Учитель народа. Савонарола

Принц едва расслышал последние слова; он бросился к барке и приказал своим людям наскоро вооружиться и последовать за ним. Они поспели во дворец в тот самый момент, когда разбойники одолели дворцовую стражу и прислугу и хотели проникнуть в покои королевы. Нападение было сделано внезапно, и хотя каждую секунду можно было ожидать помощи из города, но у турок было еще достаточно времени, чтобы овладеть королевой, которая скрылась в глубине дворца, и переправить ее на корабль под прикрытием ночи.

Но пираты не подозревали близости врагов, руководимых рукою храброго юноши, воодушевленного любовью.

Принц Федериго, не помня себя от гнева, бросился, как безумный, на предводителя шайки, в сопровождении своих людей. Между тем дворцовая стража и слуга, связанные пиратами, были освобождены и ударили на врагов с удвоенной яростью. Пираты, окруженные со всех сторон, начали изнемогать в борьбе и внезапно обратились в бегство, когда вслед затем громкие мужские голоса и бряцанье стали возвестили прибытие вооруженной силы из города. Они поспешно бросились к своим судам, подбирая мертвых и раненых, сообразно предписаниям Корана.

Принц Федериго с своими людьми преследовал пиратов до морского берега; когда он вернулся во дворец, то королеве уже было известно, что она обязана своим спасением иностранцу, которого она встретила несколько дней тому назад в доме принцессы Кандорас. Она пожелала видеть его, чтобы выразить ему свою благодарность. Когда он вошел в полуосвещенную комнату, то его изящная фигура и благородная осанка превратили в уверенность её предположение, что он – не простой странствующий певец. Она дружески пожала ему руку и, поблагодарив за оказанную помощь, шёпотом попросила его открыть ей свое настоящее звание.

Принц Федериго сообщил ей вполголоса, что он – сын неаполитанского короля и что слава об её красоте побудила его приехать в Кипр, где встреча с мнимой синьорой Кандорас заставила его забыть о прекрасной королеве, пока он не узнал, что это – одно и то же лицо.

Королева была видимо польщена этим признанием и в данную минуту не думала ни о пережитой опасности, ни о своих обязательствах относительно Венеции. Она краснея опустила свои прекрасные глаза и не выказала ни малейшего сопротивления, когда принц порывисто обнял ее и поцеловал под влиянием страсти.

Но в следующую секунду Катарина Карнаро вздрогнула и отскочила в испуге, потому что в комнате послышался шорох, который ясно доказывал присутствие постороннего лица. Принц заметил с досадой, что это была та самая уродливая старуха, которая находилась неотлучно при королеве во время их первой встречи и поразила его, как контраст с остальными красивыми женщинами.

Старуха низко поклонилась королеве и попросила извинения, что невольно потревожила её величество; но она не могла удержаться от кашля, который постоянно преследует ее.

Королева отошла с принцем к окну и торопливо шепнула ему:

– Я везде окружена шпионами, которые следят за мной шаг за шагом. Будьте осторожны и исполните в точности то, что я скажу вам; но не осуждайте меня, если неминуемая опасность заставляет меня забыть женскую стыдливость и решиться на шаг несвойственный моей природе. Вы – сын короля, я верю искренности ваших слов и, повинуясь влечению моего сердца, желаю вам успеха. Уезжайте скорее отсюда и возвращайтесь с свитой, приличной вашему высокому положению. Принцесса Кандорас расположена ко мне; её вилла будет всегда для вас надежным убежищем. Примите все меры предосторожности, чтобы наш союз мог состояться. Тогда ничто не разлучит нас! Я могла бы еще многое сказать вам; но боюсь, что здесь нас подслушают… Прощайте; если нам удастся сохранить тайну, то можно ручаться за успех предприятия…

Эти слова привели в восторг принца Федериго, но, из боязни изменить себе, он почтительно поклонился королеве и вышел из комнаты. Несколько часов спустя с первым рассветом барка его отчалила от цветущего острова. Подобно тому, как теплый попутный ветер надувал паруса, так и сердце влюбленного юноши переполнялось сладкими надеждами; взоры его долго не могли оторваться от дворца кипрской королевы, который мало-помалу исчезал на горизонте.

