XXXV
Отойдя от развалин дома Хачо, Вардан не знал, куда направиться. Сведения, полученные им от пастухов, были так неопределенны, что он затруднялся на что-либо решиться.
Вечерело. Солнце уже пряталось за горизонтом. Перед глазами Вардана стояли те же печальные картины: разрушенные дома, опустевшие деревни, заброшенные, необработанные поля.
«Неужели в целой провинции не осталось ни одного армянина?» – думал он.
Но вот показалась вдали человеческая фигура. Медленными и неровными шагами поднималась она на горную вершину, то останавливаясь, то осматриваясь и держась за камни, чтобы не упасть; наконец, таким образом, она достигла самой вершины скалы, свисавшей над пропастью. Лучи заходящего солнца обрисовывали маленького человека, стоявшего неподвижно, как статуя, и смотревшего со скалистой вершины на обширную долину, в которой несколько дней назад был совершен ужасный погром. Долго стоял он и, казалось, находился в какой-то нерешительности, точно был занят разрешением трудного вопроса.
Вардан заинтересовался этой странной фигурой, в которой было что-то роковое и зловещее. Он остановился и стал наблюдать. Вдруг человек сделал несколько отчаянных движений, глянул на раскинутые в обширной долине развалины и, закрыв глаза руками, бросился с вершины в пропасть.
Маленькое тело рванулось и быстро полетело вниз, кувыркаясь и цепляясь о встречные камни.
Вардан ударил коня и помчался на помощь к погибавшему.
Тело несчастного при падении зацепилось за росшие из расщелин скал кусты и повисло; у Вардана явилась надежда на спасение самоубийцы.
Взглянув вверх, Вардан увидел, что тело висело приблизительно на высоте пятидесяти футов. Но как спустить его? Вардан слез с коня, осмотрел стенообразную крутую скалу, ища дорожку, по которой можно было бы добраться до кустов. Но дорожки не оказалось. Тело неизвестного еще держалось за кусты, не подавая никаких признаков жизни.
Вардан видел, что, не рискуя жизнью, нельзя спасти несчастного, который, быть может, был еще жив; чувство жалости заставило его забыть о себе. Он надеялся подняться, хватаясь за камни и за выросшие в скалах кусты, если они настолько крепки, что смогут выдержать тяжесть его тела.
Вардан был гибок, как змея, и ловок, как кошка. Он протянул руку и, схватившись за первый попавшийся камень, начал карабкаться наверх. Не успел он подняться на несколько аршин, как камень, за который он держался, сорвался, и Вардан полетел вниз.
«Здесь нельзя», – подумал он, не обращая внимания на руки, исцарапанные осколками гранита и кровоточащие.
Вардан был из тех натур, которых неудача возбуждает сильнее. Он торопился, так как солнце клонилось к закату, и через некоторое время темнота могла бы помешать его предприятию. Вдруг в голове его блеснула мысль: у него за седлом был аркан, к концу которого прикреплен свинцовый шар; это своеобразное оружие курдов. Достать этот аркан и применить его было делом нескольких секунд. Одним взмахом руки он бросил шар наверх, и конец аркана крепко зацепился за сучковатый ствол дерева, росшего недалеко от того места, где висел самоубийца. Затем, взявшись за другой конец веревки, он начал подниматься по ней быстро и ловко и через несколько минут очутился возле бездыханного тела. Каковы же были его гнев, ненависть, отвращение, когда он увидел, что это был Томас-эфенди. Он готов был сбросить это поганое тело в пропасть, чтобы разбить уцелевшие кости и сделать его пищей хищных зверей и птиц. Но великодушие не позволило ему поступить так жестоко. Он осторожно спустил тело по аркану, и вслед за ним спустился и сам.
Прежде всего Вардан внимательно осмотрел тело. Он нашел, что кости во многих местах были переломаны ударами о камни, голова и лицо были изуродованы до безобразия и покрыты кровью; но эфенди еще дышал. Этот злодей, причинивший Вардану так много горя, послуживший причиной гибели тысячи домов и опустошения целого края, в этом жалком состоянии тронул сердце Вардана.
Попадись он ему при других условиях, Вардан, пожалуй, не пощадил бы его.
Но теперь перед ним лежал несчастный, которому нужна была помощь.
Вардану не в первый раз приходилось помогать раненому, да и сам он бывал ранен, а потому всегда имел при себе предметы, нужные для перевязки. Первым делом он поспешил остановить кровь, текущую из ран, и перевязать голову и лицо.
