Зои
– Ты скажешь, когда начнешь вытаскивать? – спрашивает он, имея ввиду свои швы.
– Я это уже сделала.
– О…
Откидываюсь назад и критически оцениваю свежий шрам на его щеке. Вопреки ожиданиям, он выглядит ровным и даже не особенно уродлив.
– Ну вот и все. Почти как новенькая.
Он натянуто улыбается, отводит взгляд от моего живота и собирается уходить.
– Старайся пока не пихать ничего за эту сторону. И не забывай мазать мазью! – кричу вслед и он кивает уже из-за порога процедурной комнаты.
Ну вот и все. Ни спасибо, ни до свидания.
Впрочем, это я должна сказать спасибо, что вообще ко мне заглянул. Поболтаем в другой раз.
Зато мой холодильник забит ворованными из ресторана конфетами и полусгнившими фруктами. Их жалко выбрасывать и ем я потихоньку, вырезая испорченные кусочки, но с каждым днем запасы только увеличиваются. Это – подношения змеелюдей.
Будто призраки, они ходят за мной по пятам, иногда толпами, но стоит лишь обернуться – я слышу лишь ускользающий топот и вижу бледные лица, что тут же исчезают в темноте. Эти лица всегда разные. Они приходят посмотреть на меня, как на диковинную зверушку: выглядывают из-за углов, шепчутся на своем языке и тычут пальцами в мой живот. И никогда не отвечают на попытки заговорить.
Они и сами словно зверушки. Тихие и робкие, даже пугливые. Но стоит скрыться за поворотом… Они будут друг друга убивать, калечить и насиловать.
Совсем скоро они покалечат кого-нибудь еще. И тогда у меня появится новый гость. Может, хоть он окажется чуть более разговорчив.
Пинок по мочевому пузырю. Прости, Малыш. Ты тоже замечательный собеседник.
– Привет, ну как вы тут?
Поднимаю голову.
Не улыбаться. Не визжать от радости. Стать снежной королевой – холодной, отстраненной и безжалостной.
– Привет, Мерат. Не прошло и года, как ты решил ко мне заглянуть.
– Ты сама сказала, что не хочешь меня видеть.
– Ты – балбес. На день, на два, максимум на неделю, но никак не на три месяца!
Он виновато разводит руками.
– Прости, сестренка. Я тоже скучал.
Вижу я, как ты скучал.
– Ладно. Прощаю. Предатель.
Хватаю за талию, что, как и моя собственная, успела впитать немало лишних килограммов и вжимаюсь щекой в широкую грудь. Кажется, слышу как хрустят его ребра. Неловко, будто с опаской он опускает ладони мне на плечи.
– Боже, что с вами не так? Я беременная, а не прокаженная.
– С нами?
– Да, со всеми. Мужчинами. Я вижу как вы на нас смотрите.
– Прости. Думаю, дело вовсе не в тебе.
– А в чем?
– В том, кто его отец.
О, вот как…
– Что же, это я могу понять. Если честно, и сама мечтаю об этом забыть.
– Все… Настолько плохо?
– Боже, Мерат, зачем ты спрашиваешь, если сам все прекрасно понимаешь?
– Прости. Просто не знаю, как еще могу тебе помочь.
– Зато я знаю. Проводи меня к Ней.
Объятия распадаются.
– Что? Зачем?
– Хочу попросить отпустить нас.
Он открывает рот. Снова закрывает.
– Ты… Ты думаешь… Она разрешит?
– Я должна попытаться. Это мой единственный шанс.
– И зачем тебе я?
– Нет, ну ты точно балбес. Вдвоем будет не так страшно! Просто проводи меня. Пожалуйста.
– Это надо обдумать, Зои.
– У меня нет времени на обдумывания. Мне рожать через 2 недели.
– Ох… Прямо сейчас? Ну… Ладно. Пойдем.
И мы идем. Быстро спускается лифт. Слишком быстро. Наши пальцы смыкаются друг с другом и я не знаю, кто дотронулся первым. За миг, до того, как двери разъезжаются, он выпускает мою руку и мы почти синхронно делаем шаг наружу.
Темный, холодный коридор. Не помню, чтобы раньше он был настолько холодным.
В другом конце тоннеля та самая дверь. И снова слишком быстро. Я не успела настроиться. Мерат останавливается. Дальше я не пойду, говорят его глаза.
– Все хорошо. Спасибо.
