Жаркое лето Хазара

Аман Аннабаевич заменил некоторые из назначенных препаратов на общеукрепляющие, после чего Тоты и Хасар, приставив к нему одного из врачей, отправили его отдыхать.

Возле старика остались только Тоты и Хасар. То ли от сильных препаратов, то ли от хорошего ухода, но на третий день старик стал приходить в себя, у него задрожали губы. Тогда его губы смочили водой. Старик едва заметно облизал их. Потом прорезались глаза, и когда поднялись веки, из-под них показались знакомые глаза, закрывшиеся три дня назад.

Увидев возле себя толпу людей и не понимая, где находится, старик взглядом удивленно спросил:

– А вы что тут собрались? – и сделал попытку приподняться.

И у собравшихся людей появилась маленькая надежда.

Тоты большую часть дня курсировала между палатой отца и своим кабинетом. Она не находила себе места, беспокоилась и переживала за старика. Хасар и мать Тоты избрали ее кабинет своим временным пристанищем. Хасар за последнее время сильно привязался к старику, любил его, как родного отца, и ни за что не хотел оставлять его в таком состоянии. Как врачи они вместе с Тоты постоянно обсуждали состояние больного.

Хасар и Тоты обедали в кабинете, когда пришел дежурный врач и сообщил, что состояние больного несколько изменилось, и они оба схватили с вешалки свои халаты и поспешили в палату к старику, чтобы своими глазами увидеть все.

Тоты села рядом с отцом, взяла его руку и сжала, и снова в душе у нее появилась маленькая надежда. Ей хотелось снова видеть отца здоровым и веселым, не расстающимся с шумным телевизором, обсуждающим все новости. И сейчас она вдруг поверила, что так оно и будет.

Мысленно Тоты уже забирала домой поправившегося отца, давала садака во здравие его, а людям, пришедшим на их семейный праздник, она как о дурном сне рассказывала о случившемся и радовалась, что самое страшное уже позади. Она гордилась своим отцом…

Юный зять, который все это время находился рядом и видел, как страдала теща, как она все эти дни провела на ногах, а он на машине сновал между домом и больницей и возил еду, узнав о том, что дедушке стало легче, поспешил донести эту добрую весть молодой жене и обрадовать ее.

Не прошло и часа, как зять вернулся в больницу и привез старику приготовленный женой бульон из цыпленка. Тоты стала из ложечки кормить отца, поднося бульон к губам, протертым влажной салфеткой. Но старик ничего не выпил, бульон стекал с его губ по щекам и исчезал в отросшей за эти дни бороде. И лишь когда его губы снова протирали влажной салфеткой, он, похоже, ощутил вкус бульона и пошамкал губами.

Кажется, надежды близких стали оправдываться, впервые за три дня старик приподнял веки, из-под которых сверкнули родные глаза.

Заметив произошедшие перемены, Хасар обрадовался, как радуется рыбак, когда видит, что леска удочки натянулась и на крючок попалась рыба. Он положил в свою ладонь вторую руку старика и сел с другой стороны. С надеждой смотрел на приоткрывшиеся глаза, на блеснувшую в них искорку жизни.

Старик стоял на краю пропасти, а Хасар и Тоты, намотав на руки концы веревки, которой он был обвязан, изо всех сил старались удержать его и не дать рухнуть вниз.

Один раз Тоты склонилась над отцом и спросила: «Папочка, ты слышишь меня?», на что тот, сделав движение веками, дал понять, что слышит, но не может говорить, а потом с трудом разнял распухшие губы и пошевелил ими, сказать что-то хотел, но не смог, зато легонько стиснул руки Тоты и Хасара, державшихся за его руки. Хасар и Тоты переглянулись, пытаясь понять, что это означает, может, таким образом старик соединял их, просил не терять друг друга?

Когда старик приоткрыл глаза, собравшиеся поверили, что теперь он поправится, и, чтобы не утомлять его своим присутствием, вышли из палаты, давая больному отдохнуть. Они надеялись, что после сна старик оживится еще больше.

