До наступления рассвета оставалась жалкая горстка песка, что Хэвон соскрёб с черепиц на крыше детского приюта. Ладони окрасились в огненно-красный. В озорных карих глазах сверкнули первые солнечные лучи. Браслет из ракушек на запястье игриво звякнул. Хэвон улыбнулся, подтянул длинный носок на левой ноге и свесил её с края, вторую – прижал к себе, обхватив руками, и положил подбородок на коленку, обмотанную старым бинтом. На нём осталось пятно засохшей крови. Его нужно было давно сменить, но Хэвон носил бинт с гордостью и для устрашающего вида. Дети боялись крови.

С высоты второго этажа, пейзаж открывался убогий. Серые стены и пустой задний двор, заваленный ящиками, бочками и балками. На влажной земле валялись бесхозные железяки, сломанные трубы и чьи-то жёлтые башмачки. Город окутан молочной дымкой. Крыши небольших домишек, словно зубья гор, выплывали из тумана. Яркие вывески рамённых, круглосуточных магазинов и вертикальных реклам мелькали за пределами ворот. Люди спали.

Хэвон проснулся до общего подъёма и зависал на крыше, пока никто не видел. Всё равно никто не хватится, даже когда няня обнаружит, что под смятым, колючим одеялом не он, а школьный портфель с разноцветными звёздами.

Он, прищурив один глаз, смотрел, как сквозь пальцы утекал огненный песок. Солнце поднималось выше.

Сегодня во сне к нему пришла мать:

– Ты позоришь меня! – в припадке кричала она. – Из тебя никудышная ведьма, Ли Хэвон. Жалкий и бесполезный. – Мать смаковала каждое слово и мерзко улыбалась.

Она и при жизни так говорила, – сумасшедшая фанатичка. А когда не стало отца, совсем одичала. Хэвон ненавидел жизнь ведьмы всем нутром: плевался колкостями, разбивал амулеты, опрокидывал котелки с отварами и проклинал мать. Та всё никак не могла уняться: била, поучала и терзала странно-режущими заклинаниями. Порезы на руках и ногах не заживали. Магию можно вылечить только магией, но он не знал ни одного заклинания.

Хэвону было шесть лет, – почти признанная ведьма – когда мать чуть не сожгла его комнату и не подорвала пятки кровожадным заклинанием. Он отказался проходить посвящение и приносить клятву на крови.

Каждое полнолуние ведьмы собирались в близлежащем лесу. На шабаше все проводили совместные ритуалы и напитывались ведьминской землёй. Насыщали духов, веселились и резали всё, что попадётся под руку: свою плоть, кору деревьев, землю, травы, – священное действие. Разжигали большущий костёр и зловеще насмехались над людьми.

«Дух» – бессмертная материя, сгусток энергии неизвестного происхождения, что после смерти одной ведьмы тут же находит новое тело и даёт хозяину магическую силу. Ведьмами не рождались, ведьмами становились не по своей воле. Дух требовал и питался кровью хозяина. Чужая кровь редко использовалась, разве что для некоторых ритуалов.

В тот день, когда огонь поглотил комнату, Хэвон разбил окно и выскочил наружу. В голые пятки вонзились мелкие осколки стекла. Он скрипнул зубами от боли и бросился бежать. На его глазах сгорала обитель, в которую он никогда не надеялся вернуться.

От запаха магического дыма слезились глаза. Он утирал слёзы, и уносил ноги как можно дальше от этого проклятого места и матери. На песочных щеках осела сажа, тёмно-каштановые волосы, поцелованные огнём, дымились.

Он бежал через ячменное поле. Колосья то и дело хлестали его по лицу и рукам, словно по наставлению матери. Как только золотистое поле закончилось, за ним начиналась лесная тропа. Хэвон остановился, чтобы перевести дыхание.

Он поднял уставший взгляд на высокие стволы деревьев. Сердце пропустило удар. Противный голос внутри шептал о том, что там его ждут, – проснувшийся Дух звал. Но мальчишка сопротивлялся, не понимал, о чём ему говорили.

В воздухе запахло смертью: свежий осенний ветер, смешанный с гнилью пожухших листьев и кровью, как остриё ритуального кинжала – алая сталь с подтёками.

Смерть всегда пахнет свежестью. Человек сразу и не поймёт, но ведьмам хорошо знаком этот запах.

