–Ты откуда знаешь? – спросил я.
–Оттуда, оттуда бестолочь, сердце мое чует неладное, Штефан сказал, что видел, как они с подружками игрались на границе Вепревой пустоши. А потом они с визгом разбежались по домам к мамкам под юбки. Аника не вернулась! Сколько раз, чертвасдери я говорил, не ходите туда, найдите другое место. Я еще малой был нас предупреждали, рассказывали про старую ведьму-полуденницу, которая на границе миров посреди пустоши живет и детей маленьких крадет. Ест она их, или еще какие колдовские варева делает, я не ведаю… Был наказ: не ходить! Нет, как патокой намазано, из года в год пропадает хоть один ребенок, так ничем вас не возьмешь, все ровно, ходють и ходють. Беги теперь, ищи ее среди колосьев, ой не вернуть нам теперь нашу пуговку…
–Молчи, старый. Не углядел, теперь молчи. Да тебе и глядеть нечем, пойду искать ее. Не вернемся к закату, считай, оба сгинули.
***
И я побежал. Что есть мочи, по дороге, мимо поля Ставроса, мимо поля Добре, мимо указателя на развилке, там, где надвое делится тропа. К большому тракту, проезжая, ходовая колея и к Вепревой пустоши, почти заросшая, но все еще видная среди высокой травы. Бежал, что есть мочи, крича ее имя, надеясь, что отзовётся тоненьким голоском вдали. Размазывая горячие слезы пополам с пыльцой, налипшей на щеки, кричал во всю глотку, звал по имени: Аника! Аника! Отзовись!
Тишина. Только свистит встречный ветер в ушах и стегают упругие стебли по голым коленкам. Я продолжал бежать, пока совсем не выбился из сил, остановился посреди поля, уперев руки в колени, попробовал отдышаться. Солнце как будто застряло над головой желтым пронзительным оком, обжигающее, плотное, жаркое. Я глубоко вздохнул, пошел дальше. Приметил колосья, заплетенные в косы, черные, будто выжженные круглые пропалины то там, то тут. Верный признак того, что полуденница где-то рядом. Показалось, что я слышу ее гадкое хихиканье, старая карга. То справа сзади, то впереди, то слева. Издевается, бегает вокруг. Знает, по чью душу пришел.
–Выходи, нечисть, отдавай сестру! – кричу я во всю силу своих легких.
В ответ только гаркнул ворон где-то наверху, и снова среди непроглядного марева из душистых трав раздался мерзкий смех.
–зЗа сСессстрой пришел… Глупый маленький Элиашшшш.... Ихххихихи
Как будто везде и всюду…
–Так, а чтожжжж ты сСпал, а не сСсмотрел за ней, глупец?
Я оглядываюсь по сторонам, но вокруг только рябит переплетение сухостоя, жуть.
–сссСтало быть из-за тебя она пропала, так будут люди говорить? Иххихихихи…
–Сссмертю пахнет… Сссмертью твоей, маленький Элиашшшш… Твоей и сестренки твоей… Ихихихххихи…
–Что тебе нужно, немочь недобитая! Отдай сестру!
–Ихихиххиихих отдала бы… Да только так просссто ничего в этом мире не отдаетсссся, маленький Элиашшш… Сходи-ка ты, соссстряпай мне одно дельце, может и отдам тебе сессстренку… Иххихихихих…
–Уговор! Только верни, верни Анику!
–Ихэхиххихи…
Гадина.
–Принесссси мне сСссердце дракона… Тогда отдам тебе сессстру… Иди за солнцем три версты, увидишь в земле прогалину, лезь туда, в сссамую чернь. Как выберешьссся у подножия горы найдешь пещщеру, там ссспит дракон. Дам тебе сссстальной клинок, убей дракона и принесссси мне его сердце…
Ихххихихи…
Просвистел стальной проблеск, клинок воткнулся аккурат у большого пальца правой ноги. Небольшой для взрослого человека, для меня он был как меч.
Делать нечего, я взял клинок, пошел за солнцем.