Когда пришло второе сообщение об ухудшении состояния старика, Тоты, верившая в выздоровление отца, сидела за столом в кабинете и, положив голову на руки, дремала после многих бессонных ночей.

Хасар сидел у окна и наблюдал за наступающим утром. Воздух стал серым, пыльного цвета, создалось впечатление, что все вокруг наполнилось паром. За окном на ветру шелестела листва высокого дерева, от порывов ветра ветви наклонялись до самой земли, а потом вдруг вскидывались наверх, словно приготовившись взлететь.

Хасар и Тоты примчались в палату, состояние больного было критическим. Не прошло и часа, как старик на глазах родных и близких навсегда покинул белый свет.

Поехали за матерью Тоты, она кинулась на остывающее тело мужа и завопила: «Вай, отец, как же мы теперь будем жить без тебя?»

Тоты молча лила слезы, хоть она и была врачом, отцу своему помочь ничем не могла.

Хасар подвязал подбородок старика, связал большие пальцы обеих рук и стал готовить старика в последний путь.

На другой день, когда приехали родные и близкие из Мары, Ашхабада и других мест, старика со всеми почестями проводили в последний путь.

Давно уже город не видел такой огромной толпы народа.

* * *

После столкновения с хякимом города в связи с дачным поселком Хасар, как и многие другие, понимал, что спокойно жить в Красноводске ему не дадут, но ему не хотелось покидать насиженного места, и он решил переждать это смутное время в надежде на смену мэра, волею судьбы ставшего полновластным хозяином города. Этот город был его малой родиной, здесь он родился и вырос, и он снова вернулся сюда, гонимый ветрами семейных бурь. Здесь жили люди, которые понимали и хотели понимать его, здесь были его родные горы и любимое море, и, как всегда, они стали его надежной опорой.

Велик Туркменистан, но отступать некуда, позади – Хазар, говорил он себе, переиначивая слова майора Кличкова.

К этому времени практически все, кто принимал участие в мятеже, получили то или иное наказание от городского головы. Кто-то был понижен в должности, а кто-то под разными предлогами и вовсе изгнан с работы. Многие правоохранительные органы города превратились в службы охраны прав городского хякима, а заодно они взяли под наблюдение всех баламутов этого города.

В городе все еще продолжались репрессии родственников зачинщиков мятежа, таких, как Хасар и старик. На них нападали из-за угла и избивали, а то и увозили куда подальше.

Это было время, когда Хасар сильнее прежнего нуждался в поддержке близких людей. Он все чаще ловил себя на мысли: а не уехать ли в другую страну? При этом всегда вспоминал своего российского друга, настойчиво приглашавшего его на работу. Собственно, здесь его уже ничто не держало, если не считать матери и семьи младшего брата.

Вскоре после того, как он остался без работы, ему из Стамбула позвонила Гуловсер ханум. Она и прежде время от времени звонила ему и интересовалась его жизнью. Позвонила и выразила соболезнование в дни гибели Арслана. Как-то раз она сказала ему по телефону: «Я была во многих местах Туркменистана, а вот в Красноводске побывать не довелось. Если получится, приеду, хочу посмотреть, где ты живешь». Хасар пригласил ее, пообещав прокатить с ветерком на своей лодке и сделать для нее эту поездку незабываемой. То, что Хасар остался без работы, Гуловсер, видимо, узнала от Дуньи или еще от кого-то. Вначале она позвонила Хасару домой, но не застала его там. Тогда она назначила время и вызвала его на переговоры.

На следующий день они еще раз поговорили по телефону. Гуловсер пригласила его на работу в Стамбул, заявив, что хочет видеть его рядом с собой. Хасар знал, что Гуловсер и в самом деле хочет видеть его постоянно, что она готова в трудную минуту прийти ему на помощь. В душе он был благодарен этой женщине за ее заботу и внимание. Но принимать ее приглашение, как бы заманчиво оно ни было, Хасар не спешил. Каждый раз, когда возникало желание бросить все и уехать куда подальше, Хасар сам себя одергивал: «Разве ты уже не наездился, не навидался всего?»

