Увы, я оказался вовсе не возле Тайлера. Увы, я… я странствовал в некоторых других местах. Ты об этом, читатель, знаешь очень хорошо: подобные отвлечения, действия уже появлялись на пути читательском. Куда привела эта дорога? Вновь на место встречи… Ах! Я боюсь. Я боюсь писать. Я боюсь сделать что-то не так – выбираю ничего не делать. Но, безрассудный ты человек, автор, так ведь нельзя. Ты ведь хочешь – это лишь минимум – обрадовать особенных читателей. Они заслужили подобное справедливым путём. Почему ж ты заставляешь их ждать? О нет! Разве они ждут? Читатели ничего даже и не знают! – кроме того что автор не способен писать и что он начинает и никогда не заканчивает. Хах! Они… неужто правы? Но я… видно, эпос не для меня вовсе.
Тайлер оказался не там, где я, как и вы, предполагал, то есть на Красном бреге: нет, он трудится охранником на заводах, что расположены на Золотых водах, – прям где Сан’сан. Почему так? Видно, я упустил нечто важное, когда отвлёкся на мелкие детали, – видите, как это опасно! Предполагаю, Тайлер обнаружил где-то довольно-таки выгодное предложение… Но неважно. Увы, я совсем потерял связь с сим загадочным миром… Мне, к великому сожалению, уже не хочется ничего писать, ни описывать… Я жажду того сладкого момента завершения сей Легенды… Как же боюсь допустить хоть какую-нибудь, любую ошибочку! Знай, автор: она уже допущена!
Вот, ходит наш орк туда-сюда, с места на место, остановился – глядит… Что же открывается взору сего героя? А я вот возьму и посмотрю! Да… Он вперял на громадные машины, сии заводы, пыхтящие и служащие источником всех проблем Столицы. Это вы загрязнили его! Благодаря вам в граде такая страшная разруха! Вы виноваты в том, что ни одно растение не будет терпеть своего бессмысленного существования и изберёт лучше смерть.
Но в чём же состояла истинная работа, истинное занятие героя нашего Тайлера? Неужто каждый день он направлялся ко гнезду своему, или месту работы, в предвкушении эпических битв, неистовых сражений, страшных драк? Право, нет: лишь однажды его вечное бдение дало результат…
Только несколько минут назад солнце ушло освещать другие поля, моря, горы, города – различные дали, неведомые нам. Теперь взору какого-нибудь путешественника, который забрёл сюда будто бы в пещеру страшного монстра, не открылось бы такое мутное пятнышко, с великим усердием пытавшееся – и, быть может, старающееся и сейчас – каждый день пробить, разбить, уничтожить, прогнать эти многослойные кучи чёрного дыма, повисшие тут словно орда, поднявшаяся из преисподней. А впрочем, даже ей станет страшно и жалко при виде сего кошмара. Сейчас были сумерки, то есть темнее. Тайлер, обычно сидевший на своей табуретке, у которой была погнута одна ножка, бог весть каким образом оставшаяся ещё на своём месте, ходил из стороны в сторону. Его занимала какая-то мысль. Я, знаете, могу прочитать сию мысль: мне возможно всё! Уж он думал о том, что с ним произошло: почему помогает какому-то совершенно незнакомому человеку, зачем вообще на всё известное согласился, ради чего сюда пришёл? «Не лучше ли было мне как-нибудь уйти, как-нибудь сбежать – или даже не сбежать, а сказать прямо, что вот-де я не хочу с тобой, совершенно незнакомый мне человек, куда-либо идти, да и вообще совершать самое настоящее преступление? Мне кажется, надо было. Имею ведь на то неподдельное право. А ведь чего боялся? Неужели же я только родился и никогда не бывал в трудных ситуациях? Моя жизнь, в самом деле, имела бы низкую цену, если бы ей торговали как какой-нибудь книгой, так как очень трудная! Сколько разных событий со мной произошло! Я ведь несколько раз чуть не погиб! Вот как же я был рядом с орками? Что они со мной делали! Да оно ведь так страшно, что даже тот, кто это узнает, чуть ли сознание не потеряет от страха! А я прошёл через всё – сам, один! Прошёл! Ну и? А вот, несмотря на это, почему-то какая-то непонятная совершенно, очень странная робость проникла ко мне в тот момент да и после… А что, если я скажу сейчас? Да нет, уже поздно что-либо менять… А вдруг не поздно? Да вот же она, эта робость! Ах, но нет: раз взялся – кончай…»
Вдруг послышался какой-то шорох, как обыкновенно бывает в любых рассказах, повествующих о том, о чём повествую я. Мысль нашего героя прервалась из-за подобного происшествия. Начал он оглядываться по сторонам – никого. Эта площадка, имевшая заборчик, дабы кто-нибудь не свалился вниз, ибо там находится великая пропасть, и высокую стену, дабы, может быть, никто не поднялся, ибо там завод, была пуста. «Значит, – смекнул герой наш, – он наверху!» Тайлер подбежал к заржавевшей и ставшей подобной осеннему лесу лестнице – видно, всё-таки можно подниматься! – и начал быстро туда забираться. Раз, два – раз, два – раз, два! Пошёл, пошёл! Тут стояли какие-то огромные контейнеры, как бы гаражи, тоже в очень нехорошем состоянии. Огляделся – вот, вот, вот он, преступник! Это какой-то мужчина средних лет в чёрном, что должно было быть, одеянии. В его руках блестел кинжал, в сиянии которого отображался весь город с высоты великой, как бы птица летит. Вот, это то, за что сражаются сии молодые господа! Тайлер – за город, равно как и сей разбойник – за город; ибо разбойник хочет обрести богатства города, а Тайлер сохранить их.