Прекрасная королева осталась в этом дворце; несмотря на мучительные опасения, сердце её усиленно билось от радостного ожидания свободы. Ей предстояло не только выйти замуж за красивого храброго принца, которого она полюбила с первого взгляда, но и освободиться от связывавших ее оков. Эти оковы становились для неё все более и более невыносимыми, хотя она была окружена всеми благами и сокровищами, какие только может дать земля.

Катарина Карнаро была почти ребенком, когда ее выбрали для блестящей роли кипрской королевы. Сознание, что она выходит замуж за короля и названа дочерью богатой и могущественной республики, льстило её тщеславию, тем более, что ей завидовали не только девушки самых знатных фамилий, но даже принцессы крови. С тех пор прошло довольно много времени, и было не мало случаев, которые должны были убедить Катарину, что она – не более, как орудие политических замыслов Венеции.

Катарине Карнаро внушали с детства, что она дочь одного из самых богатых патрициев: какое ей было дело до того, откуда брались деньги, в силу которых все её желания были удовлетворены, и откуда являлись окружавшие ее драгоценные произведения искусства. Знаменитые художники и ученые посещали роскошный палаццо её отца. Известный живописец Джакомо Беллини был другом их дома; и незадолго до её брака нарисовал её портрет. Строительное искусство, достигшее высшего развития в Венеции благодаря маэстро Ломбардо, не осталось без влияния на Катарину, которая с ранней молодости отличалась изящным вкусом и впоследствии ввела на острове Кипре новый и своеобразный архитектурный стиль.

Хотя её венецианская гордость была вполне удовлетворена с внешней стороны; но сожительство с ничтожным болезненным мужем мало-помалу пробудило в ней чувство внутреннего недовольства. Бывали минуты, когда она проклинала свое высокое положение и мнимую заботливость о ней родной республики. Эти минуты стали еще чаще со времени её вдовства. Она уже не была прежним беспечным ребенком и знала, что Венеция готова исполнить малейшее её желание; но под единственным условием, чтобы она навсегда отказалась от вторичного брака. Остров Кипр имел важное значение для Венецианской республики, которая вела упорную борьбу с Генуей из-за первенства на Средиземном море, и в то же время должна была сдерживать притязания восточных властелинов, хотевших захватить в свои руки все более и более усиливающуюся торговлю между Азией и Европой. Поэтому республика настолько дорожила обладанием Кипра, что вряд ли остановилась бы перед преступлением, если бы оно было необходимо для достижения этой цели. Единственный сын Катарины Карнаро уже был отвезен в Венецию, где он должен был получить воспитание.

Венецианская галера

Выгода государства составляла высший закон для могущественного города лагун, который мало заботился о счастье отдельных лиц и даже целых семейств, когда дело шло об исполнении повелений Совета Десяти. Здесь было известно, что дочь республики ведет тихую уединенную жизнь, занимается рисованием и пробует свои силы в легких литературных произведениях по моде того времени. Но присутствие добродушной королевы на острове Кипр было стеснительно для республики во многих отношениях, тем более, что жители были искренно расположены к ней и возлагали большие надежды на её сына, чтобы со временем возвратить себе прежнюю независимость. Неожиданное нападение тунисских пиратов на дворец кипрской королевы дало Венеции желанный повод для энергичного вмешательства. Таким образом в то время, когда Катарина Карнаро более чем когда-либо мечтала о свободе и с лихорадочным нетерпением ожидала прибытия любимого человека, который должен был разорвать тяжелые связывавшие её оковы, в отечественном городе принято было решение еще более усилить эти оковы и отнять у ней последнюю надежду на освобождение.

Джоржио Карнаро, брат королевы, был отправлен с небольшой флотилией на Кипр. Ему дан был строгий приказ привезти с собой сестру; он должен был отвечать головой за точное исполнение возложенного на него поручения.

Брат Катарины сообщил ей при свидании о цели своего приезда и, доказывая бесплодность сопротивления, старался по возможности успокоить и утешить ее. Катарина была убеждена, что ее оклеветали приставленные в ней шпионы и считала необходимым оправдать свое поведение перед Советом Десяти.

Джоржио Карнаро заметил, что действительно бывшая неотлучно при ней горбатая старуха известила Совет Десяти о молодом человеке, который явился в Кипр в одежде греческого матроса, познакомился с королевой и защищал ее от морских разбойников.

