– Дыши.
– Что здесь происходит?
Мазепан стремительно входит в туалет, загораживая выход.
– Заходим мы с Пиночетом сюда, для того, чтобы справить естественные надобности…
– С каким ещё Пиночетом? С чилийским диктатором, что ли?
– С Пиней… то есть, рядовым Вафиным, так вот, заходим мы, а оно лежит тут поперёк прохода, дорогу загораживает, ну, мы и подняли это тело, прислонили к стене.
Мазепан подходит ко мне вплотную, я вижу сиреневые прожилки на крыльях его носа – тебя били?
Я отрицательно мотаю головой, речь ко мне ещё не вернулась.
– Точно?
Я мотаю головой утвердительно.
– Свободны. Шагом марш отсюда, оба, ты останься.
Филя и Пиня неторопливо, без суеты обходят ротного, и мы остаёмся в туалете одни.
Гоняют? – в голосе командира роты звучит сочувствие. – Я мог бы облегчить тебе прохождение службы, а то я гляжу, несладко тебе приходится, старшина тебя полюбил, чем ты ему досадил, кстати?
Ко мне вернулась способность говорить – я симпатичный, мне кажется, я ему нравлюсь.
– Понятно, и старослужащие к тебе неравнодушны, ты окружён всеобщей любовью. Хочешь, чтобы твоя жизнь изменилась к лучшему? Пошлём тебя в школу сержантов, получишь лычки, ничего тяжелее ложки поднимать не будешь, в карауле на пост выходить не надо, спи всю ночь – красота! Потом в отпуск поедешь, водка, девки, все радости жизни! Уволишься в нулёвку, сразу после приказа, уже в октябре дома будешь! Не служба, а мечта!
– Сладко… сладко поёте товарищ капитан.
– Всё правда, от первого слова до последнего, всё это твое, бери.
– Ага, а взамен, я должен заняться виртуозным стучанием, стук – стук – стук, я – твой друг!
– Какие убогие, нелепые представления о жизни. Ты не стучишь, ты сообщаешь о негодяях, совершивших правонарушение, исполняешь свой гражданский долг, это должен делать любой честный гражданин, только так мы можем пресечь неуставные отношения, мы устроим над мерзавцами показательный судебный процесс, отправим их в дисбат, остальные испугаются, и дедовщина будет искоренена! Ну, ты согласен? Соглашайся, и оставшиеся полтора года службы пролетят как один прекрасный день.
– Я в детстве один хороший фильм смотрел, «Кремлёвский мечтатель» называется…
– Я тебя не тороплю, такие решения просто не даются, подумай пару деньков.
– Нечего тут думать, никто меня не бил, у меня был приступ астмы.
– Из чувства ложного товарищества, ты покрываешь опасных преступников. Смотри, дело твоё, не хочешь как хочешь, здесь стукачей достаточно, и заставлять никого не надо, сами приходят, ты бы удивился, если бы узнал, сколько их – десятки!
Мазепан вышел из туалета, оставив меня одного. Я закуриваю, и гляжу в окно, на подступающий к казарме лес, за лесом идёт железная дорога…
Чего он тебе так долго втирал? – Филя неслышно вырос рядом.
– Уговаривал сдать тебя.
– И ты?
– Согласился. Жди вызова в канцелярию, поедешь на дизель.
– Узнаю, что стучишь, на дембель поедешь частями, в отдельных пластиковых мешочках, как Брызжик.
– А что с ним случилось?
– Огромное несчастье, все были шокированы…
–Что за несчастье?
– Смерть молодого, здорового человека – всегда несчастье (Филя деланно, со всхлипом вздохнул). Брызжик стоял в первом карауле, во вторую смену, в четыре часа пришли его менять, и нашли лежащим на железнодорожных путях, дембельнулся в виде фарша.
– Самоубийство?
– Наверное – Филя смотрел на меня, не мигая – разное говорят…
– Рота, строиться на вечернюю поверку!
Филя никак не отреагировал на вопли дневального, я пошёл строиться, порядок был таков: молодые стоят в первых рядах, старые позади. Старшина произносил фамилии, молодые громко выкрикивали «Я», старые негромко сцеживали звук, похожий на «и» краткое.
– Слабенко!
– Я.
– К тебе приехали родители, завтра получишь увольнительную.
– Есть!
Слабенко – парень моего призыва, здоровенный белобрысый бугай из Казахстана, огромные мышцы диссонировали с детским, сморщенным личиком новорожденного младенца. После поверки его плотно обступили.