Было уже совсем темно. Небо покрывалось черными тучами; сильный ветер и гром предвещали бурю.
Вардан подумал об убежище. Он поднял раненого на лошадь, привязал его и направился в соседнюю деревню, ведя за узду коня.
Молодой человек смутно догадывался, что могло побудить эфенди покончить с собою: видимо, наконец, раскаялся тот, из-за кого было пролито столько крови, кто явился причиной стольких несчастий.
Память не изменила Вардану. В темноте виднелись огоньки, это была деревня, но до нее было еще далеко. Дождь пошел сильнее. Вардан снял с себя бурку и осторожно прикрыл ею эфенди. Было очень поздно, когда он добрался до деревни, состоящей, как это обычно для всех курдских деревень, из жалких землянок.
Вардан подошел к первой лачужке, взялся за дверь и нашел ее незапертой. «Вот счастливый народ: не боится воров и спит с открытой дверью», – подумал он. В лачужке было темно; все спали. Вардан стал стучать, и через несколько минут женский голос спросил:
– Кто там?
– Божий гость.
Слова «гость» было достаточно для того, чтобы его приняли. Женщина зажгла свечу и пригласила его. Она была в длинной свисавшей до колен красной рубашке. Вардан и женщина внесли эфенди в комнату и уложили на тахту.
– Болен? – спросила хозяйка.
– Нет, ранен.
Услышав это, молодая женщина принесла ящичек, в котором хранились разные снадобья и несколько грубых хирургических инструментов.
Вардан верил лекарскому искусству курдов, однако поблагодарил женщину, сказав, что и он кое-что смыслит в этом деле и что сделал уже все, что нужно для раненого.
Этот ответ хотя и несколько огорчил молодую женщину, желавшую показать свое искусство, однако увидев, что раны больного перевязаны, она успокоилась.
– Теперь надо позаботиться о лошади; бедняжка осталась на дворе.
– Не беспокойтесь, – сказал молодой человек, – укажите только, где ее поставить.
Хозяйка взяла свечу и, проводив гостя, указала ему место. Вардан оглядел двор и, увидев низкий, покосившийся забор, спросил:
– Здесь не опасно?
– Какая опасность! «Вор у вора не крадет».
«Счастливые», – подумал Вардан.
Он осмотрел лачужку и увидел, что кроме молодой женщины и детей, спавших на полу, никого в доме не было. Но шум от беготни и разговор хозяйки с Варданом разбудили старуху – свекровь хозяйки, которая до того времени оставалась незамеченной. Она подняла голову, села на постели и спросила:
– Capo, это ты? Пришел наконец, сын мой?
– Это не Capo, – сказала молодая женщина, подойдя к ней ближе, – это гость.
Старуха, узнав, что пришел не сын, снова склонила голову на подушку и утихла.
– Глаз не сомкнет, все думает, что возвратился сын ее – мой муж.
– Где же он? – полюбопытствовал Вардан.
– Отправился в Баязет драться. В нашей деревне не найдется ни одного мужчины, все там. Я тоже всего два дня как вернулась, ходила за добычей.
– Много привезла?
– Немало. Надо быть довольным тем, что бог посылает.
«Свободная дочь свободного народа! – подумал Вардан. – Сколько жизни, сколько простоты в тебе! Чем ты виновата, что тебя научили смотреть на награбленное как на справедливо добытое! Если б ты воспитывалась в других условиях, то при твоих богатых возможностях была бы украшением человечества».
Вардан вернулся к эфенди и, осмотрев его, увидел, что тело было теплым. Дыхание стало правильнее, только по временам эфенди испускал глухие стоны, курдианка снова настаивала на том, чтобы осмотреть больного; Вардан уступил. Он знал, что курды сведущи в хирургии, так как для них раны и кровь – явление обыкновенное.
– Опасности нет, – сказала курдианка, окончив свой осмотр, – раны не очень глубокие, но в костях перелом, видно он свалился…
Вардан ничего не ответил.
– Теперь нужно приготовить что-нибудь для вас поесть, – продолжала хозяйка.
Вардан весь день ничего не ел. Бывают минуты, когда человек и чувствует голод, но не может есть. Он находился в таком состоянии: горе и сердечная боль насытили его.
– Не надо ничего готовить, – ответил он, – дайте мне кусочек хлеба и сыру.
Скромная просьба Вардана огорчила гостеприимную хозяйку, собиравшуюся приготовить что-нибудь горячее.
– Не жалейте нас! Мы теперь не так бедны, как раньше.
