Ее имя

Перед дверью комнаты, где жила сирена, он остановился и попытался собраться с мыслями. В голове – пустота. То ли воздух планеты так действовал, Рафаэль вполне мог включить в его состав какой-нибудь ненавязчивый эйфоретик, то ли остаточное действие волшебного голоса.

Ян выдохнул и собирался надеть наушники, когда дверь отворилась, и из комнаты выскочил неряшливого вида мужчина. Одутловатое лицо блестело от пота, волосы торчали в разные стороны серыми клочьями стекловаты.

Он почти впечатался в Яна, но в последний момент тот отскочил назад, и столкновения удалось избежать.

– Вы мистер Вермейер? – на миг смутился мужчина. – А я доктор Цвейг. Мистер Леви предупреждал… Я тут производил кое-какие лечебные процедуры для нашей гостьи… – доктор говорил с каким-то мерзким причмокиванием – то ли акцент, то ли просто привычка. – Вобщем, если понадоблюсь – я в лаборатории в левом крыле дома, – и он поспешно скрылся из виду.

Ян поморщился – этот человек не вызывал желания общаться. Он одел наушники и решительно шагнул в комнату.

Подозрения Яна о «процедурах» доктора подтвердились. Вид у сирены оказался потрепанный. Она лежала на краю кровати с задранной кверху юбкой и не отреагировала на появление нового гостя. Можно принять куклу, если бы не прерывистое дыхание.

Как и в первый раз, Яна охватило чувство щемящей жалости. Но он не мог понять – это просто жалость к живому существу или сопереживание к ней как к человеку.

Ему жаль саму сирену или то, как бездарно ее используют? По сути этот драгоценнейший материал попал в руки к очередным варварам. И вместо того, чтобы изучить природу феномена, они используют ее для удовлетворения похоти. Выходит, сирена для него всего лишь «материал»? Тогда он точно такой же варвар, только с научными, а не физиологическими притязаниями.

От этой мысли Яну стало противно, и он даже подумал уйти, но переборол это желание.

– Повторюсь, я не трону тебя.

Сирена не реагировала, только прерывисто дышала.

– Ты понимаешь, о чем я говорю? Можешь подать какой-то знак? Если понимаешь, кивни. Или моргни.

Сирена приняла позу эмбриона и издала некий скулящий звук, похожий на всхлип кита. Если представить, что киты умеют всхлипывать.

– Хорошо-хорошо. Значит, ты понимаешь речь. Но сама говорить не можешь или не хочешь. Вряд ли в борделе тебя учили алфавиту…

Точно! Алфавит. Может, если показать буквы, она сможет написать или нарисовать что-либо? Может, хоть как-то удастся понять ее?

Он достал из портфеля тетрадь, ручку и положил на кровать возле сирены. Она покосилась на них так, будто видит в первый раз.

– Это чтобы писать. Давай я покажу тебе.

Но сирена его опередила. Быстрым скачком она метнулась в сторону, схватила ручку и набросилась на Яна с такой силой, что повалила навзничь и едва не лишила сознания. Перо ручки застыло буквально в сантиметре от глаза. Он чудом успел перехватить занесенную над головой руку, но чувствовал, что силы неравны – еще пару секунд, и острие вонзится в глазницу.

– Убьешь меня, и останешься здесь навсегда. У меня есть корабль, – затараторил Ян.

Сирена не ослабила хватку, но давила уже не так сильно. При этом лицо оставалось безмятежным и как никогда прекрасным. Но глаза засверкали, и на щеках появился легкий фиолетовый отблеск, должно быть румянец.

Она отпрянула так же резко, как набросилась, и забилась в угол на кровати.

Ян сел, отдышался. Хотелось уйти и навсегда забыть про сирену. Никто бы не осудил. Но почему она попыталась убить его, а не насильника доктора? Скорее всего Цвейг не такой дурак и навещал пленницу с шокером, а не с карандашами.

– Ну, и что мне с тобой делать? – прошептал Ян, обращаясь скорее к самому себе, чем к ней. – Ты разумна и понимаешь человеческую речь, но по какой-то причине не можешь говорить. А у меня нет времени выяснять эту причину. Да почему я вообще вожусь с тобой? Какое мне дело до незнакомой инопланетянки? Надеешься загипнотизировать меня своим голосом? Думаешь, что влюблюсь в тебя?

Сирена не реагировала.

– Молчишь? Если ставишь на это, то ты проиграла, – он показал на наушники. – В них ничего не слышно. Когда ты поешь, мне и правда кажется, что мы созданы друг для друга. Жаль, что это иллюзия. Я не верю, что можно любить кого-то, кого совсем не знаешь. Это всегда просто обман воображения. Если ты больше не хочешь воткнуть мне ручку в глаз, я покажу тебе алфавит.