– Лёха, пожрать принесёшь?
– Без базара.
– И покурить!
– Ясен пень.
– Надо придумать, как всё это заныкать, чтобы деды не нашли.
– Я в тумбочку положу, а там сами разбирайтесь.
– Лады.
– Слышь, ты, сюда иди – Слабенко звали к себе старые. Один из дедов ласково, по – родственному обнял блондинчика за плечи, его дружески тыкали в грудь, смеялись, шутили – когда речь идёт о жратве, даже старые становятся мягкими, и шелковистыми, в тех случаях, когда на горизонте маячит соблазнительный шмат сала, кокетливые кольца варёно – копчёной колбасы, похотливо текущая селёдка… Слабенко вернулся от дедов, воодушевленный оказанным приёмом – придётся с ними делиться, они просили.
– «Просили»? Ты чего, совсем лох?
– Ладно, жратвы на всех хватит, они из самого Казахстана не с пустыми руками приехали!
– Дело твоё.
Утром Слабенко ушёл в увольнительную, нас распределили на работу, пересеклись мы вечером, Слабенко пришёл продлить увольнительную до утра, он шёл из спальника в сопровождении радостно – взволнованных мамы и папы.
– Где?
– В тумбочке смотри.
Армейская тумбочка рассчитана на двоих, небольшая деревянная коробка делится на два отделения, верхний ящик для туалетных принадлежностей, нижний для личных вещей, хранить еду запрещено. Слабенко делил тумбочку с зам комвзвода Барклаем, открыв её, я обнаружил две палки колбасы, банку варенья, и кусок сала.
– Кащей! Кащей! Иди сюда!
– Чего?
– На, запихивай сало под ПШ, я возьму колбасу, варенье придётся нести так.
Захватив с собой третьего друга (кривоногого Самеда) мы несёмся к выходу из казармы, дневальный недоумённо кричит – вы куда?
– Старшина сказал срочно на второе КПП подойти, сказал бегом!
– А, ладно, я вас в расход заношу! (расход – сводная таблица прибывших/убывших, по которой можно точно определить – какое количество военнослужащих находится в расположении роты, какое в командировке).
Выскочив на мороз, мы начинаем жевать колбасу, бешено работая челюстями, после колбасы приходит очередь сала, Самед и я, одновременно вгрызаемся в шмат с двух разных сторон, Кащей беззубо хохочет, не забывая совершать глотательные движения – вы как эти, из мультика – «Кто сказал Гав?».
– Жуй – жуй, глотай! Самед, а тебе религия не запрещает свинину есть? Это же харам!
– Не пизди о том, в чём не разбираешься, «харам», нахватался слов, а тебе православному не западло есть мясо, сейчас вроде пост?
– Чё, в натуре? Я не знал, ну тогда один – один, в мою пользу.
На десерт у нас была трёхлитровая банка крыжовенного варенья, варенье было густое, тягучее, мы давимся, но приканчиваем её, и сыто отдуваясь, поднимаемся наверх, в роту. Первый раз за полгода нам удаётся вдоволь наесться, жизнь кажется прекрасной и безоблачной.
– Алё, сюда иди – Барклай небрежно машет мне рукой – тебя на гражданке часто били?
–Ну, бывало, а что?
– И каждый раз за то, что брал чужое?
– Чего? Нет, не было такого.
– Куда жратва делась из моей тумбочки?
– А я откуда знаю?
– Знаешь – знаешь, тебя видели, видели, как ты рылся в моей тумбочке.
– Я забрал своё.
– «Своё»? У тебя ничего своего нет, где колбаса, сало, где всё?
– Переваривается.
Стоящий рядом с Барклаем здоровяк пробасил – да чего ты с ним базаришь? Веди в спортзал, отрихтуй его, через пять минут хавка будет здесь, хули там рассусоливать?
– Нет, я хочу разобраться – кто из нас двоих баран, салобон считает нас лохами, вскрыл мою тумбочку и издевается, я не верю, что он такой дерзкий. С какого перепугу, ты влез в мою тумбочку, ты знаешь, что бывает с крысами? Последнего, кто у нас крысятничал, засунули в такую тумбочку, и сбросили с третьего этажа, ты тоже хочешь полетать?
– Я – не крыса.
– Чего ты полез в мою тумбочку?
– Она не только твоя, она у вас со Слабенко общая.
– Ну и что?