– Да, Баязет обогатил вас…
– Не только Баязет – у нас была и здесь обильная жатва. В прошлом году весь наш скот погиб от эпидемии, но зато бог нам дал теперь вдвойне; армяне здешнего края переселились, оставив большую часть своего добра курдам.
– Куда они ушли?
– Не знаю. Все произошло так внезапно и быстро, что у них не было времени унести все с собою, они спешили бежать, спасаясь от турецкого оружия.
– Спаслись?
– Многих из оставшихся перебили.
Страшная действительность постепенно прояснилась. Было очевидно, что совершилось всеобщее бегство армян из этого края; но куда и в какую страну, этого никто точно не знал.
Вардана мучили жестокие думы. Он забыл совершенно о голоде и не замечал красивой курдианки, которая разводила в печи огонь, чтобы приготовить яичницу.
В другое время, в хорошем расположении духа, любой юноша не мог не залюбоваться стройной фигурой прекрасной женщины, которая даже в своей грубой красной рубахе была прелестной. Вскочив с постели, она не успела закрыть лицо – только черные густые косы венком обвивали ее красивую головку.
XXXVI
Было за полночь. В лачужке курда светился еще огонек Патриархальная семья вся размещалась в одной комнате: храпела на своей постели старуха; рядом с нею валялись дети, изредка бормоча и смеясь сквозь сон. Возле них поместилась их мать. Наивная и свободная дочь гор считала совершенно естественным ложиться в постель при чужом человеке. В комнате было жарко, и спавшая откинула наполовину свое одеяло, приоткрыв белую, как мрамор, грудь, на которую падала густая черная коса. Молодая женщина спала спокойно, подобно невинной овечке.
«Такою же нагою была и наша праматерь, – думал Вардан, – она прикрыла свою наготу, лишь только постигла значение греха. Этот народ не знает еще, что такое грех, а потому не имеет понятия и о том, что на нашем цивилизованном языке зовется стыдом, скромностью и приличием. Вот народ, сохранившийся в своей первобытной простоте, народ, из которого можно создать нечто прекрасное. Дикие отпрыски, привитые к более культурному растению, дают прекрасные плоды… Как было бы хорошо, если бы это живое и здоровое племя слилось с армянами!»
Все спало кругом. Долго сидел Вардан в одном положении, и в голове его бродили бессвязные мысли. Порою перед ним вставала печальная картина трагического бегства алашкертцев. Народ этот в течение многих веков истощился, обеднел и большею частью погиб благодаря этим безумным, бесцельным переселениям, до сих пор еще не опомнился – и вот еще новое переселение! Вполне естественно: дерево, не имеющее прочных корней в родной почве, не может противостоять бушующим стихиям, свирепый ураган вырывает его с корнем и бросает в гибельную пропасть.
Потом воображение рисовало ему энергичный образ Салмана, ему казалось, что он слышит его воодушевленные речи: он говорил без умолку, приятно и плавно и, хотя иной раз и высказывал незрелые мысли, но все речи его дышали глубокой верой и страстностью. Вспоминал Вардан и Мелик-Мансура, этого искателя приключений, который всегда находил особенное удовольствие в бурных и опасных предприятиях. А вот образ старика Хачо, этого благородного патриарха, любящего свой народ, о котором он в пределах своей власти заботился так, что готов был на всякие жертвы, лишь бы ни один бедняк не проливал слез. Вспомнил он и сыновей его, из которых иные под игом рабства потеряли чувство собственного достоинства и понятие о свободе, а другие протестовали против беззаконий и насилия. В этих воспоминаниях его мысли кружились и перескакивали с предмета на предмет и приводили его к Лала.
Вдруг внимание Вардана привлек эфенди, дыхание которого замедлилось. Руки его беспрестанно двигались, а стиснутые губы по временам шептали неясные слова, прерываемые глухими стонами. Он был в горячечном бреду. Вардан слушал его, но ничего не понимал. Видно было, что больного терзали жестокие душевные муки. Это состояние продолжалось недолго; эфенди начал постепенно приходить в себя и успокаиваться. Он приподнял голову, привстал, сел на постели, открыл глаза и, бросив дикий взор вокруг, снова склонил голову на подушку, закрыв глаза.
– Ах, если б нашелся здесь хоть один армянин! – послышался его глухой голос.
– Он здесь, – ответил Вардан, приближаясь.
– Дай мне руку.
Вардан отступил с отвращением.