Между тем этот факт сам по себе не имел никакого значения для Совета Десяти, который не имел ни малейшего желания вмешиваться в любовные дела королевы, пока не было доказано, что её поклонник имеет честолюбивые планы относительно господства над островом. В данный момент удаление королевы с Кипра не имело другой причины, кроме желания республики окончательно овладеть островом и распоряжаться им по своему усмотрению.

Под влиянием страха и испуга, Катарина рассказала своему брату о неожиданном появлении неаполитанского принца и его сватовстве. Она знала, что этим признанием ставит на карту свою будущность; но решилась на него в смутной надежде подействовать на фамильную гордость молодого Карнаро и привлечь его на свою сторону.

– Несчастная женщина, – воскликнул Джьоржио, – неужели ты не понимаешь, что Неаполь смотрит на тебя как на орудие для достижения политических целей! И ты еще жалуешься на Венецию!..

– Какое мне дело до того, как те или другие хотят распорядиться Кипром! Разве я добивалась когда-либо королевской короны? Венеция обрекла меня на печальную участь, между тем как с принцем Федериго я была бы счастливейшей женщиной в мире. Если он желает быть властелином этого острова, то я благословляю свою судьбу, и мое единственное желание принадлежать ему всецело, со всем, что я имею.

– Бедняжка! – заметил со вздохом Джоржио. – Как могла судьба быть настолько жестокой, чтобы сделать подобную женщину орудием холодного политического расчета! Я искренно жалею о тебе, Катарина; но должен исполнить приказание Совета Десяти и требую его именем, чтобы ты отказалась от своей любви. Разве ты желаешь гибели нашей фамилии? Тысячи венецианцев пожертвовали своей жизнью на полях сражений ради величия республики; из-за этого тысячи людей погибли в застенках среди невыразимых мук… Станут ли они щадить сердце женщины! Здесь не может быть и речи о колебаниях и сопротивлении! Необходимо слепое повиновение…

Наступили часы тяжелой внутренней борьбы для несчастной кипрской королевы: она проливала горькие слезы среди ночной тишины, но слезы не облегчали её сердца.

Несколько дней спустя она простилась с своими подданными. Жители Кипра искренно сожалели о ней, тем более, что её отъезд лишал их последней надежды на независимость. Королева отправилась в гавань Фамагусты в сопровождении своего брата, одного из членов венецианского Совета, нового наместника острова, окруженного кипрским дворянством и почетной стражей. Катарину Карнаро встретили на венецианском корабле с почестями, соответствующими её высокому сану. Но когда кончилась эта церемония и подняли паруса, она поспешно ушла в назначенную ей каюту и в порыве отчаяния бросилась на пол, мысленно прощаясь со всеми надеждами своей жизни.

Глава IV
Савонарола поступает в монастырь

Перемена правителя в наследственных монархиях далеко не имеет такого значения, как в государствах, где господствует выборное начало. Таким образом в Средние века избрание на папский престол того или другого лица в большинстве случаев вело к полнейшему перевороту всех внутренних и внешних отношений. Папская власть достигла тогда наибольшего развития своего могущества, и всякий, кто занимал, хотя бы на самый короткий срок, престол св. Петра, мог многое сделать для своей партии. Это было также время, когда пилигримов привлекали в Рим всевозможными способами, и торговля индульгенциями достигла значительных размеров. Благодаря наплыву денег все более и более усиливалась потребность в роскоши, как в материальном, так и в умственном отношении, и Рим вторично сделался средоточием высших интересов для целого мира. Тем не менее в области искусства Флоренция оспаривала пальму первенства у «вечного города»; но уже при Сиксте IV Рим получил особенную притягательную силу для выдающихся талантов. Во время его владычества известный зодчий Баччио не только построил мост, но и капеллу в Ватикане, которая навсегда получила название Сикстинской и служит для пап домашней капеллой. Многие другие церкви увековечили на будущие времена память маэстро Баччио.

Франческо Альбескола делла Ровере, сын бедного генуэзского рыбака, поступив в орден францисканцев в Падуе, поднимался все выше и выше по ступеням церковной иерархией, наконец, благодаря влиянию могущественного кардинала Борджиа, был выбран на папский престол под именем Сикста IV.

