Кирилл разместил в четырёх комнатах: Арсения, Сан’сана, Тайлера и главного наёмника. Двум остальным он предложил либо взять матрасы и ночевать с их главарём, либо расположиться внизу, на первом этаже. Избран был второй вариант.
– Мы голодны… – промолвил Кириллу Арсений. – Есть ли у тебя какая еда?
Кирилл сделал лицо человека думающего – принял гримасу, с каким-то особым, даже неестественным рвением глядевшую куда-то наверх, и подставил большой и указательный пальцы к подбородку своему. Ему не хотелось ничего отдавать, ибо это его еда была; но знал, что по-другому будет неприлично, а так уж на Руси не заведено.
– Ну… огурчики есть.
– А бутербродика со свининкой не найдётся?
Кирилл задумался вновь.
– Ну, найдётся, наверное, немножко… Ивашка!
Ивашка со скоростью леопарда оказался у своего господина, лишь только он произнёс имя его.
– Что-с изволите-с? – спросил он.
– Сделай-ка один бутербродик со свининкой… – зевая, приказал Кирилл.
– Слушаю-с, – и слуга пошёл на кухню.
Тем временем Арсений захотел продолжить:
– Вообще, мой милый друг, я думал, что…
– У меня уж дела… Ты меня извини, – перебил милый друг его.
– Нет, подожди… А что моим товарищам-то кушать?
– Пусть пороются у меня в холодильнике. Я разрешаю.
– Кирюша! Я ещё…
– А?
– Да вот видишь ли… у меня…
– Извольте принять-с, – проговорил слуга, поднёсши бутерброд со свининой.
– О! Благодарю, благодарю… А яблочка не найдётся ли у тебя, друг? – обратился герой наш к Кириллу.
– Принеси, Ивашка, яблоко, – промолвил устало хозяин.
– Будет сделано-с.
И вновь пошагал Ивашка на кухню.
– Я бы ещё хотел бутербродик, – уведомлял Кирилла Арсений.
Вздохнув, тот отвечал:
– Иди-ка на кухню и… ну, можешь что хочешь… или попроси Ивашку. Я пойду, у меня важные, очень важные дела.
– Хорошо, хорошо, друг мой…
Кирилл ушёл в свою, свою – самую элитную – комнату. Что же были дела его? Работа с сей кучей бумаг? Планирование дел каких? Раздумье о вопросах рода экономического? Вовсе нет. Он, уйдя, сразу же лёг на кровать свою и и лежал так, то ковыряясь в носу, то глядя на свои пальцы, или, встав перед большим своим зеркалом, изображал различные смешные гримасы. Между тем, развернувшись, Арсений увидел приближавшегося к нему Ивашку.
– О, спасибо, спасибо… – обратился герой наш к нему и схватил яблоко, которое слуга ему протягивал. – Я бы…
Арсений замялся.
– Я бы е… е… ещ… А впрочем, иди.
И Ивашка поскакал к себе обратно в каморку.
Тем временем наш герой пошёл на кухню. Он спустился по лестнице и повернул налево, где и располагалась сия комната. Творилась там грязь ужасная. Стол обеденный был весь в крошках. Другой, кухонный, содержал раскиданные кусочки салата, валяющиеся помидоры и сок их, кругляшки́ огурчиков, кровь коровы, разлитый лимонад, мёртвых мух, землю. На полу валялись четыре картошки, одна из них была очищена. Холодильник оказался запачкан какими-то тёмными пятнами и начинал уже ржаветь. Все продукты были раскиданы, не имелось никакого порядка совершенно: солонка валялась, а некоторая соль из неё лежала рассыпана; перечница хоть и стояла, но тоже не постеснялась выпустить нескольких жителей своих наружу. У стола был лишь один стул, но и тот стоял криво; иные же валялись на полу, подалее. Присутствовали также на месте кушанья три грязные тарелки, а возле раковины – целых пять. Всё сие уж стухлось и воняло: Ивашка не мыл, а Кириллу не было особо дела; но, когда посуда всё-таки ж кончалась, он очень сильно злился и криками своими приказывал бедному слуге вымывать всю накопившуюся гору. Так было каждый раз без исключений.