Надо ли стучать? Что делать, если Ян внутри? Боже, совсем об этом не подумала.
Стук эхом разносится по тоннелю. Тишина. Стучу еще раз и оборачиваюсь. Мерат стоит вдалеке. Вымученно улыбается, показывает большой палец.
Вдохнуть поглубже. Закрыть глаза и потянуть на себя.
Внутри полутьма, тепло и сухо. Я все равно дрожу. Она сидит на полу, скрестив ноги, под багровыми инфракрасными лампами.
Эти глаза…
– Я… Простите за вторжение.
Уйти. Бежать.
– Простите за вторжение. Я понимаю, что Вы, наверное, очень заняты, но я не отниму много времени. Я просто хотела попросить Вас о… Скоро у меня родится ребенок. Его отец хотел бы оставить его здесь. Вместе с Вами. Но я…
Как же тяжко даются слова. Она сидит, а я стою и мои глаза находятся выше. Правильно ли это?
Подхожу ближе. Свет отражается от ее зубов. Пол – теплый, я чувствую его своими коленями.
– Я прошу вас. Если есть хоть какая-то возможность позволить нам… Остаться вместе… Не знаю, есть ли у вас дети. Но уверена, Вы можете меня понять. К сожалению, мне нечего предложить взамен, кроме бесконечной благодарности. Пожалуйста. Я прошу Вас. Позвольте нам уйти. Я буду помнить об этом до последнего своего вздоха.
Она не отвечает. Как она это сделает? Кивнет, покачает головой?
Она не шевелится. Смотрит на меня. Бездонные золотистые глаза. Две пары зрачков. Она меня слышала? Даже не моргает.
Наверное, ей надо подумать. Как долго? Что теперь делать? Могу ли я сказать что-то еще?
– Спасибо, что выслушали меня. Еще раз простите за беспокойство.
Спиной двигаюсь к двери и беззвучно затворяю за собой тяжелую металлическую плиту.
– Ну, как все прошло? – гремит над ухом.
– Боже! Ты все еще здесь!
– Естественно!
– Я… Не знаю. Она ничего не сказала.
– Это потому что она не умеет говорить.
– Я знаю! Просто… Как она отреагирует? Что мне теперь делать?
Тяжесть его рук на моих плечах.
– Давай пока просто свалим отсюда, хорошо?
Меня бросает в жар, не потею и руки все еще мерзнут, но на груди будто костер развели. Не вижу, куда я иду и полностью полагаюсь на Мерата.
– Мерат…
– Что?
– Как думаешь, скоро она ответит?
– Не знаю, Зои. Я бы вообще на это не рассчитывал.
Наверное, он прав. Ни к чему изводить себя бесконечным ожиданием. Мне просто нужно отвлечься. Так же, как я делала это всегда. Где же все эти бесконечные раны и переломы, когда они так нужны? Но мои зверушки до сих пор никого не покалечили и больница по-прежнему пуста.
Наверное, надо попить чаю. Мерат тоже так считает.
– О чем ты думала, Зои?
Чайник выпадает из рук и с треском обрушивается на пол. Кипящая лужа разделяет меня и Яна. Он подошел неслышно. В его правом глазу обширное кровоизлияние, кожа побледнела, обычно гладкое лицо исхудало и покрылось внезапно поседевшей щетиной.
– Я спрашиваю, о чем ты думала? Как ты посмела лезть к ней сейчас?
– Я думала о своем ребенке. Что она ответила?
Он усмехается.
– Она сказала «нет». Ты так и не поняла? Это не твой ребенок. Ты должна выносить его. Родить. Все. Это – твоя единственная задача! Это – причина и смысл твоего существования. Остальное тебя не касается!
Мерат выходит из-за моей спины.
О, Боже…
Ян спотыкается. С трудом сохраняет равновесие. Вытирает разбитые губы.
– Ничтожество. Мусор. Я мог прикончить тебя, когда ты валялся в луже собственной мочи и блевотины.
Тянется за пистолетом. О, мой Бог…
Где-то хлопает дверь и топот десятков ног грохочет по всей больнице. Это змеелюди. Все в масках и с оружием.
Бедный Мерат. Во что я его втянула…
Нас окружают.
Что они сделают с ним?
– Пушку на пол. – слышится голос.
Мерат не двигается. Он ведь безоружен…
– Пушку на пол, глашатай. – повторяет один из вошедших.