Его жизнь все еще была покрыта мраком, и рассеять его мог только свежий ветер со стороны. Хасар знал, что стал опальным, для многих – изгоем, но верил, что так будет не всегда, если в центре узнают о том, что творится на этой окраине, то хякиму города точно не поздоровится, и уж во всяком случае, его непременно настигнет Божья кара, как настигает она всех без исключения тиранов. Эта уверенность и удерживала его здесь.

* * *

С некоторых пор Хасар стал выходить в море вместе с Кадыром, так же, как и он, оставшимся без работы. Он наладил стоявшую в гараже младшего брата моторную лодку, и теперь они на ней за плату катали людей. Он хорошо знал, что в трудное время Хазар приходил на помощь и его предкам. Он помнит рассказы стариков о том, как спасало их море в голодные военные годы.

Лето было в разгаре, вода в море прогрелась, и желающих отдохнуть на побережье становилось все больше. В эти дни работы Хасару с Кадыром хватало, на своей лодке они обслуживали отдыхающих, устраивая для желающих морские прогулки. Люди с берега видели, как лодка с надписью на боку «Белая чайка», загрузившись взрослыми и детьми, носится по морю из стороны в сторону. То и дело на берегу раздавались голоса: «Белая чайка», плыви сюда!"

Загорелый, обросший бородой и усами, в широкополой солдатской шляпе, теперь Хасар был похож не на врача, а на прожженного солнцем и дубленного солеными ветрами матерого рыбака.

По ночам берег пустел, казалось, что работы уже не будет, но это не так, особенно с тех пор, как на побережье появились высотные фешенебельные отели, населенные богатыми постояльцами.

Проводя все вечера в ресторанах, вкусно поев и изрядно приняв на грудь, эти люди после закрытия заведений придумывали себе дальнейшие развлечения. В обнимку с такими же пьяными женщинами шли на море, смеялись, веселились, кто-то купался в море, кто-то нанимал лодку и вместе со своими подругами отправлялся в ночное плавание.

Помня о том, что лето скоро кончится, а вместе с ним иссякнет и поток любителей ночных приключений, Хасар с Кадыром старались не упустить ни одной возможности заработать.

В один из таких дней присланный на место Серкяева новый начальник санатория майор Чапханов угощал на террасе второго этажа с видом на море ответственного работника Генштаба генерала Шатдыева, который приехал с женой и дочерью и пятилетним внуком.

Отсюда можно было наблюдать за морем, за шумными отдыхающими, слушать плеск воды и веселые голоса людей, наслаждаться отдыхом.

Члены семьи гостя решили пойти искупаться, зная, что к вечеру вода в море становится еще теплее. Они ушли на море втроем.

Майор увидел, как его гости взяли одну из лодок, стоявших на приколе в ожидании клиентов. Лодочник с седой бородой, протянув загорелые руки, помог им забраться в лодку. Он взял на руки мальчика, занес его в лодку и отдал сидевшей там женщине. Когда он обернулся, начальник пансионата сразу же узнал его. Это был Хасар.

В тот день, когда полковник Серкяев ушел с работы, а на его место пришел старый знакомый, Хасар с ходу написал заявление об увольнении и, не дожидаясь ответа, ушел с работы. Есть у туркмен такая поговорка: «Змея ненавидит мяту, а та растет возле ее норы». В этот момент Хасар понял, что упорно преследовавшие все это время неудачи снова догнали его.

Похоже, и генерал, внимательно всматривавшийся в происходящее на берегу, заметил это.

– Кажется, наши сели в лодку, – сказал он сидящему напротив него майору и кивком головы показал в сторону моря. Он вспомнил, что уже пару раз видел, как этот пожилой лодочник устраивает морские прогулки.

Начальник госпиталя посмотрел в ту сторону, куда показывал генерал, и увидел, что Хасар, посадив членов его семьи в лодку, плывет в открытое море.

– Это ваши, товарищ генерал, видно, решили совершить морскую прогулку.

– Наверно, внук настоял. Он любит такие вещи.

