– Любовь к чужому – это нехорошо.
– А с другой стороны, среди нашей нации болезней сравнительно мало, то есть не так много, чтобы мы, врачи, могли совершенствоваться в деле врачевания. Ну и конечно же, нация, в которой многие заболевания встречаются пока довольно редко, не должна надеяться на появление среди нас врачей столь же искусных, каковы они в Европе… Уместно добавить: как не должна надеяться на появление в её литературе талантливых и гениальных авторов та нация, представители которой, за немногими исключениями, к чтению книг не приохочены.
– Истинная правда.
– Нет, вы не представляете, Абисогом-ага, в каком я отчаянии!.. Тысячу раз, две тысячи раз проклинал я себя за то, что сделался врачом. Ах, как я хотел бы превратиться из врача в тяжело больного и… умереть! У нас, уж поверьте, куда лучше болеть, нежели врачевать, поскольку даже среди образованной части наших соотечественников невежество ставится выше учёности, легкомыслие предпочитается обстоятельности, а изуверам оказывают больше внимания, нежели апостолам. Боже праведный, о, я клянусь, если когда-нибудь кто из высокопоставленных моих соотечественников обратится ко мне за врачебной помощью, имя этого больного я возвышу во всех газетах!
При этих словах Абисогом-ага проснулся, а вместе с ним проснулось и его тщеславие… Какое приятное времяпрепровождение – с обирать недостатки простодушных людей. Хитрецы иногда так мастерски маскируют свою натуру и притворствуют, что собиратели их недостатков только разводят руками, ибо хитрецы эти то коварными прикидываются, то наивными, то неучами, то учёными, то пристрастными, то беспристрастными, то лицемерными, то искренними, и когда наш выдающийся соотечественник, гениальный Церенц9 представляет в них фигуры странные, неестественные, со всех сторон раздаются неодобрительные возгласы, дескать, Церенц в искусстве создания образов ещё совсем Манукенц10, смотрите – в одном и том же лице он изображает и Адама и антихриста, и чёрта и ангела, и Зоила и Гомера, и женщину и мужчину. Однако винить ли за это белобородого Церенца, если создаваемые им герои – все хитрецы?.. Извините, Абисогом-ага и господин доктор, что я прервал вашу беседу, я от роду нетерпелив, и когда говорю, не могу остановиться, как часто ни наказывали бы меня за эту дурную привычку. Да, Церенц изображает людей не такими, каковы они есть, а какими они ему предстают. И Церенц вправе продолжать отращивать свои волосы, хоть они у него и так длинны, поскольку у нас есть авторы, которые отпустили себе ещё более длинные волосы и представляют своих героев не такими, каковы они в действительности, а какими хотели бы их видеть. Именно поэтому, например, авторы-женщины, когда они пытаются изобразить Гайка11, Вардана12 или Арташеса13, вкладывают в их уста слова Виктора Гюго либо суждения Мольтке. Им кажется, что изобразить Адама без всяких прикрас и со всей его простотой – это значит потерять талант, буде он у них есть, или умалить свой гений, которым они якобы одарены, или, наконец, лишиться известности, которую они мечтают приобрести. Говорил им кто-либо, что куда труднее правильно воспроизвести чей-нибудь портрет, нежели нарисовать портрет воображаемый? Никто не говорил. Внушал им кто-нибудь, что художник, до того как взяться за создание портретов, должен научиться копировать их? Никто не внушал. И отважится ли кто в наше трудное время беспристрастно покритиковать чьё-нибудь произведение?.. Наши критики, за редкими исключениями, надевают сразу двое очков, чтобы в том или ином сочинении найти красивые места, найти, а не увидеть, ибо того, что видишь, искать не надо. Они, однако ж, ничуть не отличаются от цензоров, хоть последние в тех же нынешних публикациях ищут лишь места некрасивые… Я не знаю ни одного критика, который дерзнул бы, напав на некрасивую публикацию, схватить её за горло и умертвить. Не умертвит, больше того, постарается подкрасить, обнаруживая в ней какие-то красивости и выставляя их напоказ, лишь изредка, да и то мельком, отмечая её несуразности и некрасивости. Нет, господа критики, вы неправы! Убивайте, говорю я, некрасивые сочинения, и вы защитите красоту… Вы, возможно, думаете, что столь строгой критике я подвергаю только чужие произведения, а к героям собственных «Попрошаек», все речи которых перелаю здесь слово в слово, не прибавляя к ним от себя ни звука, отношусь снисходительно? Ничуть не бывало, тем более, что и у моих персонажей недостатков порядочно, и я собираюсь по ним ударить… Большим недостатком считаю даже и эту свою манеру – время от времени, вот как и сейчас, прерывать рассказ и пускаться в пространные и не относящиеся к делу рассуждения. Но, с другой стороны, недостаток этот является моим преимуществом, поскольку именно благодаря ему я овладеваю вниманием нескольких читателей, – недостаток, способствующий устранению недостатков. Итак, я остановился и на моём одном недостатке, обратимся же к нашей истории…
Абисогом-ага, как мы уже сказали, сразу насторожился, когда врач поклялся, что, если кто-нибудь из лиц, принадлежащих к высшему обществу, однажды обратится к нему за помощью, он напишет о нём во всех газетах, – насторожился, и в то же мгновенье у него возникло желание прикинуться больным.
