2 года. МихСаныч.
Середина марта. Дорога хлюпает. Иду, как по блевоте. Колено пульсирует, издевательски долбит метрономом в башку: «Стар! Стар! Стар! Ты просто очень стар, коняка…» – сустав болит всё сильнее, почти невмоготу, но идти надо.
Надо идти, чтобы не отстать, не потерять из виду – в полусотне шагов от меня плетётся долговязый конвейерный бот. Обгорелый, рыжий от ржавчины, скрипучий, но, сука, упёртый такой, сосредоточенный. Тут пятьдесят на пятьдесят: либо он тюхает к их роботянскому пристанищу, где и я смогу найти чего-нить пожевать, либо этого жестяного Сусанина окончательно перемкнуло и тогда…
Весна в этом году ранняя. Справа, за молодым леском, шебуршит река. Так весело, со вкусом. Как водоворотик из джина в высоком стакане – бряц-бряц о край горлышком… лимончик, огурчик… как бы не сдохнуть сегодня, а, Миш. Не сегодня, лады? Праздник ведь, мать его. Два года с начала всеобщей кабзды. Праздничек. Как бы не сдохнуть… не сегодня, Миш.
Дорога хлюпает. Дерьмо.
И начиналось всё хреновей некуда. Роботы. Помню, как первую партию этих чушек привезли к нам на завод – новеньких, штабелями уложенных, в коробочках, пакетиках пупырчатых. Все были со стандартным набором функций, вроде смышлёные, а чуть задачка посложнее, так они сразу своему роботянскому Серверу за инструкцией пиликали, общались, мурлыкали. Ну-ну. Понаблюдал я за этим беспределом недельку-другую и понял, что это, мать вашу, какая-то грёбаная оккупация, а не прогресс! Толпы железных уродов на всех крупных предприятиях страны, на транспортных узлах, в конторах, домах. Вагоны, спецрейсы идеальных солдат. И так быстро всё… полгода и… здравствуй, чудесный новый мир! Я тогда по вопросам безопасности был, кому, как не мне? Состряпал отчётец, всё расписал. Сначала я к директору пошёл, доказывал, объяснял – без толку, потом к собственнику завалился, орал, и что мне на это гавкнули?.. Нерентабельны, мол, ваши рассуждения, МихСаныч, и общественно неполезны. Новые веяния, ультрасовременные, бля, способы усвоения солнечной энергии, роботы на службе человечества, технологии будущего. Какого, нахрен, будущего?! Чтоб их там всех… чтоб их… торопыги.
Стреляет, ух, как стреляет, хоть вой! И конвейерный что-то замедлился – глазами лупает, Сусанин! Сус… сука, только попробуй мне тут коротнуть и загнуться! Только попробуй! Э! Слышь меня?! Я из твоей хребтины себе подпорку сделаю, понял?! Я тебя до винтика…
Это что такое? Это…
Дымком тянет. Ей-богу, тянет. Справа? Да, за ивняком, в стороне от реки. Может, где камыш горит?..
Нет, не может быть – веничком запахло, берёзовым, пропаренным… не может быть. Эх, доковылять бы.
Баня! Маленькая, но справная. Меня глючит, что ли? Баня. Стоит себе, как будто и не было этих двух лет сплошной мертвечины и говна, как будто всё по-старому. И дорожка к реке из круглых плашек, мосток, всё культурно. Да не… херня какая-то. Осторо-о-ожнее надо. Заманивает кто-то, явно заманивает. Кому это я мог понадобиться?
Дымок вьётся над тёмной крышей – сегодня ветрено. Баня почти новенькая – сосновый сруб золотистый ещё. Углы правильно выведены, «в чашу». Окошко узкое, с прищуром. Конвейерный тоже в ту сторону тащится, и я за ним.
Бля! Сустав щёлкает так, что у меня в голове весь матерный запас развёртывается, как долбанная система ПВО, только палить не в кого. Я шлёпаюсь в грязь и ползу на карачках. Конвейерный притормаживает – с интересом наблюдает за мной, как будто усмехается… сволота… Нехрен тут пялиться! Врёшь, не возьмёшь, понял?! Вали давай!..
Ох, крылечко низкое, и на этом спасибо. Дверь чуть поскрипывает, а внутри так тепло, что хочется упасть и уснуть прямо у порога, на коврике. Оглядываюсь – конвейерный не лезет за мной, тихо стоит рядом с крыльцом, трогает капельки смолы на стенах.
