Любить аутиста. Осенняя сказка в тридцати четырех актах с эпилогом

На последних пирушкам Адам невольно стал вдруг замечать, как она очень тесно танцует с кавалером, прижимается к нему, делая пошлые движения и даже позволяя целовать ее при всех. Он отводил глаза, ему казалось низким подглядывать за своей женой, верной спутницей, и подозревать ее в чем-то… в чем-то очень нечистоплотном, что для него самого являлось табу.

Однажды на вечеринке подвыпивший приятель из их компании, с сигарой в зубах и стаканом виски, глядя как Анна танцует с кем-то, и вроде бы не обращаясь к Адаму, сидевшему рядом с бокалом вина, сказал: «Какая прелестная нимфоманочка… она не меняется с годами…»

В тот вечер, да, именно в тот вечер откровения, возможно, одного из любовников его жены, мир Адама сильно пошатнулся. Ему вдруг почудилось, что чего-то он не понимает в своей жизни, да, пожалуй, и в жизни вообще!

Дни, впрочем, пока текли своим чередом и ничто не предвещало гроз и бурь, для Адама, по крайней мере. Он продолжал много работать и весьма прилично зарабатывать. Их интимная жизнь перестала быть желанной со стороны супруги. Это огорчало его, но не ее. Анне надоел ее муж с постоянством в своей сексуальной жизни. Никаких фантазий, никаких новых предложений, с ним нельзя даже заговорить о свинге или оргии. Она уже была готова познакомить его со своей подругой, чтобы та соблазнила его, и подглядеть, что получится. Но нет, он не поддавался на маленькие провокации. Разочарование и удрученность ситуацией, самою ею созданной, накапливалось в ней и закипало, и однажды утром Анна встала необыкновенно раздраженной. Самое безобидное и даже естественное предложение Адама поехать в отпуск одним, только он и она, и не за границу, а куда-нибудь на природу под Москвой, поближе к пансиону Элизабет, снять домик и пожить там неделю, встречаясь с дочерью, вызвало в ней бурю негодования.

– Ты не понимаешь меня! – кричала она, – Поехать с тобой?! Под Москву? В какую-нибудь захолустную деревеньку? Тебя вечно тянуло в тупик! Ты тупой, бессердечный мужлан! Никаких чувств, один грубый член! Ты ничтожество! Все твои знания книжек – один сплошной блеф! Никому это не надо! Убирайся из моего дома! Ты мне отравляешь жизнь! Одним своим присутствием отравляешь!

Она сердилась на Адама за то, что он не понимает ее! Она говорила, будто он лишает ее индивидуальности. Что было с точностью наоборот. Ее бездарная индивидуальность проявлялась во всем, особенно же при встрече с подругами и друзьями, хорошо знавшими ее «индивидуальность». При любом случае, когда он пытался ободрить ее и поддержать в любых ее начинаниях, она же обвиняла его, и даже публично, что он глуп и ничего не понимает в женском характере.

– Уходи прочь!

– Но это ведь и мой дом, – как можно спокойнее возражал он, – и Элизабет моя дочь.

– Пошел прочь! Ты мне угрожаешь! Я уже посылаю письмо адвокату об удалении тебя из моего дома.

– Но, Анна, как это может быть? Я твой муж и отец дочери. Что с тобой случилось?

– Не со мной, а с тобой! – она орала на него и одновременно говорила с кем-то по телефону. Когда она закончила орать, через несколько минут в дверь постучали. Анна открыла, на пороге показался ее приятель, огромная горилла, ее личный тренер, бодибилдер, с мышцами на всю улицу. Он вразвалку подошел к Адаму, смахнул невидимую пылинку с его пиджака и произнес, глядя сверху вниз:

– Адам, есть случаи, когда женщина страдает с вами. Это нехорошо. Надо уступить женщине, чтобы она не страдала. Надо уйти. И все будет хорошо. Оставьте ее в покое, и все будет хорошо. Ты меня понял, Адам?