– Эй, молодой человек! Что Вы тут делаете? Здесь уж нельзя Вам находиться! – произнёс наш паладин.
В ответ – тишина.
Как молния, но молния не резкая, а гибкая, стрельнул бегом плут в сторону Тайлера. Уж ноги его быстро, быстро сменялись, как какой-нибудь винт вертолёта иль бог знает чего. Рука крепко сжала кинжал – видно, грешить грехом даже для человеков грешных не боится! А наш рыцарь вытащил как бы булаву – щит бы ещё! – и стал в такую позу, в какую становятся те, кто сейчас будет драться.
– А вдруг Вы не справитесь? – усмехнулся Тайлер.
Вот, бежит он, бежит, уже почти добежал… Рука так и требует сего крепкого, резкого удара, которым забрать можно целую жизнь человеческую. А что ж такое жизнь человеческая? Отвечайте. Я жду. Уж не думай, что не слышу тебя, мой прелестный друг: я слышу и даже вижу тебя. Право, подумай: мне будет очень интересно узнать! Я ведь, в отличие от тебя, немножко одинок – почему бы тебе не утешить меня, грешного? А впрочем, как хочешь! Хотя люди всегда поступают так, как хотят… Разве я ошибаюсь? Разве я неправ? Но ведь что такое жизнь? Сейчас я выскажу своё мнение, мой единственный дружок, и ты узнаешь, что думаю я… Здорово, не правда ли? Ради сего человеки жертвуют временем, силой, успехом, иногда здоровьем, иногда жизнью праведной, то есть вечным счастием, обменивая её на вечные страдания… Ну так что? Вот сколько Тайлер трудился, сколько волновался, сколько думал, страдал, ел, пил, спал и всё, всё, всё! Сколько всего делал друг наш! Сколько всего! И что? Теперь я должен со всем сим попрощаться? Теперь ничего не будет? А как же?.. Я вот детишек ещё не сотворил, ещё не полюбил меня многоуважаемый женский пол… Я ещё хочу страдать, хочу ещё страдать, больше, хочу мучиться, хочу, хочу – а иногда радоваться! Хочу, хочу! Пожалуйста, не лишай меня жизни человеческой! Я, право, должен что-то ещё тут сделать, ещё не конец… Неужто конец? Неужто я, человек, сейчас умру и попаду в ад? К сатане? А почему? Почему я должен туда попасть? О нет! Нет! Нет!..
Но разбойник споткнулся и полетел далеко, далеко вниз. Тайлер наблюдал и поневоле рассмеялся – но смехом не злодея, а как бы осознавшего, над какой ерундой переживал, человека. «Вот как забавно получилось! А впрочем, что забавного?» В самом деле, я соглашусь с тобой, Тайлер: что забавного? Ведь теперь этот человек попадёт к дьяволу… Мне вот жалко его! Я бы хотел, чтобы он покаялся! Я бы не хотел, чтобы сей персонаж погиб… Уж, может, Господи, не дашь ему умереть? Но уже поздно: я вижу его расплющенное тело, как бы труп комара… Но я слышал, как мне говорили, что даже самоубийцы, когда летят, имеют время для покаяния – и, возможно, пользуются им, как часто бывает у двери к смерти, причём приоткрытой. Быть может, сей разбойник успел покаяться! Ведь, как часто бывает, у встречающих такого шутника, как смерть, жизнь вся проносится перед глазами. Вот он летел и видел, что каждый день ругался и выражался словами не совсем приличными, кои мы вставить тут, надо отметить, не можем, а я, впрочем, и не хотел; бил, калечил; хотел убить и, стало быть, убивал; грабил, воровал; издевался над человеками; обжирался, пьянствовал; Бога сторонился… Увы, я не Господь, чтобы перечислять грехи сего человека, но, несмотря на это, всё равно жажду покаяния данной личности.
