крепко-накрепко свои права, я спросил:
– Я могу идти?
– Да, конечно.
Так закончилась моя первая автомобильная проба руля.
* * *
Сашка Кузьмин последнее время не вылезал из больниц – у него была лейкемия. Болел он давно и знал о своём диагнозе, но относился он к нему наплевательски.
Сашка Тележников форсировал написание диссертации, мы с Геной тогда предпочитали заканчивать рабочий день иначе и после работы по заведённой традиции решили зайти попить пивка. Шли с работы втроём, вдруг Сашок вдруг повернулся и протянул руку, прощаясь:
– Ладно, ребята, пойду домой, работать надо.
Такое странное поведение нас удивило. Конечно, надо работать, ну так что ж? Пивка не попить с закадычными друзьями – какой-то нонсенс, право слово. Ну что тут сделаешь? Пошли в пивную с грустью, там тоже не слава богу – хрен кружку найдёшь. Пока нашли пустую тару, замаялись. Пили без настроения поначалу, потом, конечно, грусть прошла, однако что-то было на душе, что требовало освобождения. Уже по дороге поняли: надо напомнить Сашке телеграммой о его неправильном поступке, и пошли на почту, где застали отсутствие посетителей и скучающую с книгой в кресле барышню – работницу почты. Эта идиллия навеяла написать текст следующего содержания: «Кружек всё нет и нет, ветка сирени упала нам на грудь. Олег, Гена».
Барышня, начав читать, чуть со стула не упала – какая бестактность, люди практически друга теряют, а у них хиханьки-хаханьки, попросили отправить как телеграмму-молнию.
На другой день Шура рассказал: поскольку смысл текста на почте не поняли, то звонить по домашнему телефону и рассказывать её содержание не стали, а принесли домой. Молния – она у большевиков такая не очень стремительная – прилетела только в три ночи – видать, здорово стартанула, сошла с орбиты и крутилась вокруг шарика, пока к Саньке не залетела. Ну, Валентина Григорьевна – Сашкина тёща – ему, конечно, мозги немного вправила.
Осенью подал документы в заочную аспирантуру, для поступления надо было сдать три экзамена – по специальности, философии и английскому языку. Первые два не вызывали у меня особого беспокойства, но вот English language вызывал вопросы.
Спасибо, Николай Иванович – добрая душа, задав мне пару вопросов на языке нашего главного, но пока потенциального врага, понял, что сдать English language мне, убогому, не удастся никогда, и повёл меня к Лидии Трофимовне Рогач – преподавателю кафедры английского языка, добрейшей и умнейшей женщине.
Позанимавшись со мной, Лидия Трофимовна сказала:
– Вы знаете, Олег, боюсь, что до экзаменов мы с Вами не успеем подтянуться до нужного уровня. Если Вы ко мне попадёте, то я не смогу Вам удовлетворительную оценку поставить, но у Вас есть возможность преодолеть этот барьер.
– И как же?
– А Вы выступите на конференции. Сможете рассказать что-нибудь по Вашей профессии интересное?
– Я думаю, что смогу.
– Чудесно, ищите статью в периодике – это самый простой путь, вызубрите её наизусть, подготовьте пару вопросов к себе. Статью принесите, я тоже ознакомлюсь. Обычно у нас на конференции выступают самые подготовленные, ну что ж делать, причислим Вас к их числу. В конце концов, нам нужны не просто англоговорящие специалисты, а хорошие специалисты тоже. Николай Иванович Вас хвалил, Вы будете у нас больше хорошим специалистом, чем англоговорящим. Выступление на конференции оценивается в экзаменационную пятёрку. На занятия ко мне продолжайте ходить. А Николай Иваныча попросите со мной связаться – он у нас и проведёт конференцию.
Трофимовна, видно, решила заставить Николай Ивановича немного потрудиться за тот подарок в моём лице, который он ей подогнал.
Я нашёл интересную статью по штамповке вытяжкой с растяжением, выучил её наизусть, придумал три вопроса – попросил Николая Ивановича, чтобы он задал мне один из вопросов, а два поручил Генке.