Старая не соврала, через три версты и правда наткнулся на прогалину, небольшую, ровно чтобы я пролез. Опустился на колени, из дыры пахнуло сыростью, землей, почему-то туманом… Темно, ничего не видно, а ну как старая обманула, и я прямиком в пасть какого-нибудь чудовища сам лично приползу?…
Не дал себе времени на раздумья, протиснулся, и полез вниз и вперед…
Слыхал я в старых сказках о проходах между мирами, мама рассказывала про такие. Путешественники раньше часто ими пользовались, странники, авантюристы, сталкеры. Никогда не знаешь, куда тебя приведет такая червоточина, в грот, полный сокровищ, или в середину болота, прямо в гадкие щупальца неизвестной твари. Однако карга сказала, что я выберусь прямиком к подножию большой горы, веры ей нет, но и выбора у меня тоже нет. Я открываю охоту на дракона, а это значит, что мне совсем нельзя боятся.
***
Дракон спал. В прохладных сумерках, под звуки редкого дождя, который мягким шелестом пробивался сквозь сон, дракон спал и видел первородный цветной хаос, тихо урча от удовольствия, переминался на другой бок, выпускал облачка серного пара, и продолжал смотреть сны. Больше всего на свете дракон любил спать. Это глупые люди насочиняли, что драконы вечно устраивают пожарища из городов и сёл, летают над землёй, в хищном и жадном поиске сокровищ, крови и чего бы поджечь. Чушь.
Ну, может сжег пару городов, так и то только потому, что глупые людишки докучали и мешали спать. То строить начнут совсем рядом, то руду копать, то вздумают посылать жестяных рыцарей одного за другим на никому не нужные подвиги. А так, дракон любил спать. Мягким пузом прижавшись к горячему полу, под которым текла подземная лавовая река, уютно свернувшись калачиком и поджав поплотнее хвост, дракон спал и смотрел много красивых снов.
Дракону снились россыпи розового кварца на дне реки, переливающиеся тысячами бликов от проникающего сквозь толщу воды солнца.
Ему снились встающие над облаками радуги, мостами протягивающие свои рукава от одного горизонта к другому.
Ему снились сияющие грозовые каскады и разорванные в клочья свинцовые тучи, в которых так приятно купаться по ночам.
Словом, дракону снилась красота, которой он питался и именно потому дракону кроме сна уже не нужно было ничего.
Все дело в том, что…
Все дело в том, что дракон был стар.
А когда драконы становятся старыми, они все меньше выползают из своих убежищ, подолгу спят и греются возле родного ядра земли. Они постепенно угасают, как угасают сожженные в угли поленья в камине, медленно отдавая жар вовне и становясь все больше похожими на большой камень. Когда дракон умирает, внутри он превращается в россыпь самоцветов: сапфиры, изумруды, хризолит, кварц…
Люди думают (дуралеи), что драконы охраняют сокровища, потому что на месте гнездовий всегда находят драгоценные камни. Но это не украденные у людей богатства, это сами драконы и есть эти богатства внутри.
И чем старше дракон, чем больше красоты он увидел за свою жизнь и чем больше красоты ему приснилось, тем ярче самоцветы из которых он после смерти весь состоит. Потому что больше всего на свете драконы любят смотреть на красоту.
И сами становятся ею в своем послесмертии продолжая изливаться в мир сиянием своих радужных снов.
Дракон спит, но сквозь сон слышит, как на границе его обители появляется беспокойный объект. Снова пришли тревожить сон. Дракон открывает один глаз…
***
Дракон открыл глаз, и я обмер от страха, потому что глаз оказался огромным, в его зрачке я поместился бы весь.
Дракон тяжело вздохнул, выпустив облако дыма, и сказал:
–Я знаю, зачем ты пришёл, маленький храбрый мальчик по имени Элиаш. Я так же знаю, что ты меня очень боишься, хотя и не показываешь вида. И я так же знаю, что старая карга тебя непременно обманет… Хм… Хм… Хм......
–Мистер дракон, я клянусь, я не хочу вас убивать, но полуденница украла мою маленькую сестричку, и сказала, что отдаст её, только если…
–Только если ты принесешь ей мое сердце… Что же нам с тобой делать, маленький храбрый Элиаш… Я вижу, ты принес с собой клинок моего старого друга…
–Вашего старого друга? – я оторопел.