– Конечно, это ведь большое удовольствие, прокатиться на лодке по морю, тем более в его возрасте.

– Сдается мне, этот пожилой лодочник появился на море с недавних пор, в прошлые приезды нам не доводилось встречать его,– заговорил генерал, и начальник госпиталя беспокойно заерзал на месте. Ему вдруг стало страшно. А что будет, если генерал узнает, что лодочником является Хасар? Он может вспомнить его, и, вполне возможно, впоследствии встать на его защиту, а если такое случится, станет известно и об его неприязненном отношении к Хасару, и это может не понравиться высшему руководству и тогда могут, где надо, поставить вопрос о нем самом. «Он же врач, а к врачу любой может попасть, в том числе и этого генерала он мог лечить, либо кого-то из его детей», – с опаской думал майор.

Но вскоре генерал, внимательно следивший за лодкой, в которой уплыли его родные, отвлекся от прежних мыслей и заговорил о другом:

– А что, вы не можете своими силами организовывать такие прогулки? – спросил он у начальника санатория майора Чапханова.

– Это здесь изначально не было организовано, товарищ генерал, ну а я что, я новый человек. Но вы правы, неплохо было бы нам самим оказывать такие услуги… В следующий приезд будете на нашей лодке плавать, товарищ генерал!– Чапханов взял на себя такое обязательство, стараясь убедить в этом генерала и подняться в его глазах.

Наблюдая издалека за внуком, который, радуясь морской прогулке, стоял в лодке между матерью и бабушкой, генерал думал о том, как радуется ребенок, представляя себя моряком.

Несмотря на то, что генерал оставил в стороне разговор о старом лодочнике – Хасаре, начальник пансионата, опасаясь, что его потом могут в чем-то обвинить и, желая выяснить отношение генерала к Хасару, вынужден был вернуться к этому разговору.

– И потом, товарищ генерал, та лодка, на которую сели ваши родные, для нас не совсем и чужая.

– Как это понимать?

– Лодочник – наш бывший работник, полковник Мамметханов.

– Гмм… – генерал удивленно покачал головой. – Как же так получилось… Он случаем не отец летчика Арслана Мамметханова?

– Он самый.

Видно было, что генерал задумался о судьбе достойного человека, оказавшегося в таком незавидном положении. Он не был близко знаком с самим Хасаром, зато хорошо знал летчика Арслана Мамметханова, которого ожидало блестящее будущее завтрашнего генерала.

«Вот ведь как бывает: с такой высоты человек скатился так низко!» – сокрушался о судьбе Хасара генерал.

Начальник санатория рассказал генералу о семейной драме Хасара, следствием чего стало его возвращение в родные пенаты. Поначалу Хасар долго не мог устроиться

здесь на работу, но некоторое время назад он нашел покровителя в лице Серкяева и работал в пансионате, но после стычки с хякимом города на почве дачного поселка оставлять его здесь не было никакой возможности. Недавно хяким вызвал его к себе и сказал: «Хоть вы и военные, но, находясь на нашей территории, обязаны подчиняться нам!», – а потом вспомнил о Хасаре: «У тебя работает человек, изгнанный со всех предыдущих мест!», на что я сразу же ответил, что прогнал его в тот же день, как заступил на это место.

Глядя вслед лодке, в которой находились его близкие, и которая мчалась по волнам все дальше и дальше, так что скоро могла исчезнуть из виду, генерал слушал рассказ начальника пансионата о событиях последнего времени с хмурым лицом, чувствовалось, что все это ему не по душе.

Похоже, все услышанное вызвало у генерала и другие мысли. «Наш народ пока что не в состоянии осмыслить, что такое капитализм. Многие понимают эту свободу как вседозволенность. Раньше героями становились честные труженики, они удостаивались всяческих почестей и наград, теперь героями дня стали те, кто умело использует должности в корыстных целях и становятся миллионерами, богатеют за счет разворовывания государственного имущества. Но так будет не всегда. Время все расставит по своим местам. Ведь не зря говорят китайцы: "Хочешь пожелать врагу зла, желай ему жить в эпоху перехода от старого к новому".