Конференция прошла вполне, но Генка-паразит заставил всё же меня очкануть. Вопрос от Ляпунова был ожидаем и понятен – я ж сам его писал и ответил на него как положено – скромно потупившись, но с блеском, а вот когда в зале поднялся какой-то долговязый козерог и стал, запинаясь, косноязычно читать что-то по бумажке, я понять его не смог. Мало того, его не смогли сразу понять сидящие в президиуме конференции преподаватели английского, а разобравшись, стали мне наперебой разъяснять, что хотел сказать этот дрищ. Не знаю как, но я сообразил, что это был мой вопрос, который должен был мне задать Генка – хоть бы, гад, предупредил, что перепоручил кому-то. Следующий вопрос дрища не вызвал у меня затруднений. Свою незаслуженную пятёрку я получил. Надо сказать, что посещение в течение полугода занятий у Лидии Трофимовны продвинуло меня в знании аглицкого языка больше, чем все мои предыдущие потуги в этом направлении, светлая ей память.
Лекции по философии, которые мы прослушали в аспирантуре, чуть не сподвигли меня на смену профессии. Надо сказать, что философия как предмет мне понравилась ещё на первом курсе института, здесь я имею в виду её часть под названием «диамат», исторический материализм как-то не показался мне убедительным. В ВУМЛе тоже напирали больше на марксизм-онанизм, а это мне было как-то чуждо, а вот лекции по истории философии и диалектическому материализму так меня вштырили, как сказал бы мой внук лет десять назад, что я вполне серьёзно стал размышлять о получении гуманитарного образования и смене профессии, и остановило меня только то, что я не представлял, чем и как я буду кормить свою семью в новой для себя ипостаси. Философию я сдал на пять.
К экзамену по специальности я практически был готов, поскольку как раз закончил писать литературный обзор работ по прикладной теории пластичности, но готовился всё равно, экзамен есть экзамен. Сдавали мы вместе со Стратьевым – Валерка заканчивал прокатку и предполагал, что сдавать экзамен он будет на десятке, по слухам, экзаменаторы там были полояльней. Мы пошли с ним пообедать и случайно оказались в столовой за одним столом с Кондратенко – он был членом экзаменационной комиссии. Валера поинтересовался:
– Владимир Григорьевич, а где я буду экзамен сдавать: на шестёрке или на десятке?
– Валер, с этого года объединили комиссии, теперь все у нас будут сдавать.
– А как же так? Я прокатчик, и темы у меня ближе к прокатке.
Кондратенко откинулся на стуле и посмотрел с удивлением на Валеру.
– Валера, я думаю, что вектор Бюргерса одинаков и при прокатке, и при штамповке.
От такого беспринципного заявления Валера чуть ложку в суп не уронил – до чего доценты дошли в своём нигилизме, уму непостижимо.
В день сдачи экзамена нас, желающих стать апсирантами дневного и заочного отделения, собралось у аудитории человек восемь-десять. Я ходил, заглядывал в самодельную брошюру, которую я сварганил, скрепив с десяток листов бумаги, с названиями книг и статей, тех, что я штудировал, готовясь к экзамену. Ко мне подошла миловидная блондинка и поинтересовалась:
– А вы по этой брошюрке готовились?
– Ну, как бы да.
– А можно посмотреть?
– Конечно.
Я протянул блондинке брошюру, она пролистала её и с удивлением, спросила:
– Это что, всё вот это надо было прочитать?
– Ну, здесь, конечно, не всё, что надо знать, тут нюансы всякие изложены. А вы по чему готовились?
Блондинка протянула мне тонюсенький учебник для техникума по обработке давлением.
– Вы по этой книжонке готовились?!
– Да.
– Боюсь, Вам непросто придётся.
Блонди пожала плечами и пошла смотреть у остальных, кто по чему готовился.
Принимал у меня экзамен Анатолий Георгиевич Овчинников. Всё вроде было ничего, но забыл я, как взаимодействует облако Котрелла с дислокациями. Анатолий Георгиевич улыбнулся и сказал:
– В работе Котрелла было показано, что каждая дислокация окружена облаком из растворенных атомов. Образование облака вокруг дислокации по Котреллу объясняется тем, что при наличии дислокации (например, положительной) атомы, расположенные над плоскостью скольжения, сжаты, а ниже плоскости скольжения – растянуты. Энергия искажения будет уменьшена, если период решетки в верхней области увеличить, а в нижней уменьшить. Получай свою четвёрку и дуй к себе на кафедру, а то у меня Владимир Григорьевич блондинку симпатичную из-под носа уведёт.