–Что, не верится, что такое чудовище знает, что такое дружба? – усмехнулся дракон.
Он еще и усмехаться умеет, во дела!
–Я расскажу тебе…
***
Однажды, в незапамятные времена ко мне, тогда еще молодому, вспыльчивому и очень злому точно так же заявился мальчишка, с этим самым клинком, который ты держишь у себя в руке. Заявился и сказал, что непременно убьет меня, из зубов сделает ножи и топоры, из крыльев палатку и плащ, а внутренности развесит на стене замка, чтобы все знали, какой он отважный и смелый. Я рассмеялся тогда, и чуть не сжег мальчишку, но что-то в его взгляде меня зацепило. Какая то неведомая искорка, доселе мной не встреченная и мне непонятная. А драконы очень любопытны, и любят все удивительное почти так же сильно, как все сияющее и красивое. Поэтому я сцапал мальчишку за шкирку, как щенка, успел почувствовать его яростное сопротивление, гнев, беспомощность, злость. Но за всем этим…
За всем этим где-то глубоко внутри у мальчишки жила душа. Как синий, фиолетовый, красный, переливающийся огонь, первородная искорка, так похожая… Нет, сначала я покажу мальчишку одному вездесущему источнику, а там посмотрим.
Сперва я поднял его высоко в небо, и пролетел сквозь сырые белесые облака, вынырнув из которых мы оказались перед небесным водопадом, такое с земли никогда не увидишь, да и то, если у тебя есть крылья, ты встречаешь его только раз за жизнь. Даже если у тебя очень, очень, очень долгая драконья жизнь. Водопад обрушивался на нас полупрозрачной пеленой и хрустальной взвесью, звенел и искрился, отражая закатные лучи, и, окатывая нас холодными каплями, устремлялся потоком наверх, потому что небесные водопады ревут и текут в обратном от земли направлении, нарушая все известные законы физики, о которых они не знают и на которые им откровенно плевать. Хохоча, мы купались в этом источнике истинной радости, пока солнце окончательно не скрылось за горизонт, и потом, я в крутом пике, завернув пару смертельных петель, влетел на полной скорости в маленькое отверстие в земле скрытое среди горных ущелий. Это место знают только драконы и с точностью до миллиметра мы можем прыгнуть в него с любой высоты, всегда попадая в самый центр.
Мальчишка испугался конечно, но даже не заорал. Я почувствовал, как он доверился мне целиком и полностью, расслабился и отдался потоку. Я притащил его к самому сердцу гор. В полной темноте, хоть глаз выколи, ничегошеньки не видно… Там, в глубине горы, так близко к ядру земли, очень жарко, почти как в этой вашей людской бане. Там живет сердце… Его нельзя увидеть глазами, но если ты их закроешь… Если ты закроешь глаза, то сначала услышишь глухой нарастающий гул, заполняющий всю твою голову, а потом… Ты погружаешься в это мшистое, зеленое наощупь и наотмашь состояние, окутывающее со всех сторон, обнимающее, согревающее, созерцающее. Как будто ты вернулся в тот самый источник, из которого мы все состоим, и который сам есть чистая искренняя любовь и радость. И она ощущается этими искорками на кончиках пальцев, этим радужным переливом на границе ресниц, этими протяжными звуками, которые и не звуки вовсе, а чистая вибрация космоса. И ты постигаешь однажды и навсегда эту красоту, поселяешь ее в своем сердце, и уже ничто не в силах ее отменить и поработить. Ты весь из нее состоишь до самой последней чешуйки на твоем хвосте, до самых кончиков волос на твоей человеческой башке. Я почувствовал, как мальчишка прижался ко мне ближе, разделяя со мной восторг от этого чистого проявления жизни. В этом глухом подземелье между нами возникла особенная связь, какая возникает очень-очень редко, и которая есть наивысшее доверие и простота.