А что там у Сан’сана? Мне очень трудно сказать. Думаю, ничего особенно интересного нет, ибо что может быть у врача? А впрочем, многое, очень многое. Но я, надо сказать, плохо во всём этом разбираюсь. А вот, знаете, пропускать сего героя я не хочу, дабы побольше книга была… Я вот подумал, что, возможно, если бы разбойник, которого встретил Тайлер, добрался бы до своего противника, то наш молодой жрец встретил бы в госпитале нового пациента – мне кажется, вы догадываетесь какого (мой скудный разум не захотел искать синоним, но если бы захотел – нашёл, то есть он даже не пытался). Тогда бы вышел интересный, очень интересный эпизод! Увы, – хотя почему увы? ведь это хорошо, что орк не пострадал, – сия встреча не совершилась.
Господи! Что же я вижу в оригинале? «Тайлер [смог] наказать нападающих8 врагов»! Подождите, вы слышите? Слышите? Получается, я где-то допустил ошибку… Очень странно! А ведь я в самом деле забыл… Я так и думал, что где-то допущена ошибка. Всё-таки сражался наш герой не один раз, а два, что даже логичнее, ибо завод был популярен для всяких воришек. Похоже, друг, придётся покопаться в архивах памяти моей и найти момент, как раз сей момент, показывающий сражение Тайлера с очередным разбойником.
Я нашёл! Было это тоже поздновато, но солнце ещё не спряталось в свою норку, которая, может быть, находится либо в горах, либо в земле, либо где-то ещё. А почему сразу нора? Наверное, это какой-нибудь тоннель, ибо мы видим, как встаёт сей персонаж, знающий абсолютно все события человечества, даже раньше, когда человека не существовало, на стороне противоположной, то есть на востоке. Я, впрочем, не учёный и могу чего-то не знать. Но ладно, это ведь не совсем учебник. Короче, – какое модное слово! – был уж невидимый, вследствие сами знаете чего, закат. Какая великая красота могла бы там находиться, если бы не этот дурацкий угольный смок! Жаль… Но опять, как всегда – вы это уже знаете – бывает, послышался какой-то звук – то ли шорох, то ли стук. Тайлер, уже наученный опытом прошлой стычки, встал – тогда он, впрочем, не сидел, – осмотрелся и на этот раз уже нашёл злодея. Был сей злодей похож на того человека, которого видели прежде, но это не мог быть он, ибо тот разбился вдребезги, в кашу превратился. Такая же чёрная одежда, похожий кинжал, но… – А! Осторожнее, Тайлер! В сторону героя полетели сурыкэны, которые, по меткости, внимательности, смекалке, реакции и, быть может, чему-то и ещё героя нашего, не попали в него, а отскочили и упали в бездну, как давеча прошлый бандит.
– Эй! Смотри не поскользнись, мошенник! А впрочем, лучше поскользнись, ибо тебе придётся встретиться лицом к лицу со мной! – усмехнулся орк наш.
Он достал свою блестящую булаву, сделал ей своеобразные движения, как делают в играх, ныне очень популярных или не очень, но уж точно существующих, или как в разных фильмах, имя которых состоит из пяти букв9. Не хватает ещё какого-нибудь крутого крика, каковые так любят разные персоны… Читатель, что я поделаю, а? Но вот, полетели ещё сурыкэны, Тайлер отбился от них тоже и полез по лестнице. Тут уж два лица, будто ковбои, как опять-таки в фильмах, стояли друг напротив друга и смотрели.
– Ну что? Как дела?10 – вылетело из уст орка по команде моей, ибо он раб мой, дабы вас развеселить, читатели.
В сей момент двинулись враги, понеслись, как будто лошади. Но ведь лошади не хищники… Тогда, быть может, мои персонажи сии уподоблялись каким-нибудь львам иль гепардам. Уж не хватало пыли, просыпающейся от топота наших героев, но всё же не было земли там, они были на контейнерах или… Увы, я не знаю, как называется сие, но, я думаю, ты, мой друг, меня понял. А впрочем, разве ты меня осудишь, друг? Ведь ты друг – мой. Если ты друг, ты меня любишь и, видно, поддержишь. Вот скажи мне, мой милый друг, как мне исправить данное недоразумение? А? Но вс…
Ба-бах! Звук такой раздался, он-то меня и отвлёк. Что ж это? А это булава Тайлера ударила – но по металлу, а не по разбойнику. А плут, ловким движением избежав атаки орка, резкостью своей направил кинжал прямо в спину нашего героя!.. Неужто его ранят? Неужто Тайлер..?