Не увёл, получила блондинка свою заслуженную двойку и поехала жаловаться на бездушную комиссию своему научному руководителю Александру Ивановичу Целикову, заведующему кафедрой прокатки АМ 10, действительному члену АН СССР, дважды Герою Социалистического Труда, кавалеру трёх орденов Ленина и прочее, прочее, прочее.
Александр Иванович был интереснейшим человеком и большим оригиналом, на все вузовские заморочки смотрел с доброй улыбкой лауреата, депутата, делегата, далее по списку, и, поглядев на надутые губки своей будущей апсирантки и на экзаменационный лист, обомлел – мало того, что поставили неуд, так ещё и все расписались, типа намекают: нельзя уж совсем таких в науку, нашлись, понимаешь, учителя. А куда девочке с такой чудесной круглой попкой деваться? Учить они его будут – взял, перечеркнул лист и наискосок написал: «Отлично, Целиков А. И.», и сказал малышке:
– Отвези в экзаменационную комиссию, скажешь, что подготовилась и пересдала Александру Ивановичу лично.
Интересно, что блондинка эта защищалась через три года практически в одно время со мной.
Про Александра Ивановича ходили всяческие легенды, расскажу одну из них.
Как-то раз он, уже будучи академиком, дважды героем и далее по списку, ехал с водителем и велел ему остановиться у винного магазина – надо было купить бутылку коньяка, проспоренную приятелю. Зашёл в магазин, продавщица от прилавка крикнула:
– Не отпускаю, у меня разгрузка. – Но, взглянув, на Александра Ивановича, спросила: – Сколько вас?
– Трое с водителем.
– Мужики, машину водки разгрузите? Пропадаю, грузчик – сволочуга, ужрался подлец, а водитель – гад, разгружать не хочет, не в ладах мы. Там всего-то двадцать ящиков водки и портвейна десяток. По бутылке «Столичной» на нос.
– Всего-то?
– Хорошо, после разгрузки ещё пузырь с закуской – яишню разжарю с колбасой.
– Ну, это другое дело, щас спроворим.
Принять его за колдыря было возможно, Александр Иванович много лет ходил в сером габардиновом пальто, которое, по слухам, привёз в 1930 году из командировки в Германию.
Сходил за своим то ли замом, то ли референтом и водителем, сказал:
– Пойдёмте, надо женщине помочь.
Начальство сказало – не вильнёшь, сгрузили втроём за полчаса тридцать ящиков, потом под яичницу распили в подсобке бутылку водки на двоих – водитель же за рулём, затем Целиков купил самый дорогой коньяк, сели в чёрную «Волгу» и укатили.
Было, не было, не знаю, но на кафедре эта байка ходила.
Что было доподлинно, это то, что под его патронажем ежегодно отмечали День кафедры. Действо это проходило традиционно в ресторане «Пекин». Пока был здоров, Целиков приезжал на банкет, ему наливали полфужера водки, разогревали её зажигалкой и поджигали. Александр Иванович произносил тост, в зале гасили свет, и он выпивал горящую водку. Гена рассказывал, что зрелище было достойное. Меня не раз приглашали на это торжество, но я не ходил, считал, что это неправильно, – на таких мероприятиях должны быть только свои.
Рассказывали, что на одном таком банкете напротив Целикова сидел аспирант, который то ли боясь произвести плохое впечатление на академика, то ли по медицинским показаниям не пил. Александр Иванович шутейно процитировал фразу Воланда:
– Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы.
Аспирант с перепугу так набрался, что его унесли на руках.
Целиков, глядя ему вслед, произнёс:
– Хороший парень, надо приглядеться.
* * *
В конце сентября меня вызвал заведующий кафедрой, я не представлял, зачем я ему понадобился. Антон Михайлович был человек открытый, контактный. Я его видел на заседаниях кафедры, на обычных и выездных. Он был не дурак выпить, но всегда знал меру, был человек жизнерадостный и глубокий, на весенних выездных заседаниях кафедры любил поиграть в кружок в волейбол. Николай Иванович поговаривал, что Антон тащит кафедральное одеяльце в сторону секции резания. Может быть, я не очень понимал, что там у нас можно было тащить, куда и зачем, и зачем я ему понадобился, я тоже не понимал.
Зинаида Ивановна – секретарь кафедры – сказала:
– Проходи, он тебя ждёт.