Хэвон почувствовал опасность и отторжение. Его суть и всё ещё человеческая душа боролись не на жизнь, а на смерть.

В этот же момент его детское запястье окольцевала ледяная материнская рука. Она вцепилась длинными ногтями в кожу мёртвой хваткой. И до одури больно сжала.

Перед глазами заплясали звёзды.

– Умница, сам привёл себя сюда. Мама тобой гордится, – она плотоядно улыбнулась и рывком потянула за собой.

В тот день его человеческая душа умерла.

В тот день ему пришлось пролить собственную кровь и стать настоящей ведьмой.

В тот день у него не было другого выбора. Хэвон изначально не имел права стать кем-то другим.

Жизнь всех ведьм сочилась лунно-солннечной магией. Плевалась рунами и заговорщицки звенела ритуальными атрибутами. Высокое пламя свечи в тёмной комнате благословляло на удачу.

***

Мать умерла, когда Хэвону исполнилось тринадцать.

Злосчастный летний день, поздняя ночь и тупой кухонный нож на полу. А ещё зеркальная лужа крови, въевшаяся в доски. Высокопочитаемую, в своих кругах, ведьму кто-то зарезал. Она не смогла себя защитить? Или не захотела? Однако, странно.

Хэвон заявился домой вместе с первыми персиковыми лучами. На пороге сидел и умывался рыжий кот, которого он время от времени подкармливал. В тайне, естественно. Хэвон запустил пальцы в длинную шелковистую шерсть. Кот коротко посмотрел на него, и словно чего-то испугавшись, оскалился, и скрылся за углом дома. Хэвон насторожился. Кот никогда так себя не вёл.

Переступив порог, первым, что он увидел, – мёртвое тело матери.

Сначала Хэвон не поверил. Застыл на месте и пялился. Искал что-то на иссиня-мраморном лице, но, не заметив подвоха, подошёл ближе. Сел рядом и положил руку на остывший лоб. Закрыл глаза. Кожу на ладони обожгло. Его отбросило в сторону. Послышался хруст, то ли костей, то ли дерева. Что-то точно сломалось и вонзилось в худой бок.

Прикоснувшись, Хэвон всё понял. И увидел.

За головой матери пришёл не человек, а сам Дьявол. Что эта женщина успела натворить? Страшно представить. И не то, чтобы Хэвон хотел узнать.

Хоронили его мать скудно, всем шабашем: сжигали и рассеивали прах по ветру. В тот же день Дух нашёл новое тело.

Только когда Хэвон вернулся в опустевший дом, понял, что, наконец, свободен. Хэвон резал хлеб, но чуть не лишился глаза, как только допустил мысль о свободе, – Дух взбушевался и кусался. Он свободен от матери, но не от силы.

В тринадцать лет – самый магический возраст, после шести – он остался абсолютно один. Ни родственников, ни родителей, ни друзей. Опека забрала его в приют. Там всё же было лучше, чем под одной крышей с монстром.

Дети тоже зло. Они прозвали его «чокнутым». Считали странным из-за того, что он носил длинный носок на левой ноге, а короткий – на правой. Из-за бормотаний посреди ночи и порезов на руках. Из-за родинки под правым крылом носа. Из-за драк с детьми и собаками за еду. С кошками, кстати, не дрался. Из-за любви к огню и всему искрящемуся. Из-за страшилок, которые он рассказывал по ночам. Хотя страшилки – это истории из его жизни. Из-за кровавых рисунков на стенах. Из-за того, что он подсовывал в постель детей живых ящериц, пауков, бабочек, гусениц и жуков. Из-за того, что не боялся, когда его избивали. Из-за воровства из столовой, прогулы уроков и богослужения, побегов из приюта (в полнолуние). Из-за плотоядной и коварной улыбки. Из-за жутких побрякушек, которые он мастерил и носил на ладонях, лодыжках и шее. Он всегда был сам по себе. Никто не решался с ним дружить.

Сейчас ему семнадцать. Давненько мать не приходила во снах, но соскучиться по ней Хэвон так и не успел.

– Сама не лучше. Тебя зарезал дьявол и ещё смеешь открывать рот. Смешно, – усмехнулся он. – Как-нибудь расскажешь, за что тебя так? Хотя мне не интересно. Так же, как и тебе не был интересен я.