– Нет! Я тебя не понял! Кто ты такой? Это моя семья и моя дочь…

– Тогда тебя положат в больницу на много месяцев с разными переломами, и тебе придется дорого платить и за лечение, и за содержание жены с ребенком, и за оплату квартиры.

– Квартира моя! И какое вам дело?…

– Она моя! – резко выкрикнула Анна. – Я ее приватизировала на свое имя. Она полностью моя. Твоя сенильная мамаша подписала все документы в присутствии нотариуса. Квартира моя, машина моя. Мы разводимся, понял, ничтожество?

Они развелись. Развелись по ее правилам. Не было у него друга посоветовать, или юриста оспорить. Он остался один. Гол как сокол. Без жилья, без семьи, без друга или подруги… Одна работа… и еще его книги…

Акт 4

Наступила осень. «Унылая пора! Очей очарованье!» Однажды он прогуливался в одиночестве по парку. Цветные листья выстлали для него веселую дорожку, и Адам медленно ступал по этому праздничному ковру, любуясь палитрой красок под ногами. Он любил осень. Для его души осенняя пора действительно была праздником. Дождь и маскарад деревьев, облака плывущие и быстро меняющиеся, ветер, вальсирующий с падающими листьями. И его абсолютное одиночество. Он полюбил свое одиночество. Осенний маскарад, и он гость на этой фиесте.

Неожиданно на тропинке впереди послышались шаги. Он не поднимая головы, немного отступил в сторону, позволяя прохожему пройти мимо. Но прохожий остановился прямо перед ним. Адам хотел было обойти его, но фигура твердо стояла на его пути. Тогда он поднял глаза и увидел ее, Девочку, ту самую девочку, влюбленную в него с первого класса. О ее любви к нему в те школьные годы он понял после развода с женой. Но понял не умом, а сердцем, то есть шестым чувством, непонятным и неопределенным. А вот сейчас, 20 лет спустя, она стоит снова перед ним и улыбается своей ласковой, доброй улыбкой с ямочками на щеках.

– Здравствуй, мой мальчик.

– Здравствуй, моя девочка.

– А ты возмужал.

– Наверное, быть может… а ты постарела… вон седая прядь.. Ой, прости…

– Это ничего, это правда. Ты всегда говорил правду.

– Как ты?

– Так и сяк. По правде, не очень. А ты?

– Я? Развелся с женой, после 10 лет вместе. У меня дочь Элизабет. Я ее почти не вижу. Работа есть. Это все.

Они пошли рядом по яркой цветастой дорожке, казалось единственной тропинки, ведущей к светлой надежде среди окружающего сумрака их нынешнего бытия.

– А ты меня очень любила? Тогда, в школьные годы?

– Очень. Я видела тебя в своих снах, ловила твою улыбку, твой взгляд, любое прикосновение…

– А я ничего не замечал…

– А теперь заметил.

– Я аутист, девочка моя.

– Кто же тебе поставил такой диагноз?

– Я сам…

– Диагноз ошибочный! Ты вовсе не аутист, а великий романтик и поэт, и я люблю тебя таким, какой ты есть.

– До сих пор?

– Конечно.

– Ты замужем?

– Я развелась. Он не был похож на тебя ни капельки, ни вот на столечко. В начале мне показалось, что похож. Но потом поняла – совсем нет. А я искала только тебя.

– Я один. Жена выставила меня за дверь, обвинив, что я не понимал ее потребностей и желаний.

– Я знаю.

– Откуда?

– Я знаю тебя. Я все чувствовала. Все эти годы интуитивно чувствовала и ждала.

– Странно.

– Ты был женат 10 лет?

– Да.

– Значит после развода и до сих пор ты жил один? Или…

– Один.

– 10 лет одиночества! Милый ты мой! Милый, милый, родной человек.

– Как? Мы не виделись 20 лет?!

Она грустно кивнула. Он удивленно смотрел на золото листьев под ногами, словно только что узнал необыкновенную тайну…

– Постой, однажды мы случайно встретились в литературном кружке, помнишь, ты уже был женат, и ты читал мне свои стихи и рассказ… А потом мы опять расстались на новые 10 лет разлуки.