Размах – увы, промах! Таков был ответ орка. Отскочил вор назад и, отбежав, бросил ещё один сурыкэн. К великой скорби, он… он ранил Тайлера. Но не беспокойся, мой дорогой читатель: оружие сие, снаряд, если так можно выразиться, задел руку, только чуть-чуть, к счастию, поцарапав одежду и кожу нашего героя. Некоторая злость вселилась в душу Тайлера, и, со свирепым криком разбежавшись и подпрыгнув, нанёс сильный он удар… Бам! И что же? Трудно представить, что мошенника смогли ранить. Нет, впрочем, не очень трудно, но, мне кажется, последствия выходки подобной силы должны были нанести противнику невероятно сильный урон, а вот именно в это я поверить не собираюсь. Посему, я думаю, всё должно кончиться другим путём. Увы, мой читатель, я совершенно отказываюсь верить в безопасность сих детских шуток наших героев, ибо всё-таки они дерутся – и серьёзно. Что же делать? Что же делать! Ах, я не знаю! Если я не вмешаюсь в эту битву, то они друг друга исколечат! Хм… Но ведь это прошлое, не так ли? Разве они дерутся сейчас? Нет. Я ведь вспоминаю, что было… Но тогда что сейчас происходит? Хм… Читатель, я не знаю! Забавно… Нет, я вправду не могу понять…
Разбойник уклонился от атаки, а после взял и прыгнул, как какая-нибудь пантера, на орка нашего. Сей прыжок выбил оружие из его рук – булава свалилась вниз, однако не в бездну, то есть куда-то непонятно куда, невообразимо далеко; несмотря на сие происшедшее, лицо охранника изобразило довольно-таки, как мне кажется, забавную улыбку, говорившую: «Эй! Да мне ведь всё равно! Ты об этом знаешь?» Тут сильный удар кулака вдруг расположился на груди вора, так что тот, ахнув, оказался дальше, чем был, то есть как бы отлетел назад. После сего Тайлер подошёл к разбойнику и стал вроде бы делать какие-то такие приёмы, которые должны были позволить обезоружить человека, и вот, вроде бы что-то получалось, ибо два кинжала оказались у нашего охранника, что дало возможность ему руки связать. Бог знает как сие получилось; я сам не совсем понимаю, что произошло; но уж так закончилась драка! Что было после, я, увы, рассказать, скажу честно, не способен: слишком мало информации. Я бы, конечно, мог, но… а вам то надо? Мне кажется, нет.
Перечитав написанное, хочу сказать, что я написал непонятную ерунду, по крайней мере такую, которая не имеет права ерундой быть; ибо, если так подумать, то, что я создаю, и есть великая ерунда и нелепость, однако она, как мне кажется, достойна существования, потому что, может быть, приобретает определённую какую-нибудь роль и не является праздной, чего терпеть человек по отношению к другому человеку не может и не собирается. А зачем собираться? Очевидно, это не имеет никакого смысла, ибо идёт только во вред, а мы хотим жить так, чтобы всё было хорошо, – идея невероятно обычная, а потому скучная, и невыполнимая. Конечно, я думаю, все эти забавные меры имеют какой-то эффект, ибо без многого, чего упоминать я не стану, было бы хуже, но… А впрочем, всё нормально! Да к чему ж, мой друг, сумасшедшие речи? – необычайно ненормальные, мне от них, стоит признаться, даже стыдно.
Как я уже сказал, добавить ничего по поводу произошедшего с Тайлером не могу, так как, к сожалению, информация многая мне неизвестна. Нет, не из-за того, что я не видел, что было, но потому, что я, боюсь, ничего не разумею, не разбираю из увиденного мною, так как человек весьма необразованный… Я думаю, ты, мой читатель, имея в вооружении большие, нежели у меня, знания, с лёгкостью догадаешься, что было после, ибо описывать сие, с одной стороны, не надо, но с другой – вещь крайне необходимая, ибо если бы мы, писатели, писали только важное, то выходила бы великая чушь, великий ужас, такой страх, что и не читая было бы страшно. Всякая мелочь, запомни, образует не мелочь, так что та не мелочь, что мы сохранили, уже мелочью становится. Каждая деталь, которую добавляем в наши сочинения, является в сущности объектом необходимым, ибо без неё книга была бы безвидна и пуста. Ха-ха! Вот так вот.
