Все тайны Златы и Урсулы. Шестая часть

9. Про роковых женщин

Через пару дней Злате позвонила какая-то незнакомая женщина. Она представилась Таней. Оказалось, что это старшая дочь ее любовника. Злата сначала не поняла, зачем ее приглашают на похороны.

А потом до нее дошло, что это дочь ее погибшего Алексея. Что удивило мою сестру.

Полковник при жизни, готовясь к женитьбе, поручил Тане забрать то самое кольцо, которое хотел вручить Злате. Он уже попытался сделать такой подарок своей любимой женщине, но ошибся с размерами пальцев. А потому заказал новое. Наконец-то кольцо было готово.

Дочь нашла также среди его вещей все письма, которые он не отправил Злате. И не знала, что с ними делать. А потому уточняла у нее самой адрес, чтобы доставить все это курьером.

На похороны Злата решила не идти, поскольку понимала, что ее начнут осуждать за то, что она не оказала помощь тонущему Алексею. И второе – она беспокоилась о своей беременности. Зачем женщине в положении такие переживания?

Но адрес, разумеется, подтвердила. Таня не упрекала ее ни в чем и не обвиняла. Наоборот, ей хотелось посмотреть на ту женщину, которую выбрал ее отец после смерти мамы.

Она даже предлагала лично привести Злате посылку. Но та почему-то боялась этого визита. И решила оградить себя от лишних волнений. А кольцо принять. Поскольку это было очень дорогое украшение с редким бриллиантом от известного бренда.

Злата призналась когда-то Людмиловичу, что хотела бы получить именно такое кольцо в зеленой коробочке. Ей казалось, что вместе с таким ценным камушком и ее стоимость как женщины увеличится.

Ей хотелось компенсировать самой себе какую-то внутреннюю пустоту и утрату. Она всегда так делала, когда чувствовала свое одиночество. Как только получала аванс, то тут же все деньги инвестировала в покупки.

И приобретала красивые платья, туфли, сумки, цепочки и сережки. Которые ей тут же переставали нравиться, и она ждала уже зарплату, чтобы снова совершить шопинг, истратив все до копейки.

Коммунальные услуги оплачивали родители, кредиты – муж. Питанием детей и мужа Злата не заморачивалась. Хозяйки из нее не вышло. Дети покупали себе бургеры или магазинные пельмени.

Злата игнорировала ту часть своей жизни, в которой нужно было быть матерью и женой. Хотя упорно выставляла в сети жизнеутверждающие статусы про счастье и постановочные фотографии, под которыми ее коллеги и студенты оставляли тысячу восторженных комментариев, поражаясь эстетике и красоте кадров.

А восхищаться было чем. Каждый раз Злата тщательно отбирала снимки, которые нужно транслировать окружающим. И на всех она была безупречной. Поскольку заранее проводила репетиции всей семье, даже если это были моменты из их совместных поездок на море.

Не было никакой расслабленности в этих фотосессиях. Наоборот, начиная от детей и заканчивая собаками и кошками в кадре, все выглядело дешевым реквизитом. И все улыбались. Дети – отрепетированными улыбками. Злата натянутой и правильной улыбкой модели. А ее муж Ваня – всегда выглядел вымученным и беспомощным на фоне своей уверенной жены, идеальной, отретушированной местами, похожей на фарфоровую куклу в своих неестественных жестах.

Пожалуй, только роль педагога у Златы получалась лучше всего. С именем. С хорошей репутацией. Неподкупного. Дающего отличные результаты. С кучей кубков и наград. Со статусом, уважаемым и почитаемым.

И еще одно амплуа отлично закрепилось за Златой – любовницы, из-за которой мужчины в буквальном смысле умирали. И ей это состояние роковой женщины нравилось. И устраивало то, что это не она страдает по мужчинам и каждый день добивается их внимания.