– Я спросил у него – где еда? Он сказал – посмотри в тумбочке, ну, я и посмотрел.
– Может он про твою тумбочку говорил? Стоять! Сима посмотри в его тумбочке.
Белобрысый старший сержант открыл мою тумбочку, и (под радостный смех дедов) вытащил оттуда четыре батона колбасы, копчёную курицу, здоровенный шмат сала, и две банки варенья.
– Я всё это забираю? Ты как – не против?
– Против.
Дудуевич побагровел от злости – ты с кем тут базаришь, сука? Баркуша, что происходит? Ты что – демократом заделался? Какого… ты время на него тратишь? Душара твою тумбочку вынес, оставил нас без жратвы, чего тут неясного? Какой – то сопляк над нами издевается – он передразнил меня «я против», да я его соплёй перешибу…
– Расслабься Руслан, произошло недоразумение, парень не борзый, он просто перепутал, правильно я говорю, а, душара?
В казарме стало тихо – тихо, с улицы доносился стук работающего генератора.
– Правильно я говорю?
– Нет, не правильно, я из твоей тумбочки в два раза меньше жратвы вытащил…
Дудуевич делает подшаг вперёд, и бьёт меня правым прямым в подбородок, взлётка стремительно приближается, и наступает темнота…
7.
– Что у вас заболело на этот раз, товарищ солдат? Приступ дизентерии? Свинка? Может быть коклюш?
– Полез шторы поправлять, табуретка из – под ног выскользнула…
Бейвнос смеётся довольный
–Сказочник, тебе бы книжки писать!
Мазепан отрывисто бросает, не глядя в мою сторону – пшёл вон отсюда, урод!
Я выхожу из канцелярии пошатываясь, в ушах звенит, меня немного подташнивает, откуда – то сбоку подбегает Фанк (земляк, одного призыва со мной), и начинает сладострастно пришёптывать.
– Чего – то зачастил ты в канцелярию, неспроста это, ох неспроста, видно правильно про тебя говорят – сдаёшь друзей, как стеклотару…
Я бью его правым боковым, попадаю в челюсть, Фанк падает, коротко, по – щенячьи взвизгнув, не оглядываясь на него, я иду в качалку, валюсь на маты, и проваливаюсь в сон…
В столовой меня останавливает Фома (вместе были в приёмнике) – ну, как у вас там дела? Ох, рано, встаёт охрана?
– Блестяще, а как у вас делишки, карданы вонючие?
– Да я в командировке был, первый день вернулся, красота! Нам, водилам, хорошо, в караулы ходить не надо, не служба, а сплошная шара, все водилы – красавцы, это вы охрандосы все беспонтовые подобрались, жалкое зрелище, вас чего там – ушибают сильно?
– Ты чего – дурак? У нас дедовщины нет, есть старые, добрые традиции.
– Говорят, что у вас ротный на уставе помешан, это правда?
– Не замечал.
– Переводись к нам в автороту, сам себе хозяин, никакого устава, «полетаешь» полгода, а затем…
– Чего ты меня уговариваешь, ты ещё в роте не был, откуда ты знаешь, каково это?
– Да хуже, чем у вас в охране, не бывает, посмотри на ваши постные рожи, как – будто политуры напились на завтрак!
– Зато ты у нас – бодрячок наскипидаренный, тебе не кажется, что ты рано радуешься? Поговорим через пару месяцев, лады?
– Не о чем с тобой говорить, рота у вас лоховская, да и сами вы…
– Не кажи гоп…
На раздаче не было чистых тарелок, я подошёл к окошку мойки – алё! Дай тарелку!
Тарелка полетела мне прямо в лицо, я еле успел выставить вперёд руку, кругляш с надписью «общепит» срикошетировал, и упал на пол, разбившись на мелкие осколки.
– Э, вы чё там, охуели? Чё за…
Я заглядываю в окно, и осекаюсь на полуслове – на меня в упор смотрит азиат, тот самый, что срубил меня в приёмнике.
– Тарэлька нужин? Иди суда, возми!
Я сплёвываю на пол, и сажусь за свой стол, понимая, что сегодня остался без обеда. Пока все жуют, я медленно наливаюсь тяжёлой злобой, сука нерусская, из – за тебя мне не жрать теперь, что ли? Я встаю из – за стола, старшина лениво спрашивает – куда собрался?
– Пойду на кухню, тарелку возьму.