– Мне мое одиночество нравилось… – тихо произнес Адам.

– Это неправда, – возразила Ева.

– Ну, может быть, не совсем нравилось, но я привык. Уж лучше, чем…

– Это правда.

Неожиданно он остановился, повернулся к ней и пристально осмотрел. Она выглядела замечательно. Он ошибся, сказав, что она постарела. Кожа лица была гладкая без капли косметики, те же ямочки на щеках при улыбке, может, несколько морщинок у глаз и серебряные нити седины волосах. Глаза ее смеялись, мягкий шарфик утеплял ее шею, длинный приталенный бежевый плащ и черные сапожки очень шли ей. В сущности, она не изменилась. Ни лицо, ни одежда, ни душа. Та же Ева из его детства.

– «И пусть ночь слишком близка, у нас еще годы и годы после полудня», – процитировал он строчку из американской песенки.

– Ты остался поэтом. Я рада. Ты что ни будь опубликовал?

– Нет, но у меня чемоданы исписанных листов.

Акт 5

– «Женщина научается ненавидеть в той мере, в какой она разучивается очаровывать». Я часто думал о моей не сложившейся семейной жизни. Что, мол, я во всем виноват. И вдруг нашел у великого Ницше это объяснение. А ты говоришь, что любишь меня. Да, значит любишь… – раздумчиво произнес мальчик. – Но за что? Я ведь… не такой как все…

– Любят не за то или за это, любят потому, что без человека, которого любят, жизнь не мила. Вот весь ответ на твой глупый вопрос.

Они постояли еще пару минут. Он пытался поверить, что его по настоящему любят двадцать лет спустя, без свиданий, без переписки, даже без случайных встреч! И эта первая любовь сохранилась в ее сердце? На него нахлынула горячая волна нежности. Он предпочел поверить.

– Идем, Адам, начинается дождь.

Она взяла его под руку и повела по цветному ковру из листьев.

– Девочка, скажи, разве такое может быть? Или я в сказке? А может, я сплю, и это лучший сон в моей жизни?

– Нет, мой милый, это не сон, но это и вправду похоже на сказку.

Дождь крупными каплями сердито стал барабанить по зонту, который она раскрыла над ними, словно выгоняя их из сада. Она крепко держала его за руку и спешила к метро. Через несколько остановок они вышли.

– Куда мы идем?

– Ко мне домой, мальчик.

Адам вздрогнул от некоего неприятного воспоминания.

– Ты живешь одна?

– Нет, с тобой. Всю жизнь жила с тобой. С момента когда ты неуклюже впервые прижал свои губы к моим…

Поднялись на этаж. Она отворила входную дверь. Они вошли. И тут в его мозгу возникла и разрослась до боли страшная, безобразная мысль: «Надо уйти! Бежать… Это сон… это не явь. Это не может быть явью! Как она нашла меня? В этом парке? В этот час? Этим вечером? Как она могла знать что я буду там?! Я же давно уехал из детства…»

Он повернулся к выходу.

«А может я никуда не уезжал? Так и остался ребенком? Но нет, меня здесь не было 20 лет».

Он потянул ручку входной двери, она была заперта.

«Я ничего не понимаю… я дрожу и брежу… почему закрыта эта дверь?»

Он снова подергал ручку.

«Милый, не пытайся убежать от себя. Я привела тебя домой. Тебе некуда больше идти. В свое одиночество? Нет, на сей раз я тебя не отпущу», – услышал он как будто ее слова.

– Идем пить чай, ты согреешься.

Еще в прихожей он почувствовал сладкий аромат чего-то вкусного. Они сняли плащи, она подала ему домашние тапочки. На ней было скромное темно-синее платье чуть ниже колена, не скрывающее ее красивых ног. В квартире было тепло и уютно. Он не помнил, когда ему было так тепло и уютно в доме.

