Манаус

Развлечения ради Кармело Сьерра присутствовал при этом в самом начале и даже подбадривал и подзадоривал некоторых из своих людей, но потом происходящее наскучило ему, и интерес к этому варварскому спектаклю постепенно угас.

Говард, «Гринго», укрылся в хижине, лежал в своем гамаке и изо всех сил старался не обращать внимание на происходящее, понимая, что стоит ему сделать хоть малейший шаг в сторону Клаудии, чтобы помочь ей, то головорезы «Аргентинца» незамедлительно всадят ему в грудь три пули, потому что с того самого времени, как они были вместе в Манаусе, Клаудия была обречена.

Аркимедесу настолько было омерзительно происходящее в лагере, что он содрогался от всех этих криков и стонов и, не выдержав, скрылся в своем любимом месте, под большой хижиной, выходившей одной стороной на берег, и откуда можно было видеть широкую излучину реки, по которой он надеялся в один прекрасный день вернуться на свободу.

Месяц поднялся над вершинами деревьев в ночном небе, набегавшие облака изредка скрывали его, но когда он появлялся вновь, то узкая, светящаяся дорожка вытягивалась на поверхности воды и «Северянину» нравилось смотреть на нее. Чернокожая служанка Клаудии прошла рядом, не заметив его, словно тень, с видом растерянным и смущенным, и ему стало жалко ту добрую женщину, без сомнения переживающую за свою несчастную хозяйку. Но особенно впечатлило его как те женщины, что обитали в лагере – опустившиеся проститутки, дегенератки, от которых никогда ничего хорошего не приходилось ожидать, восприняли изнасилование Клаудии, и первый раз за все время, проведенное на плантациях, он видел их в таком угнетенном состоянии, молчаливых, словно испуганных от того, что происходило там, внутри хижины.

Потом к нему присоединился Висенте Контимано, он уселся рядом. Ему тоже нравилось смотреть на реку с этого места. Судя по всему, он поучаствовал в том развлечении.

Аркимедес промолчал, но Висенте неожиданно сам начал говорить и сознался:

– Все бы отдал сейчас, чтобы не принимать в этом участие, «Северянин». Похоже, это самое грязное, что я совершил за всю свою жизнь и начинаю думать, что я и в самом деле заслуживаю того, чтобы провести остаток жизни здесь. А эта свинья, Сьерра, еще и смеялся над бедной девчонкой, будто ему все это доставляло удовольствие.

Аркимедес продолжал молчать.

Контимано решил уйти, поднялся с земли и удалился к реке, погруженный в свои мысли, по той же тропинке, по которой ушла и служанка.

«Северянин» остался один, в тени хижины, и тут послышались голоса и смех, кто-то направлялся сюда. Кармело Сьерра, похоже уставший от этого представления, возвращался в большую хижину, за ним следовали охранники и управляющий плантацией Жоао.

Инстинктивно Аркимедес отодвинулся глубже в тень, группа прошла прямо перед ним, но его присутствия не заметили, и они начали подниматься по ступеням внутрь хижины. Зажгли свечу, и из своего укрытия сквозь щели в сплетенных из тростника стенах Аркимедес мог видеть ноги тех, кто находился внутри. Он даже подумал, что с этого места мог бы запросто проткнуть длинным мачете «Аргентинца», сидящего в гамаке, почти над самой его головой, и никто из его телохранителей, двое из которых стояли на страже возле двери, не смогли бы помешать ему.

Собравшиеся наверху смеялись и комментировали детали изнасилования.

Открыли бутылку, и Аркимедес услышал, как разливают по стаканам.

Среди прочих голосов властно и ясно прозвучал голос Сьерры:

– Хочу, чтобы это повторилось, хотя и сомневаюсь, что она выдержит продолжение. Чтобы все, до последнего индейца, попользовались ею, все, за исключением «Гринго».

– Трудновато будет не допустить этого, – ответил другой голос, Аркимедес узнал Жоао.

– Я лично приказываю тебе проследить за этим, – властно сказал Сьерра. – Я не хочу, чтобы эта рыжая свинья даже коснулся ее.