Прохожу на кухню, к окну раздачи посуды, азиата там нет, иду дальше, и у мойки, там, где расположены четыре огромных раковины с мутной от жира водой, вижу напевающего что – то вполголоса солдата.
– Слышь, ты! Где этот нерусский, который тут посуду мыл?
Солдат оборачивается, и оказывается Лошариком, тем самым, который и привёл азиата в мою жизнь. Лошарик заискивающе улыбается – тебе чего, зёма?
– Я тебе не зёма, пидор вонючий.
– Не надо нервничать…
– Узнаёшь меня?
– Ннет, а мы чё, знакомы?
– Ага, я тебе клешню отказался пожать, и ты, сука трусливая, за старшими сбегал.
– Не помню такого, ты меня с кем – то перепутал, зёма.
– Да похуй, помню – не помню, щас я тебя суку, рвать буду.
– Братишка, ты чего? Я тебя не знаю, не надо…
Лошарик хватает разделочную доску, и бросается на меня, широко разинув рот – аааа! Я делаю уклон, и выбрасываю, правый боковой, Лошарик отлетает к раковине, я бью его ногой в лицо, вкладываясь в удар, слышен приятный хруст, по лицу Лошарика течёт кровь, я поднимаю его за воротник, и окунаю головой в раковину с мутной водой, он начинает трепыхаться, отчаянно дёргая руками и ногами, я держу его долго, убедившись в том, что пару литров он выпил, отпускаю руки. Тело падает на пол с громким стуком, его бурно рвёт, сгустки крови, остатки полупереваренной пищи – всё это льётся на грудь, он громко втягивает воздух, хрипит, и вдруг начинает тихонько плакать – сукааа, сколько можно, когда это кончится! Все меня чмырят, и деды, и черпаки, а теперь и ты…Я так больше не могу…чего я вам всем сделал,… не могу терпеть больше…
Я подхожу ближе, легонько тыкаю его носком сапога в висок, он послушно заваливается на бок, словно неживой, я ставлю ногу на голову таким образом, чтобы давить каблуком на ухо, нажимаю посильнее, вызывая крик боли – как зовут этого азиата?
– Бату.
– Так и зовут?
– Нет, у него какое – то длинное имя, Эрдэна…бат, не выговоришь короче, все зовут Бату.
– Сколько он прослужил?
– Черпак.
– Он что – реально крутой?
– Да, он боец, резкий, быстрый, тебя уделает…
– Посмотрим.
Я смачно, с удовольствием плюю Лошарику в лицо, и выхожу с кухни. Старшина недоумённо смотрит – где тарелка?
– И так полегчало.
– Ну и ладно, рота! Закончить приём пищи!
Старые неторопливо доедают, перебрасываясь репликами, молодые вскакивают, и выбегают из столовой, дожёвывая на ходу. Старшина настроен благодушно – ты (он показывает на меня) – песню, запевай!
– Взвейтесь соколы орлами, полно горе горевать!
Рота подхватывает – то ли дело под шатрами, в поле лагерем стоять!
Когда до казармы остаётся несколько метров, Бейвнос тем же благодушным тоном замечает – отставить! Последние ряды не поют. Круугом!
Мы возвращаемся к столовой, и проходим путь заново, на середине плаца старшина заворачивает нас вновь – не в ногу идёте! Пять раз, прогнав роту туда – обратно, он разрешает войти в казарму. Мы быстро поднимаемся по лестнице, идущий за мной маленький, коренастый Мамчик судорожно жуёт горбушку – э, алё! Не наедаешься? В столовой времени не хватает?
Филя радостно, и многообещающе улыбается Мамчику, и орёт – дневальный! Беги в столовую, принеси буханку чёрного. Мамчика ставят к стене, он ещё не понял – в чём именно он виноват, жалко улыбается побледневшими губами – ребят, вы чего? Я.. просто не успел…времени не хватило… не привык так быстро…Деды рассаживаются на табуретках в ожидании шоу, обстановка напоминает кинотеатр – зрители в нетерпении ожидают начала сеанса. Дневальный приносит буханку чёрного – свежего не было, дали какую – то чёрствую…
– Так даже лучше.
Филя протягивает буханку Мамчику – на, ешь.
– Да я не хочу больше, я наелся…
– Я не спрашивал тебя, хочешь ты или нет, ешь!
– Да я…
– Жри сука!