Что происходит?
– А ты, наемник, не дергайся. Тебя это не касается.
Ян стоит. Смотрит прямо на меня. Медленно наклоняется. Сплевывает кровью на пол и кладет пистолет.
Его обступают со всех сторон и заключают в плотное кольцо.
Ян
Я оборачиваюсь, но толпа охотников загораживает обзор, меня толкают в спину и больница стремительно исчезает позади.
Я видел страх в ее глазах. Не за себя и не за плод – за человека, которого я звал своим братом. Каким-то образом эти двое сошлись за моей спиной. Зачем? Готов поспорить, он с ней даже не спал. Но во рту металлический привкус. Касаюсь зубов и один из них шатается.
Охотники пришли вовремя, как раз когда я готов был вышибить ему мозги. Могу сделать это даже сейчас, конвоиры по прежнему выполнят почти любой приказ.
Уже не хочу. Катись к черту. Забирай девку и вали на все четыре стороны, как только она родит. Это мой последний, прощальный подарок.
Подарок, которого ты не заслуживаешь.
Вонь гниющего мяса проникает в ноздри задолго до того, как мы добираемся до бассейна. Внутри охотники держатся подальше грязной, маслянистой поверхности воды и гор останков, что успели стать выше. Весь пол усеян кусками плоти и залит давно засохшей, свернувшейся кровью. Среди ошметков куски кожи с татуировками в знакомом стиле – стиле ур-сакх.
Один из конвоиров останавливается, упирает руки в колени и блюет. Содержимое желудка стекает в воду. Еще пара минут и пришлось бы сделать так же, но меня наконец заводят в камеру.
Здесь только голый бетон, да железная кровать, зато неплохо работает вентиляция и воздух почти свежий.
– Ты останешься здесь, глашатай, пока Великая Госпожа не выполнит свой приказ. – говорит главный и спустя секунду добавляет. – Не злись. Мне тоже приказали.
Смеюсь, впервые за долгое время. Он не понимает, вижу, как расширяются под маской его зрачки.
– Проваливай.
Он втягивает голову в плечи и через мгновение о нем напоминает только скрежет ключа в железной двери.
Надо набраться сил. Впереди великие свершения.
Зои
Топот десятков ног еще грохочет в тоннелях, но, растирая побледневшее лицо, Мерат выдыхает.
– Что происходит? Куда его забрали?
– Вниз. – он кивает в пол.
– Зачем?
– Да так… Не спрашивай.
– Они перегрызлись между собой, да?
– Ты знаешь? Тоже?
– Он говорил кое-что. Я догадалась. Когда все вокруг стали… Еще более озлобленные. Но как же не вовремя. Теперь она не сможет мне ответить.
– Она ведь уже ответила. Ты его слышала.
– Ага. Но вдруг еще передумает. Может такое быть, как думаешь?
– Я бы не надеялся.
– Наверное, и правда не стоит. Но так хотелось бы. Подумать только, как многое может зависеть от одной лишь доброй воли. Представляешь? Стоит Ей сказать да… И все просто становится хорошо.
– Нет. Это не люди, Зои. Не думай о них, как о людях. Человек для них собственность и еда. С едой не строят компромиссов. Она не может заставить себя уважать. Ее используют. Ее едят.
– Наверное, ты прав.
Он смотрит на меня долгим, слишком внимательным взглядом и ни разу не моргает.
– Что? – спрашиваю, чувствуя неловкость.
– Я отсюда сваливаю. Ты со мной?
– Сваливаешь? Из больницы?
– Отсюда. Из этого ада. Ты со мной?
– А как же Она?
– Ей не до нас. Без него она без рук.
– У нас получится?
– Понятия не имею. – Мерат смеется. – Но это наш шанс. Единственный.
– Куда же нам бежать? Что мы будем делать?
– Я обо всем позабочусь. Главное, что бы ты была готова.
– Готова!
Всегда была готова. С того момента, как ощутила в себе движения крохотного маленького чуда, сердце и разум кричали в один голос, требовали пойти на все, чтобы избавить его от ужаса.
Просто… Слишком страшно делать это в одиночку.
Он опускается передо мной на колени, я чувствую бережные, но уверенные прикосновения и теплый взгляд.
– На сто процентов?
– На сто процентов!