– Где я? Кто привел меня сюда? Зачем так скоро освободили из ада?.. Там было хорошо, очень хорошо… Меня поглощали огненные волны раскаленного океана, и тысячеголовые чудовища давили, душили меня в своих холодных объятиях. Вижу их как сейчас: вот они там, в далеком пламени, извиваются и громоздятся Друг на друга. Как приятно преступнику мучиться и страдать в когтях таких чудовищ! Терзаться – не сметь роптать и считать себя достойным более жестоких страданий!..
Он снова раскрыл мутные глаза, посмотрел на Вардана, но не узнав его, продолжал:
– Мне суждено было, друг мой, быть в самой ужасной части ада, и я этим горжусь… Мне не удалось занять высокое место в этом мире, но там удалось. Никто не мог соперничать со мной. Я видел Васака, Меружана, Вест-Саркиса39, Каина и им подобных злодеев – они завидовали моей славе… Ах, какое блаженство плавать в огненных волнах, чувствовать адский жар, гореть, жариться и никогда не обращаться в пепел! Хорошо, что это вечно; в вечности все прекрасно…
Вардану не трудно было понять, что было причиной этого бреда. Он почувствовал в этих словах раскаяние, а потому забыл свою ненависть к этому жалкому человеку и, взяв его за руку, сказал:
– Успокойтесь, эфенди, вы скоро поправитесь, раны ваши не опасны.
– Я слышу знакомый голос…
– Голос Вардана.
Больной задрожал всем телом и, оттолкнув от себя руку Вардана, воскликнул:
– Возьми руку, я могу загрязнить ее; отойди от меня, я могу осквернить тебя… Вардан, я знаю тебя: ты добр, но в то же время беспощаден. Призови всю свою жестокость и сейчас же убей меня; этим ты сделаешь мне великое добро. Брось труп мой в опустевшие земли Алашкерта, некогда цветущие поля которого я сам опустошил; пусть пожирают его звери, или, если сжалишься надо мною, то закопай труп мой в яму; предай меня вечному огню и вечным мучениям. Но нет, нет, я не достоин земли Армении – мой отвратительный труп осквернит ее.
– Успокойтесь, эфенди, – повторил Вардан, – вы не умрете, я приложу все старания, чтобы вы остались живы.
– Я думал, что мне не трудно будет умереть и закрыть глаза, чтобы не видеть совершенных мною злодеяний. Но нет, месть сильнее ничтожного человека. Она оставила меня в живых, чтобы я долго еще видел те места, опустошению которых содействовал сам. Видеть бедные лачужки несчастных крестьян, изгнанных мною, видеть все это и терзаться от угрызений совести – это ужасное мучение… Я послужил орудием гибели целого края, но убить себя не сумел!
Последние слова он произнес с глубокой горечью, выражавшей все его душевные муки, его отвращение к жизни и жажду найти покой в могильном забвении.
В эту минуту проснулась хозяйка.
– Больной ваш, как видно, неспокоен, не желает ли он чего-нибудь?
– Ничего не нужно, он в лихорадке, и это скоро пройдет.
– Я узнаю этого человека. Не Томас ли эфенди?
– Он самый.
– Несчастный! Несколько дней назад он бродил в наших краях босой, с непокрытой головой и в изорванном платье. Когда к нему подходили, он подымал крик и убегал. Говорили, что он помешался.
Вардан вспомнил, что он тоже заметил в эфенди признаки помешательства, когда увидел его стоящим на скале.
«Но почему помешался он, – думал Вардан, – разве нравственные муки могли нанести столь сильный удар такому развращенному человеку, как эфенди?»
– Рассказывали, что эфенди любил девушку, которая исчезла во время бегства алашкертцев, – сказала хозяйка, – ходили слухи, что эту девушку схватили неизвестные люди и увели.
– Какие люди?.. Какая девушка?.. – в ужасе вскрикнул Вардан.
– Не знаю, так рассказывали.
Так вот что было причиной помешательства эфенди! Теперь Лала была потеряна для Вардана… ее похитили… Исчезли последние надежды, и в измученном, потухшем сердце Вардана остался только печальный пепел воспоминаний.
Ночь прошла. Занялась уже утренняя заря. В воздухе послышалось веселое пение птиц.
После бурной и дождливой ночи настало яркое летнее утро.
Вдруг в лачужку вбежала девушка с радостным лицом. Как видно, она шла издалека, так как промокла с ног до головы и все платье ее было в грязи.
– Джаво!.. – вскрикнула хозяйка и бросилась к Ней.
Женщины обнялись.