Жоао недовольно пробормотал:

– Я не могу отправить своих людей следить за тем, чтобы «Гринго» и эта шлюха не начали встречаться где-нибудь в лесу, – но, помолчав немного, добавил: – За исключением разве что…

Воцарилась пауза. Наконец Сьерра не выдержал.

– За исключением чего?.. Продолжай, давай, говори, коль начал.

В ответ Жоао рассмеялся.

– За исключением того, что мы лишим «Гринго» основной причины, из-за которой он может видеться с ней. Где-то валяется доска с дырой посередине, а в реке водится полно голодный пираний.

Теперь уже смеялся «Аргентинец», смеялся громко, нагло, скандально.

– И как же мне это самому не пришло в голову? Совсем позабыл про это. И сколько же времени мы не проделывали такого?

– Да, уж несколько лет прошло. Последний раз развлекались так с тем французиком и рыбы выгрызли ему кишки. И как же он вопил, этот «лягушатник», пока не сдох!

– Найдите эту доску, – приказал Сьерра. – А поутру мы сыграем с этим «Гринго» шутку, о которой он будет помнить всю оставшуюся жизнь и вся его мужественность закончится раз и навсегда.

Аркимедес некоторое время сидел, не шевелясь, холодея от ужаса от одной лишь мысли о той дикости, что готовилась наверху, в хижине.

Он слыхал о подобном, но всегда полагал, что это лишь фантазии, преувеличения, возникающие в головах тех, кто дни напролет бродит по джунглям, собирая каучук. Речь шла о том, чтобы привязать человека к доске, уложив его на живот, через специально проделанное отверстие просунуть его гениталии и после этого спустить доску на реку, предварительно сделав несколько неглубоких, но кровоточащих надрезов на коже. Почуяв запах крови, в этом месте собирались пираньи и сжирали все, что находилось в воде. Это был один из самых жестоких, кровавых и не лишенный оригинальности способ кастрировать мужчину. Бывали, однако, случаи, когда человек оставался на воде дольше, чем полагалось, и тогда пираньи в своей ненасытности выгрызали ему кишки.

Неслышно, медленно, сантиметр за сантиметром, чтобы охранники, дежурившие у двери, не заметили его, он отполз от большой хижины, скрылся в зарослях кустарника и, сделав большой крюк, подошел к своей хижине, где также спал и Говард.

Он вошел, старясь ступать бесшумно, но подобные предосторожности оказались бесполезными, потому что остальные работники еще не вернулись, а американец не спал в своем гамаке и видел, как он вошел с самого первого момента. «Северянин» пошел прямо к нему.

– Ты должен уйти, «Гринго», – сказал он. – Завтра утром Сьерра хочет скормить тебя пираньям.

В ответ на эти слова американец даже не пошевелился. Затянулся сигарой, выпустил густое облако дыма и спокойно произнес:

– Какая разница, все мы умрем, по той или иной причине, и я тебе уже это говорил, и, кажется, мое время подходит.

– Не выдумывай особенно. Твой нож не поможет тебе. Я видел, как ты управляешься с ним… Там, в лесу, но ты не сможешь застичь «Аргентинца» врасплох. К тому же, он не собирается бросить тебя целиком пираньям… Знаком с таким развлечением, как доска?

И теперь уже «Гринго» подпрыгнул и замер, стоя перед своим гамаком.

Он швырнул окурок на пол и зло раздавил его.

– Это что ж получается? Этот сукин сын задумал кастрировать меня?

– Я только что слышал это. Отвязывай свой гамак и уходи в джунгли. Это мой совет тебе.

– По следу пустят собак. Я не уйду далеко.

– Спустись по реке, пусть течение несет тебя, когда поравняешься с ручьем, с тем маленьким, что идет к моим деревьям, поднимись по нему. Не касайся ни земли, ни веток. Иди все время по ручью до моих деревьев и жди там, рядом с большой сейбой. Я принесу тебе еду.

– И зачем тебе это надо? Зачем все это делаешь? – спросил рыжий. – Если они узнают, то это будет стоить тебе жизни.