– Тогда вперед…
Он подбирает оставленный Яном пистолет и уходит готовить машину. Сказал, сначала нужно захватить деньги, документы и что-то еще, что позволит нам скрываться. Я тоже собираю вещи, но их совсем немного и места они не занимают. Одежда, чуть-чуть еды, аптечка, еще одна аптечка на случай родов в походных условиях.
Мерата нет. Перепроверяю вещи. Наверняка позабыла целую кучу всего, но понятия не имею, чего именно. Хожу кругами.
Он наконец возвращается, на плече увесистая сумка. Спрашиваю, почему так долго, он смотрит на меня удивленно и показывает часы.
Мы куда-то идем. Неужели на поверхность?
Нет, этого не может быть. Сколько месяцев я просидела под землей, не видела ничего, кроме грязного бетона и унылых больничных интерьеров. Что станет со мной там, наверху? Не рассыплюсь ли я в прах от прикосновения солнечных лучей? Не развеет ли ветер мой пепел по просторам несчастной, истерзанной войной страны?
Пусть так. Если наверху, то я согласна. Главное, чтобы невредимым остался Малыш.
Медленно поднимается лифт. Почему же так медленно? И почему так тревожно бьется сердце?
– За нами погонятся?
Он равнодушно подергивает плечами.
– Если Она сдохнет, про нас забудут. Если повезет, сдохнут они все.
– А как же Ян?
– Да пошел он…
Согласна.
– Как думаешь, что почувствует человек, узнав, что кому-то просто лучше без него?
Он поворачивает голову и снова всматривается странным взглядом, будто пытаясь осознать вопрос.
– Не знаю. Думаю, ничего.
Нулевой этаж, разъезжаются двери лифта.
Впереди гигантские ворота бомбоубежища, вокруг ни души.
Шаги. Совсем как в тот раз.
Он выходит откуда-то сбоку и перегораживает проход, огромный и не похожий на других. Он не носит татуировок, не бреет бороду, но всю свою жизнь провел среди змеелюдей. Я вижу это по его глазам.
Рядом появляются еще двое. А я почти поверила, что у нас получится…
– С дороги. – говорит Мерат.
Великан показывает зубы:
– Никто не выходит. Так приказал Нун Гараш.
– Я подчиняюсь только Ей.
Двое за его спинами переглядываются. Переводят глаза на командира.
– Я никого отсюда не выпущу, узкоглазый.
– Мне плевать. – Мерат кивает в мою сторону. – Я должен обеспечить ее безопасность. Ты знаешь, чей это ребенок.
– Пусть это скажет он. – говорит гигант. – Я хочу слышать ее Голос.
– Невозможно. Он внизу.
Спутники великана уменьшаются в размерах. Один из них делает крошечный шажок назад.
– Тогда ты не выйдешь. Я тебе не верю. Я знаю, ты копал под нас на охоте.
– Тогда ты умрешь.
Великан один. Двое за его спиной испарились.
Ладонь Мерата скользит под куртку, ложится на рукоять пистолета.
Давайте, пожалуйста, без убийств, я прошу вас, лучше вернемся в больницу, все и так будет хорошо!
Закрываю глаза. Считаю про себя.
Один, два.
Звенящая тишина.
Пятнадцать, шестнадцать. Ни голоса, ни звука.
Двадцать восемь… Давай просто вернемся, Мерат, пожалуйста, мы попробовали, у нас не получилось.
Короткое и тихое шуршание издает одежда.
Грохот. Что-то тяжелое падает на пол.
Не хочу открывать глаза. Не хочу этого видеть.
– Пойдем, Зои. – Мерат тянет меня за руку, другой похлопывает дымящуюся дыру на груди своей куртки.
Великан лежит на полу. У него тоже дыра. Во лбу.
– Ты убил его…
– Забудь. Он людоедом был. В прямом смысле. Людей жрал.
Откуда-то спереди сквозняк приносит глоток свежего воздуха. Не просто свежего: уличного, морозного и самого что ни на есть настоящего.
Перепрыгиваю через тело.
Темно и холодно. Лунный свет отражается от толстого слоя снега, холодный зимний ветерок покусывает мои щеки. Поднимаю глаза. Это не потолок. Это – небо. Черное, но безоблачное, усыпанное маленькими, искристыми звездочками.
Мерат куда-то тянет меня. И снова потолок.
Нет, подожди, где мы, куда мы? Хлопает дверь. Я в машине. Мерат набирает какой-то текст и выбрасывает телефон в окно.