Это они посвящали ей стихи, дарили цветы, подарки, ревновали и восхищались ее неприступностью и красотой. Умением сохранять лицо и быть несокрушимой скалой и одновременно очень соблазнительной женщиной с красивыми коленями и узкими запястьями, которые она демонстрировала, не стесняясь, подчеркнув стройность ног короткими юбками и украшая свои безупречные руки браслетами и кольцами.

Впрочем, все восхищало поклонников в Злате – ее невероятно прелестное почти детское лицо, не утратившее красоту даже во взрослом возрасте, огромные, всегда как будто бы печальные карие глаза, совершенный изгиб темных бровей, пухлые губы со слегка опущенными уголками, белоснежная сияющая кожа с небольшим румянцем на щеках.

При всей внешней холодности Златы, в ней сквозила какая-то скользящая женственность, плавность во всех движениях, которые были выверены и совершенны, как у восточной женщины.

Возможно, из-за того, что Злата никогда не поднимала тяжести, не носилась по магазинам с пакетами продуктов, даже своих детей она редко брала на руки, и после родов тут же отказалась от грудного кормления, дабы не растянуть грудь.

В Злате никогда не было суеты, так присущей матерям или женам, которые всегда хлопочут и озабочены проблемами. Напротив, она всегда двигалась плавно, как будто плыла, лебедью, покачивая своими округлыми бедрами, обтянутыми узкими юбками.

И взяла за правило опаздывать везде и всегда, чтобы ее ждали – на лекцию, на свидание, просто ждали, ибо когда тебя ждут, то ценность твоя увеличивается. И люди будут чувствовать, что это им нужнее встреча, чем тебе.

А значит зависеть от тебя. Даже если это будет не так.

Злата упивалась своей ролью не просто красивой женщины, но и педагога, которого вылавливают для пересдачи зачетов и экзаменов по многу раз не только студенты, но и их родители. Умоляющие ее чуть ли не на коленях поставить зачет или хорошую оценку их отпрыскам.

И сейчас, разговаривая по телефону с незнакомой женщиной, Злата старалась напустить на себя важность и была резкой, обрывая монолог своей собеседницы.

Ей не хотелось рефлексировать и вдаваться в подробности погребения своего любовника. Все пугающее и некрасивое Злату всегда отталкивало.

У нее была назначена встреча с ее наставницей из монастыря, которая уговаривала Злату отказаться от неродившегося ребенка.

Вознаграждение мой сестре светило внушительное. Но что-то похожее на сострадание и милосердие впервые за долгое время зашевелилось в душе Златы. Она, которая могла быть принципиальной и неприступной, не могла уговорить себя получить выгоду от беременности.

Никого и никогда не любила Злата, а потому не могла сказать определенно, что двигало ею в тот момент, когда она хваталась отчаянно за свое позднее материнство, как путник, попавший в болото, хватается за первую попавшуюся растущую ветку.

Она решила поехать в монастырь и исповедаться. Именно в намоленном пространстве Злата успокаивалась.

10. Почему хорошим мальчикам достаются стервы

Урсула медленно шла на поправку. И все из-за того, что ее поддерживал Никита. Он приходил к ней каждый день, если был не на работе и не на учебе. И нравился тем, что всегда ее веселил и рассказывал что-то интересное. Они дружили. В основном гуляли по маленькому городу. Или заходили посидеть в кафе, но есть Урсула по-прежнему не могла.

Она, хоть и поправилась слегка, но все еще имела проблемы с ЖКТ. И затяжную депрессию. Из-за новой беременности мамы и ее к ней безразличия.

Урсула чувствовала себя лишней и никому не нужной. И только простой парень из интеллигентной семьи ею интересовался, приносил маленькие подарочки и цветы, чтобы ее порадовать.

Мама Никиты решила пойти другим способом, чтобы не стать врагом своему ребенку, и сделала вид, что пересмотрела свои взгляды в отношении новой пассии сына. И даже просила его пригласить Урсулу домой, чтобы поближе с ней познакомиться.