Я постучался, услышал голос завкафедрой:
– Войдите. – Я вошёл, Дальский сказал:
– Дверь закройте.
Завкафедрой был явно на нерве, вышел из-за стола, прохаживаясь по кабинету, сказал:
– Так дела не делают, Алек Владимирович.
Я опешил, какие дела, что я такого натворил?
– Какие дела, что Вы имеете в виду?
– Не валяйте дурака. Вы что, думаете, это как-то могло пройти мимо меня?
– Антон Михайлович! Я не понимаю, что Вы имеете в виду.
– Да что Вы Ваньку-то валяете, что, Вы хотите меня уверить, что это произошло не по Вашему желанию? Что Вы не принимали в этом никакого участия?
– Да в чём?
Дальский указал на бумагу, лежащую на столе:
– Читайте.
Я начал читать и обомлел, это был внутренний циркуляр из отдела загранпоездок, из которого вытекало, что меня отзывают на курсы французского языка. Зачисление на эти курсы ещё не гарантировало зарубежную поездку, но вероятность таковой была весьма высока. Теперь реакция Дальского мне стала понятна – пришёл такой простой по виду, ковырялся там потихоньку, чем-то занимался – чем непонятно, а сам нашёл ходы и собрался в загранку, причём как говнюк всё гнило устроил, никому ничего не сказал, всё шито-крыто – кому это понравится?
Я стал объяснять, рассказал про совместную работу с Сержантовой на выборах, про мою просьбу не забыть меня, но в будущем. Дальский слушал и явно мне не верил, сказал:
– Ну, допустим, и что Вы собираетесь делать?
– Пойду к Сержантовой решать вопрос, ехать я никуда не собираюсь.
Антон Михайлович развёл руками и, ничего не отвечая сел за стол, а я пошёл в отдел загранпоездок, или как там он назывался, к Сержантовой.
Услышав меня, Валентина Степановна чуть не заплакала. Она была расстроена, одновременно рассержена и растеряна. Я понимал, она хотела сделать хорошее для человека, которому симпатизировала, предприняла какие-то действия, что наверняка потребовало от неё определённых усилий, а этот козёл является и говорит: спасибо, но мне не надо. А ведь сам просил, гад! Придя в себя, она сказала:
– Вы представляете себе, как Вы меня подводите? Мне документы – крайний срок – пятница – подавать нужно. А где я человека найду за такое время?
– Валентина Степановна, я вам завтра приведу парня, он лучше меня в пять раз – коммунист и отличный парень.
– Ну, давайте, только не подведите.
– Да ни в жисть.
Выйдя из кабинета, я тут же направился искать Генку, что было несложно – он сидел, зарывшись в бумаги, что-то изучая, увидев меня, радостно разулыбился.
– Я тебе такую веселуху сейчас расскажу – уссышься.
– Нет, ты послушай, у меня тоже есть новость, не такая весёлая, но тебе, может, понравится.
– Не, я первый. Мы с Трындяковым статью пишем, ну, точнее, я пишу, а он как бы руководит. Ну, я чего-то закопался, не получается вывод – упёрся в стену, короче. Толя раз мне попенял, что я, мол, долго со статьёй ковыряюсь, второй раз, ну, я ему: «Ну, не идёт, не могу получить вывод, хочешь быстро – сам попробуй». Говорит: «Давай». Взял, через три дня приносит: «На, математик». Взял, глянул – окончательная формула, ну, практически E=mc², вот думаю: я его за болвана держал, а он Эйнштейн в натуре. Стал проверять, смотрю, а он в самом начале в дроби взял и сократил квадраты в числителе и знаменателе. Ну, думаю, бывает – описка или по рассеянности. Прихожу, показываю – вот, мол, ошибка. А он: «А что такого? Разве так нельзя?». Кандидат наук, однако, а ты говоришь. А у тебя чего за новость?
– Геныч, а нет ли у тебя желания забить на всё, сменить на четыре года род занятий, изучить французский язык, съездить за границу – подрубить бабла, купить квартиру, а может, и машину в придачу, а потом с новыми силами и сытым брюхом взяться за диссертацию?
– Предлагаешь кассу мвтушную подломить в день зарплаты? Так если ты имеешь в виду ту сумму, которая позволит всё сказанное приобрести, это не четыре года, а десятка – больше здоровья потеряешь, чем приобретёшь бабла. Опять же нет опыта – как сейф будем вскрывать? Что, разжился динамитом?