Арсений осмелился открыть холодильник – но со страхом захлопнул дверь обратно, столкнувшись с целым лесом плесени. «Неужто… я ел мясо оттуда?» – подумал тотчас он. У Кирилла имелись и другие холодильники: было их у него целых три. В остальные герой наш побоялся заглядывать, ожидая схожий исход. Тогда Арсений увидел кусочек свининки, лежавший на столе, а рядом – кривой нож и чёрный хлеб, тот самый, что он и ел. «Будем надеяться, – сказал он сам в себе, – что эта вкуснятинка хранится у них в каком-нибудь ином месте». После герой наш вспомнил, что мясо не было холодным. «Слава богу!» – произнёс он. Арсений взял нож и стал резать им свининку, равно как и хлебушек. Нарезав таким образом по четыре кусочка того и того, он сделал соответствующее количество бутербродов и понёс наверх к своим приятелям.
– Будешь? – спросил он у Сан’сана, показывая ему еду, им сотворённую.
– Это что? Бутерброды?
– Так.
– Выбора у меня нет, а есть хочется. Давай, – и он, встав с кровати, взял два хлеба со свининкой.
Арсений начал было уходить, но Сан’сан вымолвил:
– Постой! У меня есть к тебе слово.
– Что такое?
– Тебе не кажется, что у твоего «как бы друга» слишком всё грязно и, я бы даже сказал, заброшенно? – спрашивал жрец уже с едою во рту.
– Ну… может быть, – промолвил наш герой, замявшись.
– Нет-нет! Говори точно: либо «да», либо «нет».
– Да.
– Это что значит?
– Что?
– Проклятый язык! – прохохотал вдруг Сан’сан. – Так тебе кажется или не кажется?
– Кажется.
– Ну вот.
– А дальше-то что?
– А дальше-то вот что: тебе нравится в таких условиях жить? и что вообще думаешь о дружке своём после этого? не странен ли он? Ведь не любит тебя совершенно! Да и вообще никого, наверное, не любит дружок твой. В такой грязи жить! Это ненормально… В таком бардаке! Когда столько денег!!
– Жить мне не нравится, конечно, так; да ведь он свободный человек и делает, что хочет, и устраивает жизнь свою, как хочет, – не наше, собственно, и дело. Не забывай, что это мы к нему пожаловали, а не он пригласил нас, так что наше возмущение несправедливо совершенно, но его, хочу сказать, вполне законно: пришла какая-то бригада, шесть штук целых! Четыре вообще на убийц похожи да и незнакомы совсем, быть точнее один похож, а три убийцами и являются… – тут он замолчал так, как обыкновенно люди затихают, когда понимают, что проговорили что-то лишнее.
– Да тебя одно то должно пугать, что он не стесняется своего положения, ведь это…
Но Арсений не захотел слушать и далее своего приятеля, посему, проговорив: «Не надо», – вышел вон из комнаты и пошагал к Тайлеру.
– Будешь кушать? – спросил герой наш у него.
– Конечно, конечно, – отвечал тот и, встав с кровати и подойдя к Арсению, схватил бутерброды. – Благодарен, – сказал Тайлер и поклонился.
– Да что ты… – проговорил наш герой с улыбкою и пошёл к себе.
Но, придя, он вспомнил про наёмников и направился к ним, точнее к самому главному. Постучавшись, Арсений отворил дверь комнаты, где должен был разместиться главарь их, но заметил, что там никого не было. «Странно!» – подумал герой наш и решил проверить первый этаж. Арсений направился вниз. Невольный страх бился в сердце его, хоть он и не понимал из-за чего: подумаешь! что такого? Вот уже миновал он последнюю ступень, обернулся направо, к комнате наёмников, зашёл и – видит, что они сидят и, собственно, едят, расположившись на диване.
– Я думал, у вас нет еды и хотел предложить… в общем-то, еду, – промолвил он с улыбкой, замявшись.
– Сердечно благодарим, но мы этот момент продумали, – отвечал главный.
Арсений вышел, а они тихонько засмеялись. Он их не слышал.