Втайне Элеонора надеялась на то, что это просто интрижка, которая быстро пройдет. И если начать давить на ребенка, то он из упрямства, присущего всем молодым людям, свою подружку не бросит.

Никита и правда поверил матери, когда она объявила, что ждет их к ужину вместе с Урсулой. Элеонора выпила рюмку коньяку перед приходом своей так сказать невестки, чтобы не нервничать и не наброситься на нее с порога.

Она все еще злилась на какую-то там провинциалку, которая подставила ее хорошего Никиту, втянув в разборки в ночном клубе.

Та самая гадалка и ведьма, к которой она ездила для того, чтобы навести порчу на Урсулу, обещала ей, что сын в скором времени остынет. И сулила всей семье возвращение в Москву.

Элеонора делала вид, что смирилась с выбором Никиты. И даже сама лично стала запекать маринованного гуся с яблоками в духовке.

Ее муж профессор обрадовался тому, что конфронтация в и семье закончилась. И тоже был доволен переменам в поведении своей капризной и своевольной супруги, которая в последнее время добавляла кофе в коньяк, а не наоборот. И, кажется, пристрастилась к алкоголю.

Отец Никиты добродушно полагал, что его сын тоже наиграется и бросит простолюдинку, которая ему, разумеется, не ровня. И поддержал свою Элеонору в затее со званым ужином.

Он предложил вообще пригласить и дедушку Урсулы вместе с супругой, поскольку находил своего нового приятеля очень умным и интересным собеседником, с которым прекрасно проводил свободное время на рыбалке или просто в вечерних посиделках, дегустируя отличное домашнее вино и принимая участие в увлекательных диалогах.

Элеонора и с этим согласилась. Ей хотелось узнать слабые места той семьи, которая собиралась с ними породниться. И сделать все, чтобы этого не произошло.

Она представляла свою будущую сноху образованной и утонченной натурой, желательно породистой москвичкой, а не какой-то там девкой с выкидышами и сомнительным прошлым, которая не хочет учиться, а только меняет мужиков, как перчатки. И крутит ее сыном, как игрушкой.

Нет. Элеонора не могла допустить того, чтобы ее послушный и порядочный сын женился на откровенной др@ни, которая вероломно влезет в их семью только ради столичной прописки и перспектив. И испортит жизнь ее красивому и умному мальчику, который достоин лучшего.

Ни в какую любовь со стороны Урсулы мама Никиты ни одной секунды не верила. Она прекрасно понимала, что ее благородный и хорошо воспитанный мальчик попал в созависимые отношения, в которых хотел быть рыцарем и спасти заблудшую овечку.

Которая на самом деле никакой овечкой не была, а по поступкам больше походила на расчетливую с@ку, хотя была еще слишком молода, чтобы так использовать всех, кто попадался ей под руку.

Элеонора много курила, снова заваривала себе кофе в турке, смотрела в окно, в котором вдалеке виднелось море, которое она так любила когда-то, когда жила в своей родной Москве. И которое стала почему-то ненавидеть в последнее время и всеми силами старалась внушить мужу, что их переезд в провинцию – это ошибка.

И нужно снова вернуться в благополучный и очень современный город. С нормальными и адекватными жителями, а не с местным населением, которые в своем невежестве и темноте казались Элеоноре дикарями.

Провинциальный городок у моря стал для мамы Никиты скучным, некрасивым и убогим. Она перестала замечать удивительное синее небо с низкими пушистыми облаками, наслаждаться чистым морским воздухом и подниматься высоко в горы, чтобы оттуда посмотреть вниз на суету обывателей.

Если Элеонора не работала удаленно, редактируя тексты своих подчиненных и не собирая таким же образом планерки, требуя от редакторов свежих идей и вдохновения, то много курила, сидя на террасе в большом и уютном кресле и укутываясь в теплую кофту.

Поскольку ветер, дующий с моря, становился осенью прохладным. А берег моря, потеряв туристов, пустынным. И оттого ей становилось одиноко и тоскливо.