Рядом с ним села ласточка. Хэвон пошарил по карманам и достал кусок сухаря, о который иногда точил зубы. Бросил его ласточке и отвернулся, продолжая всматриваться в бесконечную небесную даль.

Послышался оглушительный звон и первые голоса воспитателей. Утро в приюте началось.

Хэвон вздохнул, вскочил на ноги, пошатнулся, устоял и спустился с крыши. Незаметно пробрался в комнату, затерявшись среди остальных. Отрыл под одеялом портфель, собрался, позавтракал одним кимпаб-роллом и пошёл вместе с остальными в школу.

Несмотря на всё это он успевал учиться. Некоторым учителям он нравился, например, отличался знаниями по химии, литературе и математике. Физкультуру не любил, но бегал лучше всех. На истории то и дело спорил с учителем о том, что было, а чего нет. Всё остальное прогуливал с попеременным успехом.

Через открытое окно в класс залетел рубиновый кленовый лист. Покружился в воздухе и приземлился на последнюю парту, за которой сидел Хэвон.

Хэвон отрыл глаза, почувствовав невесомое прикосновение, и посмотрел на лист.

«Красивый. Нет, кровавый. Замечательный, » – думал он.

***

Звонок с урока оглушил тишину в сознании. Хэвон выбрался из-за парты и выбежал из класса. Пошарил по карманам: амулеты и маленький компас – на месте. Ручные часы, что он стащил у какого-то дядьки. Зажигалка, разноцветные бусинки, канцелярский нож, спички, жёлуди, серебряные монеты, – тоже.

«Рогатки не хватает, чёрт. Ладно, без неё обойдусь».

Хэвон выбежал на задний двор, в два прыжка одолел высокий забор, и оказался за пределами школы. Пожелтевшая трава хрустнула под ногами. И он побежал дальше, ловил ртом потоки ветра, улыбался. Прятался за деревьями. Подзывал бездомных котов, гонял собак и птиц. Прыгал по лужам. Пытался поймать свободу и подчинить себе. Выходило паршиво, но он смеялся и показывал язык прохожим.

С деревьев в бесконечном танце падали листья, а над чистым небом сгущались огромные облака.

– «…Ожидается гроза с сильным ветром…» – жестяной голос вещал из радиоприёмника на окне, мимо которого пробегал Хэвон.

Его точно не станут искать в дождь с раскатами грома и молниями. А вот он бы с радостью бросил вызов стихии.

– Хэй! – чей-то юный голос эхом отскочил от кирпичных стен домов. – А что ты тут делаешь?

Хэвон обернулся. На него смотрел паренёк лет тринадцати. Волосы – смоль, глаза – лагуна. У него пугающий и проницательный взгляд. Хэвон аж встрепенулся, но тут же понял, что бояться нечего. Незнакомый мальчишка стоял на месте и смотрел беззлобно, даже несколько очарованно.

– Иди куда шёл. Это тебя не касается.

Хэвон отвернулся и посмотрел вверх. С крыши одного из домов на него зыркал чёрный кот.

– Он кусается. Тот кот, – незнакомец будто понял, что собирался сделать Хэвон. – Однажды чуть глаза мне не выцарапал. А я только хотел его погладить.

Хэвон, не обращая на незнакомца внимания, полез вверх. Чужие подоконники, трубы, выпирающие кирпичи, ставни, провода, – помогали карабкаться.

– Жаль, – тихо проговорил он, но лез всё выше.

– Что ты сказал?

– Жаль, – повторил Хэвон и шёпотом продолжил: «лучше бы выцарапал». Он гадко улыбнулся и взобрался на крышу. Скрылся за дымоходной трубой.

Кот встретил его в боевой стойке. Зашипел и начал пятиться назад. Хэвон краем глаза заметил, что кот прихрамывал на правую заднюю лапу.

– Не нужно меня бояться, – он протянул к нему руку. Когти вонзились в кожу. Бусинки крови выглядывали из царапин.

– Я хочу помочь. Тебе наверняка больно. Ну же.

Он полез в карманы. Но того, что нужно там не было. Зато остался ещё один кусок хлеба, который он стащил в школьной столовой.

– Ты там живой? – не унимался мальчишка снизу.

Хэвон ничего не ответил, лишь кинул короткий взгляд в его сторону и протянул руку с хлебными крошками коту. Высыпал их на черепицу и принялся наблюдать. Кот принюхался, недоверчиво посмотрел на Хэвона и на крошки. Настороженно подошёл, прихрамывая, и попробовал «лакомство». А затем начал есть с особой жадностью.