Настал, наконец, тот долгожданный нами день, когда сумасшедшая команда получила нужные для, если употребление сего слова возможно, предоплаты деньги.
(Вырезано.)
Вот, день оный наконец-то наступил: две уже были у Арсения на руках, так что тот почти поднялся по сей лестнице, где ожидала его Марина… Герой наш предвкушал: уже завтра, завтра он увидится с ней! О-о-о! Как это было сладко для него! Ибо не виделся герой наш со своею жертвою довольно-таки долго… Сколько – сказать, к великому сожалению, я опять-таки не могу, ибо довольно трудно сие вследствие недостаточной информации. Мне кажется, прошёл месяц; но если так подумать, то чушь собачья (а вдруг кошачья?) всё сие: разве большой срок месяц? Но, насколько мне известно, Арсений был таким забавным человеком, что даже час – иль, быть может, и полчаса, иль, быть может, и минут пятнадцать, иль даже минут пять, иль, представляете, даже минута, – проведённый без нашей прелестной дамы, был мукой по-настоящему адской, ибо влекло его, причём, надо сказать, почти ко всем людям, в особенности пола женского, невероятной силы влечение, будто бы это всё суть вода, устремляющаяся вниз с водопада, иль нечто иное. Конечно, я бы мог привести и другие аналогии, но довольствуйтесь тем, что избрал смешной сей повествователь! Я, впрочем, потом попытаюсь вам рассказать, а теперь перейдём, пожалуй, к описанию уже знакомого вам пейзажа. Хотя, знаешь, читатель, в Столице всегда находишь что-то новое…
Был день, как всегда, тёмный и мрачный – но, как вы уже знаете, не для героя нашего! А впрочем, вон, звучит звонок транспорта, называемого паровозом. Сие есть такая машина, которая ездит по одному маршруту, называемому железною дорогою, и, пыхтя, шумит, кряхтит и засоряет город – в том уж, знаете, роль сего существа! Он такой чёрный, столь грязный и, быть может, даже и замученный слегка – иль не слегка? Я вот думаю, что не слегка; ибо каждый день и каждую ночь сия адская гончая летает и гоняется по городу, ловя людей. Как диавол, уносит она человеков в царство сатаны, дабы там они страдали. Как это страшно! А впрочем, вот, пронеслась она с высокой скоростью перед троицей героев наших, которые, надо отметить, направлялись сейчас к наёмникам в ту, уже знакомую нам, таверну. Пронеслась она, призвав ветер и дым, которые нападали на всякую проходившую мимо тварь, даже цветок, являвшийся настоящим бриллиантом, или какого-нибудь бедного странника-муравья, оказавшегося здесь точно не по своей воле, но, быть может, по воле привезённого каким-нибудь человеком весьма невоспитанным и жестоким, каковые, впрочем, и есть столицовцы или столичане (я весьма, как вам известно, неграмотный человек, так что, увы, не знаю, как зовут жителей нашей далёкой планеты). Я увидел в вагонах расположившихся людей, которые, как видно, куда-то направлялись, вероятно на работу, но этого всё-таки нельзя нам гарантировать. Там взору моему открылись двое детей; один мужчина лет выше средних, имевший чёрные очки, бородку, как у Некрасова, равно как и такие же усики, и причёсочку с забавною лысиною; две бабушки, весьма старые, с сумочками, а также с волосиками – довольно-таки старенькими; женщина, нарядившаяся в одежду краснаго цвета (увы, я очень плохо разбираюсь в одежде человеческой) и, как у нас любят делать различные дамы, причём возраста, надо сказать, по-настоящему любого, сделавшая макияж, из всего проявления которого я могу выделить обмазанные помадою краснаго цвета губы (быть может, у бабушек тоже была помада, но я этого не разглядел, надо сказать); парень с таким приспособлением, благодаря которому уши слышат довольно-таки забавные для нашего разума звучания, называемые музы́кою, которая является тоже, по моим многочисленным исследованиям, вещью, как мне показалось, весьма популярною, и с синими штанами, называемыми жинсами; стоявший дедушка с некоторою печалью на лице, а впрочем, имеющуюся у каждого столицовца или столичанина (я, как уже сказал, не самый умный представитель рода человеческаго; но если ты, мой дорогой друг, ищешь более развитых человеков, то уверяю, что непременно их найдёшь, быть может, то есть возможно). К тому же, вам надо знать, я заметил водителя сего паровоза (чух-чух!). Он был человек с невероятно замученной физиономией, усталой и, быть может, даже в некотором роде и апатичной. Его старое лицо, покрытое многочисленными морщинами, украшало, как пустыню обыкновенно украшает какой-нибудь дикий и совсем незваный куст, густые, очень густые усы; борода же отсутствовала, точнее присутствовала щетина. Оттого что на лице никогда не изображалась улыбка, но постоянно жила поникшая гримаса, оно приняло подобный лик как вполне естественный и обычный, из-за чего никогда данное выражение не смело покидать свой возлюбленный дом.