– Ты слышал Сьерру. У меня нет ни малейшего шанса выбраться отсюда. Я просто подумал, что вдвоем мы сможем убежать.

– Никому еще не удавалось «смыться» с этих плантаций, – возразил ему американец. – Не думаю, что мы будем первыми, у кого это получится.

– Мы будем, можешь не сомневаться, – заверил его «Северянин». – У нас не осталось выбора. А теперь уходи.

«Гринго» ничего не ответил, снял гамак, внутрь положил свои нехитрые пожитки, перекинул через плечо и, заткнув за пояс длинное мачете сборщика каучука, направился к выходу.

– Спасибо, – пробормотал он, когда уже вышел за порог, – и до встречи.

– До встречи, – ответил «Северянин» и долго еще смотрел в темноту, в том направлении куда, как он полагал, направился рыжий.

Затем вошел внутрь и завалился в свой гамак, закинув руки за голову, он начал засыпать, не переставая прислушиваться к стонам Клаудии, что все еще доносились со стороны женской хижины.

Сьерра чуть не лопнул от ярости, когда на следующее утро обнаружил, что Говард сбежал. Ему и в голову не могло прийти, будто кто-то мог его предупредить, он думал, что американец не смог выдержать криков Клаудии, и надеялся, что его люди настигнут беглеца, и он все же сможет насладиться зрелищем кастрации. Спустили собак Жоао – злых и необузданных тварей, с которыми только он и мог справиться. Тот приказал им взять след, но собаки вернулись ни с чем. След терялся у реки и, хотя самым тщательным образом прочесали оба берега вверх и вниз по течению, не удалось найти и намека на то, что американец где-то вышел из воды.

К тому же часовые на порогах клялись всем, что им было дорого, призывая в свидетели и само небо, и разных его обитателей, что и там он не проходил, а потому пришли к заключению, что все-таки пираньи добрались до него.

Никому и в голову не пришло заподозрить Аркимедеса, а на все вопросы тот отвечал односложно, говорил что ничего не видел и ничего не слышал.

Однако, ему пришлось сильно постараться, чтобы выпросить дополнительную порцию еды, когда собирался на работу, и по дороге к своим деревьям, что занимала достаточно продолжительное время, он постоянно думал о том, как будет теперь кормить «Гринго», когда сам вынужден терпеть неслыханные лишения, чтобы кое-как прокормиться.

Бесполезно было надеяться на то, что Говард сможет добыть себе пропитание.

Без ружей, с чем можно было бы охотиться, не владея техникой ловли рыбы в здешних реках и ручьях, как умели это делать индейцы, мало что можно было получить от сельвы, поскольку изначально в самой сельве было мало чего такого, что смогло бы прокормить человеческое существо.

В некоторых исключительных случаях, когда люди терялись в джунглях, они какое-то время могли продержаться на разного рода кореньях и незнакомых фруктах, но, как правило, все это заканчивалось либо отравлением, либо быстрой смертью от острой формы дизентерии.

Нужно было не допустить, чтобы пришлось искать и выкапывать разные коренья. Аркимедесу было особенно важно, чтобы к тому моменту, когда они решат «смыться», «Гринго» находился в хорошей физической форме. В противном случае от него будет больше проблем, чем какой-нибудь помощи.

Несколько раз он останавливался и внимательно прислушивался к звукам, доносящимся из леса, чтобы удостоверится, что никто не следует за ним. Когда убедился, что все спокойно, направился к сейбе, где рыжий американец спокойно ожидал его, сидя на одном из больших корней.

Он сильно проголодался, но времени даром не терял – собрал часть латекса, который Аркимедесу нужно было принести в лагерь.

Вместо приветствия он ограничился лишь комментарием:

– Теперь будем делить все поровну: и работу, и еду. Кроме этого, я твой должник, ты спас мне жизнь, и я никогда не забуду этого.

Аркимедес, не теряя время на пустые разговоры, перешел сразу к тому, что интересовало его более всего: к побегу.