Придя в комнату свою, герой наш о чём-то думал и рассматривал каждый предмет. Глядел он на пыль и как-то огорчался. Смотрел на стол – тоже грязь, да и кривой он был, стол этот. Таким же фальшивым оказался же и стул… Решил посмотреть в окно – а закрывала его решётка, притом установленная каким-то образом не за пределами дома, а в комнате, перед самым окном. Арсений сел на грязную кровать и, уставив глаза в пол и подперев голову обеими руками, задумался…
«Грустно как-то… Отчего? Почему? Зачем? Что плохого у меня произошло? Завтра я увижу ангела во плоти… Однако ж из-за чего я не радуюсь? Что так печалит меня? У меня и друзья есть: Кирилл вот разрешил переночевать мне с моими напарниками. Неужто он меня не любит? Глупый Сан’сан! Разве знаешь ты что?.. – Арсений сделал движение и лёг на кровать, уставившись в потолок. – Смешно! Одолевали ли меня когда такие печальные мысли? Вообще, да… Отчего ж нет? Вот девушки иные, вроде Насти или Карины, – когда меня отвергали, в общем, я печалился, плакал, а им было совершенно всё равно. Они находились выше меня, будто сидели в какой-то башне высокой посреди океана и глядели на меня, как я утопаю в этом океане… Смотрели же на меня не как на жертву стихии, а как на преступника, которого бросили на убийство и теперь наслаждаются, глядя на страдания мои… Почему? Когда это доставляет удовольствие? Когда смотришь на муки того, кто вызывал муки у тебя… Но разве мог я быть на месте злодея? Разве я мучил кого? Я веду себя со всеми одинаково. Если Марина полюбила меня, поверила мне, то я не могу причинять вреда! Что-то не то… Но ведь не могут быть люди такими плохими, причём все? Не могут… Но вдруг я что-то не понимаю? Вдруг я слишком глуп?.. Может, я что-то делаю не так? Может, и сейчас поступаю неправильно?.. Как понять, как? Для меня деяние, что сделать собираюсь, совершенно оправданно и нормально… Не вижу ничего противоестественного. Но даже если и неправильно, даже если и нарушаю я вдруг неведомый лишь мне закон, то уже поздно, поздно уже возвращаться назад, уж очень поздно: слишком много всколыхнул я вокруг себя!..» – Арсений перевернулся на бок, к стене, и… уснул. В самом деле, было уже поздно. Дорога сильно вымотала наших героев. Пожалуй, оставлю их ненадолго и перемещусь в райское место – на какой-нибудь утёс. Там я опишу ночную, тихую и мирную, природу…
Какое умиротворение! Какая гармония! Обдувает так по-матерински нежно и так ритмично, красиво тёплый ветерок. Шумит наш кузнечик-музыкант, как истинный художник… Ползают среди трав маленькие жучки, насекомые разные – и все они наслаждаются великолепной природой. Какой подарок! Точно вечный праздник! За что нам даровано это наслаждение? Разве какое дело великое мы исполнили? Разве с великим рвением работали где? Нет, мы просто родились. Просто родились…
Какие звёзды! Какая луна! Белые эти снежинки, будто в тёмном пруду на небесной плоскости, точно многочисленные дети спутника – белой сей луны, матери, причём не только для звёзд матери, но и для нас, людей, тоже. В большом озере, похожем на слезинку прошедшего сей пустой дорогой великана, отражается эта идеальная гармония серо-белого круга, черты, неподвластные и самому великому мастеру… А звёзды подобны милым веснушкам, веснушкам прекрасной, истинно прекрасной женщины, мифической нимфы… Ах! Луна! Не нос ли ты носов? А веснушки? Не вы ли суть пример красоты? И вы образуете на небе лицо. Хоть и не видно рта его, я знаю, что улыбается неведомое существо – и теплее, чем кто-либо иной. Хоть и не видно глаз его, я знаю, что и они – добрые-предобрые, ласковые-преласковые, каковых не существует нигде. И радуется это существо тому, что во мне бьётся сердце, что я – живу…
О, кто это? Кто идёт в такую позднюю ночь через пустынное сие место? Что забыл этот странный12 человек? Почему он не дремлет?
Арсений! Ты ли это? Что?.. Почему ты тут? Куда ты так спешишь? Почему шаг твой так скор? Для чего?
Арсений в самом деле бежал. В мыслях был лишь один образ – Марина. Её неземная, как он видел, красота являлась не настолько даже пленительной, как само внимание её. Впечатляло же то, что его, такого уродливого, столь грязного, столь противного человека, полюбили! Взяли – и полюбили! Просто так. И эта любовь оказалась взаимна… Нет, не нужна ему никакая команда, он один – с любовью – добьётся успеха. Любви, думал он, ничто не помешает: она разобьёт любую стену, она есть та сила, что заставляет людей жить! И теперь он бежал, бежал, бежал, стремился благодаря этой великой, всемогущей силе… Он не уставал: зачем? зачем уставать ему? Перед ним весь смысл жизни его – и единственный!