И хотелось снова попасть в гущу нарядных и демократичных людей, снующих по торговым центрам в поисках украшений к празднику, поболтать с подругами и выйти в светское общество, нарядившись, как принцесса, в театр, окультуриться в какой-нибудь галерее или просто прогуляться по набережным, современным, роскошным, благоустроенным. Сверкающих сотнями огней и похожих на сказку в череде зимних праздников.

Попасть на каток, какое-то шумное мероприятие или концерт известных артистов. Да просто дышать той атмосферой, к которой Элеонора привыкла с детства.

Москва пахла для нее успешностью, монументальностью, огромными перспективами, образованными людьми, как пахнет в ресторане очень дорогое и изысканное блюдо.

Город у моря стал для нее все же деревней. Без претензии на помпезность и интеллигентность. Простой и нелюбимый ею. А моря, такого шумного по ночам в своих падающих с грохотом волнах, она стала бояться.

Как и всего, что ее окружало.

11. В чем сила таланта

Элеонора стала верить в магию и в заговоры совсем недавно, когда перебралась с мужем в провинцию к морю, как и мечтала. Москва стала ей казаться чужой и переполненной приезжими людьми, которые стремились только от нее урвать кусок пожирнее.

Лимита раздражала своей нахрапистостью и беспринципностью. Невежеством и хамством, которого не было в экзальтированной Элеоноре. Был некоторый снобизм, не более. Но вполне оправданный.

Она считала себя белой костью, не только родившись в столице, но и имея не одно поколение москвичей в своей родословной. Ее мама и вовсе была известной в своих кругах писательницей и все еще в здравом уме, не смотря на возраст и вдовство. Отец Элеоноры, породистый физик, выдающийся инженер-конструктор отдал Богу душу уже давно.

Но, как единственная дочь, Элеонора по отцу скучала. Ей не хватало его жизненной мудрости, которую он вплетал в каждодневный быт. Что бы он сказал по поводу увлечения своего внука Урсулой? Возможно, и не осудил бы. Хотя очень требовательно относился к людям и к понятиям чести и достоинства.

И был человеком старой школы, за что его можно было уважать. Не подкупным, принципиальным и человечным. Верящим в вечные идеалы и светлое будущее. И не справившимся с действительностью в девяностые, когда все вдруг рухнуло, и пришлось перестраиваться.

Отец Элеоноры не смог. Стать другим, интегрировать себя в торговлю и обман. Он был ученым, первооткрывателем и идеалистом. А нужно было сразу стать вором и мошенником. Чтобы выжить.

Это его предки выжили в блокадном Ленинграде, но не потеряли себя. Оставались голодными, но не смогли сжечь книги.

Дедушка Никиты, женившись на потомственной москвичке, так и остался человеком театров и музеев, стихов, архитектуры, закатов и рассветов, и разводных мостов. И всегда обращался к собеседнику, используя "будьте добры" и "будьте любезны".

И никогда, как его супруга, не называл хлебный магазин "булошной", а окончания в таких словах, как "одинокий", не менял на труднопроизносимое "къй".

У отца Элеоноры так и осталось осчущение, вместо ощущения. Патологическая способность читать все и везде, не только в метро или дома, но даже вывески, инструкции или просто любые тексты, которые попадались ему на глаза. И быть опрятным, воспитанным и вежливым до оскомины.

Мать Элеоноры, очень проницательная и слегка покрытая пылью высокомерия, писательница и филолог, относилась к своему ныне уже покойному супругу с некоторым оттенком снисхождения, как относится любой коренной маасквич к ленинградцам. Хотя намного лучше, чем вообще к приезжим, раздражающим своей мягкой "г", произносимой в словах, как "хэ" и некоторым колоритом национального фольклора.

Сама Элеонора, дитя своих порядочных и образованных родителей, недоумевала тому факты, как ее сын, воспитанный в лучших традициях старой интеллигенции, мог так вляпаться. Влюбившись в девушку без особой породы и каких-то выдающихся качеств.