План его был прост и одновременно невозможен в исполнении. Нужно было выждать несколько дней, пока все не успокоится, дождаться пока Сьерра не вернется в Манаус; собрать как можно больше провизии и идти по земле, прорубаясь сквозь джунгли в горы, до перекатов. Там напасть на часовых со спины, разделаться с ними, захватить их оружие и лодки, и спускаться вниз по реке насколько удача позволит.

– Далеко мы не уйдем, – заметил американец. – Ниже по течению располагается другой пост охраны, потом еще один, далее еще… И к тому же мы не знаем где большинство постов находится. На нас будут охотиться, как на кроликов.

– По крайней мере, им придется напрячься. Еще я надеюсь прикончить нескольких из них.

– А ты убивал когда-нибудь? – поинтересовался «Гринго».

Аркимедес отрицательно покачал головой.

– Никогда. И никогда не думал, что придется делать это. Но считаю, что эти люди не заслуживают того, чтобы жить.

– Я тоже думал, что у меня имеются весьма веские причины начать делать это, – возразил Говард, – но вскоре понял, что те основания были не достаточно сильными и не достаточно вескими. Вначале ты чувствуешь себя, как больной, и считаешь, что скорее сам сдохнешь, чем повторишь это. Но, тем не менее, потом привыкаешь, и ничто уже тебя не волнует.

Оставь их для меня, если, конечно, это тебя устраивает, а сам держись в стороне.

– Нет, я решил, – упрямо возразил ему «Северянин». – Не достаточно просто убежать отсюда и спасти свою жизнь. Кто-то должен заплатить за все эти годы. И также заплатить за то, что произошло прошлой ночью.

– Что тебе до нее? Ты же не знаком с ней и даже никогда не видел.

– Кажется, что даже если я проживу тысячу лет, то все время буду помнить те крики.

– Ты видел её после этого? – спросил «Гринго».

– Нет. До утра в хижине оставались мужчины. Но когда уходил, стонов уже не было слышно.

– Как ты думаешь, выживет?

– Кто бы мог знать… Ты, вообще, любил ее?

Американец отрицательно покачал головой. Острием мачете он задумчиво рисовал фигуры на земле или резал упавшие листья на маленькие кусочки. Некоторое время молчал, но, наконец, произнес медленно:

– Нет. Не люблю ее, и никогда не любил. Она была девочкой хозяина, красивая женщина и мне захотелось переспать с ней, о последствиях я и не думал. Она также не любила меня. Она сделала это из мести, чтобы показать, хотя бы таким образом, что презирает Сьерру. Просто я оказался единственным, кто осмелился поддержать ее в этой авантюре.

– И дорого заплатил за все.

– Да, действительно дорого. Но клянусь тебе, что однажды эта свинья-аргентинец также заплатит за все. Это будет стоить ему жизни и смерть его будет такой медленной, такой ужасной, что не могу описать тебе сейчас. Я еще не придумал, как расправлюсь с ним.

– На то будет время, если сумеем выбраться отсюда. А сейчас нужно собрать весь мой каучук, если не хочу, чтобы завтра меня оставили без пропитания.

Они встали и пошли по тропе, что петляла среди высоких стволов каучуковых деревьев. Когда подошли к первому дереву, Аркимедес одел на ноги шипы, обвил дерево крепкой веревкой и начал карабкаться наверх, где сделал надрез на коре с помощью мачете и быстро наполнил миску. Подойдя ко второму дереву, наверх полез уже «Гринго» и так, обойдя все деревья, довольно быстро собрали дневную норму каучука, которую «Северянин», должен был отнести в лагерь.

Потом они сели передохнуть и в очередной раз обсудили детали предстоящего побега. Когда начало темнеть и бразилец отправился в обратный пут, он шел с твердой уверенностью, что там, под высокой и раскидистой сейбой, он оставил товарища, с кем можно было ринуться с закрытыми глазами на встречу любым опасностям и сбежать, наконец, из этого ада.

Когда на следующее утро он уже собирался уйти из лагеря, его неожиданно вызвал к себе в большую хижину Жоао.

– «Гринго» исчез, и ты возьмешь на себя его деревья. С завтрашнего дня будешь приносить по сорок литров каучука.

