Литературные заметки. Статья I. Биография и общая характеристика Писарева

В июне 1867 г. Писарев, несколько подчинившийся влиянию г-жи Маркович, порывает свою давнюю литературную связь с Благосветловым «не из принципов и даже не из за денег», как он писал об этом Шелгунову, а просто из за личных с ним неудовольствий. Благосветлов поступил невежливо с Марко-Вовчок, отказался извиниться перед нею, когда от него этого потребовали, твердо заметив Писареву, что если отношения его к журналу («Делу») могут поколебаться от каждой мелочи, то этими отношениями нечего и дорожить. Лишившись постоянного литературного сотрудничества в журнале, Писарев стал заниматься переводами и выжидать новых обстоятельств, которые поставили-бы его на прежнюю писательскую дорогу. Слава его была слишком громка, чтобы он решился занять второстепенное положение в каком-нибудь другом издании, а нового журнала с родственным ему. направлением пока еще не было. Слухи о преобразовании «Отечественных Записок», с Некрасовым, Елисеевым и Салтыковым во главе редакции, еще не получили никакого оправдания. В Петербурге говорили, что Некрасов ведет переговоры с Краевским, но ничего положительного не было известно. При том-же Писарев не мог надеяться занять выдающееся положение в журнале, составленном из главнейших сотрудников «Современника». «Эта партия, писал он Шелгунову, меня не любит и несколько раз доказывала печатно, что я очень глуп. Сомневаюсь, чтобы Антонович и Жуковский захотели со мною работать в одном журнале». Однако Писарев ошибался, и в начале 1868 г. он получил приглашение участвовать в возрожденных «Отечественных Записках» – «с тою степенью свободы, которая совместна с интересами целого». В короткое время в этом журнале появились следующие его статьи: «Старое барство», «Романы Андре Лео», «Мистическая любовь», «Французский крестьянин 1789 г.». Кроме того он переделать для «Отечественных Записок» два романа: «Принц-собачка» Лабулэ и «Золотые годы молодой француженки» Дроза. Ни одна из этих работ не была подписана, так как, но объяснению редакции «Отечественных Записок», с подписью своего имени он хотел появиться позднее, в самостоятельных критических статьях, которые выразили-бы зрелые результаты его постоянно развивавшейся мысли, хотя такая статья, как «Французский крестьянин», по стилю и определенности мысли, была вполне достойна его таланта. Не подлежит сомнению, однако, что положение Писарева в новой редакции, где вдохновляющую роль должен был играть Щедрин, не могло быть ни особенно свободным, ни особенно ловким. Его полемика на страницах «Русского Слова» была еще слишком жива в памяти всех читателей, и его прямая, честная и открытая натура не могла без ущерба для себя подчиниться интересам того целого, которое во многом не отвечало его наиболее сильным и оригинальным убеждениям. «Отечественные Записки» с самого начала пошли совершенно иным путем, чем «Русское Слово», и можно сказать с полною уверенностью, что резко очерченная индивидуальность Писарева должна была-бы сделать слишком много принципиальных уступок направлению нового журнала, чтобы вызвать к себе безусловное товарищеское доверие со стороны его главных руководителей. Скабичевский рассказывает, что Писарев почти никогда не бывал в редакции «Отечественных Записок». Только два раза он видел его в квартире Некрасова. Один раз это было на обеде, который Некрасов давал своим сотрудникам по выходе первой книжки журнала. Писарев сидел рядом с Скабичевским, молчаливый, сосредоточенный, несколько растерянный, среди людей мало ему знакомых, в обществе Салтыкова, которого он еще недавно обрызгал ядом своего беспощадного сарказма. В другой раз это было в редакции «Отечественных Записок», в один из понедельников, когда сотрудники собирались от 2 до 4 часов, весною 1868 г. На этот раз он влетел в редакцию веселый, бодрый. Он пришел, чтобы проститься перед своим отъездом на лето в Дуббельн, на морские купанья. Он оживленно говорил, когда в редакцию вдруг вошла совершенно незнакомая ему девушка с большим поясным портретом его и, узнавши подлинник, подошла к нему с робкою просьбою подписаться под фотографическим изображением. Его самолюбие, пишет Скабичевский, было польщено этим доказательством его популярности, тем более, что она обнаружилась на глазах людей, пред которыми Писареву должно было быть особенно приятно выступить в своем настоящем значении. Это было его последнее свидание с сотрудниками журнала. Он задумывал ряд статей для будущего сезона, бросил две статьи о Дидро и о современной Америке, потому что случайно сошелся: в выборе предмета с другим известным писателем, и с светлыми надеждами говорил о своих будущих литературных занятиях, которые до сих пор как-то не складывались в настоящую систему. От морских купаний он ожидал благотворного воздействия на расстроенные нервы и ехал в Дуббельн потому, что не мог получить официального разрешения на поездку за-границу. Никто не мог предположить, что дни Писарева были тогда уже сочтены. 4-го июля он вышел, но обыкновению, купаться в море. Недалеко от него, рассказывает в «С.-Петербургских Ведомостях» г. Суворин, купались другие больные и видели, как он начал биться в воде. Они подумали, что Писарев делает обыкновенные движения. На самом деле это была борьба со смертью. Его тело приняло ненормальное положение, к нему бросились, вынесли его на берег, призвали трех местных докторов… Но все усилия возбудить молодую жизнь оказались уже напрасными. «Очевидно, прибавляет г. Суворин, с Писаревым сделался тот-же нервный удар, который поразил его раз во время студентства, среди шумной беседы с друзьями», как это описано в воспоминаниях Полевого. С разрешения администрации тело Писарева было привезено в Петербург, и 29 июля состоялись его похороны на Волковом кладбище. В 1 ч. пополудни от ворот Мариинской больницы двинулось погребальное шествие, сопровождаемое довольно многочисленной толпой друзей и почитателей покойного. Несмотря на тяжесть свинцового гроба, его сняли с катафалка и несли на руках попеременно до самого кладбища. В публике было не мало дам.