Вот и у нас сейчас настало такое время, когда обесценились наука, литература, искусство. За бортом оказались такие нужные обществу люди, как Хасар и ему подобные.

Сможет ли генерал объяснить это начальнику санатория, который смотрит на капитализм со своей колокольни? Его мысли перекинулись на хякима города. Этот человек, явно не наделенный аналитическим умом и не знающий чувства меры, решил, что занимаемый им пост позволяет ему бесчинствовать и расправляться с людьми, посмевшими выступить против его незаконного решения… Похоже, никто не доводит до сведения лидера фактов произвола со стороны его ставленников. Но он все равно узнает и обязательно даст по носу городскому голове, думаю, это время не за горами… Может, и за решетку его упечет…

Он обратился к начальнику санатория, который сидел, обливаясь потом от волнения и не зная, как реагировать на ироничную улыбку генерала:

– Тебе-то не надо было отпускать его! Такие опытные врачи, как Хасар Мамметханович, на дороге не валяются! У нас и сейчас госпитали держатся только на старых кадрах с огромным жизненным и профессиональным опытом. Напротив, надо открывать новые отделения и использовать их наработанный годами опыт… Ну и что, что сказал хяким города? Надо было послать его куда подальше, пусть своими делами занимается, сказать, что кадровые вопросы решаешь не ты, а министр обороны. На свое требование он бы такой ответ получил из министерства, что мало не показалось бы, в другой раз он не посмел бы совать свой нос в дела военных. А наш министр достаточно хорошо знает и Хасара Мамметхановича, и его сына. Как-то раз затронули вопрос о летчиках, и тогда министр сказал: «Вот как нужен сейчас Арслан Мамметханов, тогда все вопросы бы отпали». Очень он жалеет, что сын Хасара так рано ушел из жизни.

Слушая генерала, начальник санатория, осознав, кто может стоять за спиной Мамметхановых, как человек сообразительный понял, что ему надо придумать какую-то другую отговорку и убедить своего высокопоставленного собеседника в том, что он не имеет никакого отношения к увольнению Хасара. Заодно он вспомнил и короткий телефонный разговор, состоявшийся между ним и Хасаром перед его уходом.

– Хасар Мамметханович, что же вы уходите?

– Так надо, господин начальник!

– Вчера я подписал ваше заявление, все документы получите в отделе кадров.

– Хорошо, буду в тех краях – зайду за документами.

Размышляя над непростой судьбой Мамметхановых и вспоминая все, что знал о них, генерал взял сигареты и спички, оперся о подоконник террасы и, не прерывая дум, закурил.

Он смотрел на море, выискивая глазами лодку, в которую сели его родные.

А в это время их лодка стремительно летела на запад, спешила туда, чтобы успеть увидеть закат. Мальчик стоял между матерью и бабушкой, упершись ручками в их плечи, и радостно и удивленно смотрел по сторонам. Ему казалась, что сейчас их лодка насквозь пронзит спускающийся в море солнечный шар и полетит дальше.

Этот бойкий и любознательный малыш напомнил Хасару его внуков. И они тоже, каждый раз катаясь на лодке, также волновались и испытывали такой же восторг.

В такие моменты море казалось еще таинственнее.

В какое-то мгновение Хасар снова вспомнил о погибшем сыне Арслане, о его осиротевших детях, о своей рухнувшей семье и опять расстроился. Если бы все было как прежде, сейчас оба его внука находились бы рядом с ним. Когда он говорил по телефону с Дуньей, она обещала отослать внуков к нему, но потом переиграла: «Их мать устроилась на работу и теперь детей некому везти». Хасар же знал, как им хочется приехать к нему и быть рядом с дедом. Тогда он предложил самому приехать за ними, однако Дунья не желала его приезда, поэтому неопределенно ответила, что постарается найти время и сама привезет детей к нему. Недавно он снова позвонил в Ашхабад, чтобы узнать, когда ему ждать внуков, но теща ответила, что Дунья собирается везти внуков на отдых в Турцию, в Анталью, и уже пакует чемоданы. «Эта баба делает все возможное, чтобы не дать мне встретиться с внуками!» – раздраженно подумал Хасар.