– Но ты была совсем маленькая. Сколько нам было? По 13?

– Это именно возраст, когда влюбляются на всю жизнь и верят в сказку, – она улыбнулась, – проходи на кухню, садись.

Кухня была большая, хорошо устроенная. Стол светлый из карельской березы, с двумя стульями. Плита с вытяжкой, еще небольшой столик для готовки и шкаф с кухонной утварью. Все было очень чисто, аккуратно, выдержано в светлых тонах, на окне занавеска с нежными полевыми цветочками.

На столе уже стоял фарфоровый набор из чашек и блюдец, сахарница, чайник. А главное, тарелочка с его любимыми эклерами.

– Откуда ты знаешь?… – он смотрел на нее и не мог оторвать взгляда. Сердце его билось и лицо покраснело.

– Помню, твоя бабушка и мама устраивали твой день рождения у вас дома каждый раз в начале учебного года. Ты приглашал несколько одноклассников, и меня в их числе. Не знаю почему. И всегда на сладкое были тобою любимые пирожные, эклеры и торт «наполеон».

– Боже мой!

Он посмотрел на нее глазами, полными слез. Взял ее руку, прижал ладонь к своей щеке. Потом поцеловал эту ладонь. Она была мягкая, теплая, добрая. Но главное, она была реальной.

– Я хотел уйти, – признался он.

– Я видела.

– Но разве это не сказка?

– Конечно, сказка. Должно было пройти столько лет, чтобы ты понял…

– Да… я понял, что…

– Нет, нет, не говори ничего. Я знаю, ты понял, и мне этого достаточно. Для меня важнее было любить, а только потом быть любимой. Но… я всегда знала, что ты меня любишь. Всегда. И вот ты пришел.

Они сидели на кухне, просто, по-домашнему. Пили чай. Едва говорили. Все слова и вопросы казались ему нелепыми, неуместными. За окном лил дождь. Ветер посвистывал в приоткрытой форточке. Они молчали друг против друга с одной и той же страшной мыслью, что сказка вот-вот закончится.

Наконец, она поднялась.

– Идем, тебе надо принять душ и отдохнуть. Ванной у меня нет, но есть душевая. Я специально убрала ванную, чтобы немного расширить кухню. Вот белье и полотенце.

Когда он вышел в большом банном халате, она провела его в спальню.

– Ты будешь спать здесь. А я лягу в гостиной.

– Нет, лучше я лягу там…

– Там маленький диванчик и такому большому человеку будет неудобно. Спокойной ночи, мой милый Адам.

– Спокойной ночи, Ева.

Она закрыла дверь. Он сел на большую двуспальную кровать, обхватил голову руками и… заплакал.

День первый закончился. Утром его ждал день второй. Небо за окном чуть просветлело. Дождя не было. Он надел тапочки и вышел из спальни, как и был, в пижаме. В прихожей стояла Ева.

– Привет, Адам! Как ты спал?

– Как никогда в жизни! Доброе утро, Ева.

Она была в желтом спортивном костюме, белых кроссовках, и на щеках горел яркий румянец. Он робко подошел к ней.

– Не бойся, обними меня!

И она сама прижалась к его щеке и притянула к себе. Ее щека была холодная и пахла свежестью. Он поцеловал ее.

– Сейчас будем завтракать. Я сбегала в магазин, купила свежую сметану, творог, молоко и теплые булочки. Ты уже умылся?

Он смотрел на нее, зачарованный. Все в ней жило, дышало, переливалось через край одним только страстным желанием сделать его счастливым, вытащить из болота депрессии и стать вместе с ним счастливой самой.

После утреннего моциона он вышел к ней свежий, отдохнувший и почти спокойный. В душе еще не угасли тлеющие угли страха, что ему все только мерещится, и боязни, что все, что он прочувствовал и пережил за этот один короткий день, эфемерно, нереально, как «фата моргана». Однако, утром он нашел в спальне на плечиках вешалки свою выстиранную и выглаженную рубаху, чистое нижнее белье, галстук. И это было реально, доступно проверке на ощупь. Он вышел к завтраку в хорошем настроении.