Снимаю сумку, ложусь на спину и кое-как, с рваным выдохом, выпрямляю ногу, вытягиваю её. Хреново, Миш… хреново, да? Рядом со мной, на длинной низкой лавке, что-то поблёскивает. Приподнимаюсь на локте, смотрю – кастрюлька под полотенцем. Сверху бумажка – записка кругленькими буковками: «Съешь меня!»
Они тут совсем кукухой поехали, что ли?
За кастюлькой – кружка с чем-то и… «Выпей меня!» – угу, всё ясно. Подначивают. Резвятся. Устроили тут «Алису в стране чудес», засранцы, устр-р-роили тут! А конвейерный – это у них типа белый кролик такой, ну-ну.
В кастрюле варёная картошка. В кружке травяной чаёк. Серьёзно?.. Да пошли вы на хрен! Поиграть со мной решили? Поёрничать? Сейча-а-ас поиграем.
Сажусь, осматриваюсь. Узкое окошко тюлью занавешено. На кирпичной перегородке – печная дверца. Рядом – кочерга. Хорошая такая, кованая. Пригодится, если что. На двери в мойку-парилку ещё одна бумажка… прищуриваюсь… не видно, что там? «Помой себя!»
Ага. Это можно. Погреться не мешало бы. Вон, даже полотенчико на стульчик положили, из одежды чего-то. В плечах наверняка маловато будет – всё-таки я ещё не до конца усох – но ничего, пойдёт. Поднимаюсь на ноги, ковыляю, выглядываю на улицу – конвейерный сидит у стены, покачивает головой, спокойный такой, будто колыбельную слушает. На входной двери щеколда, но я и не думаю запираться. Не барышня, да и похер. Пускай заходят, поболтаем.
Снимаю куртку, ботинки, аккуратно складываю шмотки в угол. Парилка так плотно обнимает меня горячим запашистым воздухом, что время останавливается. Я поддаю ещё, угли на печке шипят, колено благосклонно принимает новую волну жара…
Тихо. Тепло. Пахнет ёлками. Спать нельзя. Нельзя спать, Миш… встаю и опрокидываю шайку холодненькой на голову. Хор-р-рошо-о-о… Вода явно не речная – колодезная. Заматываюсь в полотенчико и вываливаюсь в предбанник.
На лавке, рядом с кастрюлькой и кружкой сидит женщина. Беленькая, но с рыжинкой, курточка короткая, джинсы в обтяг. Женщина. Сидит и смотрит на меня, сурово так смотрит, а я жалею, что не побрился. Поцарапаю ведь… если что. Гляжу на кастрюльку, на кружку и спрашиваю:
– Где?
Дамочка приподнимает бровь. Поясняю:
– Записочка где? На тебе? «Съешь меня!» – подойдёт, но лучше…
Делаю шаг вперёд. Входная дверь резко дёргается, распахиваясь. В проёме появляется ПАТ. Его круглая башка мерцает красным, крепкая хваталка с хрустом сжимает косяк. ПАТ. Он может вырвать мне глотку одним движением руки. Стою смирно, полотенчико придерживаю.
– Алёна? – голос у патрульного низковатый, будто с хрипотцой. – Всё хорошо?
– Да, – кивает моя чудесная новая знакомая. – Не волнуйся, Паттюнь. Займись пока конвейерным.
ПАТ медленно осматривает меня с ног до головы, медленно кивает и медленно закрывает дверь, оставляя широкую щель, а я хмурюсь – по ногам веет холодом. Надо бы одеться. Бросаю полотенчико на спинку стула, ворошу чистую одёжку, кое-как, с сопением, продеваю больную ногу в дарёные треники, натягиваю футболку – она и правда маловата – зато свитер по размеру… Дамочка с интересом наблюдает за моими телодвижениями. Прям как тот конвейерный. Кошусь через плечо, спрашиваю:
– Любуешься?
– Не совсем, – отвечает Алёна. – Мысленно разделяю твою правую ягодичную на четыре части – примериваюсь. Думаю, первую неделю придётся колоть тебе обезболивающее.