У нас с мальчишкой стала одна на двоих душа в этом разделенном на двоих понимании счастья. Сердце гор рассудило: нам теперь один путь. И мы с тех пор не разлучались почти ни на миг. До тех пор, пока его лета не закончились. Для человека он прожил очень долго, соседство с драконом питает и наполняет, и тем не менее, люди все равно живут меньше нас. Несколько зим назад мальчишка, уже будучи глубоким старцем скончался, и я остался один. Мне стало не с кем делить мое счастье, а оно, оказывается, ощутимо вдвойне, если ты можешь пережить его вместе с другом.
И я начал медленно угасать. Мое время пришло, и скоро я уйду вслед за моим вихрастым мальчишкой, я многое увидел за эту жизнь, мне пора…
Поэтому не переживай маленький храбрый Элиаш, забирай мое сердце. Под левым крылом у меня там очень мягкая чешуя. Я доверяю тебе мою смерть от клинка моего дорого друга, это будет красиво. Только послушай меня внимательно. Как воткнешь кинжал в сердце, я начну каменеть, успей его вырезать и вытащить. Пока оно окончательно не затвердело, проткни его моим же ядовитым клыком, и неси старой ведьме.
Я так и сделал. В податливую горячую плоть вошел клинок, проткнул его уже еле бьющееся сердце. Когда дракон закрыл глаза, в последний раз вздыбилась и опустилась его крылатая спина, я понял, что он умер. Кристаллическая дрожь пробежала по всему его телу, вздыбив чешуйки, и он начал окаменевать. Сначала отяжелел хвост, и я завороженно смотрел, как пробирается каменный холод дальше по всему его огромному телу. Я спохватился и вырезал переставшее биться сердце, и, пока оно тоже не превратилось в твердый рубин, проткнул его клыком, немедленно впрыснувшим черный яд внутрь. Сердце застыло красивым багровым самоцветом, с прожилками завихрившейся внутри черной смертоносной тьмы.
Я знал, что ведьма захочет откусить от сердца кусок, поэтому ухмыльнулся, и, положив на прощание руку на огромную голову уснувшего навсегда дракона, развернулся, и пошел назад.
***
Так и случилось. Старая карга, как только заполучила сердце, сразу же жадно начала его жрать.
–Отдай мне сестру! – сказал я.
–Иххэихихих ничего ты не получ… Ведьма поперхнулась. Попыталась выдавить из себя еще один смешок и оглушающе заверещала.
–Ты отравил егоооо! Ты отравиил меня, ты, мелкий, гадкий… Она попыталась выругаться на меня еще, но тут кожа ее начала трескаться и лопаться, как старая штукатурка на полотке в нашей церкви, отслаиваться кусками и рассыпаться в пыль, ведьма еще визжала, почти лишив меня слуха своими предсмертными воплями, но уже так и ничего не смогла мне сделать.
На мгновение мир поплыл у меня перед глазами, расслоился, подернулся дымкой, произошел сдвиг.
И вот я стою, посреди поля, держу за руку маленькую Анику, а она ревет как резаная, с закрытыми глазами, не останавливается.
–Не реви, дура, я уже тебя спас!
Она на секунду перестает рыдать, смотрит на меня широко раскрытыми глазами, узнав мой голос, но, видимо, не понимая, что происходит, начинает снова реветь, но уже не от ужаса, а от облегчения, ну что с нее взять ей всего лишь пять лет.
Ага.
А мне восемь.
И я только что убил дракона.
***
–Элиаш, Элиаш! – она плохо произносит буквы, и поэтому вместо «Элиаш» у нее получается «Элиас».
–Элиас! Расскажи мне еще раз, поцему дракон не скушал мальчика, поцему он взял его с собой в сердце гор?
–Потому что, маленькая дуреха, он сначала захотел сжечь его в угли, а потом понял, что такой души в мире больше не существует. Такой души, которая способна до конца разделить с тобой красоту, а это самое великое счастье, если ты хотя бы в одной жизни из всех своих миллионов жизней, такую душу встретил!
–Это как мы с тобой, Элиас?
–Это как мы с тобой Аника!