Филя хватает хлеб, и запихивает его в рот Мамчику, тот начинает жевать чёрствую корку, и когда он совершает первое глотательное движение, Филя молниеносно бьёт его в грудь, Мамчик падает на пол, из открытого рта вываливаются куски непрожёванного хлеба – встать! Быстро! Мамчик с трудом встаёт на карачки – быстрее! Подними хлеб. Тебя салобона, что, не учили – хлеб всему голова! Поднимай всё, до последней крошки, ешь! Мамчик растерянно смотрит на Филю – ну? Быстро! Поднимай с пола! Жуй!
Дрожащими руками Мамчик собирает полу прожёванные куски с пола, и растерянно замирает – вдруг это уже всё? Шутка закончилась, и урок усвоен.
– Ешь!
– Ребят, я всё понял, я больше не буду, я…
Филя хватает Мамчика за уголки рта, и с усилием растягивает их в стороны, словно шлем – маску противогаза, Мамчик привстал на цыпочки, и (судя по посиневшим губам и бледному лицу) он готов потерять сознание.
– Пиня! Загружай!
Пиночет хватает хлебную массу с пола, и запихивает в рот плачущему Мамчику, Филя отпускает бедолагу, даёт ему пожевать, и вновь наносит удар в грудь, хлебная кашица вываливается из полуоткрытого рта, Мамчик сгибается пополам, Филя выпрямляет его апперкотом, тот валится на пол. Филя ждёт несколько секунд – встать! Быстрее! Мамчик с усилием поднимается, Филя ласково поглаживает его по щекам – больно? Ну, ничего, ничего, осталось чуть – чуть потерпеть, ты же у нас молодчинка, так ведь?
– Тттак…
– Ну, вот видишь, как всё здорово!
Быстрый удар в грудину вновь валит Мамчика с ног, он хрипит на полу, с трудом выкашливая клейкую массу, глаза вылезают из орбит, синие губы беззвучно открываются в попытке вдохнуть воздуха.
– Вы – солобоны тупые, должны усвоить – из столовой ничего не выносить! Есть только за столом, никаких горбушек, корок, сухарей, ничего!
Филя присел рядом с Мамчиком – что сучонок, не наедаешься?
– Ннет, наедаюсь…
– Вот и славно, давай прибери за собой, развёл тут свинарник.
– Сходить за шваброй?
– Чего? За какой шваброй? Ротиком поработай.
– Ты чего? Шутишь? Чего я тебе сделал? За что ты так со мной?
– Ты – крыса ебаная, позоришь нашу роту, таскаешь куски из столовой…
– Я же не знал, я больше не буду…
– Теперь знаешь, давай дохлёбывай и уёбывай.
Мамчик встаёт на карачки – не буду…
– Я не расслышал?
– Я не буду, есть это… эту…
– Уверен?
– Да, не буду, я тебе чего…
– Пиня, держи его!
Пиночет садится Мамчику на спину, Филя хватает Мамчика двумя руками за правую ногу в районе подъёма, и тянет на себя, выдёргивая её из бедренной суставной сумки, раздаётся громкий хрустящий звук, от которого к горлу подкатывает тошнота, Мамчик вскрикивает, и пытается вырваться из – под Пиночета, тот раскатисто хохочет, и прижимает голову жертвы к полу, Филя повторяет процедуру с левой ногой, снова слышен тошнотворный хруст, голова Мамчика бьётся об пол, издавая странный, деревянный стук.
– Филя, он вырубился, хорош – Пиночет встаёт с Мамчика, деды разочарованно встают со стульев (всё произошло слишком быстро), и разбредаются по спальному помещению, готовясь ко сну перед заступлением в караул. Кащей и Фанк волокут тело Мамчика в умывальник, Филя зовёт дневального, для того, чтобы навести порядок, я заваливаюсь на кровать – впереди полтора часа блаженства – я могу поспать! Я закрываю глаза, тёплые волны мягко и ритмично качают меня, какое счастье дарит нам сон…
– Груша, давай, вали его!
– Шарик, сделай его! Долби!
Что происходит? Что за вопли? Я сажусь на кровати, и пальцами разлепляю веки правого глаза, по взлётке, в бешеном темпе, перемещаются двое бойцов.