Голодный и милый.

Хэвон осторожно и невесомо прикоснулся к гладкой пыльной шёрстке и провёл вдоль выступающих позвонков. Кот заурчал. Громко и утробно, – доверился.

На крыше, ветер грубо хлестал щёки. В лохматых волосах прятались пылинки и пушинки. Глаза резал мелкий песок. Гроза приближалась со страшной скоростью. Хэвон снял с себя тёмно-синий пиджак.

Когда кот доел, и хотел было сбежать, Хэвон поймал его, замотал и спрятал в пиджаке. Кот вопил и брыкался. Пытался достать когтистыми лапами до лица.

– Тише.

Хэвон начал спускаться вниз с особой осторожностью и нежностью. Вскоре кот успокоился. Спрыгнув с чужого подоконника и нечаянно зацепив пяткой горшок с цветком, Хэвон оказался на земле. Здесь безопаснее. Он посмотрел на свёрток в руках. Кот дрожал.

– Я думал, ты умер!

Хэвон подскочил на месте от неожиданности.

– Ты ещё здесь?! Уйди. Гроза скоро начнётся.

– А ты?

Хэвон поджал губы, и тяжело вздохнул:

– Не твоё дело.

– Ещё как моё. Твоя мать привела меня сюда, – мальчишка внезапно стал серьёзным.

– У меня нет матери, – отрезал Хэвон, развернулся к нему спиной и пошёл.

– Как нет? Она сейчас рядом с тобой идёт.

Что за бредни он несёт? Хэвон закатил глаза.

– Я, кажется, сказал. Никого у меня нет. Не смей идти за мной.

– Она говорит, что из тебя никудышная ведьма.

Хэвон остановился, плечи опустились. Он тряхнул головой. Откуда этот малец мог знать, как его называла мать?

– Иди своей дорогой. Бесишь.

С неба сорвалась первая большая капля. Она с хрустальным звоном разбилась об асфальт. А за ней ещё и ещё. Не дожидаясь ответа, Хэвон бросился бежать, крепко прижимая кота к груди. По быстрым шагам позади, понял – судя по всему, мальчишка не отставал.

На горизонте появился непримечательный и заброшенный дом. Дверь знакомо и жутко скрипнула. Дождь громко барабанил по крыше, с потолка стекала вода. В доме пахло пылью, сыростью и сухоцветами. Половицы под ногами прогибались, дрожали и трещали. Хэвон выпустил кота, который тут же забился под старый комод. Затем зажёг свечи и расставил по столу.

– Зачем увязался за мной? – Хэвон тушил спички голыми кончиками пальцев и перебирал стеклянные баночки с непонятным для него наполнением. Вроде, это должны быть заговорённые травяные мази. Мать никогда ничего не подписывала. Чёрт.

– Твоя мать сказала, что ты можешь мне помочь, – мальчишка в полутьме рассматривал кухню.

Куча пустых полок и шкафов, завязанных тугим узлом верёвки. Под потолком висели, шелестели и что-то нашёптывали букеты сухих полевых трав. Стены в некоторых местах потрескались и осыпались. Стрелки на часах замерли, словно время здесь остановилось. Повсюду свисала паутина. Сквозняк игрался с пламенем свечей и лизал затылок. Зловещее местечко.

– Да, что ты заладил одно и то же, – раздражённо процедил Хэвон.

– Она умерла? – без тени застенчивости спросил мальчишка и прямым взглядом посмотрел на напряжённую спину Хэвона.

Хэвон смутился, свёл брови к переносице. Ничего не ответил. Достал маленькую баночку и бинты из ящика. Подошёл к комоду, за которым прятался кот.

– Значит, умерла, – продолжил мальчишка.

– Отвяжись!

Хэвон отодвинул комод, схватил кота за холку и попытался прижать к полу:

– Эй! Помоги лучше, а не тупые вопросы задавай.

– У меня есть имя, – начал негодовать мальчик.

– Чудно, у меня тоже, – улыбнулся он. – А теперь иди сюда, и… – сквозь зубы проговорил Хэвон: – помоги, пожалуйста.

Мальчик обречённо вздохнул и подошёл. Сел рядом.

– Держи его. Смотри, он сильный.