Вот сумерки уже. Оставалось совсем немного… Ах! Что это? Та самая крепость? Он видит – своими же глазами – то райское место, где разместился сущий ангел?? Ещё несколько сотен шагов – и он… о боже!
Страже всё равно. Они не противятся ему: впускают как родного, царя. Какая здесь красота! Совсем не так, как в Столице! Какие белые и аккуратные возвысились громады! Но это не нужно Арсению: он пришёл не для замка.
Вот она, та самая башня! Лестница обвивает кругом её. Он уже бежит… шаг за шагом, шаг за шагом – всё ближе, ближе, ближе…
Ах! Что за звук? Кто это плачет?
Дверь – дверь отворилась.
Сидела женщина в платье и смотрела на небо. Она обернулась, услышав, что кто-то вошёл. На ней были слёзы.
– Марина! – вскричал Арсений с великой, великой радостью, которой он, пожалуй, не испытывал ещё никогда в своей мрачной, туманной жизни.
На печальном, исплаканном лице её вдруг отобразилась улыбка. Ах! Сердце! Сердце! Куда ты так бьёшься!
Арсений побежал к уже поднявшейся со стула нимфе… Они, кажется, были готовы и исцеловать друг друга!.. С какой же страстью и какой пламенной радостью взгляды их пересекались! Каким удовольствием, какой потрясающей, удивительной силой они были сейчас пленены, связаны, окружены…
Марина расставила свои руки, ожидая объятий Арсения – этого наисчастливейшего существа, стремящегося к ней и желающего обнимать, целовать, ласкать прекрасную женщину – вечность!.. Сейчас, через одно мгновение, все их желания, все их мечты – осуществятся; наконец, сквозь долгие томительные минуты, часы, дни, недели будут – удовлетворены!
Но вдруг – кто-то хлопнул дверью… Послышались шаги вниз… Арсений резко вскочил с кровати. «Что?» – подумал он и хотел было посмотреть в окно, но ничего там не было. Арсений сел на кровать. «Что?» – раздалось у него в голове опять и ему захотелось рассмеяться. Так он просидел минуту. После Арсений снова лёг и стал смотреть в потолок. «А?» – и ему стало ещё более смешно.
«ХОРОШО», – как стрела, которую не видят, откуда она, но замечают по попадании, – прилетело снизу слово это, такое многозначное, ему в уши… Вновь послышались шаги – уже наверх. Та же дверь открылась и – опять захлопнулась… «Что?» – вновь раздалось в голове, правда уже с каким-то недоумением, испугом. Арсения, однако, так всё это достало, что он ни о чём не думал и, расположившись поудобнее, дальше принялся храпеть…
Читатель! я заметил, что на последних страницах лирических отступлений, по крайней мере свойственных для меня, не было совершенно. Мне показалось это вещью грустной, так как я их очень ценю. Я могу много что сказать; но, знаешь ли, я верю: нужно сосредоточиться на происходящем с героями моими или, во всяком случае, надо было. Я уже сказал, что способен; однако… может, я спешу куда? Очень хочу поскорее закончить сию работу… Тот миг, миг достижения грандиозной цели, так сладок, так, право, сладок!.. Особенно у меня имеется мечта, которая останется, пожалуй, тайной для тебя, мой тайный друг… Я уж страшусь разбрасываться словами: вдруг они что-то значат? И будет думать некто, кто прочитал сие, про меня вещи какие-то не самые… Стоп! Неужели кто-то решится прочитать Легенду? Не верю. Зачем? Зачем?! Это странно, очень странно. Разве кто может вообще заставить читать? Это такой процесс, который без желания уж невозможен… Я вложил в сию повесть великую загадку, но, боюсь, никто никогда не разгадает её и даже не попытается: просто некому – абсолютно. И даже особенные читатели не прочтут, так как это достаточно трудная работа: лучше лежать на диване, как Обломов, и… впрочем, у Обломова не было ни телевизора, ни телефона, ни остальных теле… Хотя что там? Остальных теле и нету даже… Компьютер вот также! Но потом ещё что-то появится, а что-то пропадёт безвозмездно! Это уж закономерность. Эх, Господи! Читатели, особенные читатели, которым я посвятил сию книгу: Сан Саныч, Кирилл, Алишер и, может, и Даниил и некоторые и иные, которых, увы, имена история не сохранила – я уж очень надеюсь и, не побоюсь этого привычного слова, хочу, просто хочу, чтобы вы прочитали это творение. Не знаю, вы ли меня двигали или нет всё сие время, но писание же