– Нет, всё чуть сложнее. В отделе загранпоездок есть вакансия на курсы французского, предложили мне, я сам этого хочу, но попозже, после защиты, я всё ж таки не с тёщей живу, а с маманей. Нет желания?
– Ты это серьёзно?
– Серьёзней некуда, да или нет? Думай, а не то мне надо сегодня человека найти.
– Охренеть. А чего сам не едешь?
– Я ж сказал. Считаю, что важнее диссертацию защитить.
– Да забей ты на неё – сам язык выучишь и бабла подрубишь. А куда она от тебя денется? Приедешь и защитишься.
– Нет, я решил. Ну, давай, твоё решение?
– Да стопроцентно поеду, если удастся, только давай завтра пойдём. Я галстук надену, пиджак – надо как-то посерьёзнее выглядеть.
– Гена, мать твою, какой галстук, какой пиджак? Она ведь, возможно, тоже ищет. Что ты, на кафедре не найдёшь пиджак и галстук у пацанов?
Через десять минут я представлял Павлушкина Сержантовой. Она посмотрела на его свежую физиономию и спросила:
– А Вы в дневной аспирантуре, часом, не учились?
– Учился, закончил.
– Защитились?
– Нет пока.
– Не сможем Вас зачислить на курсы обучения французскому языку. Есть приказ проректора по научной работе Колесникова Константина Сергеевича, который запрещает направлять на языковые курсы лиц, закончивших дневную аспирантуру и не защитивших диссертации. Государство затратило средства на Ваше обучение, а Вы собрались всё забросить, ехать деньги зарабатывать. Защититесь – тогда посмотрим.
Мы попрощались и пошли, уходя, я сказал:
– Валентина Степановна, завтра утром я Вам ещё парня приведу?
– Давай, давай, старайся.
Гена сокрушённо покрутил головой.
– Какой шанс был… Сегодня надо нажраться, это ж горе – так просвистеть фанерой над Парижем. Ты со мной?
– Не могу, Гена, мне ж надо вопрос закрыть, иначе попаду Степановне во враги. Она и так на меня сердита, а так мало ли, вдруг в будущем пофартит куда-нибудь скатать.
– Тут ты прав.
Мы разбежались – Гена двинул в КЗС гнать грусть-печаль традиционным русским способом, а я пошёл беседовать с Валеркой Стратьевым – вот кто у нас поедет арабов жизни учить.
Валера сидел за столом, что-то читал. Подсел рядом и рассказал ему всё то, что я рассказывал Генке, немного добавив:
– А чего тебе, Валер, не попытаться? Не пошлют в Алжир – так, зато язык французский выучишь. Но обычно все, кто на курсы попадают, едут – деньги-то на их обучение затрачены. Заработаешь денег, а диссертацию напишешь, если желание будет. Валера задумался.
– Это реально?
– Более чем.
– Давай так, я с Юлей посоветуюсь и завтра дам ответ.
– Да не вопрос. Но если будешь готов идти к Сержантовой, так слегка намарафеться – свежая рубашка, новый галстук, то-сё.
Валера кивнул, я видел, что он пришёл в лёгкое возбуждение, это было нормально – в случае принятия решения его ждали серьёзные перемены в жизни. Я и в самом деле считал, что ему имеет смысл идти на языковые курсы, как-то без энтузиазма занимался он научной деятельностью. Хорошо учиться и быть хорошим инженером или учёным – это не одно и то же.
Естественно, что входными воротами в специальность является хорошая учёба в учебном заведении, которое заканчивает будущий специалист или исследователь. Он должен был учиться хорошо, но этого мало – надо уметь формировать цели и определять задачи, которые надо решить, чтобы достичь поставленных целей. Это не одно и то же. Наличие знаний – условие обязательное, но не достаточное для получения творческого результата в профессии.
Я здесь не имею результата в плане продвижения по службе, это совсем другое. Во все времена – и в советские, и в нынешние буржуйские – на госслужбе главное – устраивать всех. Причём не менее важно устраивать собственных подчинённых. Всех не выйдет, но какую-то группу, которая будет поддерживать тебя в коллективе. С начальством проще, его лижут, но шершавым языком, чтобы оно не догадывалось о сути происходящего, если, конечно, начальник не болван и самодур – тех лижут без зазрения. Без всяких фокусов. Коллективы под таким руководством не создают прорывных решений и деградируют, но происходит всё это небыстро. В советские времена были ещё различные ограничения, руководителю, да и не только, например, надо было быть членом КПСС.