– О, какой стол, милая! – всплеснул он руками, завидев заставленный всякими яствами, впрочем совсем простыми, стол. – Когда ты все успела?

– Минимаркет совсем рядом. По утрам всегда привозят самое свежее. Садись.

– Спасибо, но тебе пришлось встать очень рано…

– Я жаворонок.

– А я сова. Какой вкусный хлеб… ммм… еще горячий… Я обычно не ем так много утром.

– А что ты ешь утром? – спросила она с удовольствием наблюдая, как он уплетает горячую булочку с творогом и сметаной.

– Обычно выпиваю стакан чаю с таблетками от давления и аспирин, так, по рекомендации доктора.

– И все?

– Все.

– И вечером наверняка наедаешься, как бегемотик! Где ты живешь?

– Я снимаю квартиру в пригороде. Еду на работу на электричке. Работаю часто допоздна. Кушаю в ресторанчике рядом с работой. Возвращаюсь домой спать. Иногда пишу по ночам, но недолго, утром рано вставать. Но скоро я куплю машину, будет проще.

– Почему же не купил до сих пор?

– Моя бывшая повесила на меня долги… И мама жила в доме престарелых, надо было оплачивать и ее существование. Как-то я купил у знакомого старенькую машину, но она быстро развалилась. Я решил накопить деньги на новую.

– Понимаю. Мама еще жива?

– Нет.

– Вот и я сирота. Родители умерли. Отец давно, мама недавно. Оставили мне эту квартиру. Год я жила у мужа, но ушла от него, вернулась к себе. Ну, это то, что есть. Значит, обильные ужины ты предпочитаешь хорошим завтракам, – сказала она, улыбаясь.

– Ну, вечером приятно поесть… никуда не нужно спешить, отвечать на телефоны. Кстати, мне нужно позвонить боссу, сообщить, что я сегодня опоздаю…

– Не опоздаю, а не выйду. И завтра, и послезавтра. Хотя бы три дня.

– Как три дня?! Почему три дня?

– Ну, для переезда.

– Переезда? Куда?

– Сюда, домой, в наш дом. Твой новый дом.

Он смотрел на нее с удивлением, словно не понимал, о чем она говорит, на каком языке она говорит.

– Милый мальчик, ты, наконец, вернулся домой. Здесь тебе будет хорошо и мне будет хорошо. Ты избавишься от своего бездарного одиночества и избавишь меня тоже. Допей чай, закончи завтрак и позвони боссу. А потом мы поедем на твою квартиру, заберем твои вещи, чемоданы с исписанными листами, книги, и найдем нового квартиросъемщика вместо тебя.

Он опять, потрясенный, смотрел на женщину напротив, ничего не понимая.

– Ты так все быстро решила? Решила за меня? – спросил он после паузы, нахмурившись.

– Да, за нас обоих. Я быстро принимаю решения.

– И никогда не ошибаешься? – он мрачно смотрел в сторону.

Наступила тревожная тишина. Она поняла, что совершила ошибку. Ее натиск, ее желание поскорее наладить его, да и свою жизнь, не упустить снова шанса жить с любимым человеком, невольно толкали ее действовать стремительно.

– Ты обиделся? Ты сердишься? Адам, умоляю тебя, прости! Я не хотела тебя обидеть… наверно, я поспешила… Извини, Адам.

Она подошла к нему, сидящему насупившись на стуле, обняла и прижала его голову к своей груди.

– Спасибо за завтрак… за постель… за прием… – он медленно поднялся, ноги и руки его дрожали.

В его голосе почти и не скрывалась досада и разочарование. Только было вспыхнувшие в его душе искры доверия к этой близкой – далекой девушке начали угасать от нахлынувших, словно поток ледяной воды, воспоминаний об Анне, его бывшей супруге, диктаторе и самодурке. Дверь за ним затворилась. Ева осталась стоять у окна, сжимая пальцы рук до боли в суставах.