– Вот теперь, сестренка, мы отсюда сваливаем.
Ян
Что-то не так. В камере жарко и душно, я будто в сауне – от этого и проснулся. Ору, стучу в дверь, но с той стороны не доносится ни звука.
Четыре стены, кровать и повисший в воздухе тяжелый пар. Все, что у меня есть. Ложусь на пол, но внизу дышать не легче и бетон медленно нагревается под ладонями.
Температура продолжает повышаться. Пот льет в три ручья, пульс колотит, вся кожа покраснела. Я знаю, что такое тепловой удар. Скоро снова заболит голова, потянет блевать, потом судороги, в конце я начну галлюцинировать и потеряю сознание.
Не думаю, что меня решили сварить. Дело в чем-то другом. Но температура продолжает повышаться. Мне осталось не больше получаса, скорее намного меньше.
Скрипит дверь. На пороге охотник, один, без маски, такой же красный и обливающийся потом.
– Что делать? – спрашивает он и я узнаю этот голос.
– Что происходит?
– Нас заперли. Ба-заа все сдохли. Никто не приказывает.
– Понятно. Дай нож.
– Что делать? – повторяет он, вытаскивая нож.
– Умирать.
Лезвие заходит в его поджелудочную по самую рукоять, брови скользят вверх, рот приоткрывается. Потом приходит боль. Он хрипит и скалится, отталкивает меня, тянется за пистолетом, но тут же отдергивает руку на рефлексах. Даже когда я забираю его жизнь, он не способен поднять на меня руку без приказа. Его этому не учили. Его дрессировали. Рожденный скотом в стойле, он умирает на бойне, что предназначена не для него и смысл которой осознать физически не способен.
Поворачиваю лезвие – его ноги подкашиваются, он мешком падает на пол, дергается и пускает пену изо рта.
Забираю пистолет и перешагиваю через тело, едва не растянувшись рядом с ним на грязном полу. В глазах двоится, в горле снова тошнота, в ушах выбивающий сознание скрежет. И скрежет становится все громче по мере приближения к бассейну.
Это место стало филиалом ада. Теперь официально. То, что когда-то было чистой водой и позже превратилось в кроваво-мясное варево, теперь кипит, бурлит ключом и грязный желтоватый пар столбами вздымается к потолку, но никуда не уходит. Вентиляция перекрыта, ворота заблокированы, а панель управления температурой, микроклиматом и прочим находится по ту сторону.
За густыми слоями пара я едва различаю гротескные, почти лишенные антропоморфных черт фигуры. Они настолько раздуты, что не могут вместиться в узкую полосу мрамора между воротами и мясным бульоном – туловища уродов остаются полупогружеными в кипяток. Они варятся заживо. Уготованная им вечность схлопнулась до считанных мгновений. Утратив разум, Старшие грызут, царапают когтями не только сталь и друг друга, но даже самих себя.
Они жили так долго, что, казалось, разучились бояться смерти. Но смерть никуда не делась. Она просто ждала своего часа. И на самом деле они всего лишь разучились этому страху противостоять. Теперь его жало впивается больнее, чем шпарит их шкуры бурлящий кипяток.
А когда они наконец вырвутся наружу, ослабленными и умирающими, Нин Сикиль добьет то, что останется. Это хороший план. Но твари живучи. Важна каждая лишняя минута, я должен дать Ей больше времени.
Пули вонзаются в чешую одна за другой, отскакивают от покрытых отростками спин. Несколько уродов бросают на меня чудовищные взгляды. Этого мало. Они знают, что я не способен причинить вреда.
– Эй! Я тебя поимела! – самый крупный слизняк поворачивает то, что служит ему головой. – Ты скоро сдохнешь! А я буду править вечно, пока не погаснет солнце!
Поднявшись на дыбы, он расталкивает своих и несется по краю бассейна. Кипяток вздымается столбом, ошметки сваренных тел разлетаются в стороны.
Он ревет. Думает, это предательство. А я думаю – изысканный коктейль из справедливого возмездия и запоздалой, но как всегда карающей длани естественного отбора.
Густая завеса пара скрывает его глаза, но стоит ей приоткрыться, стоит мне поймать этот взгляд – я окажусь в его власти. Этого не случится.
Вода бурлит у моих ног и пар обжигает лицо. Судорога в руке – мышцы сокращаются, пальцы разжимаются и оружие исчезает в бурлящей глубине.