– Никто не собирает по сорок литров в день, – возразил ему «Северянин».

– Возьмешь с собой индейца из новых, из тех, кого Сьерра привез, – приказал ему надсмотрщик. – Выберешь того, кто больше понравится. Покажешь ему как все делается, заставишь его работать, чтобы помогал тебе, но без сорока литров лучше не возвращайся.

Возражать не было ни смысла, ни возможности, и Аркимедес пошел к небольшому загону, где взаперти держали индейцев. Ничто у него сейчас не вызывало большего недовольства, чем перспектива ходить по лесу в компании с каким-то индейцем, но он также знал что ему грозит, если осмелится не выполнить приказ.

Охранник, стороживший вход, пропустил его безо всяких вопросов. Он медленно осмотрел группу уставших и деморализованных индейцев, от которых мало проку можно было ожидать, но, в общем и целом, они выглядели здоровыми и сильными.

Взгляд его задержался на одном из них, кто более походил на вождя или на человека знатного рода и выглядел менее сломленным, чем его товарищи. Сидел он на корточках, чуть в стороне от остальных, и смотрел на него прямо и пристально – что среди коренных жителей Амазонии считается поведением необычным.

Он сел перед ним точно также, на корточках, и некоторое время молча смотрел ему в глаза, потом спросил:

– Говоришь по-христиански?

– Рамиро говорит по-христиански, когда захочет, – ответил индеец. – И всегда понимает.

– Кто есть Рамиро и каково его полное имя? – поинтересовался Аркимедес.

– Рамиро – брат великого Типуани, вождя семей аука с Курараи. Но Типуани умер по пути сюда. Теперь нет вождя, и не осталось семей на берегах Курараи. Его полное имя Рамиро «Мало-мало».

– «Мало-мало» – очень странное имя для такого большого и сильного индейца, брата вождя Типуани.

– Раньше Рамиро звали Пайярмино, – уточнил индеец, – но Рамиро все делает медленно, хорошо обдумывая. Поэтому его и прозвали «Мало-мало».

Аркимедес некоторое время молчал, раздумывая, взвешивая все за и против этого индейца. Наконец он решился.

– Хорошо, «Мало-мало», меня устраивает, что ты все делаешь медленно. Хочешь работать со мной? Я для тебя буду точно таким же, а может быть и лучше, чем все остальные.

– Рамиро знает, что ты будешь лучше, чем кто-нибудь другой, – ответил индеец. – Рамиро видел, как прошлой ночью ты не ходил в женскую хижину с другими сборщиками. Только ты и тот с цветными волосами. Рамиро согласен работать с тобой.

Аркимедес удивленно посмотрел на него.

Трудно было поверить в то, что индеец в темноте смог разглядеть, как он не входил в хижину Клаудии. Возможно, он видел в темноте словно кошка – способность, которую белые иногда приписывали индейцам. Он собрался было сказать что-то, но передумал, пожал лишь плечами, поднялся на ноги и позвал охранника, чтобы тот снял кандалы с индейца.

Минут через десять они уже шли по лесу, высматривая высокие каучуковые деревья.

Когда подошли к первому, «Северянин» показал как нужно одевать шипы, как обвязывать ствол толстой веревкой и как карабкаться по нему, чтобы сделать надрез на коре, каждый раз все выше и выше, чтобы таким образом добыть сок.

Рамиро попросил повторить что и как нужно делать, все выслушал внимательно и потом одел шипы и полез наверх с необыкновенной ловкостью. С мачете он управлялся так же уверенно, как и сам «Северянин» и так же легко спустился на землю. Аркимедес поздравил себя с удачным выбором.

Подвел его к следующему дереву и приказал, чтобы он проделал все то же самое со всеми деревьями, которые найдет вдоль тропы, и, добродушно посоветовав ему даже не помышлять о побеге, поскольку ни время, ни место не подходили для этого, а последствия будут ужасными, ушел, пообещав вернуться и найти его.

Когда он встретился с Говардом, рыжий американец выглядел обеспокоенным.

– Желательно, чтобы он даже не заподозрил о моем присутствии, – предупредил он. – Мне очень не хотелось бы убивать этого индейца.