И, когда Урсула появилась на пороге вместе со своими бабушкой и дедушкой, отметила поразительное внешнее сходство между собой в молодости и пассией Никиты, чему удивилась, открыв рот и застыв в неестественной позе.

Так вот почему ее послушный Никита выбрал это чудовище. Оказывается, Урсула имела такую же ямочку на подбородке и щеках, и такие же выразительные карие глаза с вызовом в них, как и она сама.

Элеонора не смогла отметить, что Урсула, не смотря на свою внутреннюю подлость, внешне ей очень даже понравилась, хотя выглядела изможденной из-за болезни.

Дедушка Урсулы был веселым и органичным, как и все умные люди, которые, попадая в незнакомое общество, не выпячивают себя, а ведут естественно и вежливо.

Но вот бабушка. Она произвела на Элеонору какое-то странное впечатление. Мама Никиты, собираясь указать место этим людям, вдруг еще больше осеклась и съежилась под немигающим взглядом огромных тигриных глаз женщины, которая вошла самой последней в дом родителей Никиты, профессора и главного редактора известной газеты.

Бабушка Урсулы смотрела на Элеонору пронизывающим взглядом самой настоящей ведьмы. Гипнотизирующим, обволакивающим, усыпляющим бдительность. Всегда бойкая Элеонора, вдруг обмякла, начала запинаться и забывать слова.

И не понимала, каким образом может влиять на нее посторонняя женщина, которая одним своим присутствием вытягивала из нее всю энергию.

Бабушка Урсулы обладала странной способностью, благодаря которой хотелось тут же встать и перед ней, превратившись в струну, и отчитаться. В ней было что-то королевское, магическое, что усиливалось при дальнейшем общении.

Хотя, по сути, перед Элеонорой предстала всего лишь женщина пожилая, пожившая, с нелепым татуажем бровей и расплывшаяся с годами в своей и без того неказистой фигуре с широкими бедрами и такой же спиной – плитой.

Но больше всего маму Никиты поразил голос бабушки Урсулы, низкий, с бархатными нотами, грудной, с хорошо поставленной дикцией, но с оттенками простонародья в словах, которые его(голос) ничуть не портили.

Супруг Элеоноры по обыкновению занялся дедушкой Урсулы, своим хорошим приятелем и постоянным компаньоном в свободном времяпрепровождении.

Никита обхаживал свою подругу, которая была молчаливой и холодной. И почти вежливой, к новому удивлению Элеоноры, которая представляла себе пассию сына каким-то монстром и невежеством. Нет. Урсула, в черной водолазке и таких же черных джинсах, делающих ее еще больше тощей и безжизненной, смотрелась воспитанно и вполне сносно в обстановке Элеоноры, которая изобилием книг претендовала на интеллигентность.

Сама хозяйка званого ужина, угощая гостей запеченным гусем в яблоках, утратила свою непосредственность и расслабленность, а стала вдруг под лучами глаз бабушки Урсулы, не естественной и зажатой.

–Мясо жестковато, – повторяла бабушка Урсулы, впиваясь зубами в гуся .– Надо было бы в маринаде подольше продержать. Или птицу выбрать помоложе. За домашнего переплатили. А они всегда откормленные.

Элеонора, что было ей не свойственно, оправдывалась:

– Да куда уж дольше? Часа четыре он у меня в приправах стоял и в уксусе. А потом еще и в духовке грелся.

– Ты бы к нам пришла, да отведала настоящих деликатесов. Повар отменный тебя бы обучил стряпне то. – Снова ворчала бабушка, выковыривая из зуба застрявшие куски птицы и показывая пальцем на своего супруга, который пытался спасти ситуацию.

– Ничего, ничего. – Повторял муж сварливой бабки. – Нужно было просто сварить его. И потом уже запечь, натерев хорошенько чесноком и соусом. Я вам подскажу, как. Поразите гостей.