Кот изворачивался, как мог, но выбраться не получалось. Мальчик держал его крепко. Хэвон усмехнулся, коснулся мягкого кошачьего лба, прошептал заклинание. Кот обмяк в чужих руках, закрыв глаза.

– Что ты с ним сделал?! – испугался мальчик. – Убил?!

– Он спит, придурок. Так будет легче, – спокойно ответил Хэвон.

– Легче сделать что?

– Достать стекло из задней лапы. Бедняга, долго мучается.

Хэвон поднял заднюю правую лапку, поднёс ближе свечку, чтобы увидеть осколки. Цокнул языком:

– Гниёт и зарастает. Плохо дело.

– Ты же поможешь ему? – с блестящей и печальной надеждой в глазах спросил мальчик.

– А ты как думаешь, я просто так его в дом притащил? – исподлобья зыркнул Хэвон и принялся осторожно доставать из открытой раны осколки.

Мерзкие ощущения. Тонкая кожица на пальцах резалась об острые углы. Кровь и гниль смешивались. Свеча таяла, воск стекал на деревянный пол. Неизвестно сколько времени прошло прежде, чем Хэвон вытащил все осколки и обработал кошачью рану. Мучения закончились только тогда, когда он закрепил заговорённый бинт на лапе.

– Подожди тут, – с облегчением выдохнул Хэвон и смахнул пот со лба.

Он встал с места и скрылся в тёмной глубине одной из комнат. Вышел оттуда, держа в руках коробку и старый большущий шарф.

– Положи его сюда. Только осторожно, – попросил Хэвон, когда засунул шарф в коробку.

Мальчишка послушно сделал то, что у него попросили.

– Как тебя зовут, липучка? – с издёвкой в голосе произнёс Хэвон и отошёл от коробки.

– Эй! Донхун, Пак Донхун, – мальчик бросил в его сторону обиженный взгляд. – А тебя?

– Ли Хэвон.

– Так, ты, поможешь мне?

– С чем?

– Стать ведьмой.

Хэвон споткнулся о выступающую доску. Выругался. Откуда она вообще тут взялась?

– Кто тебе об этом сказал? – Хэвон повернулся к Донхуну, опёрся бёдрами о кухонную тумбу. Деловито скрестил руки на груди. Опустил голову.

– Твоя матушка, я же говорил.

– Она мертва! – прикрикнул Хэвон, – уже как четвёртый год. Она не могла тебе ничего сказать.

– «Глупый идиот», – Донхун мягко усмехнулся.

– Что ты сказал?

– Она сказала, что ты «глупый идиот», – с его лица не сходила улыбка. Он явно насмехался над Хэвоном.

– Не может быть…

– Я вижу мёртвых. Их фантомные тела. Слышу, о чём они говорят. И твоя матушка здесь, она-то и привела меня к тебе. Сказала, что ты сможешь мне помочь.

В тот момент для Хэвона рухнул целый мир. Мать здесь…

– Уходи, – его голос дрогнул.

– Что? – Донхун не прекращал улыбаться и говорил о призраках слишком обыденно для человека. Навряд ли, он им был. Но тогда кем?

– Вали отсюда!

Хэвон оттолкнулся от тумбы, схватил Донхуна за плечи и с силой выталкивал из дома. Ливень на улице усилился. Молнии сверкали, словно лезвие ножа.

– Но я такая же ведьма, как и ты! – сопротивлялся Донхун. Пытался кусаться.

Ведьмой он точно не был. Хэвон бы это сразу учуял. Руки Донхуна не опечатаны кровавой меткой, что есть у каждой ведьмы.

На крыльце Хэвон остановился. Глаза ослепило молнией. Издалека послышался грохот. Похоже, где-то рухнуло дерево или загорелся дом. Руки на мгновение ослабли, но этого хватило для того, чтобы Донхун выбрался из цепкой хватки.

– Ты не можешь быть ведьмой, – Хэвон задрал рукав белой рубашки, показывая глубокий резец шрама. – На тебе нет кровавой метки. Но ты и не человек, потому что видишь мёртвых. У обычных людей нет даров. Кто ты?

Донхун растерянно молчал.

– Отвечай! – не выдерживал Хэвон. Сократил между ними расстояние в один шаг и схватил Донхуна за грудки. – Кто ты?!

– Да, не знаю я! – на глазах Донхуна выступили слёзы. – Меня пугают мертвецы и какая-то неведомая сила сжирает изнутри. Всё тело в язвах.

