Но тут! великое и непонятное явление вдруг как бабахнуло, что я ушёл на много дней и не вернулся – опять.13 Не знаю даже, смогу ли я творить как раньше… Увы, я забыл слова русские, забыл всё, что помнил, – бог знает что делать! Новый год прошел уже давно, а мои читатели всё ждут, ждут неведомого им… А вдруг не ждут? Вдруг сие есть лишь выдумка? Нет, я боюсь размышлять… Всё, Господи, так бессмысленно! Кто я, впрочем, такой, что к Тебе обращаюсь? Грешник великой, хоть Ты и пришёл для нас, грешников велики́х… Ну и что? Ты же пришёл, чтобы спасти их,14 а они не спасаются, дурачки… Грустно, грустно! Но не знаю даже, как продолжать, ибо связь с тем загадочным миром я потерял, обменяв её на суетную, подобную пыли даже не жизнь, но существование – не получив, разумеется, никакой от оного пользы. Для чего? Ибо творец не может творить, являясь человеком не от Бога… Вы вспомните таких человеков, как… – да, впрочем, неважно. Я настолько, Христе, от Тебя святаго освободился, что нашёл уже себе другую особь рода человеческаго! С ума сойти! Настолько благодати Твоей во мне нет.
Но ничего, ничего… Сообщить, кстати, почему я прервал абзац, я уже прáва, говорить со всею честнотою, право, не имею никакого… Положим, тетрадка порвалась – но нет.
Тем временем брожу, брожу я в каких-то неведомых ни одному человеку горах, бог знает чего ища. Сказать честно, не хочу бродить: нужно всё-таки вернуться к Арсению и спутникам его, в числе которых Тайлер, Сан’сан да… Ах! А вы-то и не знаете ничего про наёмников сих!
Ух-хо-хух! Какая же, Господи, красота разливается в просторах сих чудесных, Тобою, Величайшим, сотворённых! Вот, посмотришь направо – ручей играет свою неповторимую и человеком песню. Глянешь налево – стоит, как исполин, могучий, мудрый и будто улыбаясь, дуб, самый обычный, простой, но не изменивший своему естественному чуду, которое зажигает во всяком живом существе – а если не так, то в человеке уж точно – искру, вовсе не обжигающую, но как бы побуждающую своим уютным, тёплым согреванием чувство пробудиться, выйти из тёмного, забытого уголка души нашей холодной и мёртвой наружу, дабы преобразить нас… Опустишь вниз главу свою, но не постесняешься немного приглядеться – заметишь целый мир, точно в той красоте, которую пообещал нам Бог-Спаситель: тут и заблудился на первый взгляд одинокий муравей, бегающий туда-сюда; и ползёт куда-то неведомо куда маленькая гусеница, но не просто-зелёная, а пылающая красным своим одеянием как какою-то бесценною наградою (велик Подаривший сие!); и обычный самый цветочек, наречённый ромашкою, сей как бы солнечный круг, окутанный белым, как жемчуг, ожерельем и посему означающий с первого взгляда тайную, но чёткую истину, естественную, девственную, настоящую правду, принимаемую сердцем как нечто поразительно-доброе и светлое, – цветок, на котором мгновение назад отдыхала бабочка, но взгляд будто бы учуявшая и испугавшаяся нас, грешников страшных, попытавшихся воззреть на её радужный парус, украшенный живым золотом, сей источник всякого оттенка да цвета, так что она, сия обладательница истинного, несомненного искусства, подобно пуху на ветру, взлетела, аккуратно маша своими удивительными шелковистыми натюрмортами разлитых красок… Впрочем, слово человеческое не может – не может! А коль решится раб греха взглянуть на небо – увидит он картину, в которой невозможно не заметить, право, вообще всё, что существует… Это суть музыка – тайна, отголоски которой щекочут чувство наше, но никогда не сообщат, чего должно… Вроде бы изображается на сём синем полотне и радость, и счастье, быть может настоящее, но в то же время – какая-то тянущаяся, длинная грусть, страх, отчаяние или хотя бы холод… В сих неоднородных оттенках царствует некоторый контраст, вечное противостояние – бог знает отчего! Быть может, это я, грешник, не могу принять истинной красоты и могущества сего божества, так что демоны атакуют меня – бог лишь знает! Но небо сие всегда будет некоторой буквой недосягаемости, символом человеческого ничтожества и ограниченности. Облака наши бродят вечно, точно следят за нами: не делаем ли, чего не стоит? И ничего не сделаем им, но лишь можем смиряться перед величием их. Также иногда предстают они как гонимые, не принятые существа и скитающиеся ныне в поисках покоя, дома… Иль война какая произошла? Бегут, бегут они, спасаясь; но прибегут ли?..