Я обнимаю сестру, и мы засыпаем под шелест далеких звезд, кто бы мог подумать, что две души могут родиться так рядом и быть так близки, ведь некоторым требуется много жизней и много планет, чтобы найти друг друга. Я засыпаю, и вижу сны, как по большому желтому полю, полному колосящейся пшеницы, мы идем вместе с Аникой за руку, и нам не страшно. Я не боюсь ни старых полоумных ведьм, ни драконов, хотя и знаю уже, что драконы – добрые. Мне восемь, и мне уже теперь все нипочем. Я держу в руке меч, я умею быть храбрым, и это все, что нам нужно. А впереди нас ждёт так много приключений, так много красоты, что не объять одним сердцем. А вот двумя – вполне.
***
Черт подери, я снова придумал себе счастливую сказку, но меня зовут не Элиаш и нет у меня никакой сестры.
Я написал этот рассказ в ночи, сидя в номере за переносной печатной машинкой, чеканя букву за буквой, выщелкивая запятые и точки, нещадно эксплуатируя заезженный сюжет о драконах.
Я завершаю произведение, выдергивая лист из зажима и кладу в папку. Заголовок гласит: «Собрание сочинений и эссе, основанных на мифах и фольклоре народов восточно-европейской части континента»
Автор…
Я вчитываюсь в свое имя, пробую его на вкус, перекатываю по языку. Я не могу поверить в то, что это и есть я…
Глава девятая
Джек просыпается, и вместе с Джеком просыпается сарказм Джека…
…циничность Джека и мочевой пузырь Джека.
О да. Очень похоже. Мочевой пузырь-та самая чертова связь с реальным миром, никогда не дает зеленой стране гор из моих снов окончательно меня проглотить. И я просыпаюсь с диким желанием бежать в туалет. Так что да.
На автопилоте сделав все утренние дела, я возвращаюсь в постель. Утро начинается с нагромождения разных мыслей, они наваливаются в голову как мешки с пыльным, ненужным барахлом, и мне приходиться расшвыривать их в стороны огромной лопатой, они рвутся, из них сыпется все подряд, и я тону, бесконечно тону в этом водовороте, не успевая вернуться в мой прекрасный сон… Сон, в котором…
Сон, в котором свежесть и прозрачность заменяют дела и обязательства, встречи и обстоятельства. В котором я дышу свободой, я молчу, и я никому ничего не должен, особенно себе. В котором не нужно успевать по делам, которых нет, не нужно придумывать их, чтобы убить свое время и не нужно, в конце концов, быть тем самым убийцей своего времени.
Больше всего в жизни я ненавижу убивать время. Но извечно нахожу поводы и причины становиться этим психом, который в своем безумии пытается попасть на два параллельных поезда, едущих в направлении пустоши, и, один черт, заканчивающие свой путь обрывом над пропастью. На скорости они падают вместе со всем багажом и пассажирами в разверзшуюся бездну, похожую на жадный пожирающий все подряд рот Шай-Хулуда. М-да. В итоге нас всех переварит огромный червь.
Я злой страх Джека. Мне страшно. Мне почти всегда страшно, я боюсь. Я боюсь людей, мнений, привязанностей. Я боюсь заболеть, сломать конечность, не выплатить кредит. Я боюсь быть никем не понятым, осужденным толпой, казненным за собственные мысли, которые кто-то может посчитать богохульными или еретичными. Я боюсь женщин, боюсь детей, боюсь будущих неприятностей, которые строю сам себе как вавилонскую башню, бесконечно предугадывая и предполагая самый плохой исход. И я уже везде побывал в своих мыслях. Во всех этих местах, где меня вздергивают на веревке за шею, где меня бросают в холодный подвал – чью- то уютную пыточную, где моя любимая женщина говорит мне, что она меня не любит. Везде. И от этого… И от этого мне уже не так страшно. Я стал смотреть на свой страх как на вечно недовольного брюзжащего деда на скамейке возле дома. Его слышно из всех распахнутых окон, ты проходишь мимо, и он бросает в тебя свои пророчества как ведун на погосте, закатив глаза и протягивая сухие, скрученные артритом руки в небеса. Нехай бубнит. На самом деле страх имеет силу, если ты в него веришь. А в пустые разговоры я больше не намерен верить. Разве что совсем чуть-чуть.