Донхун кричал так болезненно и отчаянно, будто и впрямь говорил правду. А до этого так уверенно строил из себя героя. Хотя был таким же, как и шестилетний Хэвон – обречённым ребёнком. Мать так радовалась, когда узнала, что в её сына вселился Дух. И с таким же лицом убила в нём человека.

Счастливой жизни он лишился ещё в утробе матери. В шесть лет – последних крупиц человечности. В тринадцать чуть не потерял разум. В семнадцать должен уничтожить человеческую душу в другом человеке. И стать наставником-убийцей, как его мать. Как все ведьмы.

Хэвон растерялся, заметив кровавую слезу на щеке Донхуна.

– Твоя матушка сказала, что это какой-то Дух и если я его не приму, он меня сожрёт. Что только став ведьмой, я останусь жив. Помоги! – мальчишка жалобно умолял и трясся в его руках.

Дух уже сидит в нём, требует крови и медленно умерщвляет.

Хэвон ненавидел жизнь ведьм всем нутром. Тогда и сейчас.

Отпихнув от себя Донхуна, Хэвон подошёл к краю крыльца. Посмотрёл на небо:

– Через три дня полнолуние. Шабаш собирается в лесу, – его взгляд потяжелел и помрачнел: – Место найдёшь сам.

– Но…

– Дух приведёт. Он определяет место. Пошли в дом, – он развернулся и открыл дверь.

Два насквозь мокрых тела вошли в холодную комнату. Через дверной проём ворвался ветер и потушил все свечи. Хэвон приложил немалые усилия, чтобы закрыть дверь. Та захлопнулась так, что застонали стены. Где-то с глухим хрустом отвалилась штукатурка. Пустые вазы и горшки покачивались на стеллажах. На окнах чуть не треснуло стекло.

Они развесили мокрую одежду на дверях. Обмотались дырявыми пледами. Устроились в углу на пыльных подушках, где в коробке спал чёрный кот. Зажгли толстые свечи, найденные в глубинах дома. Обложились сухоцветами, ритуальными кинжалами, старинными книгами, разноцветными амулетами, талисманами и оберегами. И долго-долго разговаривали о коварных ведьмах из прошлых поколений и бессмертной магии. О кровожадных духах и всеобщем веселье на шабашах. О вредных конфетах и бескрайнем космосе, что полюбили сломанными душами.

Магия и есть космос. А вредная конфета – жизнь.

Обречённые дети просто хотели жить.

***

По возвращению в приют на следующее утро, Хэвон не смог избежать наказания. Не потому, что за него боялись воспитатели, а потому что хотели поиздеваться. Весь оставшийся месяц, ему нужно драить после школы кухню и столовую.

Детей здесь кормили как собак, с грязных подносов и просроченным мясом. Ко всему прочему, недавно няни начали находить в тарелках воспитателей гнилые зубы дохлых крыс, усы тараканов и глаза-бусинки пауков. В порче еды обвиняли Хэвона. Он лишь гадко хихикал и разводил руками. Ему только в радость видеть багровые и злые лица воспитателей. Интересно как скоро они поймут свою ошибку?

Вместе с Хэвоном в приют пришёл чёрный кот. Он поселился на захламлённом чердаке. Поджидал ведьму на крыше и забирался на его колени. Тёрся ласково о грудь, на которой позвякивали амулеты. Мурлыкал. Хэвон подкармливал его колбасой.

Чёрного кота, в чьих изумрудных глазах прятались мёртвые души и свет луны, а шерсть цвета поздней ночи – Хэвон, назвал Просветом. На кошачьем носике виднелось белое пятнышко, словно он влез в муку; около шеи – воротничок в виде заблудившегося огонька.

Хэвон продолжал видеться с Донхуном в школе и вместе с ним сбегал с нудных уроков. Позже он узнал, что Донхун первый по успеваемости в классе и живёт с тяжело больной «матушкой», так Донхун всегда её называл.

– Я всего лишь стараюсь быть для неё хорошим сыном и не расстраивать, – он пожимал плечами и виновато опускал лазурный взгляд.

Этого Хэвон, скорее всего, никогда не сможет понять, потому что не знал, о материнской любви ни-че-го.

– Тогда зачем соглашаешься сбегать?

– С тобой весело и совсем не страшно. Я раньше не мог себе этого позволить. Но сейчас чувствую свободу, – Донхун не скрывал улыбки, когда говорил.