Впрочем, я собирался сказывать о наёмниках.
Как тебе известно, читатель или слушатель легенды сей, всего сих разбойников три суть, хоть вы и слышали голос лишь одного, главного. Однако ж я расскажу про него в самом конце, ибо так хочу.
Сообщу вам, пожалуй, про Бóриса. Сей персонаж был человек больше низкий, чем высокий. Сказать честно, я сам плохо знаю о нём, но что-то написать обязан. Известно, что власы его особо коричневы и кудрявы, то есть вечно как бы вспотрошены, но при сём выглядят неплохо, а может, даже хорошо, ибо пользуется он необычайной популярностью среди особей пола женского. В лице его заметно как нечто дерзкое, так и нечто привлекающее взор, как бы некоторый оттенок неравнодушия – но, возможно, сие есть лишь мастерство обмана, которым он так, видно, хорошо владел. Сказать что-то особенное мне достаточно трудно, ибо мало о нём у меня информации. Я бы, конечно, мог проникнуть в разум раба сего и узнать всё отлично, но не буду, ибо это трудновато и к тому же занимает некоторое время. Носит сей персонаж чёрный плащ с коричневыми заплатами – и всё. Лицо его скрывает капюшон. Какое оружие у него – бог знает, да впрочем и не надо. Знаю лишь, что меняет он его так же часто, как поёт птичка. Сегодня у него кинжал, завтра нечто наподобие булавы, а на следующий после сего день – лук. Дале он возьмёт топор, потом – меч. Ну и ладно! Вот, идёт он, оглядываясь и что-то думая, думая… Но что – неизвестно совершенно.
Поведаю также о Лилии – на первый взгляд очень даже хрупкой девчонке. Носит она чёрный плащ, который как бы суть толстовочка. Также у неё пурпурные волосы. Нрава она непонятного: вроде бы спокойная, а вроде бы как бур какой-нибудь. Любит арбалеты да ножи. Черты лица её милые, маленькие, дабы завлекать человеков мужеского пола… – Ах, плохой я писатель! Право, не знаю, что говорить про эту… – ой! Много бы мог сказать я, но грех то, осуждение. Большое количество тёмных моментов в жизни сей женщины, если не все – увы! Как же грустно, что она на сём пути оказалась – а ведь могло быть по-другому! Но сказывать о грехах сих опасно, так как заразно может быть, – вынужден буду перейти к…
Итак, главного из них зовут Вадимом. Жизнь его тоже сокрыта от меня туманом, белой пеленою, так что поведать вам всё в больших подробностях у меня не получится явно – но будем надеяться, что сии газы улетят далеко-далеко и когда-нибудь да всё-таки смогу. История достаточно интересная у данного персонажа, ибо прошёл он чрез множество боёв, о чём, как некоторая печать, свидетельствует вечный шрам на лице его (гадайте, в какой части). Волосы его подобны морским волнам: вглядываясь в них, становится видно, каким числом бурь колебалась сия вода, дожившая до сих пор. Глаза его подобны оку рыси, дикого хищника – вполне соответствующе, ибо сражается он коварно, резко, дерзко, тихо, рассчитанно, точно зверь, с честью принявший своё мастерство от сей подобной божеству природы. Как символ шипов, имеет он на себе колючую щетину, дабы выглядеть брутально. Сам Вадим телосложения идеального: нет ни толстого, ни худого в нём. Сила его, мощь выражена в накаченных мышцах его, которые суть точно потрескавшиеся после невообразимого землетрясения горы; впрочем сии трещины не ломали его, но делали лишь прочнее, выносливее и устойчивее. Легко же было ему взобраться на верх здания либо спрыгнуть с третьего этажа! Носил он всегда всё самое необходимое, не забивая карманы ненужной ерундой – так, когда что требовалось, он всегда имел то. Понадобится топорик – у него есть; случится вдруг иметь огонь – он, сам как пламя, сотворит его с лёгкостью; вздумается поесть – еда найдётся всегда. И с ним и кинжалы, и ножи, и бинты, и пистолет и всё, для него необходимое, и крюк с верёвкой… Бог знает как, но так! Нраву он обманчивого, ибо, несмотря на спокойствие своё, всегда может казаться и грубым, и властным, и агрессивным. Скорее, он овладел телом своим настолько, что использует всегда те качества, те