Рим был тогда опустошаем продолжительными междоусобными войнами между Орсини и Колонна, и в то же время щедрость пап, раздававших титулы и должности своим сыновьям и родственникам, вредила церкви и истощала сокровища апостольского престола. Сикст IV, желая скрыть от народа свое незнатное происхождение, возвел в сан кардиналов своих двух племянников: Пьетро Риарио и Джулиано де Ровере и наградил их большими поместьями и доходами. Это были люди совершенно различных характеров: Риарио любил роскошь и проводил время в празднествах и пирушках, между тем как де Ровере посвятил все свое внимание искусству, особенно архитектуре. Пластика приближалась к периоду своего высшего процветания; из художников, украшавших Рим произведениями искусства при Сиксте IV, особенно важное значение имели Лука Синьорелли и Сандро Боттичеди.

Подобно тому, как некогда папа Николай V шел рука об руку с флорентийцем Козимо Медичи относительно возрождения классической литературы, так и папа Сикст IV не уступал Лоренцо Медичи в своих художественно-литературных стремлениях.

В то время, как Козимо Медичи устраивал библиотеку Сан-Марко, папа Николай V положил начало Ватиканской библиотеке; он не только поручил греческим ученым отыскивать старые рукописи, но по его инициативе сделана была попытка переводить Гомера, Аристофана и греческих трагиков. Таким образом римский двор, наравне с флорентийским, служил убежищем муз, для которых открылось новое обширное поприще с введением книгопечатания. После смерти Николая V наступила пора затишья в виду других интересов, поглотивших общее внимание, так что его преемник Каликст III из дома Борджиа, войдя в книгохранилище Ватикана воскликнул: «Вот на что потрачены напрасно сокровища церкви Божией!» После Каликста III избран был кардинал Энео Сильвио Пикколомини, который вступил на папский престол под именем Пия II. Это был любитель просвещения и один из самых плодовитых писателей своего времени; он оказывал особенное покровительство греческому ученому Иоанну Агрипулу, воспитателю Лоренцо и Джулиано Медичи, который впоследствии переселился в Милан и жил при дворе Людовика Сфорцо (il Moro). При следующем папе, занявшем престол св. Петра под именем Павла II, развитию умственной жизни грозила серьёзная опасность, потому что изучение древних поэтических произведений, а равно исследование катакомб с целью открытия надписей и предметов, относящихся к жизни старого Рима, принималось за доказательство склонности к язычеству. В Риме образовалась тогда своего рода академия, которая преследовала те же самые цели, как и флорентийское ученое общество, основанное под руководством Лоренцо Медичи, члены которого изучали греческую философию Платона и пробовали свои силы в самостоятельных поэтических произведениях. Подобные стремления считались подозрительными в Риме. Члены литературного общества приняли за правило называть себя в своих собраниях греческими и латинскими именами; но и эта невинная выдумка послужила поводом к обвинению в язычестве, после чего папа воздвиг против них упорное гонение.

При Сиксте IV изучение древнего мира получило более широкое развитие нежели когда-либо, хотя и в его время не раз поднимался вопрос о том, что увлечение классицизмом представляет опасность для церкви.

Долгое время катакомбы, бывшие некогда каменоломнями, а затем древнехристианскими кладбищами, оставались нетронутыми и их существование предано было полнейшему забвению. Первые последователи евангелия воспользовались ходами прежних каменоломен и начали ставить гробы в глубокие стенные ниши, так как не хотели сжигать своих покойников и в то же время не смели хоронить их в земле. Исследование началось с древнехристианских усыпальниц, а именно с катакомб Св. Себастиана и Каликста. Вскоре после того начались раскопки языческих могил на Via Аррiа, отчасти по инициативе папы и частью благодаря двум флорентийским путешественникам, которые случайно открыли древнюю могилу и нашли в ней разрушенный саркофаг с прекрасно сохранившимся трупом молодой девушки. На её голове была корона из множества драгоценных камней; золотистые волосы были связаны зеленой шелковой лентой. Труп не подвергся ни малейшему разложению, так что казалось будто смерть наступила за день перед тем. Суди по надписи, это была дочь римского императора. Весь Рим пришел в волнение от этой находки, потому что до сих пор католическое духовенство доказывало, что только тела святых нетленны. Папа из боязни распространения языческих идей в народе, должен был наложить запрещение на всякие раскопки и изучение древностей. Между тем любовь к классической древности из Италии перешла в другие страны Европы. Весьма знаменательным фактом можно считать пребывание знаменитого Рейхлина в Риме, который даже говорил латинскую речь перед Сикстом IV.