это зашло слишком далеко – вещь крайне необычная, надо сказать! Часто человек к чему-то приступает, восхищается началом, но потом забывает про деятельность совершенно и бросает – с Легендой произошло иначе. Хоть были моменты, когда я отходил от работы, но были же и случаи, от которых она продолжалась – и продолжалась с огромным желанием, усердием, трудом… Сейчас такой промежуток времени. Я верю, что докончу книгу до первого января две тысячи двадцать третьего года – Нового года, который я, надо признаться, не люблю вовсе; но вам, особенные читатели мои, мои великие друзья, сие будет подарком – уникальным и по-настоящему удивительным, бесценным, ибо за деньги никто такую ерунду не создаст, это просто невозможно, суть дело против природы, нарушение закона физики… Я ведь планировал, начав сие писание двадцать пятого декабря две тысячи двадцать первого года, иметь оконченную работу уже первого января две тысячи двадцать второго года – смешно! Нет; наверное, это смешно лишь потому, что вы, глядя на этот относительно большой том, равно как и я, понимаете: создать подобную книгу меньше чем за неделю представляется задачей фантастичной. Я соглашусь; однако надо учитывать то, что (уж не помню так точно) я планировал совсем небольшую работу – страниц, может быть, где-то тридцать-сорок. Всё слишком далеко зашло! Но я даже не знаю, насколько это лирическое отступление уместно здесь, ведь… А хотя наши герои спят – я могу позволить себе подобное разглагольствование. Ну хорошо! Однако ж я должен вернуться в реальность и продолжать сказ.
Итак, уже наступило утро – бодрящее, свежее, такое ласковое утро! Радостно пели птички, встречая своего яркого золотого бога, вышедшего к ним навстречу, несмотря на то что являлся им каждый без исключений день. Казалось, всякое дерево, всякая травка становилась зеленее, веселясь велико с прибытием, прямо как скоростного поезда, сего космического света. А поезд сей позволял им существовать, двигал, вёз их жизнь дальше… А вы знали, мои, как у нас говорить любят, гуманитарии, что первый лучик света, который мы – или не мы, но растения, птицы, насекомые, рыбы или другая тварь – видим, мы замечаем лишь где-то через восемь минут и тридцать секунд? То есть вот встало солнце, но мы об этом узнáем лишь через восемь минут и тридцать секунд, ибо так мир устроен наш забавный. Вот так вот! К несчастью весьма великому, я не буду описывать утро сие дальше, потому что это всё не так уж уж и нужно. Заместо оного же я лучше перейду к героям нашим.
В принципе, все, за исключением Арсения и Кирилла, проснулись. Сан’сан, как только встал, достал из своего мешочка деревянный идол в виде какого-то мифического ястреба, опустившего голову свою вниз, закрывшего глаза, сложившего крылья и принявшего стойку предельно стройную. Он достал и других два – статуэтку человека со злобным волчьим лицом и фигурку антропоморфного ящера. Все они выглядели как солдатики – имели, что неудивительно, довольно-таки прямую осанку. Сан’сан, нацепив на себя какую-то белую деревянную маску, походившую на лицо скелета, выставил крылья ястреба в стороны (то было предусмотрено конструкцией), поднял ему голову, открыл глаза и начал свою молитву. Через некоторое время встал и гоблин, но главный герой наш всё спал да спал, точно мертвец какой во гробе. Вопрос был таков: что есть, то есть еду какую? Наёмники продумали сей момент, а вот троица иная думать за жизнь свою не научилась – впрочем научилась, но не Арсений: зачем? для счастья не надо! Сан’сан, как человек догадливый, решил зайти на кухню, но тотчас оттуда вышел, заметив ужасную грязь. Возможно, его реакция на беспорядок в доме Кирилла могла показаться читателю реакцией достаточно странной и в чём-то, наверное, даже неадекватной – ведь он не боялся вкушать сырую свинину, чего мы все боимся и боимся сильно, так как это кажется нам мерзким… Хочу сказать, я логики не замечаю в сём; но разве я в силах постичь характер такого человека, как Сан’сан? – Вовсе нет… Но это, впрочем, неважно: он взял да пошагал к Арсению его будить, ибо что, терпеть ему, что ли?
– Эй, просыпайся! А то Марину возьмёт кто и украдёт.