элементы, те особенности, которые необходимы в данную минуту времени, и использует правильно, точно, взвешенно, разумно, чётко, так, как стоит, – всегда. Вроде бы предстал сей Вадим перед нами как непобедимый титан, точно лучший из лучших… Но, как бы то ни было, никто не может победить Бога да природу. Хоть и кажется данный человек величайшим, однако ж такой же раб, как и все. Уж никуда от смерти он не денется! Род людской, впрочем, надеется открыть способ жить вечно иль что-то подобное, но всё сие лишь игра фантазии, глупая мечта. Надо ли объяснять почему? Забавно, если оное будут читать, когда упомянутое вдруг осуществится, – но лучше, чтобы всё было в порядке. Как бы ни старался сей Вадим, что бы он ни делал, а всё равно Господь великий заберёт душу его, так что потеряются, пропадут все богатства человеческие, сокровища и подобная чепуха – тогда предстанет он пред Богом, вспомнив всякий грех свой, коих не исчислить, и осознает, и будет великий плач и великий скрежет зубов…
Тем временем герои наши уже, представляете, подходят к тому заветному месту, к этому источнику всякой мечты, играющей с бедным сим Арсением, по поводу данной принцессы… Удивительно! «Неужто?! Неужто?.. Неужто?!» – всё не может никак поверить наш Арсений, что вон, виднеется уже тот порог, разделяющий прошлое и будущее на две абсолютно чуждые друг другу материи – мучительную, томительную жизнь в ожидании и жизнь яркую, весёлую, сочную, наедине с осуществившейся мечтою: вечные надежды, мечтания вдруг не будут напрасными! Пожалуй, обернусь птицей и, облетев сию крепость, опишу её.
Сей город похож как бы на морские кораллы, но сделан он из белого, белого, точно снег или облако, камня, холодного, несущего нечто в самом деле магическое. Ожидаемо: это ведь поселение магов! В замкнутом заборе лежат ракушками крохотные домики с гладкими крышами в виде конусов разных размеров. Все они украшены золотыми и фиолетовыми полосами и потому похожи – но при этом, вглядываясь, понимаешь, что одинаковых строений не существует и все в чём-то уникальны, как будто носят какой-то тайный, неведомый простым отпечаток. Так же и люди: если посмотреть биологически, например, то все они одинаковые, но коль узнать поглубже – одинаковых людей и за всю, всю историю человека сию великую, многовековую никогда, никогда не существовало. Вон, вышел на балкон, расположенный весьма высоко, какой-то маг в фиолетовой одежде, с посохом и смотрит куда-то – но куда – тайна. Вот, похоже, и я попался взору его – загадочному, мучительному, вопросительному, в действительности ищущему ответа на вопрос, даже не предполагающий, может быть, ответа, и столь, столь суровому… И какой-то непонятный торговец, выбежавший из двери и несущийся – Господи! только Ты знаешь куда. И всё бежит, бежит он, маневрируя между идущими людьми и едущими каретами, гонимый неясным чувством. Тут и слышится карканье вороны – для чего, для чего каркающей? И смысла в вещах сих либо нет, либо это настолько сложная, настолько чуждая нам материя, наука, что уж – увы! – ничего, решительно ничего. Город сей, сказать честно, хоть и ясен физически, но покрыт каким-то неведомым, таинственным туманом, что всё же мешает нам говорить о нём чёткими выражениями. Известно мне, что в сей крепости хранится огромное, исполинское число различных документов да бумаг; вероятно, даже земля занята какими-то неизвестными пока что человечеству ходами, туннелями и городами. Как и вам, мне, к сожалению, не ясен один момент: каким образом Марина разместилась в сём-де убежище? Это благо вовсе не свободное, за него, конечно же, нужно либо платить деньги, либо являться владельцу сего важной персоной, чтобы эта то ли услуга, то ли какая-нибудь бог знает что была, в общем-то, реализована. Ну, стоит лишь гадать… Хотя зачем? Насколько это оправданно? Если не дана нам Богом возможность тайну сию раскрыть, или иметь к ней доступа, то и не нужно, стало быть. Ах! Что это за звуки? Боже! Битва уже началась!