И вот я. Я вера Джека. Его надежда, любовь, и побитое чувство юмора. Вера моя, как и моя жизнь. Непостоянная, неустойчивая, ветренная. Ее мотает в разные стороны как маленький парусник в океане в шторм. Иногда я обретаю силу и свободу мчатся вдаль, ловя попутный ветер, и я такой отважный и смелый, я смотрю только вперёд, я беру эту жизнь нахрапом, я ее хозяин, я здесь диктую условия. В такие дни, недели, моменты я способен на все. Ага. А потом приходит мое самое злое утро, и вот уже парусник не кажется мне таким уж надёжным. Где-то днище течет и в трюме сыро, вся гречка в запасах намокла и ее нужно срочно съесть, и теперь меня ждет несколько дней унылого ковыряния ложкой в тарелке с кашей, которая еще и недосолена.
И вот тут я теряю вес. Я уже не верю в то, что хорошо справляюсь с темой урока "как правильно жить эту жизнь" и скоро у меня экзамен. Но я приучил себя, со временем, постепенно… Приучил, что это все неважно. Что будет спад, будет подъем, будет шторм и будет штиль. А я внутри…
А внутри Я – привязанность Джека к совпадениям. Вот скажите мне, почему если у человека имя "Джек", то он законченный псих? Потрошитель, мистер Джекил туда же, у Паланика опять же?… Зовут хоть одного вменяемого человека Джек? И я совсем свихнулся, потому что на каждом шаге я вижу подтверждение своему сумасшествию. Неспроста… Неспроста…
Неспроста из цифр на автобусе и на моих часах складывается последовательность Фибоначчи. Неспроста я все время снимаю жилье только на 3ем этаже. Неспроста в день, когда меня уволили, я насчитал 11 ступенек, которые вели меня на эшафот. Я просыпаюсь в бреду, я совершенно точно уверен, что у всего происходящего есть связь, и я как кот, который заигрался с мотком ниток, запутался в них и теперь лежит и жалобно орет, прося о помощи. Я нахожу в себе силы отбросить и это тоже. Перестать так сильно фокусировать внимание на каждом совпадении одного паззла с другим. Стараюсь быть равнодушным, чтобы не качать маятник. Я однозначно псих, и эта биполярка не такая уж и смешная.
О смехе. Я Джеково чувство смеха. Нет, вы не ошиблись. Не юмора. Смеха. Когда смешно. Я бы назвал так мою автобиографию, потому что эти два слова олицетворяют всю мою жизнь и это никак не похоже на шоу Бенни Хилла или ситкомы. Это похоже на бесконечный радиоэфир, в котором голос в моей голове ведет стендап. Иногда включены приглашенные гости, но в основном я отлично справляюсь сам. И мне смешно. Где-то внутри грудной клетки спрятаны щекотные колокольчики, которые дребезжат и все время приводят в движение тот самый изможденный нервный отросток, который отвечает за смех. Смех – это мышца. Радость – это мышца. Любовь – это мышца. И я регулярно посещаю тренажерный зал для того, чтобы поддерживать их в тонусе. Ведь если я не буду укреплять свою радость, то меня совершенно точно, не жуя, проглотит тоска, заправив соусом из отчаяния, отвержения, стыда и злобы.
Я недобитая совесть Джека. То место, в котором мне невыносимо жаль самого себя. Бедного, несчастного, всеми брошенного на произвол судьбы, мокрого умирающего котеночка, который просто пытается выжить в этом жестоком мире. И, святой Боже, как же я ненавижу это чувство. Поэтому я делаю все возможное, чтобы его испытывать как можно реже. Ведь как повелось? Чем сильнее себя жаль, чем больше я хочу спасать каких-то незнакомых мне людей и таких же незнакомых мне животных, тем больше я не обращаю внимания на самого себя. Вот такая дурацкая смысловая матрешка, очень простая по сути, но очень сложная для понимания. Все самое простое в моей жизни я постигаю какими-то невероятно дурацкими и болезненными уроками, которых с радостью бы избежал, если бы не был безбожно туп… Ну или это такой сценарий, и, грозя кулаками в небеса и призывая на помощь всех богов, я просто сотрясаю воздух, потому что мне уже точно никто и ничего не поможет. Ну, вот разве что лоботомию я еще не пробовал, но способов отсоединится от реальной жизни и от самого себя здесь и так предостаточно. Дай только повод, и ты в момент будешь отвлечен любой занимательной бредовой идеей, которая не имеет к тебе абсолютно никакого отношения, зато зелененькая, блестящая и крутится. Вот так.