– А? – очнулся Арсений. – Ну и… А? Да, да, хорошо… – герой наш приподнялся на кровати. – Но зачем шутить-то так?
– Хочу да и шучу! Ты что, командир мне, что ли?
– Ну… в нашей команде – разумеется.
– Ха-ха! – произнёс Сан’сан, почему-то не догадавшись, что ему отвечать; но вскоре додумался и вымолвил: – А я что, подписывался, что ли? Иль в отряд твой вступал?
– Полно, полно… Я только проснулся. Но… ты пошёл мне помогать – в моей, собственно, спецоперации.
– И?
– Полно, полно… С тобой незачем спорить, д… – хотел было как-то оскорбить своего приятеля Арсений, но вовремя остановился.
– Ха! Но я, собственно, спросить хотел: ты что жрать-то будешь?
– У союзников есть еда.
– Вот как! Хорошо, хорошо… – и жрец поскакал к наёмникам. Спустившись вниз, он встретил не троих, а четверых: с ними сидел Тайлер. Все они ели: кто сваренный в кожуре картофель, кто вяленое мясо, кто хлеб чёрный грыз, кто яблоко… Впрочем, еды было у них достаточно и качества гораздо лучшего, нежели у Кирилла. Кирилл вообще приказал Ивашке достать консервы какие-нибудь, каковых у него имелся целый склад, и подогреть. То попалась рыба по-итальянски. Взяв сковороду, что уже использовалась для соответствующих процедур уже как три дня и, соответственно, была весьма грязноватой, Ивашка начал подогревать блюдо. Подогрев, отнёс он кушанье своему господину. Тот молча взял и хотел было начать есть, но вилку! – вилку тунеядец не принёс.
– Ивашка! – проревел он медведем. – Ты что мне вилку не дал?
– Изв-с… Слуш-с… Сейчас-с, Ваше-с самое-с великое-с превеликородье-с и-с превеликоблагородье-с… Изв-с… – и, весь красный и потный, побежал он вниз как можно скорее, дабы, захватив вилку, прилететь обратно.
– Держи-и… т… Держите-с, Ваше-с высокопревосходительноблаговысокосиятельнородие-с… Изв-с… – протянул, уже вернувшись и стоя на коленях и глядя в пол, прибежавший Ивашка своему богу столь важный инструмент.
– Шуруй, скот! – приказал властелин ему, и тот исчез словно пар.
Так происходило почти каждый день. Забавный порядок, ход жизни творился в доме! Но между тем Кирилл размышлял: «Почему ж это я, имеющий столько денег, богатства, влияния, не могу позволить себе райскую жизнь, полную наслаждений, веселий и удовольствий? Разве не могу я по щелчку пальца сделать из этой халупы роскошный дворец? Не могу ли я призвать сюда тысячу женщин, дабы они ходили тут, подобно нимфам, и, поклоняясь мне, боготворя меня, лаская, ухаживая за мной, исполняли все приказы мои? Не могу ли я питаться как царь? Сейчас бы сидел я за огромным столом в окружении молодых обнажённых дев и вкушал бы, глотая вино, райские фрукты, различные приморские деликатесы, утку иль что ещё? Тут пусть кто-то за меня решает… Мне уж лень думать. Имея деньги, я могу всё! И пусть будет раб за меня думать… Мне главное кайфовать: от этого я не устану… Но сейчас я уж не кайфую вовсе. Глупо! Только нервные клетки себе уничтожаю… Ведь я мог бы проводить каждый свой день в кайфе. Да нет, не мог бы, а могу! У меня неисчислимое количество бабла! Спасибо мамке покойной… И избавиться от этого Ивашки! Я бы хотел посмотреть, как он умрёт… Почему-то хочется мне так! Думаю, в этом я найду немного кайфа… Впрочем, скоро должно быть что-то интересненькое…»
Сан’сан присоединился к завтракающей компании – в общем-то, питался. Вкушал он огурец, картофель, сало. К ним вскоре подошёл и Арсений, который ухватился за любимый для него хлебушек и колбасу. Это, впрочем, не суть важно; важно иное – разговор. Окончив кушанье, герой наш обратился ко всем:
– Ну что, дорогие мои друзья, готовы?
– Так точно, – отвечал главный наёмник.