Папская крипта (склеп) в катакомбах Калликста

Громадное здание базилики св. Петра, начатое в первые времена христианства и строившееся в продолжении столетий, представляло в те времена род крепости со своими многочисленными пристройками, монастырями, капеллами, жилищами духовенства и Ватиканским дворцом. Здесь короновались императоры; папа изрекал церковные проклятия и вновь отменял их. Два длинных ряда древних колонн подпирали свод крыши. На дворе, окруженном колоннадами, стоял массивный бронзовый шлиц снятый с мавзолея Адриана. Фасад церкви был украшен фресками.

Папа Николай V впервые задумал переделать заново Ватикан и церковь; но едва начатые работы прекратились после его смерти.

Если Сиксту IV можно было поставить в упрек, что он раздавал огромные суммы и земли своим родственникам, то на его преемника Иннокентия VIII пало еще более серьёзное обвинение. Говорили, что он обязан папской тиарой целому ряду подкупов, с помощью которых он обеспечил за собой большинство избирательных голосов; при этом весьма знаменателен был тот факт, что воинственный кардинал делла Ровере (впоследствии занявший папский престол под именем Юлия II) потребовал в виде награды за свой голос несколько крепостей и получил их. Иннокентий VIII не имел ничего общего со своим предшественником и держался совсем другой политики. Он был родом из Генуи, что само по себе ставило его во враждебные отношения с венецианцами и побудило его с самого начала искать сближения с Лоренцо Медичи и неаполитанским королем. Члены фамилии Орсини, принадлежавшие к противникам прежнего папы, пользовались особенной милостью нового церковного владыки, который везде выдвигал их на первый план, преследуя при этом свои личные цели.

Если тщеславие Лоренцо Медичи играло не последнюю роль в выборе жены из знатнейшей и наиболее уважаемой римской фамилии, то непомерная гордость Клары Орсини в свою очередь повлияла на него, и в большинстве случаев была одной из главных побудительных причин его многих бестактных поступков. Деньги служили ему только средством для достижения политических и художественных целей. Честолюбие никогда не развилось бы у него в такой степени без влияния Клары, тем более, что он всегда чувствовал особенную склонность к поэзии и искусству. С самого раннего детства он был окружен талантливыми людьми; его покойная мать Лукреция, из фамилии Торнабуони, славилась своим поэтическим талантом. Любовь к искусству, отличавшая Лоренцо Медичи, подобно многим из его современников, в значительной мере поддерживалась открытием многочисленных древних изваяний, которые казались неистощимыми. Его поиски в этом направлении увенчались блестящим успехом, так что Флоренция главным образом обязана ему своим художественным значением, и он несомненно положил первое основание позднейшему процветанию искусства у флорентийцев.

Между тем Клара не переставала думать о возвышении фамилии Медичи. Но к несчастью этого рода сильные энергичные натуры, прямо идущие к цели, редко бывают способны составить счастье окружающих. Потомство восхищается грандиозными произведениями зодчества и бессмертными сокровищами искусства; но ему редко приходится узнать о том, какой ценой творцы их достигли цели своих честолюбивых стремлений и сколько вблизи их пролито было горьких слез.

Сестра Лоренцо Медичи, Бианка, но прежнему жила с мужем в своей прекрасной вилле близ Флоренции. Прошло несколько лет со времени неудавшегося заговора Пацци и кроме смерти второй дочери, Ренаты, ничто не нарушало счастья этого примерного супружества. Само собою разумеется, что материальное положение Гуильельмо Пацци, женатого на Медичи, было вполне обеспечено. Обстановка его дома не уступала в роскоши жилищам владетельных особ, и хотя он не мог располагать такими огромными суммами, как Лоренцо Медичи для украшения комнат, но в них было много ценных произведений искусства. Равным образом воспитание обоих детей старшего Пьетро и сестры его Марии, которая была несколькими годами моложе его, было направлено к тому, чтобы дать им лучшее образование, какое было возможно по тому времени.