Еще немного поводив моторку, Хасар сбросил скорость. Ее пассажиры получили удовольствие от прогулки на этой лодке. Начало темнеть.

Воспользовавшись тем, что лодка пошла тихим ходом, мальчишка вырвался из рук матери и бабушки и подошел к Хасару.

– Дедушка, а можно мне немножко порулить лодкой?

– Иди ко мне, детка, – Хасар с любовью посмотрел на мальчика, немного отодвинулся в сторону и усадил его рядом с собой.

Одну руку мальчика положил на руль моторки.

Улыбающееся лицо ребенка светилось счастьем. Он с гордостью взирал на мать и бабушку, мол, смотрите, я стал настоящим матросом!

Любознательный мальчишка хотел знать все, взрослые улыбались его вопросам.

– Дедушка, а ты моряк?

– Ты же сам это видишь!

– А что там, где кончается эта большая вода?

– Если плыть на север, там будет город Баку, а на юге – Иран.

– А это далеко?

– Не очень-то и близко.

– Дальше, чем наш Ашхабад?

– Ну, примерно столько.

– А что надо делать, чтобы стать моряком?

– Ты в школу ходишь?

– В этом году я закончил подготовительный класс детского сада, а 1 сентября пойду в 1 класс.

– Тогда надо хорошо учиться.

– Лучше всех?

– Если сможешь, то конечно, лучше всех. А еще надо любить спорт и стать сильным…

– А ты, дедушка, когда был маленьким, был сильным?

– Не без этого.

– Ты и сейчас очень сильный?

Хасар видел, что мальчик хочет ему что-то сказать, и посмотрел на него вопросительно.

– Я бы не сказал, что я не силен.

– Значит, ты и нашего педагога победишь?

Мать и бабушка мальчика при этих словах ребенка смущенно заулыбались.

– А кто твой педагог?

– Толстая воспитательница из нашего детского сада.

Хасар улыбнулся:

– Ну, если доведется встретиться, можно и силами померяться, – ответил он в тон ребенку.

Слова ребенка развеселили взрослых.

Пассажиры лодки еще какое-то время любовались морем и вслушивались в вечерний шепот его волн. Море было загадочным и увлекательным.

Когда Хасар направил лодку к берегу, там уже ярко горели фонари, похожие на ночные маяки.

Хасар и мальчик как дед и внук рулили лодкой до самого берега.

* * *

В один из таких дней Тоты на попутной машине приехала в свой дачный дом. После похорон отца она забрала мать к себе и с тех пор ни разу не появлялась здесь. Пока ехала сюда, всю дорогу думала об отце, и под конец ей стало казаться, что отец ее жив и сейчас она увидит его сидящим перед телевизором в своем любимом кресле. А отец, как это было всегда, радостно спросит: «Ты приехала, дочка?»

Вернувшись из заоблачных высей в реальную жизнь, Тоты вспомнила, как погиб ее отец, и на нее снова накатила боль и обида за отца: «Папочка, тебе не дали даже в собственном доме спокойно умереть», – грустно думала она.

Через пару недель после проверки, устроенной в ее больнице под руководством Янджика Мяджикова, не найдя ничего такого, к чему можно было бы придраться, Тоты была уволена с работы с формулировкой «за неудовлетворительное ведение учета медикаментов». При этом ей не предложили даже места рядового врача, как она надеялась. Бурные волны жизни и ее выкинули на пустынный берег.

Поначалу Тоты думала бороться за свои права, чтобы восстановить репутацию и доброе имя.

Ее тогда не очень-то пугало неравенство сил. А еще где-то в глубине души она таила надежду на то, что наверху ее поддержат. В числе тех, на чью поддержку она рассчитывала, был и хяким велаята.