– Есть, – ответила было женщина, бывшая в команде его; но тут всё померкло, окружение потемнело, земля затряслася, показался небывалый шум – и всякая точка пространства вдруг взяла и испарилась, исчезла. Я пропал куда-то, точно ушёл, но куда – не знаю. Я бы помнил, да не помню ничего. Лишь сейчас я очнулся и имею возможность – такую сладкую, приятную, важную и полезную возможность! – писать. Не помню ничего; лишь темнота какая-то кружится в голове моей грешной. Грустно, что произошла такая беда со мною! Что-то особо часто всё подобное творится! Но что хуже, так это то, что до нового года осталось уж восемь дней и чуть меньше трёх часов. Что же делать! Что же делать! Эх!.. Успею ли? Ну теоретически-то возможно-то… Да я ведь лень лежачая! Ну лежи-де да пиши-де… Хах! Не получится!
Итак, что же было? Что последовало после сего загадочного «есть» в среде героев наших? Прозвучал ответ третьего разбойника: «Конечно!» – достаточно, надобно отметить, резкий и громкий. После последовала реплика и Тайлера, который сказал: «Да, готовы… Я готов…» Казалось, закончиться фраза должна была словами наподобие: «Да, владыка…», «Да, господин…», «Да, капитан…», «Да, повелитель…», «Да, могущественный маг…», «Да, величайший колдун…» – или просто: «Да, Ваше высокопревосходительство…» – однако ж, увы! (хотя почему увы?) ничего. Самым последним оказался наш юный жрец, Сан’сан.
– А ты, Сан’сан? Готов? – спросил Арсений наконец и у него.
Ему хотелось с эффектом ответить, что нет-де, не готов, однако смелость куда-то в тот момент исчезла и он, развалившийся на дырявом грязном диване, глядя куда-то в потолок, видно на шесть бегающих тараканчиков, устроивших в тот момент дискотеку, промолвил лениво:
– Ага.
После трёх сих букв сердечко Арсения как застукало, так застучало! – прямо как метрономчик какой-нибудь, который для пьесы тик-такает одной забавненькой, название коей я буду вынужден утаить. Его мозг выработал у него ощущение некоего облегчения, сопровождающегося осознанием того, что всё-таки сии ответы не значат окончательный финал его ожиданий и что всё самое главное впереди, так что ныне момент по-настоящему напряжённый происходит. Впрочем – неважно!
Вижу, что герои наши вышли из дома Кирилла. Но перед сим, конечно же, происходило преудивительное прощание Арсения с ним.
Кирилл, встав, обнаружил, что…
Господи!
Господи!
Господи!
Что
про-
и-
зош-
ло?
Не знаю уж, что и говорить: всё слишком страшно и плохо. Пишу сие тридцать первого декабря две тысячи двадцать второго года в шестнадцать часов пятьдесят три минуты. До той заветной границы, разделяющей времена (надобно, хочу сказать, помнить, что время разделяют: и месяц, и неделя, и день, и час, и минута, и секунда, и даже нечто, что менее секунды; но год как-то совсем по-другому воспринимается людьми, может быть потому, что он период достаточной величины, чтобы подвести некоторые итоги вселенскаго масштаба (а впрочем, неважно)), осталось совсем чуть-чуть, или часа так шесть (часов). Забавно! У кого-то, правда, сия дата настанет через четыре таких периода по шестьдесят минут, а у кого-то – через четырнадцать. Что ж поделать! Таков необъятный наш мир и, в частности, великая наша Россия, раскинувшаяся так, что её даже с высоты выше неба трудно взглядом обогнуть.
Даже не знаю, стоит ли пытаться… – Конечно же стоит! Как ты вообще смог допустить подобной мысли проникнуть в твои хоромы великие? Ну и ну! Говоря кстати, пять дней назад, если меня не подводит память сия человеческая, началу писания данного наступил ровно год. Это, право, забавненько! Но медлить уж нельзя – я возвращаюсь к героям или, по крайней мере, пытаюсь вернуться, ибо связь с ними, к большому сожалению, оборвалась…
Итак, пропущу нечто неважное и изображу слова между Кириллом и Арсением.
– Ну, вот и наступил тот сладкий и поистине прекрасный, в самом деле исторический день, когда я наконец-то воссоединюсь с – о, смею ли я произносить имя этой богини! (Арсений, произнося сие, глядел на небо с непритворным восхищением, возложив руку свою на грудь.) Ма… – герой наш после сего издал громкий стон, – Мариной… Поздравь меня, поздравь меня, Кирилл! Ах, что бы я делал без тебя!
– О, да, классно, здорово, – молвил тот с огромною улыбкой.