Какой, право, страх и какие, право, безумцы герои наши! Но вот, уже полетела стрела в рыцарей, защищающих ворота, – и полетела так быстро, идеально, что вот, ныне сии люди, увы, отошли ко Господу! О Христе, страшные вещи здесь творятся! Не могу глядеть на сие без борьбы в самом себе, без желания некоторого воздаяния, но а может, просто смотреть без обычной грусти… Наши герои используют все оружия, которые у них есть: вон, топорик зарубил ещё одного защитника, потом и другой пал от ударов, сотворённых кинжалами, а третий уж погиб от – Христе Боже! – магии. Эх, Тайлер, Тайлер! Сей освободившийся от проклятия орк, взяв острейшие топоры, остановил поток жизни, столько лет кипевшей, бушевавшей и жаждавшей, надеявшейся… За несколько секунд пало то создание, ради которого Бог сошёл на землю сию! Впрочем, у Бога все живы. Неведомо как, но пробирались герои наши, не теряя ни капли энергии да сил. Никакой рыцарь не мог и докоснуться до них: всякий был – какое страшное слово! – уничтожаем ими. Страшные картины рисовали художники того времени после сего происшествия, ибо жуть, настоящая жуть, нечеловеческий кошмар творился в те минуты… Спаси, о Боже! Тайно подкравшись, разбойники уже вторглись в то здание, в обитель, принявший Марину. Эх! Право, вы и так понимаете, что творений Господа стало меньше… Ну, таков уж сей песочный, истинно песочный мир! Было видно, как по лестнице бегут, суетясь, сии стражники, да уж и они перестали существовать…
Я вот думаю: почему всё происходит так стремительно? Неужто в самом деле было так? Или, продав душу свою диаволу, я уже не могу творить более? не могу писать, как и прежде? О, где ты, чувство! Но так смешна сия наука словесная… Да, я понимаю, великие творцы, о сколь величайшие! как обидны и мерзки слова сии мои пред вами… Нет, я не буду мысль свою окончать… Господи! Да прости ты меня, сумасшедшего, что я такой… Знаю, что не может человек творить без присутствия в нём Божьего Духа… Что же мне делать ныне? Но да будет, как получится!
Вот и настал тот (что вам, впрочем, всем известно) величайший момент, когда герой наш наконец-то достиг своей цели. Вот, осталось лишь подняться по сей лестнице, которая подобна воронке, право, засасывающей. Ах, как же сердце сие билось у раба нашего! Он, если говорить честно, так боялся, что желал бросить сие дело и уйти, но он всё-таки понимал, что уже поздно, уже нельзя, ибо столько сделал, столько натворил, пролил столько крови!..
«Господи! Господи! Неужто я практически возле неё? А вдруг она сейчас выйдет, так что я увижу её? Ах!! Но страх сей суть лишь… Точно! Сей страх лишь суть игра диавола, ибо он жаждет нашего страданья, – дабы меня лишить счастия, он мне мысли сии и суёт в голову, проклятый… И сомнение сие тоже лишь какая-то глупость. Хорошо, что я всё это знаю и не попадусь на уловки хитреца! Хотя, хотя… но вдруг я… вдруг я всё-таки что-то не так сделал? Вдруг я допустил какую-то важную, но в то же время незаметную, неизвестную ошибку? Как-то всё, всё всё-таки как-то… Бог его знает! Чувствую что-то в самом деле неправое. Может, стоило… Ах! Как же я боюсь! Однако ж вот… Конец».
Дверь сия распахнулась! и оттуда, точно молния, точно солнечный свет, точно не настоящая по размерам вспышка, предстала она…
Что же Арсений чувствовал в этот момент!