В бизнесе проще – там нужен результат.
Валерка хорошо учился в институте, но был как-то не очень инициативен в инженерной работе, хотя и был вполне умён и сообразителен, так бывает, но он был очень хорошим исполнителем. У него практически не было пороков – не пил, не курил, не был, не привлекался, не…
Утром следующего дня Валера явился как картинка: галстучек, рубашка, пиджачок – всё по уму. Я отвёл его к Валентине Степановне, и Валера начал свой путь к заграничной поездке, а я пошёл корпеть над диссертацией – мне хотелось получить красивое решение, используя интегральное счисление, которое я знал вполне прилично. Его возможностей явно не хватало – Толя Трындяков услышал, как я сетовал на свои трудности, возникающие у меня по ходу решения задач, посоветовал сходить на кафедру математики. Оказывается, там проводили консультации для сотрудников и аспирантов. Уточнив график проведения консультаций, я, собрав свои бумаги, явился на беседу. Консультантом был молодой парень примерно моего возраста, может быть, года на два-три постарше. Мы сидели рядом, беседовали, я давал пояснения – он, просматривая мои бумаги, комментировал мою работу и задавал вопросы:
– Так, да, здесь так, да, правильно. А это Вы откуда взяли? Мы этот материал в курсе не даём.
– Да сам вывел по ходу решения задачи.
Он глянул на меня сбоку, задержав на секунду взгляд. Мы двинулись дальше.
– Ну, здесь всё правильно, а здесь опять сам вывел?
– Нет, книгу (я назвал фамилию автора) по интегральному исчислению прочитал, там это было.
– Ага, понятно.
Так мы добрались до конца моих вычислений, консультант глянул ещё раз на меня и спросил:
– Так в чём вопрос Ваш?
– Не понимаю, как дальше пройти.
– Не Вы один не понимаете, дальше никто не прошёл.
– И что же делать?
– Здесь путь один – численные, или, как мы говорим, вычислительные, методы.
Я поблагодарил его и пошёл восвояси.
* * *
На факультете в те годы постоянно проводили месячные занятия по знакомству с различными языками программирования и программированию для преподавателей, инженеров и аспирантов, я ходил на все. Но не был продвинут достаточно, чтобы свободно оперировать ими. Потом сама процедура была весьма геморройной. После того как составлялся алгоритм, программа передавалась в вычислительный центр, где оператор пробивал дырочки в перфокартах. Потом стопка этих перфокарт загружалась в ЭВМ, а когда ты получал результаты расчётов, выяснялось, что произошла ошибка, и приходилось отлаживать программу, искать, где ты ошибся, где оператор, хотя, надо сказать, они ошибались гораздо реже.
Сашка Тележников закончил работу над диссертацией, прошёл предзащиту на десятке, готовился к защите. Обложка, как мне помнится, была рыжевато-оранжевая, он называл её рыженькой, гордился – десять лет труда не шутка. Я взял почитать – она меня не впечатлила – работа была откровенно слабенькой, какие-то, несложные вычисления, неглубокие выводы. Плохой непрофессиональный язык – описывая характер проистекания деформирования сеточных слоёв при прокатке, он написал: «вследствие насильственного сближения слоёв сетки…» Меня это развеселило, я ему сказал:
– Сань, это как будто фраза из милицейского протокола по делу об изнасиловании, заменить страницу – пять сек, давай сделаем.
– Да никто не заметит.
Это понятно, не за это же дают нам эти звания, как скажет позже мне Овчинников, а за что? Так и не сказал, а я не спросил, так и живу, не зная. За что их давали и дают?