Я понимание сути вещей Джека. Возвращаясь к моей несмешной биполярке, хочу отметить: я всегда знаю, что я умнее всех. Но это никогда не мешало мне совершать идиотские поступки. И я могу очень здраво, связно и красиво рассуждать на миллион разных тем, я могу поддержать беседу о кино, о книгах, об искусстве. Я эрудирован, я начитан, я подкован. Но жизнь… Жизнь имеет самое хорошее чувство юмора. Поэтому, в противовес моим заумным комментариям о ее смысле и о моем предназначении, она подсовывает мне под нос тарелку с мятным драже, раскусив которое я обнаруживаю, что внутри смесь из тротила и перца чили. Моя голова сворачивается винтом, разрывается, раскалывается как арбуз, и мякоть вместе с семечками течет по асфальту, растаптывается прохожими и, напоследок, размазывается тонким слоем наехавшей на нее покрышкой от тойоты. Я понял, что я ничего не понял. Ну и черт с ним. Со мной. Со всем.
Я воображение Джека. Воображение, которое, как и все в моей жизни, о двух сторонах монетки, которая зависла в воздухе и никак не упадет. Которое мне и враг, и друг. Которое сказка о двух концах, с какого ни начни, все едино, встретимся в середине. Воображение подкидывает мне все самые страшные сценарии, все самые вкусные идеи, все самые интересные маршруты по синапсам и транснейронным магистралям моего же мозга. Вот я: живу свою жизнь, а сам как будто заблудился в останкинской телебашне, в этих бесконечных этажах и коридорах, выстеленных красными ковровыми дорожками, в которых тонет звук и тонет свет. Иду, бегу, еду. Иногда останавливаюсь, чтобы заглянуть за дверь, за ней показывают любопытные фильмы и передачи, и все они про мои жизни. Военные драмы, нескончаемые сериалы про близкое окружение, документальные фильмы про бобров (в них тоже есть про меня), комедии в конце концов. Иногда так завертит и закрутит, невозможно оторваться, и тогда синие экраны проглатывают мои глаза, мое внимание, всасывают внутрь себя мою сущь и мою душу, и очень сложно бывает себя оттуда извлечь. Вот я: по сценарию муж и отец. Несчастлив по факту, но счастлив по сути. Вот я: последний самурай, оплот достоинства и воинской чести. Вот я: бестолковое существо, тычущееся во все возможные места для неквалифицированных сотрудников, и везде получающий отказ. Я проживаю столько вариаций, придуманных не мной только для того, чтобы вспомнить… Я забыл, что именно я должен вспомнить. Поэтому мое нескончаемое путешествие по мосифльмовским коридорам продолжается, раз за разом, день за днем.
Я усталость Джека. Я устал. Неведомые тяжелые руки лежат у меня на плечах. Или каменные своды. Или мешки с мукой. Кто знает, откуда во мне берётся это ощущение ноши, тянущее, ненужное, обременяющее. Как будто отжил свое и в своем послесмертии не смог упокоится, как зомби, как восставший заново из могилы, я восстаю по утрам из постели. В моем послесмертии… Тягучая паутина дней не отпускает заботами о следующем шаге. И я точно знаю, что этот шаг ведет меня в пропасть. Я все сильнее тону в этих ощущениях иллюзии безопасности, иллюзии стабильности, иллюзии уверенности в завтра и в послезавтра. Через послезавтра я освобожусь. Но оно наступает тяжелым ботинком мне на горло, и я снова тут.
И я не раз поднимался и падал, я не раз отчаивался окончательно, еще раз окончательно и в последний раз окончательно, и потом снова обретал способность летать.