Вардан на минуту забыл свое горе при виде сердечной встречи сестер. Вошедшая была высокого роста, худощавая и довольно красивая девушка. Глаза ее, такие же черные, как и у сестры, радостно блестели. Лицо ее и имя показались знакомы Вардану, но он не мог вспомнить, где и когда ее видел.
– Знаешь что? – обратилась пришедшая к сестре, – Джаво останется у тебя, она будет здесь долго; хозяйка отпустила ее.
Как ни радостны были эти слова, как ни приятно было старшей сестре видеть Джаво у себя, но она очень удивилась, услышав, что хозяйка отослала ее домой. Что побудило ее сделать это теперь, если раньше она с трудом отпускала Джаво к сестре даже на самое короткое время?
– Что случилось? – спросила она.
– Не бойся! Ничего дурного не случилось.
Она стала рассказывать сестре, что хозяйка отпустила ее на время, чтобы она жила у сестры до тех пор, пока ее снова не позовут. Госпожа снабдила Джаво деньгами, платьем и подарками, которые она захватила с собой.
– Погоди, она все покажет.
Джаво начала развязывать свой узел и показывать полученные подарки. Но сестра, не удовлетворившись ее объяснением, спросила снова:
– Что же случилось? Почему она освободила тебя?
– Джаво потом расскажет тебе; это долго, очень долго рассказывать, как сказки о Лейле и Меджнуне.
Затем Джаво сказала сестре, что она всю ночь шла под дождем, устала и очень проголодалась, и не мешало бы ей выпить молока.
Хозяйка взяла кувшин и побежала доить корову, чтобы напоить сестру свежим молоком. Сейчас только Джаво заметила гостя, и ее сверкающие глаза встретились с внимательным взором Вардана.
– Милая Джаво, ты служила у Хуршид, не так ли?
– Да, верно.
– У жены Фаттах-бека?
– Да, у его жены.
Вардан нашел конец запутанного узла и продолжал расспрашивать.
– У бека есть ведь и вторая жена – та армянка?..
– Была бы, если б Джаво, как сатана, не похитила ее и не увезла.
– Эту армянку?
– Да, армянку – Лала, Степаника: у нее два имени.
Сердце Вардана забилось сильнее.
– Куда увезла Джаво похищенную девушку?
– Джаво проводила ее к своей госпоже, а та отправила ее через русскую границу.
Лицо Вардана засияло в неудержимом восторге, и он в самозабвении обнял Джаво, не зная, каким способом выразить свою бесконечную благодарность.
– Поцелуй Джаво. Джаво спасла ее, – сказала курдианка.
– Джаво моя сестра! – воскликнул Вардан и поцеловал ее.
Хозяйка принесла кувшин парного молока и подала его Джаво; она с жадностью выпила почти половину.
Теплое молоко восстановило ее силы.
– Ну, теперь рассказывай, – попросила ее сестра.
Джаво начала в своей обычной манере рассказывать, как муж ее госпожи – Фаттах-бек любил давно одну армянку – дочь старшины Хачо. (Старшину знали все соседние курды). Жена бека не желала этого брака, опасаясь красоты армянки, которая могла совсем пленить бека, а потому, побуждаемая ревностью и завистью, всеми силами старалась препятствовать этому браку, но бек сопротивлялся. Когда же он вернулся из баязетского сражения, то намеревался похитить девушку, но госпожа предупредила его. Она в сопровождении двух верных слуг отправила в село О… Джаво с тем, чтобы до приезда бека похитить Лала и увезти ее в чужие края. Джаво нашла ее в доме священника вместе с ее теткой Сарой. Обе они скрывались там.
Сара давно знала о намерении бека, и когда Джаво рассказала ей план Хуршид, та с радостью согласилась убежать с Лала в ту же ночь вместе с посланными. Они увезли Лала на русскую границу, а бек остался ни с чем. Госпожа Джаво втихомолку смеялась над беком и очень радовалась, что отняла у него красавицу Лала.
Через несколько дней вернулись слуги и сообщили, что благополучно довезли Лала до места назначения; тогда госпожа приказала Джаво удалиться на время к сестре, пока не пройдет гнев бека.
Рассказ Джаво так сильно заинтересовал хозяйку, и в особенности Вардана, что никто из них не заметил, с каким вниманием слушал его больной.
Когда Джаво кончила, послышался голос эфенди.
– Теперь я могу спокойно умереть. Лала спасена… Вардан подошел к нему. Голова эфенди покачнулась и упала на подушку.
Курдианки тоже подошли к постели.
– Умер, – проговорил Вардан.
– Несчастный! – воскликнули сестры в один голос.