Тот, кого называют Грушей, имеет маленький скошенный лоб, глаза – щёлочки, расширяющуюся книзу голову, напоминающую формой грушу, он одет в новенькое кимоно, несмотря на большую массу, он двигается быстро и свободно, в его движениях нет суеты, он последовательно лишает противника пространства, работает серийно, умело комбинируя удары руками и ногами. Его противник ниже ростом, у него открытое лицо, лицо простого русского парня, обрамлённое светло – русыми волосами, движения его немного скованные, за неимением кимоно он одет в армейское нижнее бельё (белую нательную рубаху, и кальсоны с завязочками – то, что солдаты называют «армейским триппером»), которое ему велико, каждый раз, когда он выбрасывает удар ногой, из штанов вываливается внушительных размеров член, что вызывает бурю восторга у толпы дедов и черпаков, наблюдающих за ходом поединка. Груша наносит правый прямой, левый по печени и завершает комбинацию правым лоукиком, Шарик пропустил первый удар, затем сделал уклон, и ушёл, раздосадованный Груша бросается вперёд, и нарывается на встречный джеб, на секунду потеряв равновесие, он делает шаг назад, Шарик выпрыгивает, для того, чтобы нанести удар коленом, и в полёте у него вываливается член, Груша падает, Шарик оказывается сверху, и (на секунду) шмякает противника членом по лбу.
– Ааааа, бля! Груша, тебя опарафинили! – восторженно заходится белобрысый старший сержант – ты теперь у нас кукарекать будешь!
Разъярённый Груша сбрасывает Шарика с себя, и бросается в атаку, руки, ноги – всё мелькает с бешеной скоростью, Шарик пропускает прямой удар, затем боковой, и уходит в глухую защиту, Груша обрушивает на него целый град ударов…
– Отставить!
За общим шумом, к спаррингующимся неслышно подобрался старшина, в компании ротного и замполита.
– Всем отдыхать, перед заступлением, разойтись!
Бойцы, оба покрасневшие, с разбитыми губами и кровоподтёками на лицах, дружески обнимаются, и уходят обнявшись. Ну, наконец – то, теперь только сон! Я валюсь на кровать, закрываю глаза, сознание заволакивает какой – то мутью, я начинаю плыть по невидимым волнам…
– А мы вот так вот! Свояка вам!
– Ах, ты ж сучища!
– Получите ещё одного, от борта!
– Ну, нет, так не пойдёт!
– Ещё как пойдёт!
Грохот бильярдных шаров, довольный гогот старшины – спарринг был остановлен для того, чтобы очистить место у бильярдного стола. Второй раз, вырванный из полудрёмы, я понимаю, что уже не засну, полежав с закрытыми глазами, я чувствую, что сон ушёл, смотрю на часы – до подъёма еще сорок минут, надо чем – то заняться, вопрос – чем? Тумбочку я делю с Кащеем, ну – ка, посмотрим – что здесь у нас? На Кащеевой полке лежит несколько книг, беру первую, открываю наугад – «был всю жизнь простым рабочим, между прочим – все мы дрочим..».Любопытненько, даже очень, пролистнём, и «…а моя, как та мадонна, не желает без гандона..» – стильненько, что это за автор такой – И. Бродский, видимо какая – то новомодная, сексуально озабоченная сволочь, Кащей – Кащей, что за дерьмо ты читаешь! Ну -с, посмотрим, что – нибудь другое, что – нибудь асексуальное, вот оно – «Это я – Эдичка!», открываю середину книги – «…он постепенно входил в меня, его хуй. Это ощущение заполненности, я не забуду никогда..» « я шептал ему фак ми, фак ми..» – да что за мать твою, эти писатели не могут думать больше ни о чём другом?
– Чего шумишь?
От неожиданности я вздрагиваю – старшина навис надо мною, крючковатый пористый нос находится в угрожающей близости от моего левого глаза, я на всякий случай отстраняюсь – как бы не клюнул меня этот птенчик.
–Чего страницами шелестишь? Ты спать мешаешь всем!
От его рыка, у меня шевелятся брови, Кащей испуганно вскакивает – а? Чего? Уже подъём?
– Вот видишь? Перебудил всех!
– Аааа! Я понял! Грохот бильярдных шаров, и ваши вопли – это сладкая музыка для солдатских ушей, колыбельная такая, а вот шелест страниц – это страшный грохот, от которого мёртвые просыпаются…
Ротный багровеет от злости – это кто там такой умный? Два наряда на службу!
– Да он и так у нас с тумбы не слезает, я его сегодня снял с наряда, вечером опять заступит…
– А, ну тогда ладно, пусть ходит дальше.
8.
– Фаняев!
– Я!
– Тетеря!
– Я!