– Это хорошо, – сказал он врачу, – что ты пришёл сюда: вот уже несколько дней мне как-то не по себе.
– На что жалуетесь? – спросил врач.
– Тяжесть какую-то чувствую.
– В каком месте?
– В каком месте?..
– Да.
– В нутре.
– Как у вас с аппетитом?
– Хорошо.
– Пищу перевариваете быстро?
– Перевариваю.
– По ночам спите спокойно?
– Спокойно, но вот в нутре какая-то тяжесть.
– Голова побаливает?
– Да.
– И время от времени слабеете?
– Да, слабею.
– Иногда вас знобит?
– Да, да, знобит… – И в сторону – Сроду меня не знобило.
– А после озноба – жар?
– Жар какой-то.
– А после жара – пот?
– Пот какой-то.
– По утрам во рту горько?
– Во рту горько.
– Ясно. Ничего особенного, пройдёт. Вы просто простудились.
– Я тоже так думаю, я простыл.
– Многие врачи простуду путают с другими заболеваниями, прописывают лекарства не от неё, и больной получает ещё какую-нибудь болезнь.
– Это хорошо, что ты не путаешь, дай мне твои лекарства, чтобы я ещё чем-нибудь не заболел.
Врач вытащил из кармана не то записную книжку, не то блокнот, вырвал лист бумаги и, написав на нём несколько слов, протянул Абисогому-аге, говоря:
– Это микстура, вроде розовой водички, будете пить через час по кофейной чашке. Горьковата, зато целительна.
– Очень хорошо.
– Забыл спросить: а какой у вас стул?
– Стул?.. Я же на диване сижу?!
– А!.. По утрам выходите? – спросил доктор, выразив свою мысль другими словами.
– Два дня прошло, как я здесь, и ни разу не смог.
– Правда?
– Зачем мне неправду говорить?
– Что ж, пропишу ещё одно лекарство.
Врач выписал рецепт и отдал его пациенту.
– Сперва примете вот это лекарство, – сказал врач, – чтобы завтра утром вы смогли… А потом и микстуру выпьете.
– Значит, выпью это твоё лекарство и завтра утром схожу?
– Да, обязательно.
– Вот это я понимаю! Но… а вдруг завтра опять гости придут и опять разговорятся?
– Гости не помеха.
– Как не помеха? Уж второй день выйти не дают – сидят, трещат часами. Но завтра утром я во что бы то ни стало выйду, схожу снимусь…
Врач, сделав паузу, попытался выразиться ещё яснее:
– Я говорю, желудок у вас – как?
– Как у каждого, обыкновенный.
– Твёрдый?
– Кто его знает? По правде говоря, никогда у меня не было интереса узнать, твёрдый он или нет. Что за охота пустяками заниматься?
– Ну, хорошо, отлично! – встряхнулся врач, отчаявшись добиться ответа на свой вопрос. – Завтра утром приду навещу вашу милость.
– Можно.
– До свиданья, не огорчайтесь, примете несколько раз мои лекарства, и ваш недуг пройдёт.
– Спасибо.
Врач взял шляпу и уже уходил, когда Абисогом-ага сказал:
– Не забудь, что написать обещался…
Врач стал вспоминать и, вспомнив, ответил:
– Да, да, я должен написать о вас в газете… До свиданья.
Как только врач вышел, Абисогом-ага заговорил сам с собой:
«Я боялся, как бы он вдруг не понял, что я не болен. Ведь тогда весь город узнал бы, что я притворился больным. Однако ж я зря боялся, ведь он не только не понял, что я здоров, но ещё и сказал, что от двух-трёх ложек его лекарств болезнь пройдёт… Эх, лекари, лекари! Выходит, вы тоже ничего не смыслите в наших болезнях, и бабушка моя неспроста, когда болела, даже видеть вас не желала. Я здоров, господин доктор, здоров! Просто для того, чтоб имя моё напечатали и в других здешних газетах, взял и заболел».
Это последнее признание показалось Абисогому-аге своего рода дуростью, и он для успокоения совести добавил: «Чего доброго, со стороны могут подумать, что я и в самом деле не болен… Но ведь сколько уж дней мне и впрямь чего-то всё неможется, ни есть не могу, ни спать, вот и кашель какой-то напал, всю ночь мучал…»
О честолюбие! Значит, это правда, что подчас ты из умных делаешь дураков, а из дураков – умных?!