Так, ну и что? Увы, читатель, я всегда отрываюсь от того, что начинал: таково уж моё, видно, естество. Я не хочу, и ты это знаешь даже лучше, чем должен. Хорошо! Но, видишь ли, я невероятно, очень сильно боюсь допустить какую-нибудь ошибку.
Ну вот и промчалась сия машина – мимо героев наших. Увы, читатель, я не упомянул этого раньше; а если упомянул, то получится довольно смешная таки комедия! А впрочем, не вижу ничего смешного: разве должно смеяться над нерадением писателя? Что он воспитывает в своих читателях сим образом? Трудно поверить, что нечто правильное и достойное. Но да, читатель, знай: паровоз сей промчался мимо героев наших, уже вышедших из таверны, в которой они остановились. Ныне они направлялись к наёмникам: прошло ровно две недели, за которые получилось получить две. Бог знает что это за две такие, но какие-то вот такие. Интересно, сколько стоит подобная кампания в настоящем мире? Я там уж бываю очень редко, если вообще бываю, – не знаю даже! Вот хотелось бы, чтобы сей туман неизвестности раскрылся, стал ясным… Неужто в настоящем мире подобное преступление зарабатывается тремя калеками за две недели, тем более на работе самой простой, исключая, конечно, работу Сан’сана? А впрочем, вы верите, что врач может взять и устроиться за день, причём в контору военную, а после через две недели уйти, так ещё и деньги получить? Ну и ну! Я вот не верю, но, как гласит легенда, такое в самом деле было. А может, я просто что-то не так понял? Быть может, использовалось в сём документе какое-то весьма старинное слово, которое неподвластно уму современного читателя? Почему нет? Всё возможно! Но уж вот так вот получилось… А может, это искажение вследствие какой-нибудь рукописи? Всё может быть! Но что есть, то, собственно, и есть.
Даже не знаю, что делать, пока наша забавная троица идёт. Можно много чего сделать, однако… следует выбрать! Ну и, что вполне обычно, возможно, для меня, я изберу описание, или, иными словами, пейзаж, ибо он не требует такой большой ответственности, какой повествование желает: видишь ли, в нём, в этом рассказе, существует такая вещь, как сюжет, которая является, пожалуй, той вещью, на которую люди смотрят в первую очередь, а посему я очень боюсь за него браться: вдруг я допущу какую-нибудь глупую ошибку, о которой даже знать не буду, и читатели меня осудят? Я уж боюсь этого очень сильно! Хотя нет, я не боюсь осуждения; но я боюсь, что единая картина разделится на части; что она даст трещину, весьма, впрочем, исправимую, если так подумать. Ну и ладно! Я же всё равно перейду к сюжету, не так ли, читатель? Да, перейду, ты прав. И что? Да вот я, как человек, стало быть, глупый, или очень слабый, или уподобляющийся ребёнку, страшусь, и страх сей властвует, так что я пытаюсь оттянуть, оттянуть неизбежное, сделать, чтобы оно на секунду иль минуту было позже. Смешон писатель!
Лишь только Арсений, Сан’сан и Тайлер свернули на довольно-таки просторную улицу, их взору открылось большое количество различных магазинов. О, какое, ты знаешь, читатель, влияние оказывают сии страшные тянущиеся ввысь, как будто могут они достичь неба, тюрьмы – слова не побоюсь! Пугающие, внушающие ужас грязные коричневые громады дома, которые в самом деле на тюрьмы похожи, шли куда-то далеко-далеко, в невиданные концы. И кругом какая-то реклама, какие-то магазины, мусор, бездомный сброд, помои, вонь, ругань, крики, брань, лай, гул, треск моторов… Ад! Да ведь это не метафора, я говорю правду, ибо ад – это не какое-то подземелье, в котором котлы кипящие иль языки огня, как флаги, прыгают во все стороны: это место, где нет Бога. Посему оно и называется местом мучения, ибо нет никакого утешения, есть только страх и грех, осознание того, что ты преступник; что за тебя погиб Господь наш Иисус Христос, а ты презрел Его великую любовь; что ты так ошибся и ныне без Бога и вечной Его любви живёшь! Вот и всё. Вы думаете, в Столице есть верующие люди? Их нет – это ад. Света тут нет никакого, даже в прямом смысле. Очень страшно! Помилуй, Господи!