Молчание. Несмотря на всё, мысль уже не лезла в голову, она просто повиновалась тем инстинктам, которые не допустили вымирания всего живого. Сия кровь, сей огонь – сколько уж можно?! Постоянно, право, сей страх, как раба перед владельцем его, сей трепет и унижение… Арсений уж не существовал более, ибо… а оно нужно? Да, он пришёл, дабы…
– Марина! – выкрикнул через неведомые силы Арсений.
Но он или сбредил, или что, да Марины не было.
– Где… жена, она?.. – задыхаясь, слабо говорил герой наш.
Сан’сан закрыл глаза свои и, сложив два пальца, что-то произнёс, так что, не открывая глаз своих, он пошёл за стену, а потом ещё за стену, а потом ещё куда-то, а потом он открыл глаза свои и обратился:
– Там.
Ещё бóльшая волна страха, сего жуткого кошмара обмыла вдруг героя нашего! Однако ж я явлюсь в сей важный момент и нечто расскажу.
(Вырезано.)
Ох! Честно говоря, непонятно, как ничтожное сердечко раба нашего Арсения не остановилось, но, видно, то угодно Богу, чтобы так всё совершилось. Невероятно! Вся жизнь героя сего предстала перед глазами его, что часто бывает и перед смертью, в каком-то одном, часто непонятном людям, образе, в чётком и быстром чувстве, как электрический заряд, исходящий из тёмной, зловещей тучи в момент, в который ветра бешено воют, а небо рыдает, во всю плачет, ударяет о землю.
О! Молния, истинно молния ударила в Арсения: это настоящее, не в мыслях, тело, глаза, лицо… Он видел её светлые волосы, так плавно спадающие с невообразимо аккуратной, гладкой головы. Её зелёные глаза хоть и были испуганы, но милота, та великая красота всё ещё сохранялась на лице её. И маленький носик, и столь прекрасного размера губки, и её светлое чело – поражали. Герой не верил! В самом деле, это – она!
И она глядела на него, героя нашего, стоявшего в пёстром плаще – то ль фиолетовом, то ль синем, то ль жёлтом. Лицо его было неаккуратно и достаточно противно, не очень чисто, предельно испорчено жиром и другими неприятными образованиями. Глаза его выглядели внимательными и зоркими, однако виднелось в них что-то неясное, даже пугающее… Волосы его были длиннее обычного, но не сказать, что сильно. Что-то в теле его определённо не хватало, ибо, посмотрев на него, нельзя было не остаться с ощущением того, что выглядит он как-то необычно, по-особенному странно.
– Марина! – и всякий звук заглох после слов сих, уступив место мысли и чувству, – Марина!
Однако Марина решила ничего на это не отвечать.
О! Какая злость вдруг накрыла нашего героя! Если мгновение назад он чувствовал себя рабом и весь дрожал, то ныне, выпрямившись, герой наш уверенно, с некоторой гордостью, стал подходить к Марине.
– Привет, Марина… О боже! Ты не представляешь, через что я прошёл, чтобы оказаться в этом месте – через какие страдания, через какие трудности! Однако они меня не сломили, я преодолевал себя везде, дабы явиться здесь – всё ради тебя… Твой светлый образ – маяк в жизни моей, без него я уж пропаду, просто пропаду! Я понимаю и знаю: великий грешник я, человек кошмарный, потому твоя реакция вполне, вполне оправданна! Но что тут поделать: такова человеческая испорченная природа! Я верю, что ты меня исправишь или хотя бы я, глядя на великую тебя, усовершенствуюсь в сто раз… Пожалуйста, гляди дальше, о царица! Умоляю, умоляю, смилуйся надо мной…
– Сеня! – смеявшись, отвечала рабу героиня наша. – Сеня!.. Не ради меня ты оказался тут, ха-ха, а ради себя! – и вновь явилась волна хохота. – Потому что если бы ты меня любил, ты бы меня не тревожил и смирился бы с тем, что я так поступила, ведь я выбрала то, что было для меня лучше; но ты именно тут, потому что тебе, ха-ха! просто скучно…
– Как!..
Лишним будет описание того, что происходило внутри героя нашего после услышанных им слов.
– Ах, Сеня, как же тут было спокойно до тебя! Хороший подарок ты сделал, правда?