Медик, что ли?.. Улыбаюсь, как счастливый идиот. Вместо подыхающего коняки у меня внутри немедленно просыпается озорной чёрт. Ковыляю к Алёне, но сажусь не на лавку, а на пол рядом, чтоб не подавлять собеседницу габаритами, гремлю кастрюлькой, бряцаю вилкой, молча ем. Изображаю покладистого дусеньку. Пока что. Заодно по сторонам гляжу, подмечаю.
На улице патрульный о чём-то бухтит конвейерному. Больше никого не слышно. Одежда у Алёны чистая, а кроссовки будто только что из магазина, аж сияют белизной. Мои шмотки и сумка лежат на прежнем месте, нетронутыми – сумочный ремень я всегда особой петелькой сворачиваю, как бы невзначай. Хм… удручённо вздыхаю, цокаю языком, спрашиваю:
– Даже не обыскала? Эх ты-ы-ы, глупая птаха.
Алёна тут же нахохливается, зыркает и бормочет:
– Я давно за тобой наблюдаю. Последние два… почти три месяца. С тех пор, как ты зашёл в подконтрольный Бар… к нам в округ. Все роботы, которых ты встречал на пути, следили за тобой. Все, даже еле живые и полностью обездвиженные передавали видеозаписи и отдельные кадры. Некоторые камеры слежения тоже ещё работают, и… Я смотрела, слушала. У тебя на куртке нашивки – «Управление по обеспечению безопасности», и я подумала, что… эм-м-м. Кроме того, я видела, как ты доставал из затопленного оврага пса, а потом сидел рядом с ним, умирающим. Видела, как начал хромать после. Видела, как… как ты спугнул подростковую гоп-компанию на границе с соседней областью, и знаю, что у тебя есть оружие, но… но обойма вроде бы уже пустая. И нога у тебя… я подумала – почему бы не рискнуть. Я подумала…
С трудом сдерживаюсь, чтоб не заржать в голос. Подумала она! Оружие! Обойма вроде бы пустая! Вроде бы! Ох, курочка ты моя, зайка, лапушка! Качаю головой, неторопливо подтягиваю к себе куртку, достаю из внутреннего кармана ТТ, показываю курочке-зайке-лапушке, информирую:
– Он самозарядный. Один патрон остался в патроннике. На всякий случай.
Курочка напрягается и растерянно спрашивает:
– Почему ты не закрылся? Зачем оставил… его в куртке?
Улыбаюсь ей по-доброму, подцепляю последнюю картофелину, жую, объясняю:
– Если бы закрылся – разговора бы не было. А оставил… я в своё время чуток поработал вот здесь, с креплением, скобой и курком – с предохранителя его теперь снять очень непросто. Секретик надо знать.
Алёна молчит. Я подвигаюсь к ней чуть ближе и доверительным шёпотом описываю возможное развитие событий:
– Твой патрульный хорош, только у него между нагрудными щитками есть то-о-оненькая такая перемычка, а у ТТ-шки очень высокая пробивная сила. Конвейерному же хватит одного удара кочергой, если он вообще рыпнется. Ботиночки у тебя красивые, нарядные… ты ведь сюда на машинке приехала? На маши-ы-ынке, так что я могу сейчас угомонить ПАТа, добить конвейерного, потом трахнуть тебя разок прям здесь, по-быстрому, а по-о-осле закинуть твоё рыдающее тельце в машину и отправиться куда глаза глядят, подальше – ножку лечить, радоваться жизни. Доходчиво объясняю?
Чёртик внутри меня удовлетворённо хихикает. Побледневшая Алёна неплохо держит лицо, но всё же косится на входную дверь. Я подначиваю её:
– Давай, курочка, позови своего патрульного. Дава-а-ай.
ТТ едва слышно щёлкает.
Алёна пытается сидеть прямо, но всё равно чуть пригибает голову, сжимает руки в кулаки – ей страшно, хоть она и старается этого не показывать. Смотрю ей в глаза, продолжаю воспитательную беседу:
– Ты зачем ко мне сюда запёрлась, а? Невтерпёж было? Любопытно? А теперь? Нет? Хорошо. Прочувствуй, а то расслабилась – кроссовочки, записочки, подколочки… прочувствуй и больше так не делай. Наблюдала она, выводы делала. Нашивки у меня на куртке? А может, я её с кого-нибудь снял? Со свежего трупика, например. Собачку из лужи вытащил? А может, я её просто сожрать хотел, но грязной шкурой побрезговал, м? Шелупонь ту сопливую не порешил? Так не в форме я, как видишь, а может, силёнок хватило только на шугнуть? Доходчиво, я тебя спрашиваю? Угу, значит, впрок пошло, а то насочиняла поверх меня героического рыцаря и обрадовалась, дурёха. Совсем страх потеряла? Я нихера не смешной и не добренький, поняла? И большинство выживших сейчас нихера не смешные и не добренькие. О! Кстати! Меня Михаилом Александровичем зовут.