Ну и какие магазины? Ну вот, допустим, магазин, который называется довольно-таки привлекательно – «ЗОЖ», что переводится как «Закон обыкновенной жизни» или «Здоровье обыкновенному жителю» (автор, увы, ещё не определился, какое название будет лучше). Чуть-чуть ниже было добавлено: «Лучшая аптека города – заходи даже без повода». У входа, на небольшой лестнице, лежал какой-то мужичок с лицом красным да и вообще выглядящим как мухомор. У него были длинная и густая борода и усы. Рот, испускавший, наверное, аромат каких-нибудь лекарств, был широко открыт, так что виднелись его, как мне то казалось, грязноватые зубы, быть точнее некоторое их отсутствие. Он, видно, спал – ну а что, сон полезен для здоровья, если не необходим! К тому же в его руке дремала стеклянная бутылочка, на которой сказано было: «Трезвый муж. С любовью из Столицы!» – лекарство, в принципе, весьма достойное! Логотип заведения, у которого лечился мужичок, надобно отметить, состоял из двух перпендикулярных друг другу стеклянных бутылочек, напоминающих крест, который, как мне припоминает память, изображает символ медицины – классика!
Далее взору героев наших открылся некоторый киосочек под названием «Заправка». Там я увидел двух мальчишек, которым было лет так, быть может, тринадцать или, быть может, и одиннадцать. На них была натянута одежда не самая роскошная, какая-то синего цвета. Увы, ты, читатель, знаешь, я вовсе не разбираюсь во всех этих нарядах, посему сообщить, что на них было надето, не могу. Мне лишь известно, что одежда их была тёмно-синего цвета, но не такого тёмного, который похож на чёрный, а более светлого. Я думаю, это цвет восточного неба после захода солнца иль через минут двадцать или тридцать после сего. Всё возможно! Ну и что я, в общем-то, увидел? Сии господа дали несколько монет, и та довольно-таки толстая бабка протянула им сигареты. Ну что ж, сии джентльмены заправились и вновь поплыли, пыхтя, как пароходы; испуская, как какой-нибудь завод, дым. А что производил завод? То, что обыкновенно писано на упаковках: рак иль вещь, которую я сюда вставлять не буду и которая, думаю, нашим молодым героям ещё не совсем известна, но, надобно отметить, имеет большое влияние на представителей мужеского пола. Страшно – вы и так знаете, без меня!
Далее было такое учреждение, как «Э…
К счастию, последний абзац стёрт, ибо там я нашёл такой страх, что подумал, что его просто небезопасно оставлять в живых. Как же мне нехорошо после встреченного! Это, конечно, страшно. Я могу продолжать и далее, ибо в Столице кошмар, но слишком за вас переживаю… Да и должно ли о сём говорить? Я думаю, вы поняли, что такое Столица, уже достаточно, посему я не хочу вас пугать. Там, надобно бы отметить, царствуют великая пошлость и распутство, что строго осуждается в нашем, что к счастью, обществе – я не могу о сём говорить и даже не хочу, ибо это плохо. Как жаль, что Столица суть такой кошмарный город!
А впрочем, я продолжу рассказ, но лишь оставлю то некоторое, что может вас, людей, столь сильно напугать. Вот, например, я увидел такой как бы, может быть, медицинский центр или нечто, что подобно сему. Точно знаю одно: было написано: «Рай для инвалидов, или Непременная помощь». Ну и ну! В нашем городе такое хорошее заведение? Поразительно! Но вот, я вижу старого деда, который на колясочке едет, едет – так старается! Уж толпа народу, который уподоблялся каким-то личинкам, муравьям или пчёлам, пребывающим в вечной суете и толкучке, казалась для сего старца некоторою вовсе не доступной, как бы для нас птицы, жизнью, каким-то существованием весьма необычным. А впрочем, я неправильно говорю; хотя бог его знает! Но вот, миновал, как через рой осиный или саранчиный11, то есть саранчи, через сих людей молодых пожилой человек. Он остановился напротив организации данной весьма благодетельных личностей, организовавших для таких бедных, как он, рай, но вдруг заметил: сей пандус поднимался, поднимался – да и утыкался в грязную кирпичную стену, так что попасть в двери нельзя было никак. К тому ж сие устройство было настолько узкое, что колясочка туда не могла теоретически заехать даже. Вот тебе и рай! Вот тебе и тесный путь! Ну, спасибо, благодетели!
