* * *
Они оставили замок после полудня. Перед тем, как уйти, археолог еще раз обошел вокруг замка, сделав какие – то заметки в тетради, и быстрыми шагами догнал лошадей. На этот раз проводник ехал впереди. Если археолог думал о князе Бакуре и пергаменте историка, если художник вспоминал фиалки и прислушивался к шуму реки Басту, то проводнику мерещились свежий лаваш3, сыр и мацун4.
У первого же шатра он расседлал лошадей, стреножил их поводьями и через узкую дверь вошел во внутрь. Проголодавшиеся лошади с жадностью погрузили морды в свежую траву.
У самого входа в палатку, возле очага, сидел маленький мальчик и пек в золе грибы. Появление незнакомых людей его смутило, и он не знал, что ему делать: убежать ли, оставив в золе грибы, или взять их с собой. Но когда близ палатки послышались шаги босых ног его матери, мальчик осмелел и, достав из золы печеный гриб, положил его на камень очага.
Мать вошла, натягивая на глаза головной платок, направилась в угол палатки, достала из постельной груды две подушки и протянула гостям.
Проводник достал из сумки археолога банку консервов.
– Мы голодны, сестрица, – сказал он. – Дай – ка нам мацун, если есть, да, кстати, приготовь чай. Сахар у нас есть.
Женщина подошла к очагу, отодвинула грибы и, нагнувшись, стала дуть на дымящийся кизяк. Платок упал с ее головы, и человек в фетровой шляпе увидел ее белый лоб, черные волосы и такие же черные глаза. Он, не отрываясь, смотрел на дымящийся очаг, на женщину, склоненную над золой. Где он видел такое же лицо, такой же высокий белый лоб и темные фиалковые глаза? Когда женщина встала, чтобы поставить на очаг треножник, и достала почерневший от дыма чайник, художник увидел совсем близко ее глаза и пепельную пыль от золы на бровях и волосах.
Сколько времени пронеслось с тех пор! Неужели между двумя лицами может быть такое сходство! Даже очертания губ были те же.
Лицо какавабердской женщины слегка загорело от солнца, но разрез глаз тот же, что у другой женщины, той, у которой такая же тонкая талия, такой же стройный стан.
Быстро и молчаливо двигаясь, женщина приготовила чай. Каждый раз, когда она нагибалась, подымалась или ступала по циновке босыми ногами, на ее руках, как крохотные колокольчики, звенели серебристые пуговицы, тихо шуршало длинное, доходившее до пят платье.
Та женщина тоже носила шуршащие платья, но на ней, кроме того, были серое пальто и черная бархатная шапочка, а в шапочке – булавка с головкой оранжевого цветка.
Та женщина была далеко – далеко. Быть может, река Басут, сливаясь с какой – нибудь другой, достигла того моря, на берегу которого он когда – то сидел с нею на песке.
Проводник открыл вторую банку. Археолог не отрывал глаз от скатерти и медной посуды. Мальчик съел свои грибы и устремил взгляд на блестящую жесть банки, выжидая, когда приезжие покончат с консервами. Проводник заметил этот взгляд и протянул ему банку. Мальчик начал ее трясти. Собака, отдыхавшая перед палаткой, проглотила кусок мяса и облизнулась. Тогда мальчик побежал показывать другим детям белую жестяную коробку – невиданную диковинку среди этих мест.
Женщина сидела у очага, часто приподнимала крышку чайника и смотрела на закипавшую воду. Она поправляла огонь, пододвигала кизяки ближе друг к другу и, прикладывая руку ко лбу, защищала глаза от дыма, который, поднимаясь, как облако выходил из щелей камышовой стены.