– Марина, Марина! Право, послушай: да, я гордый дурак, но мне надо, надо было тебе сказать, надо… Урод я, но найду для тебя место гораздо лучше этого! Клянусь, клянусь всем, что имею! Для этого я и прошёл тернистый путь – чтобы сделать тебя счастливой…
– Я тебе уже всё сказала! Мне было хорошо тут, но ты… Идиот! Ты… Прощай!
И пошагала женщина сия… Печаль, горе великое явилось, ударило по сердечку героя нашего! Не хотелось ему более гнаться за нею, ибо видел он, что всё глупо и смешно… Жизнь его так быстро утратила всякую краску! Последняя его радость была видеть уходящую её, а после – глупая, глупая бессмыслица! Не нужно ему, право, ничего…
Однако ж бам! – сей Вадим… Да! Точно оса, выскочил и…
И мир раба разделился вновь… Господи! Ещё один человек отошёл в мир иной… Пером, право, не описать то, что чувствовал Арсений! То было сборище всего самого ужасного и самого грешного, составляющего разум наш. Глаза его, казалось, загорелись красным огнём, и взгляд сей, в котором не видно было человека, точно огнестрельное оружие, уже глядел в сторону наёмника. Этот взор внушал страх такой силы, что даже Вадим не был способен его побороть.
Какие-то нечеловеческие фразы вдруг градом посыпались из уст героя нашего! То являлись ужасающие, незнакомые, казалось, даже ему выражения! И столь кошмарным было состояние Арсения, что он весь точно потемнел, как будто ушёл под тень, словно даже лучи солнца боялись его беспокоить… И яростью сей, сим неистовым гневом вдруг все три разбойника, особливо Вадим, как под тоннами металла, согнулись и упали наземь, пытавшись дышать, однако ж – тщетно…
И вновь отошли люди! Господи, Господи, страшно всё сие!
И лишь только умерли эти разбойники, к Арсению вернулся прежний облик. Он стоял, не разумея, что произошло же, тяжело вздыхая и страшась… Он хотел что-то вымолвить, но – не мог.
Сан’сан сразу же побежал к Марине, дабы узнать, возможно ли что-то предпринять для сохранения жизни её, однако кровь лилась из шеи, куда был нанесён страшно точный удар. Жрец тряс её, тряс, надеясь, что, быть может, что-то да поможет, но увы! И Арсений прибежал к ней, и с таким старанием, будто это был закрытый сундук с сокровищами, пытался, пытался её пробудить, шептал что-то неясное, рыдал, молил все силы, но, но…
– Марина! Марина! Ты меня слышишь? Я зову тебя, вернись в тело своё! Молю тебя!.. Марина! Как может пропадать красота!..
И слеза упала на чело её…
***
Было столь тихо, столь спокойно… Вечер веял таким приятным теплом, и казалось, обещал завершение долгой цели или знаменовал приближение к этому завершению, так что было так легко и беззаботно!.. Где находились герои наши – Бог лишь знает один, а я всё сижу, сижу на холме, хотя солнце уж давно зашло за горизонт… Я гляжу туда, вдаль, где совсем недавно происходило сие необычайное происшествие, которое совершали знакомые нам персонажи. Эта башня, точно самое древнее и самое могущественное дерево в лесу, была, увы, осквернена сими преступниками… Нет, они все преступники – не только троица бандитов, но и троица наших заурядных человечков!.. Ну ладно! Бывает, всё бывает… Хоть люди и боятся смерти, но будем надеяться, что погибшие в результате сей миссии попали не к дьяволу, а к Богу, хоть содеянное и достаточно плохо. Впрочем, коль вы не знали, те, кто в аду, там находятся, ибо там им лучше, нежели в раю, потому что сим людям противен Бог, но нравится грех и диавол. Но а если Бога любили погибшие, то надо верить, что сия любовь, даже если и была бесплодной, перевесит желание грешить, так что люди попадут к Господу… А впрочем, нечего суетиться: нужно лишь на Христа надеяться! Что будет, то будет лучше всего. Хотя надо, знаете, приступать и к следующей главе, так что придётся покинуть сии удивительные, по-настоящему удивительные просторы… Ох, если ширь эта столь хороша, то, Господи, каково же то, что Ты уготовил любящим тебя! Ибо сказано: «Вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце», а также: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его». Итак, всё нормально.