Хотя Лоренцо Медичи редко виделся с зятем и сестрой, но между их детьми существовали самые дружеские отношения, чему способствовало и то обстоятельство, что между ними не было большого различия в возрасте. У Лоренцо было трое детей: старший сын Пьетро, живой и веселый, второй – Джованни, молчаливый и задумчивый, и, наконец, дочь Маддалена, которая по своему самостоятельному и решительному характеру живо напоминала свою мать, Клару Орсини. Молодой Пацци был на три года старше своего двоюродного брата Пьетро, между тем как его сестра Мария Пацци была моложе всех Медичи.

Маддалена Медичи пользовалась особенным расположением матери; но несмотря на свой самостоятельный характер должна была подчиниться воле родителей. В Италии было принято держать молодых девушек в полном отчуждении от молодежи другого пола; этот обычай соблюдался с двойной строгостью относительно Маддалены, так как её родители были убеждены, что вправе располагать её рукой и что она будет беспрекословно повиноваться им. Само собой разумеется, что Маддалена была более свободна в своих сношениях с ближайшими родственниками, нежели с остальными молодыми людьми, которых она встречала только на больших празднествах, где строгий этикет и тяжелая одежда стесняли всякое свободное движение. Во время танцев кавалер едва смел прикоснуться кончиками пальцев до руки дамы; церемониал предписывал почти каждое слово, которое произносилось в подобных случаях.

Но в саду виллы Пацци молодежь обоих родственных домов пользовалась полной свободой. Здесь прекращался строгий надзор, не было дорогих стеснительных платьев; никто не смущался, если волосы приходили в беспорядок, и это доставляло даже особенное удовольствие. Естественно, что при частых свиданиях преждевременно развившаяся Маддалена почувствовала род сердечной склонности к своему двоюродному брату Пьетро Пацци, которая отчасти выражалась в шаловливом поддразнивании и частью в том напряженном внимании, с каким она слушала его во время серьёзного разговора. Пьетро с своей стороны никогда не оскорблялся шутками своей молодой родственницы, тем более, что он был сильный, ловкий юноша, искусный во всех рыцарских упражнениях и сознававший вполне свое умственное превосходство. Но влюбленный юноша никогда не задавал себе вопроса относительно последствий этой взаимной привязанности, равно и сама Маддалена, пока разговор с матерью не убедил eё, что она не может располагать своим сердцем. Известие, сообщенное ей матерью, было коротко и ясно и почти имело вид приказания:

– Отец нашел тебе жениха, – сказала Клара Орсини, – он обещал папе, что ты выйдешь замуж за принца Чибо.

– Принца Франческетто? – с непритворным ужасом переспросила Мадделена.

– Принца Франческо Чибо, племянника папы, который недавно сделал его герцогом Массы и Каррары, – возразила синьора Клара, бросив на дочь уничтожающий взгляд, не допускавший дальнейших возражений. Но Маддалена привыкла к подобным взглядам, и, как известно, этого рода средства теряют всякое значение, когда к ним слишком часто прибегают.

– Франческетто! – повторила еще раз непокорная дочь, и в её голосе были слышны гнев и презрение. – Все смеются над ним, он так мал ростом, что едва доходит до моего плеча, и вдобавок сын папы!

– Маддалена! – воскликнула синьора Клара строгим тоном; губы её дрожали от негодования.

Но молодая девушка не обратила на это никакого внимания.

– Всем известно, – сказала она, – что он сын папы и даже открыто признан им. Если бы дело не получило такой огласки, то мне не могло прийти в голову, что глава католической церкви имеет собственную семью! Прежде никто не знал об этом, но папа Иннокентий позаботился, чтобы даже дети на улице толковали об его сыне. Вы хотите, чтобы я породнилась с папой; действительно, это совершенно новое и почетное звание! Но я никогда не соглашусь на это и вообще не желаю выходить замуж… Впрочем, – добавила она с глубоким вздохом, – я хотела бы сделаться женой Пьетро Пацци и не выйду ни за кого другого! Что же касается этого карлика Чибо, то о нем и говорить не стоит!..

Нужно было иметь известного рода мужество, чтобы сопротивляться таким образом воле матери, потому что в те времена, даже в знатных семьях взрослых детей принуждали к послушанию строгими мерами. Но Маддалена знала свою мать, и при этом она была так возмущена предполагаемым браком, что в данную минуту никакая сила на свете не могла бы вынудить у ней согласие.