– Бойцы, у нас большая проблема. Наш ротный – страстный рыбак, раз в две недели он отправляется на рыбалку, но! Он ненавидит рыбачить в одиночестве, ему нужно общение, он обожает рыбацкие анекдоты. Те, кто служат долго, знают эту слабость Мазепана, все мы уже побывали на рыбалке с командиром роты, ему требуется свежий собеседник. Кто хочет закосить от работы, посидеть с удочкой, нормально поесть, (а если у ротного будет хорошее настроение), то и выпить?
Тетеря, стоявший рядом, ткнул меня в бок – ну? Чего тормозишь? Не надоело на тумбе париться?
– Ненавижу рыбалку, а ротного ещё больше чем рыбалку, я лучше на тумбе постою.
– Ну и дурак.
Тетеря поднимает руку – Я! Я готов!
– Хорошо, кто ещё?
– Я! – Мамчик тянет руку вверх.
– Отлично. Ещё!
Больше желающих не нашлось.
– Рыбаки, выйти из строя!
Тетеря и Мамчик неуклюже выходят в центр спальника.
– Устали, значит? Отдыха захотелось? Рыбку половить? Будет вам рыбалка. Шагом марш в тренажёрку!
Мамчик и Тетеря маршируют в тренажёрный зал, и быстро возвращаются с грифами от штанги в руках.
– Успех на рыбалке зависит от крепости ваших мышц. Поэтому! Прежде чем доверить вам настоящие удочки, надо натренировать предплечья. Сели на табуретки. Взяли грифы двумя руками. Держим их параллельно полу. Удочка не должна упасть в воду! Держим!
– Сколько времени держать?
– Пока рыбу не поймаешь! Те, кто не задействован в рыбалке – разойдись! Готовимся ко сну!
Я захожу в туалет, и встаю в очередь – несмотря на то, что в туалете шесть очек, молодые могут ходить только на первое, остальные для старых. Очередь возникла из – за того, что рыженький пацанчик по кличке Кунг – Ффу, переел солёных огурцов на разгрузке вагонов, и теперь обстановка в туалете напоминала зону боевых действий, из – за двери доносилась канонада, примерно такая, как при утилизации боеприпасов, к ней примешивалось сосредоточенное кряхтение Кунг – Ффу.
– Дятел,блядь, кто же так нажирается? Ты чем думал, мудила?
– Я жрать хотел, а тут как раз бочка лопнула, ну я и…
– Нашёл себе на жопу проблем!
– Га – га, ххо!
– Слышь! Давай быстрее! До отбоя десять минут!
– Я не могу, меня несёт зеленью какой – то, ещё и пучит, аж бурлит в животе.
– Клин клином вышибают, сбегайте кто – нибудь в столовую за солёными огурцами, один сверху засунем, другой снизу, глядишь, извержение и прекратится!
– Дебилы! Не смешно!
Я ухожу к умывальнику, понимая, что в туалет я попаду только после отбоя. В полумраке спальника, Мамчик и Тетеря продолжают удить, оба держат удочки трясущимися руками, Мамчик опускает руки, гриф со звоном падает на пол, Филя материализуется из темноты, и бьёт Мамчика в грудь, тот падает со стула под общий смех. Тетеря с усилием удерживает гриф, но тот неумолимо клонится к полу, и на одно мгновение касается пола, Тетеря резко поднимает руки вверх, и в этот момент получает от Фили сокрушительный удар в грудь, он падает назад и роняет гриф себе на голову под оглушительный смех дедов, особенно заливается белобрысый старший сержант, он смеётся долго, заливисто, до слёз, растирая руками покрасневшее лицо. Мамчик встал, и вновь держит удочку, Тетеря лежит на полу и стонет, вокруг его головы расплывается лужа чёрного цвета.
– Дебил, башку себе разбил, дневальный найди фельдшера!
Дневальный тащит за шкирку, повизгивающего фельдшера (мутные бегающие глазёнки, предательская щетина на щеках – с виду вылитый дезертир).
– Посмотри, что у этого с головой.
Фельдшер приседает на корточки, расстроенно чмокает губами и говорит – дело серьёзное, ему к врачу надо.
– А ты кто?
– Я? Фельдшер.
– Так сделай что – нибудь, подорожник приложи, или поссы ему на голову – как вы там кровотечение останавливаете?
– Ему надо в госпиталь, там зашивать надо…
– Какой нах госпиталь? Нас всех спеленают тут, и на дизель отправят, давай, делай чего– нибудь!