Акт 6

«Зачем, зачем я его так обидела?! Наступила на его гордость! В школе он всегда болезненно реагировал на обидные слова, даже на неудачную шутку, брошенную в его адрес».

Ее первым желанием было броситься за ним, объяснить, просить прощения… Но она понимала, что так она его не вернет. Нужно время. Она совершила ошибку! Теперь придется опять ждать и надеяться.

«Но в чем-то он прав… спрашивая меня снова и снова о любви… люблю ли я его до сих пор… как тогда? Ведь правда, люблю ли я? И почему? Потому, что я его выдумала?.. Создала для себя?.. Может быть, он не совсем такой, каким я его нарисовала в своем воображении, но очень похож на такого. Я люблю его, как Пигмалион, царь Кипра, создав прекрасную статую Галатеи, влюбился в свое творение. На его просьбу Афродита оживила статую, и Галатея вышла за него замуж, у них было двое детей… Так и я мечтала о кудрявом мальчике, нежном и добром, с которым сидела за одной партой, что однажды он станет моим мужем и у нас будут прекрасные детки. И вот мы встретились… правда, прошло много лет… слишком много. Но люди не меняются в основе своей. Дурак остается дураком, умный умным. Жадный жадным, добрый добрым. Но зачем я его так обидела, Господи! Зачем так поспешила?»

Она прошлась по комнате. За окном стоял пасмурный день, темные тучи низко висели над землей, ветер гнал листву. Надвигалась буря. И именно в этот час, в час бури ей захотелось выйти из дому. Нет, не на поиски Адама, первого любимого человека в ее жизни, а из чувства вины! Ей хотелось, чтобы ветер хлестал ее мокрым веником листьев по лицу, спине, ногам и рукам. Она должна была хоть немного пострадать, как страдал сейчас Адам. Она надела спортивные туфли и, набросив куртку, быстро вышла на улицу. Ветер и начавшийся дождь делали все то, о чем она просила! И она не пряталась от дождя и ветра. Боль новой потери, страх снова потерять, – что может быть безжалостнее для души в конце пути длиною в 20 лет?

«Почему же я выдумала моего мальчика? Может, оттого, что в детстве я была лишена братика или сестрички, что не было игрушек, только одна старая тряпичная кукла, что не было отца, он умер рано, что мама пропадала на работе целыми днями? У меня практически не было подруг. И пусть мы жили в большой коммуналке, где были еще дети, – я большую часть времени проводила одна. Тогда я фантазировала. Теперь я понимаю себя намного лучше, мои фантазии подменяли мне реальный, не очень добрый ко мне мир. И тогда Адам стал моей реальностью».

Ева остановилась. Долг сопереживания был отдан. Она повернула домой.

Акт 7

Улица была пустынна. От дома Евы до работы ему было очень близко. И никаких электричек. Но он ушел от нее, не способный вынести новый террор, хотя… хотя, если смотреть честно правде в глаза, то девочка в какой-то степени права. Но… Как это может быть, что всегда кто-то был прав, кроме него? Все вокруг, только не он! Неужели он настолько глуп, не способен мыслить аналитически, чтобы не уметь доказать свою правду? Эти горькие мысли раздражили его и он пошел быстрее под начавшимся дождем, без зонтика и не заходя в метро.

«Я абсолютный, стопроцентный аутист! И не нужно мне ни с кем жить, и никого любить, и не нужно мне ничьей любви! Черт возьми! Ведь вот опять чуть не попался на удочку этих эфемерных чувств!»

Он быстро шел, разговаривая сам с собой. Скоро показалось здание его офиса. Он очнулся, остановился. Поднялся сразу в кабинет босса.

– Владимир, я ухожу в отпуск на неделю.

– Адам, какой отпуск? Мы в середине проекта!

– Толик с Юрой в курсе дела, они толковые ребята, справятся.

– Куда? На Багамы? – без энтузиазма спросил босс.

– Еще не решил. Спасибо.

Он повернулся и поспешно вышел из кабинета.