Аркимедес как смог успокоил его. Оставил еду, что принес с собой, и забрал собранный американцем каучук. Когда вернулся к тому месту, где трудился Рамиро, то увидел, что индеец и в самом деле работал медленно, но все делал тщательно и основательно. Весь оставшийся день они усердно трудились вместе и к тому моменту, когда нужно было возвращаться в лагерь, почти что собрали требуемые сорок литров.

Аркимедес подумал, что следует ускорить подготовку и перенести побег на более близкое время, иначе работа в таком ритме измотает его сверх меры.

Однако, пришлось терпеть это еще в течение двух недель.

Сьерра все не уезжал и побег в то время, когда он оставался в лагере, был настоящим безумием. Жоао и его люди, подгоняемые самим хозяином, не остановятся, пока не найдут их, даже если они спрячутся в самом аду. Когда же хозяин отбудет к себе Манаус, то все упростится, и его люди не будут проявлять такого рвения.

Через неделю он первый раз увидел Клаудию, поддерживаемая с обеих сторон женщинами, жившими вместе с ней в хижине, она попыталась прогуляться вдоль берега реки.

Бледная, сломленная и страшно исхудавшая, она с трудом передвигала ноги. Если сборщики каучука продолжат выстраиваться в очередь к ней, то она не протянет и пару месяцев.

Когда он рассказал про это Говарду, тот сильно расстроился.

– Я хотел бы забрать ее с нами, – сказал он. – Хотя бы попытаться вытащить ее отсюда, чего бы это ни стоило.

– Скорей всего она умрет в пути, – ответил ему Аркимедес. – У нее совсем не осталось сил. Да даже если бы и были силы, то, все равно, женщина не сможет выдержать все трудности побега.

– Полагаю, что она предпочла бы умереть на свободе, чем от рук этой банды дикарей. Нужно спросить ее.

«Северянин» удивленно посмотрел на него.

– Кого спросить? Ее?

– Она нас не выдаст, – заверил его Говард. – Пойди к ней, словно ты один из тех, кто хочет переспать с ней, и когда останетесь наедине, передай, что пришел от меня. Расскажи, что мы собираемся бежать и уведем ее с собой. Предупреди ее, что если она отстанет, то мы бросим ее, но если справится со всеми трудностями, то пойдет с нами до конца.

Аркимедесу совсем не понравилось это предложение. Он предчувствовал, что все это может закончиться очень плохо и повлечет за собой большие проблемы, но, представив девушку и через что она прошла, пришел к выводу, что и в самом деле лучше будет, если она умрет в сельве, чем в той грязной хижине.

Этой же ночью он занял очередь и, продолжая пребывать в плохом настроении, вынужден был терпеть насмешки других работников, полагавших, что наконец-то сдался последний, кто вначале не желал разделить общую вину за содеянное.

Когда он вошел в вонючую хижину, едва освещенную печальным пламенем свечи, Клаудия даже не взглянула в его сторону, лежала с закрытыми глазами, не шевелилась, словно мертвая, оставалась распростертой на грязном матрасе в той же самой позе, в какой ее оставил предыдущий посетитель.

Аркимедес присел рядом, несколько раз потянул ее за руку, чтобы она открыла глаза. Лежала она совершенно обнаженная, и хотя тело у этой женщины было красивое, но «Северянин» не ощутил ни малейшего желания воспользоваться им.

– Клаудия! – позвал он шепотом. – Клаудия, послушай, пожалуйста. Меня прислал Говард, «Гринго».

Девушка открыла глаза, взгляд у нее был отсутствующий, остекленевший, словно она спала, но все же, перевела этот неживой взгляд на него и едва слышно произнесла:

– Говард умер.

– Нет, это не так. Клянусь, что это не так, – постарался убедить ее Аркимедес. – Он жив. Скрывается в сельве, жив и здоров. Мы виделись этим вечером. Он послал меня спросить, согласно ли ты бежать с нами.