– Тут не варить нужно. А навыки готовки. – Спорила с мужем бабушка Урсулы. – Если нет таланта к кулинарии, проще заказать из ресторана готовое. Это как тексты писать или петь. Вот я, например, сроду этими гусями не занималась. И никогда не буду. И тексты не сочиняла. Но пою хорошо.

– А вы можете и нам что-нибудь спеть? – Пыталась выкрутиться из неловкого положения посрамленной хозяйки Элеонора. – Если честно, первый раз такое сооружаю. Потому, не обессудьте.

Она показала на рояль, который стоял посреди огромной комнаты. Но моя мама, которая привыкла, что ее нужно уговаривать, начала отнекиваться и говорить, что голос у нее не в форме.

А после долгих уговоров прошла таки к инструменту, растопырив пальцы и указав на то, что рояль давно не настраивали. Но все-таки, перебрав своими толстыми и короткими пальцами в широкой ладони по клавишам, откашлявшись несколько раз, своим упругим и зычным голосом затянула:

Чёрный ворон, я не твой.

Чёрный ворон, чёрный ворон, Что ты вьёшься надо мной, Ты добычи не добьёшься, Чёрный ворон, я не твой. Ты добычи не добьёшься,

Все застыли от чего-то величественного, прекрасного и невероятного, которое разносилось по громадному дому родителей Никиты. Муж певицы смотрел на нее с вечным обожанием, как и привык. Профессор замер и перестал дышать, ощущая в себе какую-то накатившую тоску.

И даже молодежь, хихикающая за столом, замолкла и стала покорной.

Элеонора простила почему-то этой семье разом все. Потому что она, как натура утонченная, преклонялась перед искусством и перед хоть каким-то намеком на талант.

Но сегодня она видела всю мощь этого таланта, невероятную чистую и божественную энергию, какую-то несокрушимую магию этой семьи.

Которая имела центр в этой несносной женщине с огромными болотного цвета глазами, светящихся спрятанным в них золотом.

По лицу Элеонору, впечатлительной и эмоциональной, потекли крупные слезы. Она вдруг захотела навсегда остаться здесь, в этой древней земле очень гордого народа, который не казался ей в эту минуту дикарями.

Наоборот, все эти люди, выросшие вблизи моря и гор, выглядели в ее глазах свободными, органичными и определенными.

– Божественно! – Почти шепотом выдавила из себя Элеонора.

И была оглушена аплодисментами, когда бабушка закончила свое пение.

Мама Никиты, скучающая по культуре и театрам, снова была рядом с чем-то восхитительным, на расстоянии вытянутой руки. Ей хотелось подойти к покрасневшей и пожившей певице и поклониться ей от души. Подарить цветы и выразить свое восхищение.

Это был какой-то потрясающий и невероятный вечер. Элеонора, которая надела на себя маску превосходства над простыми людьми, которых она не знала, вдруг сняла ее с себя, и стала живой и теплой.

И первая подошла и обняла бабушку Урсулы.

– Ну, будет, – говорила смущающаяся пожилая женщина. – Не люблю этих лобызаний.

Но видно было, что ей приятно снова быть на сцене и получать овации.

А потом она своим грудным голосом говорила Элеоноре, когда они вместе выходили на террасу покурить:

– Первую любовь нельзя убивать. Никакой магией. Станешь своему дитю врагом. И грех это. Господи, прости нас всех и сохрани.

Элеонора вздрагивала от этих слов и трезвела, хотя выпила в этот вечер больше вина, чем обычно. Вино было с приятным послевкусием уходящей осени. Но снимало тревогу.

И море не шумело так опасно, как раньше. И снова хотелось слушать это приятное меццо-сопрано. И тонуть в чем-то прекрасном и удивительном.

Талант – это Божий дар. И не важно, в чем он проявляется. В умении петь или подавать на стол отменного гуся или радовать своим присутствием окружающих.