– Я не могу, у меня ничего нет, ни бинтов, ни перекиси…
– Ну, тогда отсасывай…
– Чего… ты про что?
– После укуса змеи, яд отсасывают, правильно?
– Ну да, но здесь совсем другое…
– Соси, давай! Всё до капельки!
– Да вы чего? Опупели совсем? Тут открытая рана, что за бред…
– Шевелись сука тупая! Пиночет, ускорь его!
Пиночет бьёт фельдшера ногой по спине, тот падает прямо на отключившегося Тетерю, сержант – альбинос визжит от удовольствия, и заваливается на кровать, хрюкая от изнеможения – уии, улёт бля! Маски – шоу отдыхают!
Фельдшер поднимается на ноги, его лицо в крови – вы чё, охуели? Чёго творите, черти?
– У тебя менструация, что ли? Закрой влагалище!
– Это не моя кровь, это его, я просто неудачно упал, кто из вас дебилов меня ударил…
Филя бьёт фельдшера в грудь, тот складывается как картонный, и падает лицом в пах отключившемуся Тетере.
– Оооо! Мастерицы отсоса за работой! Сексуальная медсестра учуяла вкусняшку! Мумс – мумс! Сделай ему сладенько, детка!
Белобрысый сержант – хохотун хрипло стонет – бля, я щас кончу, хорош прикалываться, не могу больше смеяться, живот болит…
– Дежурный по роте на выход!
Деды быстро разбегаются по спальному помещению, на взлётке лежит потерявший сознание Тетеря, и в паху у него, тихо елозит, поскуливая, фельдшер. Дежурный по части вальяжно вошёл в спальное помещение, и замер, поражённый открывшейся картиной: Тетеря расслабленно возлежал на полу (подобно пресыщенным, пирующим римлянам), и негромко постанывал, фельдшер медленно поднимал голову от кальсонов Тетери, его лик был ужасен, он был похож на застигнутого за работой вампира, искажённое болью, окровавленное лицо, выпученные глаза, увидев офицера, он непроизвольно сглотнул и облизнулся.
– Что… что это такое? Что у вас тут происходит? Дежурный по роте!
Пыж засуетился – это…ммм, ну, это… вы же знаете, эти духи такие азартные, качалкой увлеклись, не заметили сигнала к отбою…
– А чего он лежит?
– Делает жим лёжа, отличное упражнение для грудных мышц.
– А что это там такое тёмное – да это же кровь! Откуда кровь?
– Ударился, наверное…Фельдшер – что с ним?
– Уронил гриф от штанги себе на голову.
– А вы что здесь делаете, товарищ солдат?
– Я ему первую помощь оказывал…
– Ааа, искусственное дыхание, хуй в рот, или рот в хуй, вас не разберёшь… вдуваешь в него жизнь через член?
– ?!
– Знаешь, что я вижу Пыжиков? После отбоя, один военнослужащий орально удовлетворяет другого при полном попустительстве дежурного по роте, причём это…этот…упырь – он брезгливо показал рукой на окровавленного фельдшера – этот, высосал бедного парня досуха, аж до крови, видно сперма кончилась, кровь пошла, да у вас тут ужастик снимать можно – «Ночные сосуны»! «Гремлины – минетчики из в/ч №..».
Пыж угодливо засмеялся – ну вы скажете тоже…
– Молчать! Недоумок! Быстро! Обоих дневальных сюда! Пусть берут этого бедолагу, и в санчасть, бегом! Потом порядок здесь наведите, завтра я вашему ротному устрою весёлую жизнь с картинками! Я его в такую глубокую жопу загоню, он у меня не будет знать – срать ему или танцевать! Отзвонишься мне, когда всё сделаешь, вопросы есть? Вопросов нет. Развели тут педерастию, понимаешь.
9.
– Повезло тебе, душара.
– Эт почему?
– Труба залетел, заснул на посту, теперь его по тумбе пустят, ты уже просёк мазу?
– Какую?
– Все эти вопли про наряды «вне очереди»… никакой очереди нет, стоишь на тумбе до тех пор, пока кто – нибудь другой не залетит, тебе повезло, Труба лох, попался спящим, теперь ему долго на тумбе париться…
– По машинам!
Заступающие в караул быстро рассаживаются в кузове сто тридцатого Зила, Филя примыкает штык карабина и смачно втыкает его в натянутый сверху тент – двести сорок бля! Чего смотришь? В двести сороковой раз в караул заступаю, а ты в какой?