Очень медленно, но значение тех слов все же проникло в затуманенное сознание девушки. Какое-то время она никак не реагировала, продолжала лежать без движения, закрыла глаза на какое-то мгновение и, как показалось Аркимедесу, вздохнула с облегчением, будто ожидала эти слова с того самого момента, как весь кошмар начался.

– Вытащи меня отсюда, – взмолилась она. – Вытащи, чего бы это ни стоило.

– Постараемся, но это может стоить тебе жизни, – предупредил ее Аркимедес.

– Все, что сейчас делается, хуже, чем смерть, – ответила она. – Каждую ночь думаю кинуться в реку, чтобы пираньи покончили со мной. Уведите меня отсюда!

– Мы уведем тебя, но не сейчас, через несколько дней. Постарайся набраться сил. Ешь больше и постарайся привести себя хоть немного в порядок. Побег будет очень тяжелым и сложным.

– Я все сделаю, – ответила она убежденно. – Через неделю буду готова.

Им бы еще хотелось поговорить: Клаудии, потому что он был единственной надеждой на спасение, Аркимедесу, потому что приятно было хоть как-то утешить девушку, но снаружи уже волновались новые посетители, ожидая своей очереди, и сердито кричали, поскольку «Северянин» задержался, развлекаясь, дольше, чем полагалось.

На следующий день он заметил, что его индеец посматривает на него несколько странно и держится враждебно, и молчит больше обычного.

Пару раз он спросил его об этом, но ответа не получил и наконец догадался сам.

– Понимаю, – прокомментировал он. – Твои глаза кошки, которая никогда не спит, видели, как я входил в хижину Клаудии.

Он попытался оправдать свои действия, хотя и не понимал, зачем делал это, да и никаких причин на это не было.

– Я очень хотел бы объяснить тебе, зачем ходил туда и почему это сделал, – сказал он. – Но, думаю, что ты не поймешь.

Индеец остановился и внимательно посмотрел на него.

– Рамиро «Мало-мало» может понять все, – ответил он. – Он даже может понять то, что ты носишь еду и прячешь человека с крашеными волосами. Но не может понять, как тебе может нравиться женщина, которую отдают против ее воли, и зачем ты стоишь в очереди с другими мужчинами.

Аркимедес замер на месте, словно его поразила молния. Он даже не подозревал, что индеец знает про американца, и не представлял каким образом он разузнал про него, поскольку всегда оставлял его и находил на том же месте спокойно работающим.

– И как давно ты знаешь про «Гринго», – спросил он.

– Рамиро узнал об этом на следующий день, – спокойно ответил тот. – Рамиро хоть и «Мало-мало», но когда захочет, ходит по сельве очень быстро и очень тихо.

– Если бы ты сдал нас, то получил хорошее вознаграждение, – сообщил ему «Северянин».

– Рамиро не нужно никакого вознаграждения, кроме как вернуться на свою землю и перестать быть рабом. Рамиро надеется, что, убежав с тобой, он получит это.

Аркимедес облокотился о ближайшее дерево и рассеяно почесал голову.

«Вот тебе и на! А казался дурачком. А у него уже имеется свой план».

– Рамиро будет очень полезен, если возьмете его с собой, – продолжил индеец. – Он хороший проводник, знает сельву и ходит очень тихо. Он сможет дойти до своей земли на берегах Курараи, что протекает рядом с Великой Напо.

– Напо?! – воскликнул Аркимедес. – Не сошел ли ты с ума? Да ты вообще представляешь где находится Напо? На противоположной стороне Амазонии. Нам понадобится спустится по Эль Негро, затем подняться по Великой Реке… Да ты просто не знаешь, что говоришь!

– Рамиро знает, что говорит, – упрямо повторил индеец. – Рамиро хорошо изучил путь, по которому его привели сюда. Сначала спустимся по Эль Напо, затем поднимемся по Великой Реке и опять поднимемся по Эль Негро до самой Курикуриари. Но так получится слишком широкая дуга. Если идти верхним путем, то через сто дней пути Рамиро сможет вернуться к Эль Напо.

И пока он это говорил, опустился на корточки и на утоптанной земле тропинки начертил, несколько приближенно, контуры этих рек. Аркимедес внимательно изучил грубо нарисованную карту и в глубине души согласился с тем, что индеец был прав. Он пристально взглянул на него.