А вон, вижу я такое забавное заведение, которое называется обычно парикмахерскою, ибо там из людей, на людей, как должно казаться, не похожих, делают людей, весьма, как должно казаться, похожих на людей (словом иным, делают красивенькими), но называлось сие заведение именем «Маша, Наташа – любимая Даша!» Логотип этого бизнеса нашего был таков: три женщины, имеющие нечеловеческого происхождения улыбки, танцуют с различными парикмахерскими приборчиками (я бы мог описать все сии прибамбасы, но, увы, отказываюсь от подобного рода работы – к сожалению весьма великому!) и как бы ремонтируют головы уважаемых мужчин и головы – да и не только головы – женщин, какою степенью уважаемости обладающих – мне неизвестно. Ну хорошо! Да будет так! Через окна вижу я множества человеков, одни сидят, а другие стоят и делают какие-то танцы пальчиками, так что у них, у других человеков, власы отпадают, причём весьма, наверное, красиво отпадают, быть точнее отпадают не совсем красиво, не как колибри порхает в джунглях, а отпадают как балерины начинающие, и делают другие власы более красивенькими. Но, в общем, ладно. Вот, встал человечек мужеского пола, а у него на голове торчит как бы три банана фиолетоваго цвета. С глазами, изобразившими удивление при взгляде на зеркало, он, произнёсши такое необычное слово, как: «Спасибо!» – отдал довольно-таки, надобно сказать, приличную копейку, а, возможно, даже и не совсем уж такую уж и приличную, ибо страшно было смотреть на сию сумму размера, вероятно, крупненького. Ну и сделав-то всё вышеперечисленное, он взял и вышел из салона. Далее я увидал некоторую женщину, последовавшую за нашим добрым господином. У ней на лице был такой макияж, как будто это был не человек, а какая-то мумия, ибо лицо было всё белое, как в муке иль в песке тропическом, а губы красные настолько сильно, что казалось, что это был мешок, наполненный кровью иль красною краской, а не губки весьма молоденькой дамы. Глаза были обведены, как у первобытного шамана, чёрной краской, причём чёрной настолько, что глаз, находившийся в центре сей забавной игры, походил на какую-то звезду, порхавшую во тьме космоса. На ушах этой модной женщины висели серьги в виде, как сейчас сие очень модно, крестов бордового с золотым цвета (при виде данного приёма мне стало очень страшно и как-то особенно даже, наверное, совестно, что я осмелился включить это ужасное святотатство; к чему это пишу – не знаю). Далее на шее, ибо одежда была весьма, к сожалению, открытая, висел какой-то амулет с синим камнем, сидевшим в золотом круге, то есть как бы находившимся в объятиях блестящего кольца. К тому ж я совершенно забыл про ногти сего удивительного существа. Они походили как бы на протянутые на сантиметра так три, или семь, или где-то на половину сих размеров, то есть пять, плитки шоколада в каком-то месте чёрного, в каком-то месте белого и в каком-то месте коричневого цветов. Но, возможно, эти когти походили и на модное ныне и в особенности в данном городе блюдо, называемое картофелем фри, или, как то обычно произносят, картошкою фри. Но это, впрочем, неважно. Сия дама получила на данном предприятии такую причёску, как бы напоминавшую гору какого-то красного (надеюсь, ты, мой дорогой друг и читатель, не обидишься за использование подобной лексической единицы) навоза, причём гору довольно-таки высокую. Вот, произнеся благоприятное слово и отдав нужную сумму денег, женщина вышла из помещения. С походкою, свойственной всякой кокетливой самке, она пошла дальше: спустилась по разрушенной лестнице, повернула направо – но вдруг! вдруг раздался такой сильный ветер, что весь сей игрушечный навоз взял и потерял свою форму так, что вместо горы, сотворённой, как должно в это нам верить, мастером, оказалась уж весьма странная ерунда. Но что поделать? Впереди эту женщину ждала, вероятно, какая-то весьма щепетильная встреча иль, быть может, какая-то такая вот дискотека иль нечто подобное сему; но план нарушился: воры подкопали и украли и моль и ржа истребили. Как эта дама расстроилась! ибо она потратила время, деньги, возможно, заработанные не самым честным путём, и ничего не получила взамен! Слёзы полились из её глазок, так что смылась вся эта мука иль песок и разрушился весь этот космос… «Проклинаю Тебя, Бог!» – раздалось из уст её, и мигом шоколад и картофель начали разрушаться вонючими её зубами – блюда, видно, весьма вкусные (такой вывод я сделал, когда увидел, с каким аппетитом данная самочка грызла свои дорогие ногти). Ну а что тебе Бог-то говорил, а? «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Что ж ты теперь злишься, если не слушаешь Господа? М? Таков люд человеческий.