– Алёна Сергеевна, – шелестит курочка, беспокойно сверкая на меня очами.
– Чудненько, – снова расплываюсь в доброй улыбке. – Приятно познакомиться. Урок окончен.
Ставлю ТТ обратно на предохранитель, убираю под лавку, с интересом обнюхиваю кружку с отваром, пробую – питьё вкусно-сладкое, отдаёт смородиной и вишней. Красота.
Алёна сидит, не убегает.
Многозначительно посматриваю на неё, мол, иди, чего ты? Не держу. Я злой дядька, нехороший. Хам и грубиян. Объяснил же. Иди.
Нет, сидит, поджимает губы. Расстроилась – не угодил. Что поделать, какой есть.
«Дерьмо ты, Миша! – орала моя бывшая супружница. – Скотина бесчувственная!»
Полностью с ней согласен.
Тихо. Тепло. Пахнет ёлками. И Алёной. Тоненько так, мягко. Спать нельзя. Нельзя спать, Миш… Патрульный за дверью ходит, хрустит прошлогодним сухостоем. Вздыхаю, тру глаза… нельзя спать. Нельзя…
– Поехали! – решительно выдыхает курочка, подскакивает с места и протягивает мне руку. – Поехали, ты мне… ты нам подходишь!
Здрасте, забор покрасьте.
Вроде не девочка уже, чтоб такой наивняк выдавать. И как она живая ещё, а? В смысле «подхожу»? Кому – «нам»? Прям день сюрпризов и непоняток какой-то.
Допиваю из кружки всё самое вкусное и густенькое, достаю из-под лавки ТТ, берусь за протянутую руку – просто потому, что хочу потрогать – поднимаюсь на ноги… а она совсем не маленькая – Алёна. Высокая. Не отпускаю её нежную лапоньку, оглаживаю запястье большим пальцем. Она смотрит на меня пристально и как будто… доверчиво. Да что ж такое-то, а?! Ведь объяснил же, что нельзя так с незнакомцами, а она всё равно… смотрит и шепчет: «Пойдём?» – тянет меня за собой. Погоди, дай хоть обуюсь-то! Рычу, ругаюсь себе под нос. Колено щёлкает, и я ругаюсь уже не под нос, а на публику, быстро экипируюсь, подхватываю сумку…
На улице вечереет. Алёна лихо выводит из-за молодого ельника старый добрый УАЗик и подгоняет буханку к нам. ПАТ зыркает на меня, но молчит, помаргивая бело-зелёной подсветкой, открывает боковую дверцу, подсаживает конвейерного, сам забирается внутрь, а я устраиваюсь впереди, на пассажирском, рядом с Алёной. УАЗ деловито скрипит внутренностями, бодро стартует, набирает скорость, покачивает меня, трясёт, снова покачивает, трясёт…
Водоворотик из джина в высоком стакане – бряц-бряц о край горлышком… лимончик, огурчик… барная стойка отполирована до блеска, салфетка приятно хрустит…
– Сём, организуй ещё пару стаканчиков. И пожевать чего-нибудь.
– Легко, МихСаныч. Празднуете?
– Не, душевно страдаю. В последнее время меня слишком часто посылают на хер.
– Перемелется, МихСаныч. Всё пучком будет.
– Ага. Главное, чтоб этот пучок нам всем в брюшину не воткнули… о, хорошо пошёл… ещё один, Сём. И рюмку водочки, с огурчиком, на посошок.
– Готово. Поздно уже, МихСаныч, полночь. Вам такси вызвать?
– Не кипишуй, сам доберусь. Заодно проветр…
Тяжёлый гул продавливает барабанные перепонки, сжимает воздух, вырывает из петель тяжёлые дубовые двери… стакан, рюмка, стойка, салфетка, улыбчивый бармен Сёма рассыпаются блестящими стёклышками, кружатся калейдоскопом… водоворотиком… бряц-бряц о край горлышком…