– Ведь Напо в Эквадоре, не правда ли? – спросил он.

– Да, в Эквадоре, – подтвердил индеец.

– В Эквадоре у каучуковых баронов нет такой власти и силы. Могущество Араньи простирается и туда, но то уже не его владения, – размышляя вслух, пробормотал Аркимедес, потом, обернувшись к индейцу, спросил:

– И от Эль Напо можно добраться до земель, где живут белые люди?

– Рамиро за три дня доведет тебя от своих земель до города Тена, туда эквадорские солдаты не пускают сборщиков каучука. Говорят, что за четыре дня можно добраться от Тены до большого города, столицы страны, где белых людей тысячи, и никто даже не говорит про каучук.

– Кито!

– Кито? – недоверчиво повторил Говард. – Да ты спятил? Как ты можешь всерьез воспринимать этого индейца, когда видишь его первый раз в жизни? Что он может знать о географии? Он не умеет ни читать, ни писать, и не знает что такое карта… Какая глупость, в самом деле!

– Да, но он прав, – настаивал Аркимедес. – Его план гораздо лучше нашего. По нашему плану если мы убежим, то все будут знать, что мы спускаемся по реке к Манаусу. Нас будут стеречь на каждом повороте и схватят рано или поздно. Но если мы сделаем так, как сказал Рамиро, если пересечем колумбийские земли и при этом сумеем избежать встречи с людьми Эчеваррии, то через сто дней доберемся до Путумайо и оттуда до Напо.

– Никто не сможет выдержать сто дней в джунглях. Мы тысячу раз потеряемся там; мы там сойдем с ума. У нас нет ни провизии, ни оружия, у нас ничего нет. И что тебе, вообще, известно об этом индейце? Кто может гарантировать, что он не сбежит на второй день или не бросит нас при первой опасности?

– Рамиро дойдет за сто дней до Напо, – упрямо возразил индеец. – Рамиро не врет. Рамиро может идти один.

Говард задумался, внимательно смотрел на индейца, изучая его, было видно, что сомнения терзали его.

Наконец он принял решение, безнадежно махнув рукой, воскликнул:

– Да какого черта! По мне что так, что эдак. Предупреди Клаудию. Если верно, что Сьерра уезжает завтра, то выходим через неделю. Не хочу рисковать, оставаясь слишком долго здесь.

– На следующей неделе, – повторил Аркимедес задумчиво. – Но раньше нужно убить собак Жоао. Они легко возьмут наш след.

– Не стоит убивать собак, лучше убить самого Жоао, – предложил «Гринго». – Собаки слушаются лишь его, а у охранников и решимости, и пылу поубавится, если они останутся одни.

– Не так уж и легко убить этого Жоао, – возразил Аркимедес. – Многие пытались, и никто из них не сможет теперь рассказать чем дело закончилось.

Американец промолчал, он задумчиво смотрел куда-то, на какую-то лишь ему одному видимую точку, наконец произнес:

– Предупреди Клаудию.

Решено было бежать ночью в субботу, через неделю после отъезда Сьерры, потому что по субботам Жоао приказывал привести к себе в хижину Клаудию, где имел обыкновение оставаться с ней до утра.

Едва наступила ночь, Аркимедес прокрался под хижину надсмотрщика в то время, когда тот отсутствовал, осторожно раздвинул прутья тростника, из которого был сплетен пол, и в образовавшуюся щель просунул острый нож, таким образом, чтобы рукоять торчала вверх и находилась точно под его койкой.

Хижина Жоао была сооружена по тому же принципу, что и все остальные жилища в лагере – была поднята над землей на четырех столбах в рост человека, и делалось это специально, чтобы уберечь обитателей от неожиданных подъемов реки и от нашествия насекомых и змей.

Покончив с этим, он вернулся к себе, поужинал тем немногим, что удалось достать, и потом вместе с индейцем они завершили несложные приготовления к побегу, вернулись оба к реке и сели на берегу невдалеке от того места, где часовой сторожил пироги.