– Я обязан тебе жизнию своей! – с жаром произносил герой наш.
– Да что ты, что ты… Это обязанность моя как лучшего твоего друга!
– Нет, я недостоин этого!
– О, честное слово, не стоит, не стоит, братишка…
Арсений пал на колени и с выступившими слезами сказал:
– Я… помогу тебе… тоже! В чём бы ты… ни нуждался, я… исполню… Я сделаю тебя… счастливым! О… о… о… Никогда не… смогу тебя я… отблагодарить вполне! Ты… заслужил вечного блаженства…
Кирилл поднял сего человечка и, схватив за руку его, начал с удивительною улыбкою трясти так, будто… Бог знает что так трясут!
– Благословляю! – промолвил он.
– Ах! – ахнул, как видите, Арсений.
– Да будет всё с тобой удачно!
– Ах! – ахнул он снова, как видите.
– Да успешно вступите в вечный союз мужчины и женщины, или, как говорят, брак!
– Ох! – уже охнул, как видите…
– Ступай, мой друг!
– О всякая сила магическая, храни сего человека! – вздыхая, произнёс измученный наш герой. Казалось, он вот-вот упадёт, да не упал.
Вот и направились шестеро наших ребят. Ура! Ура! Какой, в самом деле, исторический, как сказал Арсений, день!
«В этот яркий день с температурой в двадцать один градус по Цельсию, переменной облачностью и ветром в два метра в секунду я встречусь с моей сладенькой… – о, да! – куколкой, сей феей Дрáже, наипрекраснейшей нимфой, поразительной, точно как вишенка спелая, принцессой, ангелом света… Как же я её, Господи, люблю! Как легка Твоя заповедь «возлюби ближнего твоего, как самого себя»! О, легкотня! Да я даже себя люблю меньше, чем её!.. Я готов терпеть всякое унижение от неё в свою сторону, всякий плевок, грязь всю, ибо я так её люблю… Она удивительная, она просто неописуемая… Ни в сказке сказать, ни пером описать… Как же я её люблю! Какой у неё красивый, гармоничный, стройный, нечеловеческий стан! Её белая кожа похожа на гранит – застывший в одном месте и ждущий, ждущий тёплого, такого нужного ему прикосновения со стороны… Ах! Её рука такая лёгкая, такая нежная, такая, Господи, красивая, как будто бы это перо какое птицы белой, лебедя допустим… Её глаза выражают глубокую загадку, но показывают грубое и дерзкое, однако в то же время и истинное, по-настоящему правдивое согласие, выражают любовь и моментальную радость, моментальную предрасположенность и небезразличность к тому, на кого они смотрят… Нет, это не случайный какой-нибудь человек, у неё такой лишь один – я! Ах… В глазах сих виден чистый изумруд, они настолько непорочные, настолько блестящие и живые, что это, несмотря на разумную неестественность, кажется столь настоящим, столь нормальным, приемлемым и даже святым, угодным Творцу, что я… просто застываю на месте… О, это мне! А! А какие у неё брови… Мой грешный язык попросту не может описать всей красоты этих бровей… Они точно нарисованы художником, которого свет ещё не видел, которому только суждено родиться, если вообще суждено… Волосы её настолько пушистые и мягкие, что являются чистою, драгоценною наградою для того единственного меня, которого она избрала: трогая их – разве я достоин этого? – попадаешь в иное измерение, в иной мир, мягкий, далёкий от суеты и никогда не знавший её, райский мир… Всё её тепло, которым она так богата, выливается огромными потоками и – ах! – устремляется именно ко мне… Я… Неужели?.. Я… Теперь я… теперь… Невозможно!.. Ты чистый ангел! Господи! Господи! Что я такого сделал, что ты награждаешь меня сим?! Просто… А каков её сладенький, сахарный носик? Какой же он нежный! Какой он светлый, милый, умеренно-смешной и невинный! Разве позволительно этому маленькому носику передавать вонь мою ей? Разве я… С ума сойти! Почему она любит меня? Почему? Я такой грязный, ужасный, злой, грешный, гордый, противный, мерзкий, нелепый, уродливый, дурной, некрасивый, гадкий, тупой, неграмотный, глупый, слабый, безответственный, лицемерный да и что там! просто плохой… Так почему? За что? Что во мне хорошего? Неясно… Туча чёрная! Туча тё-ё-ё-ё-ёмная! Да-да!»