– Что подумает об этом твоя мать?

– Сильно расстроится, попросит учиться. Назовёт «золотом», поцелует в макушку, а затем у неё прихватит сердце и она попросит меня уйти.

Донхун так непринуждённо рассказывал о семье:

– Может, когда я стану ведьмой, смогу облегчить её жизнь. Вытянуть из сердца смерть. Я хочу, чтобы матушка была счастлива.

Донхун не похож на ведьму. Дух выбрал человека с доброй и светлой душой, чтобы очернить.

Хэвон сжимал кулаки, пока в груди разрывалось сердце. Донхун не должен находиться с ним за пределами школы и носиться по узким улицам, сбивать бумажные фонарики и флажки. Разбрасываться камнями, созревшими орехами и горящими спичками.

Хэвон любил драться с собаками, отбирать у них кости, разбивать стёкла и задирать детей. Смеяться над людьми и оставлять после себя беспорядок. Рисовать и выводить ругательства на стенах мелом, но чаще всего кровью. Собирать блестящие безделушки, ломать вещи и крушить. И к другой жизни привыкнуть не сможет. Он всего лишь, таким образом, показывал, как с ним обошлась судьба и как он рос. Доброты, ласки и заботы в его мире никогда не существовало. Одна жестокость, потери и магия.

Донхун же был совершенно другим. Святым, по сравнению с ним. Он сроду никого не обижал. Слушал «матушку», рисовал для неё образ идеального сына: хорошо учился, помогал по дому, покупал лекарства. Любил и дорожил, как обычный человеческий ребёнок. Многого себе не позволял, и оттого в нём не было ничего необычного. Если бы не тот день, Хэвон его даже не заметил в массе серых лиц.

Однако теперь, Донхун вынужден жить иначе. Познать другую сторону жизни. Более жестокую, кровавую и магическую. Но как этот мальчишка с добрыми голубыми глазами, что ловил сачком бабочек, помогал стариками переходить через дорогу, кормил птиц и рисовал несуществующих, в мире ведьм, ангелов, должен был жить?

Но такой ли он душка на самом деле?

Хэвон не раз видел, как Донхун дружелюбно улыбался прохожим, но бежал вместе с ним, сжимая в непорочных руках камень. Как ставил подножки одноклассникам, а накануне вечером, когда он остался в классе один, изрезал тупыми ножницами тюль. И конечно, остался безнаказанным. Никому и в голову не пришло, что это мог сделать он.

***

В ночь, когда взошла полная луна, ведьма, затеявшая шалость, открыла хитрые глаза. Спрятала под одеялом портфель и подошла к окну. Ржавые петли предательски скрипнули. Хэвон обернулся, чтобы убедиться, что никто не проснулся, а затем призрачной тенью исчез. Окно скрипнуло ещё раз.

Осенний ветер путался в волосах, кусал щёки и свистел, цепляясь за черепичные крыши низких домов. Чёрная мантия на плечах развивалась и мешалась под ногами. Ни черта не согревала. Изо рта вырывался пар. Кончики пальцев и нос покраснели. Ночной холод Хэвона мало волновал.

Дух звал и нашёптывал, куда бежать, но прежде нужно захватить огромную материнскую сумку с магическими атрибутами.

На входе в лес он остановился снова. Посмотрел вверх на остроконечные верхушки деревьев. Осмотрелся по сторонам, вздохнул и зажёг свечку в стеклянном фонарике. Шагнул навстречу темноте. Тело окутало оцепенение, как одиннадцать лет назад. Он тряхнул головой, нахмурил брови, оскалился и вновь побежал. Нечего бояться. Это не первый и не последний обряд посвящения ведьм, который ему предстоит увидеть и провести.

На опушке собирались немногочисленные ведьмы. Всех их он знал в лицо, но, ни с одной не пытался подружиться. Также как и они. Ведьмы существа, что живут сами по себе. Только в полнолуние становятся огромной семьёй, жаждущей магии и крови.

Среди них были женщины, мужчины и дети, каждый занимался своим делом. Ждали новую, пока ещё человеческую душу. Донхуна ещё не было. Хэвон молился, чтобы тот заблудился в лесу и не пришёл.

Хэвон нашёл свободное место в самом углу, вдали от всех, и разложил вокруг себя свечи и кинжалы. Его плеча коснулась чья-то рука. Осторожно, словно боясь проломить кости. Хэвон поднял голову.