Где-то с полгода назад на одном крупном совещании он назвал ведомство, которое возглавляла Тоты, передовым, а ее представил умелым руководителем. Все это вкупе с тем, что после собрания хяким оставил ее для разговора тет-а-тет породило массу слухов, в том числе и слух о скором назначении Тоты руководителем областного отдела здравоохранения.

После увольнения, как считала Тоты незаконного, она попыталась попасть на прием к хякиму велаята через его помощника.

Но помощник вежливо отказал: «Босс сейчас очень занят и не сможет принять вас. Вы зайдите к его заместителю!»

Сорвалась и ее попытка поговорить с хякимом по телефону. Только после этого она догадалась, что и хяким велаята оказался среди тех, кто поддерживает действия городского головы, недовольного поступками ее отца.

Поняв, что хяким велаята ей не помощник, она обратилась к высшему руководству своей системы.

Женщина, занимавшая пост одного из заместителей министра, состояла в близком знакомстве с Тоты. Каждый раз, приезжая по делам службы в велаят, большую часть времени она проводила у Тоты и была благодарна ей за оказываемое внимание. Выслушав Тоты по телефону, она пообещала переговорить с министром и в скором времени дать ей ответ, при этом уверила ее, что министр непременно вызовет ее к себе.

Но прошло почти полмесяца, а оттуда, ни слуху, ни духу. Теперь упорно молчала и женщина, которая в прежние времена чуть ли не каждый день названивала ей, справлялась о здоровье и делах, а потом с удовольствием вспоминала шашлыки из рыбы и устраиваемые в ее честь приемы. Тоты, все еще не потеряв надежды, по-своему расценила это молчание. «Наверно, министр где-нибудь за рубежом с визитом находится, а может, у него еще какие-то неотложные дела», – успокаивала она себя.

Люди, хорошо знавшие Тоты, ее решительный и независимый характер, который она унаследовала от отца, были уверены, что без боя она не сдастся и обязательно добьется своего.

Это было как раз то время, когда мстительный хяким города, ненадолго притихнув, опять поднял голову и с новыми силами взялся уничтожать своих противников.

И снова пошли слухи: «Говорят, людям опять будут вручать уведомления о сносе дачного поселка». Теперь Тоты каждый раз, отправляясь на дачу, готовилась к тому, что там ее будет ждать такая бумага.

Порывшись в сумке, она достала ключи от дома. Шторы были задернуты, поэтому в доме было темно.

Тоты пошарила по стене, нашла выключатель и щелкнула им. Комната озарилась ярким светом. Тоты прилегла на отцовском диване и вытянула ноги, чтобы немного отдохнуть с дороги. Раньше она все время приезжала сюда на машине, поэтому усталости не знала, теперь же чаще всего ей приходилось идти пешком, и она, отвыкшая от этого, быстро уставала.

Отдохнув немного, Тоты вышла во двор и с удовольствием вымылась в летнем душе, на крыше которого стояла бочка с нагретой солнцем водой. При виде темных кругов вокруг сосков, она улыбнулась, вспомнив недавний случай с внуком – сыном младшей дочери. Дочери не было дома, малыш стал плакать и она, чтобы успокоить его, склонилась над люлькой и хотела дать ему свою грудь. Но ребенок оттолкнул ее грудь ручонкой, как бы говоря: это не мамина. «Ну, поплачь тогда, пока мама не появится, тебе это пойдет на пользу, голос разовьешь, ведь все сарыки музыканты и певцы!» – сказала Тоты, ей ничего не оставалось, как терпеть ор малыша и ждать прихода его матери. При воспоминании о внучонке по телу ее каждый раз разливалась теплая волна. Из душа Тоты вышла посвежевшей. Но мысли о внуке все еще не покидали ее.

Однажды Тоты взяла внука из люльки, как врач хотела осмотреть его, и понесла в удобное для этого место, но дочери показалось, что мать держит ребенка неловко, и она крикнула:

– Мама, не урони малыша!– дочь резко вскочила с места и потянулась за ребенком.

– А тебя кто носил на руках, пока ты росла?– с ироничной улыбкой спросила мать.