Ты слышишь меня?
Сказал бы, что счастлив отдать ради твоей победы все, что у меня есть. Но в моей жизни нет ничего, кроме тебя.
Прощай.
Это не смерть. На самом деле я не умру. Я буду жить вечно, пока существуешь ты, потому что моя несмерть – это печать на теле истории. Расплывчатая и сокрытая от глаз, она все равно приближает твой триумф. Быть может, на доли мгновения. Но для меня этого достаточно.
Прощай.
Шаг вперед. Кипяток ныряет навстречу.
Марьям
Панический, истеричный стук в мою дверь посреди ночи совершенно точно не предвещает ничего хорошего.
– Кто там?
– Я. Скорее!
Едва не сбив меня с ног, он проскальзывает внутрь и хватает за плечи.
– Беда. Ты в опасности, надо прятаться!
– Что стряслось?
– Узкоглазый завалил Папашу. Вас будут убивать!
– Папашу?
– Генерала. Давай, быстрее!
Узкоглазый, папаша… Почему нельзя было дождаться утра? Он хватает меня за рукав и тащит в коридор, я вырываюсь и только звук рвущейся пижамы заставляет наконец очнуться ото сна. Моей любимой пижамы.
Пощечина.
Он выпускает мою руку и смотрит глазами ни за что побитого щенка.
– Успокойся и отвечай на вопросы. Кто будет убивать? Где глашатаи?
Потирает ушибленное лицо.
– Мои будут убивать твоих. Мстить за Папашу. Ну, и просто так. Ищут всех, кто не с узкоглазым. Глашатаи внизу. Всем очень страшно.
– Чего хочет узкоглазый?
– Не знаю. Они захватили арсенал. Пробиваются наверх.
Смотрю на телефон – связь не работает.
– Хорошо. Мы идем искать глашатаев.
– Неет. – он хватается за голову и стонет. – Мы идем прятаться.
– Не будь дураком. С ними безопаснее всего.
– Нет-нет, там сейчас совсем не безопасно!
– Почему? Что происходит?
– Никто не знает. Все боятся туда идти.
– Значит, сходим мы. Если станет совсем страшно – остановимся и посидим, пока все не утихнет.
Упрямство на его лице сменяется тяжелыми раздумьями.
– Ладно. Только осторожно.
Накидываю куртку. Сапоги или кроссовки? В сапогах теплее, но, возможно, придется бежать… Кроссовки.
Он выходит в тоннель, смотрит в одну сторону, в другую и манит за собой. Спереди слышится странный треск, гудят электрические лампы, воет сквозняк, не отдаются эхом наши мягкие, почти беззвучные шаги.
Топот ног, невнятные крики из бокового тоннеля, он хватает меня за руку, оттаскивает в сторону и закрывает своим телом. Мы сидим на корточках в темноте. Мимо пробегает человек, его лицо посерело, глаза выпучены и по всему коридору разносится хриплое дыхание. Не помню его имени. Кажется, он специалист по шифрованию связи.
Человек исчезает за углом, следом проносится толпа ур-сакх. Едва мы покидаем укрытие, далеко за спиной приглушенные вопли сменяются триумфальным воем.
Добираемся до лифтов. Поскользнувшись, ныряю лицом в кровавую лужу и только вцепившись в Шкуру удается сохранить равновесие. Снова слышится треск, теперь громче, отчетливее. Звуки исходят от лестницы и лифтовых шахт. Это же автоматные очереди…
Лифт едет долго, наконец разъезжаются створки. Шаг внутрь – где-то наверху взрывается грохот и кабина с жутким лязгом проваливается вниз, едва не ухватив меня за лодыжку.
Лязг стихает. Снова грохот, теперь в глубине. Из пустой шахты веет дымом и гарью.
Шкура. Его зрачки заслоняют сероватую радужку, брови лезут на потолок. Наверное, то же самое он видит и на моем лице.
Не знаю, сколько мы стоим, не спуская друг с друга глаз в осознании остроты того лезвия, по которому довелось пройти.
Наконец он отворачивается, с опаской свешивается за край и всматривается во тьму. Внезапно ухмыляется кривыми зубами:
– На тоненького.
Шкура. Это имя ему не подходит, давно пора придумать другое. Он похож на поджарого, породистого кобеля. Например, добермана, но это совсем не звучит. Кобель? Тоже нет, слишком милый. Пусть будет Щеночком.