На него смотрел Донхун. Его глаза блестели в свете огня неестественно ярко. С плеч свисала мантия, которую Хэвон отдал ему. Никто из них не проронил ни слова. Хэвон лишь чувствовал, как в жилах закипала кровь. Шрам на внутренней стороне руки горел.

От Донхуна пахло смертью. Но не той, к которой привык Хэвон. Другой. С пряным запахом запечённых яблок и железным привкусом крови. Наверное, так пахло от людей, чья душа готовилась к смерти.

Хэвон с силой вонзил в землю ритуальный клинок и сделал глубокий надрез. Хотел закричать, но ведьмы никогда не поймут его чувств. Им нравилось высасывать из людей души. Не справедливо. Есть люди, которым нужна обычная жизнь. Как когда-то в ней нуждался Хэвон. Донхуну было бы лучше в человеческом мире. Но никак не у ведьмовского костра с меткой на руке.

– Начнём же посвящение и веселье! – эхом по округе разнёсся голос Старшей ведьмы.

Тишину тут же заполнили радостные вопли.

Старшая ведьма подошла к костру ближе:

– Ли Хэвон и Пак Донхун, выйдете вперёд!

Парни предстали перед всеми. Жадные глаза тут же уставились на них и терпеливо ждали.

Старшая ведьма протянула Хэвону серебряный клинок, обмотанный фиалковым платком. Этот клинок, одиннадцать лет назад, мать вонзила в его руку и лишила всего человечного.

– Ты готов? – сказала Старшая ведьма.

Хэвон отбросил все мысли, уверенно кивнул и взял клинок из её рук. Бояться некогда и незачем. Некуда бежать. Дух сожрёт Донхуна, если он не примет его силу.

Он в последний раз посмотрел в глаза человека и увидел, как в пустом взгляде погасла последняя надежда.

– Кричи, если будет больно, – шепнул Хэвон и быстрым хладнокровным движением воткнул клинок в руку Донхуна.

Крови вытекало много. Воздух пропитался криками. Ведьмы ликовали, наблюдая за страданием и смертью человеческой души. Хэвон не мог поверить в то, что сделал. Дух внутри него чуть ли не взрывался от удовольствия. Хэвон почувствовал, как стал сильнее, как покалывали кончики пальцев, как из глаз сыпались искры, как все звуки заглушились космическим звоном звёзд.

Когда сознание вернулось, он увидел слёзы на глазах Донхуна, но ничего не имел права сделать. Только наблюдать. Шрам затянется не скоро.

Они отошли от костра к своему месту. Сели на сухую траву. Хэвон достал из сумки бинт:

– Дай руку, – потребовал он, но избегал пересекаться с Донхуном взглядом.

– Так можно? – помедлил с ответом рождённый и заплаканный ведьма.

– Духу не выгодно, если ты сдохнешь от потери крови. Так что да, можно.

Донхун протянул ему руку. Хэвон кусал губы до алых бусин крови, и бережно обматывал чужую руку.

– Ты ведь понимаешь, что по-другому быть не могло? – сказал Хэвон, закончив обвязывать рану.

– Мы обречённые дети, как и все они. Не забывай об этом, – с вымученной улыбкой напомнил Донхун слова Хэвона.

Так и есть. Человек ни за что в здравом уме не выбрал бы жизнь ведьмы. Дух сам искал хозяина и подчинял себе. Человек – слабое и безвольное существо в зачарованных руках неизвестной силы; всего лишь временная оболочка для бессмертного и живого сгустка энергии. Не принятие силы равнялось физической смерти. Большинство ведьм мирились с новыми правилами и теряли голову, практикуя магию.

Ужас давно поглотил человечество. Чем дальше, тем хуже для людей, но лучше для ведьм.

– Чувствуешь, как внутри проснулась сила? – Хэвон раскрыл книгу с ритуалами.

– Моё сердце ещё никогда так не рвалось из груди. Клянусь, я слышал, как трещали кости. Ладони безбожно горят, и, кажется, я хочу что-нибудь порезать. Ощущаю, будто готов свернуть горы и покорить космос.

Хэвон хмыкнул. Всё прошло успешно. Донхун принял Духа, а тот насытился его кровью и смертью души. Когда-то он чувствовал то же самое.

Блаженство и противоречие.