Защиту диссертации Санька отмечал дома, выпили изрядно и решили с Генкой остаться ночевать у него, что было неправильно – в их небольшой двухкомнатной квартире проживали Саша с Надей, двое детишек, Надин брат, тёща и Бен – огромная шотландская овчарка, а тут ещё два пьяных субъекта. Единственное место, где можно было нас разместить, – под столом – было законным местом отдыха Бена, который явно огорчился, увидев на своём лежбище две пьяных образины, но поскольку прилечь ему больше было негде, а сам пёс был эталоном благородства, воспитания и интеллигентности, то просто прикорнул рядом, положив морду на мою голову. Мне показалось это не совсем комфортным, и я, вытащив свою голову из-под его, попытался разместить свою бестолковку на его пузе. Пёс был очень деликатным – терпеливо сносил мою возню, чего, наверно, не скажешь обо мне. В итоге проснулись мы, обнявшись, как два закадычных кореша, морда к морде.
Валентин Плахов уволился – ушёл на почтовый ящик, где они внедряли свою вальцовку в штампах. Валька ушёл, а ставочка ассистента освободилась. Претендентов в секции было немного – один я, но Илюха решил, что будет правильнее пригласить с десятки Сашку Тележникова. Говорил мне, понимая, что я бы тоже не прочь приземлить свой зад на это весьма сладкое по тем временам место:
– Ты понимаешь, я очень хочу, чтобы Саша у нас работал, он такой, ну, как тебе сказать… Ну, очень хочу, чтобы он у нас работал.
Я понимал – Сашка – мой друг, на моей памяти он при мне никому ничего плохого не сказал, не сделал. Это был правильный выбор, если выбирать, между нами, двумя, а я человек неполитичный, могу и начальника на х… послать, да не о чем говорить.
* * *
Где-то в начале декабря мы с Людмилой, вечером гуляя по Звёздному бульвару, увидели, что у мебельного магазина сгружают мебель и заносят её на склад. Я подошёл к грузчику.
– Слушай, чего сгружаете?
– Немецкий мебельный гарнитур – жилая комната «Нойцера».
Полагая, что что-нибудь купить без взятки невозможно в принципе, я сходу решил, не разбираясь, коррумпировать грузчика:
– Помоги купить – заплачу.
Грузчик, взглянув на моё возбуждённое лицо:
– Ты чего, не москвич, что ли? Иди в кассу и плати.
– У меня с собой денег нет.
Грузчик матюгнулся:
– Понятно, что две тыщи с собой никто не носит. Ты выпиши, два часа у тебя будет за деньгами сбегать.
Поблагодарив, я вбежал в магазин, стремглав взлетел на второй этаж – там располагалась касса, к моему удивлению, там стояла одна женщина, оплачивающая покупку полочки. Подойдя к окошку кассы, я голосом Левитана, объявляющего о нападении фашисткой Германии на Советский Союз, сказал:
– Гарнитур «Нойцера» выпишите, пожалуйста.
На лице кассирши не дрогнул ни один мускул, она выписала чек на покупку мебельного гарнитура на две с половиной тысячи, отметила карандашом на нём время покупки и вручила мне.
Какие-то деньги у нас в сберкассе были, но их не хватало, бегом побежал домой, чтобы понять, какой у нас остаток на сберкнижке, и, поглядев, позвонил сестре Кате:
– Катюш, дайте взаймы полторы тысячи рублей. Тут у нас можно по номиналу гарнитур мебельный купить, шестьсот верну в субботу – снимем с книжки и завезём вам, остальные будем до лета по пятьдесят рублей в месяц возвращать, а летом на шабашку съезжу и верну остаток сразу.
– Сейчас, с Гутей поговорю. – Гошу в семье звали Гутей.
Я сидел, слушал шумы в трубке, через несколько минут Катька сказала:
– Приезжай за деньгами.
Мне повезло – такси я поймал сразу, через полчаса я был в Орехово-Борисово, не отпуская такси, схватил деньги и помчался назад. У кассы я стоял за двадцать минут до обусловленного времени – впереди меня уже было трое посетителей, выписывающих такой же мебельный гарнитур. Оплатив чек и доставку, я пошёл домой, обуреваемый противоречивыми чувствами: как выглядит гарнитур, мы даже представляли, а вдруг он страшен как война, неудобен, некачественен?
Но дело было сделано, оставалось только ждать. Я позвонил Ляпунову, отпросился на завтра, сказал, мол, дела семейные.
В полдень следующего дня нам затащили кучу разноразмерных картонных коробок, затянутых в прозрачный полиэтилен, пару кресел и диван, увидев который, я пал духом – он был такой короткий, что не годился для использования даже в качестве спального места для сына. Снимать упаковку с дивана мы не стали – всё равно не было места его разложить.