Я опустошающая печаль Джека. Как Хаул, я покрываюсь зеленой слизью уныния и всенародного горя, когда мысли мои становятся моими врагами, отправляя меня на рекурсивную спираль из переживания заново своих негативных опытов, которые приносили боль и разочарование. Я варюсь в этом котле, как жаба, не осознавая, что медленный нагрев меня в конце концов убьёт. И самым страшным мне представляется наказание, в котором меня швырнут в самое мое неосознанное начало, к истокам моего путешествия, и мне придется заново, наново пережить все, что я пережил.
Я застоявшаяся ярость Джека, я немотивированная злоба Джека, я его сухие слезы, я его заросшее джунглями чувство долга. Я перечисление всех свойств Джека, и я их противопоставление. Я его любовь разговаривать с людьми, и я же его желание сделать так, чтобы все заткнулись. Особенно когда они пытаются. Пытаются в спорах, бесконечных и бессмысленных, выяснить, кто прав. Выяснить, кто источник всех бед. Выяснить, что Не Есть Бог, а что есть Бог.
Ибо облекая что угодно в слово, человек искажает сущность предмета, его суть и свойство. Потому что племя людское погрязло в лжи и удалилось от первородной истины искрящегося хаоса.
Человек решил, что только в споре рождается истина, только лишь в противопоставлении себя в мертвую точку обособленности, есть правда. Что очертив себя кругом, и выйдя за пределы единства, он как бы возвысится над всем остальным, станет отдельной боевой единицей, сможет управлять своей судьбой и судьбами всех окружающих живых и неживых существ.
Глупо и наивно. И, более того, этот путь, полный остролиста, щипающего за обнаженные щиколотки, полный изгибов и порогов, пунктирной линией лежит на карте человеческой жизни, и, сделав несколько мертвых петель, так или иначе, приводит обратно к источнику.
Другое дело, каким ты придешь, каким ты предстанешь к порогу своей смерти.
Сломленным и обессиленным, злобным и некрасивым, озверевшем от испытаний, на которые сам себя обрек и обвиняющем всех и вся в том, как красочно ты спотыкался на выбранном тобой же пути.
Или же красивым, сияющим, свободным…
***
Говорят, ты станешь одним из этих маленьких светящихся огоньков в звёздном небе после смерти…
Как же их называют…
Звезды?
По ночам они шелестят и щебечут, тихо перешептываются между собой, мерцают и искрят где-то там, в вышине. Поют свои звездные песни, танцуют, грустят и веселятся.
Знаете, говорят, наши души в своем послесмертии могут стать звездами.
Звездами будущей, еще не рождённой, новой вселенной. Упражнение на бесстрашие: кому из нас хватит смелости превратиться в горячий шар света, большой красный, или маленький желтый, или ярко голубой, или сверхновый? Пульсирующие, нестабильные, эволюционирующие, уникальные, неповторимые, с жестким рентгеновским излечением или с мягким, живым светом. Как же мы похожи!
Звездное население нашей вселенной настолько велико и разношерстно, насколько население нашей планеты. Среди них есть почившие, старики, нестабильные молодые, стабильные середнячки. Есть звезды-неразлучники, которые в счастливом союзе, в паре со своим спутником-черной дырой, являются уникальными явлениями. От звезды к спутнику идет струя газа, образуя вокруг него плазменную оболочку, которая тоже светится.
Белый карлик взрывается и создает вокруг себя планетарную туманность. Они текут и рассеиваются, принимая разные формы. Не все из них сферические, они имеют сложную структуру, пока еще никем не объяснённую. Там, в космосе, существует своя погода. Звездный солнечный ветер, полярные сияния, магнитные бури.
И ты, мой друг, ты совершенно точно ею станешь… Сияющей суперновой.
Если вспомнишь свое настоящее имя. Которое состоит не из букв человеческого языка, и даже не из звуков, порождаемых физикой этой Вселенной.
Может быть, это отпечаток на сетчатке глаза, появившийся при твоем рождении. Может быть это горное эхо, разносящее свой голос в ночи.
Может, оно пишется каплями крови на белом подоконнике, которые стекают из случайно пораненного бумагой пальца.