Тоты, у которой когда-то был точно такой же случай, правильно поняла свою дочь. Тоты и сама, когда ее старшая дочь была младенцем, точно также воскликнула, увидев, как ее мать держит ребенка, ей тогда показалось, что мать может уронить девочку.

– Мама, ты же уронишь ее!

На лице матери изобразилось возмущение: «Сиди уж, а кто за твоими братьями смотрел? Ты что ли?»

Тоты до сих пор со стыдом вспоминает, как она выразила матери недоверие.

Внучек, росший не по дням, а по часам, был хорошеньким. Его хотелось брать на руки и тискать, тискать в объятиях любви.

Собираясь на дачу, Тоты снова вспомнила о Хасаре. Вернее, теперь она постоянно думала о нем. Пока был жив отец, они довольно часто виделись, и она привязалась к нему. Когда Хасар был рядом, она чувствовала себя уверенной, защищенной. Тоты считала Хасара достойной парой для себя и втайне мечтала о том, что когда-нибудь они будут вместе.

В последнее время она видела Хасара только на поминках по отцу. На таких мероприятиях особо не поговоришь, поэтому их встречи были короткими.

Их тянуло друг к другу, оба это чувствовали и были готовы к более тесным отношениям, однако обстоятельства складывались не совсем так, как того хотелось Тоты. Хасар ничего не говорил ей о своих чувствах, не делал никаких попыток сблизиться, ну а Тоты как женщина не смела первой идти навстречу.

Ей казалось: прояви она большую инициативу, Хасар может неправильно понять ее, а то и вовсе оттолкнет: «Товарищ студентка, ты меня неправильно поняла, я смотрю на тебя как преподаватель на студента, а еще меня связывает с тобой моя дружба с твоим старым отцом…»

Но сегодня, собираясь в дачный поселок, Тоты твердо решила встретиться с Хасаром. Она надела узкое коричневое платье, обтягивающее ее и подчеркивающее все достоинства фигуры, которое очень шло к ее лицу.

Кроме печали, затаившейся в глубине ее красивых глаз, больше ничего не напоминало о трауре, который она носила по отцу.

Рассыпанные по плечам волосы она собрала в красивый узел и прихватила заколкой, на немного загорелое лицо нанесла легкий макияж, и теперь не была похожа на ту Тоты, которая так долго не снимала с головы черный траурный платок.

Как ни старалась Тоты держаться, жизнь ее день ото дня становилась тяжелее. Но она может стать еще хуже, если учесть, что из-за поступка отца осталась без работы, а значит, и без заработка. Иногда она ловила себя на мысли, что, может, в поисках заработка ей податься в Россию или в Турцию, без денег ей долго не протянуть, а до пенсии еще очень далеко. Она постоянно думала о том, как выйти из сложившейся ситуации.

Тоты открыла окна и проветрила дом. Прошлась по комнатам, проследила за порядком в них.

Отправляясь сюда, она захватила из дома купальник, полотенце и подстилку в надежде сходить на море и искупаться в нем. Так она делала всегда, когда ехала сюда летом. Хотела с удовольствием поплавать в море, а заодно, если повезет, встретить Хасара. Она очень сильно скучала по нему, тот часто бывал у них дома при жизни отца, и она привыкла часто видеть его.

Даже само желание окунуться в море у нее было связано с желанием встретить Хасара. Она знала, что он где-то поблизости, и это осознание грело ее душу.

Взяв с собой нужные вещи, Тоты вышла из дома, чтобы пойти на море. Знакомая женщина, жившая по соседству, возилась возле своего дома, но как только увидела выходящую из калитки Тоты, отвернулась и сделала вид, что не замечает ее, а затем схватила стоявшее рядом ведро и, не оборачиваясь, направилась к своему дому. Тоты ее поведение не понравилось. Она думала подойти к ней и как с соседкой перекинуться парой фраз. Прежде эта женщина, встречаясь с Тоты, непременно называла ее доктором и очень мило разговаривала с ней. При этом она была сама любезность и изъявляла желание быть к Тоты поближе и всячески угождала ей.