Ян написал на бумаге буквы международного языка: Алеф, Бет, Гиммель.

– Не знаешь? Давай попробуем другой. Цифры, пиктограммы, рисунки?

Казалось, Сирена смотрела сквозь него и не слушала.

Ян перепробовал все виды письма, которые знал, показал даже ноты и язык жестов. Не дождавшись реакции, оставил на кровати исписанную тетрадь и ушел.

Весь следующий день он провел в лесу. Просто лежал на фиолетовой листве и слушал, как шелестят листья исполинских деревьев, похожих на гигантские клены. На Земле до таких размеров деревья росли бы тысячи лет, но здесь Рафаэль применил ускоритель.

И вот все это живое и настоящее готово услаждать взгляд и радовать слух. Несколько утилитарный подход к природе. У Рафа такой подход ко всему, с самого детства. Целесообразность, выгода и власть – вот его извечные мотиваторы.

Но что вело Яна по жизни? Стремление к удовольствиям? Великая цель? Нет и еще раз нет.

Ответ ускользал от Яна. Но он чувствовал, что здесь, рядом с сиреной, впервые приблизился к разгадке этой тайны.

***

Следующие визиты Ян безуспешно пытался «разговорить» сирену. Снова показывал буквы, картинки, карты звездного неба, перечислял названия самых известных галактик в надежде, что она отзовется.

Иногда сирена издавала свои мурлыкающие звуки звуки, но Ян не понимал, как их трактовать. В какой-то момент он понял, что готов сдаться. Признать провал. Поверить, что сирена – просто безмозглая антропоморфная рыбина, которая не имеет ничего общего с человеком.

Ян очень хотел поверить в это. Чтобы спокойно встретить Рафаэля и его жену, которые вот-вот вернутся, провести с ними остаток отпуска в праздном веселье. А потом свежим и отдохнувшим вернуться к работе, к любимым инструментам и таким привычным мелодиям.

Он почти убедил себя, почти убаюкал совесть, почти решил, что сделал для нее все возможное.

***

На десятый день Ян взял в руки скрипку, с которой никогда не расставался, и стал наигрывать «Времена года». Повинуясь порыву, он пошел к сирене. Поймет ли она красоту Вивальди? Сможет почувствовать то же самое, что и он?

Яна охватило непонятное волнение. Наверное, в последний раз он ощущал подобное перед своим первым концертом. С тех пор страсти утихли, превратились в штиль, идеальное зеркало спокойного озера. Нет, музыка по-прежнему волновала. Она была его спутницей, верным партнером, любовью всей жизни, той единственной, которая никогда не разочарует его и не разочаруется в нем.

Но музыка – не человек. Она была чем-то осязаемым и в то же время эфемерным, близким и родным, но недостижимым и ускользающим. Ян чувствовал себя Ахиллесом, который не может догнать черепаху, как будто неведомая сила или чей-то глупый просчет не дают сделать последний шаг. Не такой ли была для него и сирена? Не такой же потерянной и неприкаянной, как он сам? И спасая ее, не пытался ли он спасти самого себя?

Только когда в лицо пахнуло знакомым белым туманом, Ян вынырнул из раздумий и увидел ссутулившуюся фигуру. Сирена выглядела еще печальнее, чем обычно.

– Я сыграю для тебя свою песню, – тихо сказал он. – И больше не приду. Завтра возвращаются Раф с Мирой.

Она лишь смотрела себе под ноги.

– Наверное, я зря пришел, ты ничего мне не скажешь. На что я надеялся? Что узнаю, может быть, твое имя? Как глупо.

Он поднял смычок и заиграл. Музыка заполнила комнату. Ян играл так, будто от этого зависела его жизнь. Он отчаянно хотел, чтобы эта непонятная, потерянная и одинокая девушка сумела постичь красоту его музыки так, как сумел почувствовать ее песню он.

Раз уж они не могли объясниться никак иначе, то хотя бы в музыке оставалась надежда на встречу двух чуждых миров.

Когда прозвучали последние ноты, Ян без сил опустился на пол и выронил скрипку. Удивительным образом эта девушка заставляла его чувствовать себя живым. Своей странной гипнотической песней она расколола непроницаемый панцирь, в котором Ян прятался от самого себя. Но быть живым, значит быть уязвимым. Как дождевой червь. Как осьминог, выброшенный на сушу.

В глубине души Ян надеялся, что и она чувствует то же самое.

Внезапно тишину разорвала мелодия. Не та песнь сирены, которую он услышал при первой встрече, но легкий и чистый напев, напоминавший «Времена года», только еще прекраснее. Несравнимо прекраснее.

На глазах Яна выступили слезы. Она поет Вивальди. Это точно Вивальди! Он готов был вскочить и обнять ее, отнести в свой корабль, отвезти, куда скажет, знать бы только куда.