Но кроме насилия были другие, более действенные средства. Разгневанная мать вышла из комнаты и заперла за собою дверь на ключ. Она поспешила к мужу, чтобы посоветоваться с ним относительно дальнейшего способа действий. Полчаса спустя она вернулась назад и объявила, что Маддалена за свое непослушание будет отправлена на неопределенное время в женский монастырь св. Аннунциаты. Веселая девушка внутренне содрогнулась при этом известии; но из упрямства ничего не ответила. Приготовления вскоре были окончены, и молодую девушку отнесли в закрытых носилках в монастырь, где настоятельница уже была предупреждена. относительно цели этой меры.

Большая часть флорентийских монастырей пользовалась милостью фамилии Медичи; такие же правильные и щедрые вклады вносимы были и в монастырь св. Аннунциаты. Кроме того, Лоренцо Медичи недавно пожертвовал в монастырскую церковь образцовое художественное произведение Перуджино. Поэтому настоятельница считала своей прямой обязанностью исполнить желание своего благодетеля, тем более, что ей не раз случалось приводить к смирению закоснелые души грешниц, и она была довольно опытна в подобных делах.

Первая принятая ею мера заключалась в том, что Маддалена должна была подчиниться во всей строгости распорядку монастырской жизни.

Ночью, едва молодая девушка заснула первым крепким сном, как ее разбудил резкий эвон церковного колокола, призывающий к ранней обедне. Несколько дней спустя, когда утомленные нервы утратили свою восприимчивость, и колокол уже не в состоянии был разбудить ее, применены были другие средства, чтобы принудить гостью к исполнению обязанностей, предписанных монастырским уставом. Монахини в точности и с невозмутимым хладнокровием выполняли все приказания настоятельницы, которая позаботилась о том, чтобы слезы и просьбы Маддалены не возбуждали сострадания в её окружающих. Между прочим запрещено было строжайшим образом говорить с нею, кроме необходимых ответов. Через каждые два часа ее водили в церковь и заставляли слушать бесконечные молитвы, не представлявшие для нее ни малейшего умственного интереса. Окружавшие ее монахини, приученные к слепому повиновению, дошли до полного отупения или были воодушевлены религиозным фанатизмом; кроме того у них были различные занятия в монастыре и вне его; но несчастная Маддалена не в состоянии была выносить томительное однообразие этой жизни.

Сначала она решила не покоряться ни в каком случае, хотя бы ей пришлось провести всю жизнь в монастыре; но так как это не соответствовало желаниям её родителей, то настоятельница еще более усилила её религиозные обязанности. Кроме того, запрещены были какие-либо облегчения и даже всякие дружеские изъявления со стороны монахинь, так что Маддалена целыми днями не говорила ни единого слова.

Это была медленная пытка, которая через несколько дней вернее привела к цели, нежели минутные физические мучения. Маддалена дошла до такого угнетенного душевного и умственного состояния, что настоятельница сочла возможным написать родителям, что дочь их смирилась и готова исполнить все, что они от нее потребуют.

Затем следовала торжественная сцена: Лоренцо и Клара явились в монастырь за своей дочерью. Монахини собрались в монастырской столовой; настоятельница привела Маддалену к нетерпеливо ожидавшим ее родителям. Лоренцо спросил дочь: намерена ли она покориться их воли и выйти замуж за Франческо Чибо? Наступило довольно продолжительное молчание. Сердце несчастной девушки еще раз возмутилось против ненавистного брака; отчаяние и чувство полной беспомощности овладело ею. Глаза её, наполненные слезами, на минуту остановились на безучастных физиономиях монахинь и на неподвижном лице настоятельницы; затем она снова взглянула на своих родителей. Их лица выражали томительное ожидание, мольбу и вместе с тем какую-то неумолимую безжалостную жестокость. Маддалена не отличалась сентиментальностью, которая была почти немыслима у девушки такой знатной фамилии в те суровые времена; но до сих пор она была уверена, что родители любят её и желают ей счастья. Теперь ей пришлось убедиться, как безумны были её надежды, что ей позволят устроить жизнь по её собственному желанию и влечению сердца. В эту минуту единственная дочь Лоренцо Медичи, которой все завидовали, охотно променяла бы свою участь на участь беднейшей девушки Флоренции.