На лестнице тоже пахнет дымом. Кажется, им пахнет уже везде. И сверху и снизу слышатся крики. Щеночек тянет назад.
– Куда ты?
– Нам здесь не пройти.
– Больше негде.
– Нет. Есть другой проход.
Он уводит меня в темноту.
Мы двигаемся сквозь знакомое крыло, где живут несколько моих подчиненных. Вернее, жили раньше, теперь все двери выломаны, за одной из них я вижу протянутые человеческие ноги.
Кому принадлежала квартира – я не знаю и передергивает меня не от вида этих ног. Наверное, ему проломили череп, перерезали глотку или обошлись другим не менее гуманным образом. Но мне такой чести не окажут и десятки бледных обезьян пройдут через мое тело прежде, чем наконец позволят истечь кровью со всех концов.
Есть легенда, что пленные самураи умели покончить с собой, даже оказавшись закованными в цепи. Они отгрызали свои собственные языки. Это хорошо. Надеюсь, и быстро.
– Ты идешь?
Вздрагиваю от прикосновения. Щеночек смотрит с тревогой, слегка приоткрыв рот и настойчиво тянет за рукав. А я стою посреди тоннеля: язык болит, во рту металлический привкус.
– Все в порядке?
– Да. Идем.
Квартиры остаются позади, но выломанные двери по-прежнему висят перед глазами. Высокие потолки спасли мою жизнь. Я поселилась отдельно от остальных, потому что в моей квартире высокие потолки.
– Кто-нибудь успел убежать?
– Не знаю. Сейчас они либо с узкоглазым, либо мертвы.
О чем только думает Мерат, как и зачем умудрился запудрить всем мозги? Расплата за предательство будет непомерна.
Другой проход, о котором говорил Щеночек, оказывается очередной лестницей, еще более грязной и темной. Идти приходится почти вслепую, и только в свете редких, тусклых ламп я могу разглядеть стены, покрытые уродливыми и примитивными рисунками. Снизу доносится лязг, пространство разрывается криками и топотом множества ног. Щеночек выталкивает за ближайшую дверь и та захлопывается за моей спиной.
Абсолютная темнота. Не вижу даже кончиков собственных пальцев. На ощупь нахожу дверную ручку, держась за нее обеими руками, сажусь на корточки. Текут минуты. Колени покрываются ледяной коркой и начинают болеть.
Топот по ту сторону, приглушенные крики. Голоса. Не могу разобрать ни слова. Как же темно. Может, я ударилась головой и ослепла? Старовата для таких приключений. Не придется ли пожалеть о секундах, что отделили меня от падения в пропасть сгоревшего лифта?
Голоса стихают. Дверь открывается и мелькает тонкий лучик электрического света.
– Пойдем. – зовет он. – Говорят, банду узкоглазого заблокировали в гараже.
– О чем он только думает…
– Не знаю. Шеф был с ним слишком добр. Доброго шефа всегда предадут.
Спускаемся долго, тихо и осторожно, наконец оказываемся внизу. Снова тоннель. То ли я согрелась, то ли начинает теплеть.
Потом появляется кровь. Она течет ручьями как раз с той стороны, куда мы двигаемся и с каждым шагом поток становится все шире.
Из-за поворота появляется зал. Все пространство завалено телами. Вернее, тем, что от них осталось: обрывками человеческой плоти и оторванными конечностями. Мясом. Просто мясом.
– Ты идешь? – зовет Щеночек. – Можем посидеть здесь.
Не знаю. Нет. Иду.
Жарко. Душно. Что это за звуки? Словно звери вгрызаются когтями в металлическую решетку.
Весь зал завален трупами. Кроссовки промокли. Кровь хлюпает в подошвах и сворачивается между пальцами.
Что-то волочится за мной по полу. Опускаю взгляд. Розовая, с тонкими красноватыми прожилками кишка оплетает мою лодыжку, словно морской червь и сквозь промокшую насквозь пижаму, я чувствую кожей холодную слизь. Стряхиваю. Пытаюсь стряхнуть.
– Эй… Ты… Ты не мог бы? Это…
Щеночек оборачивается и смотрит на меня непонимающе, потом хихикает, опускается на одно колено и отбрасывает червяка прочь.
Походя осматривает одно из тел.
– Те, кто рискнул вмешаться. Они сражались за Старших.
Лестница, ведущая к Ним.
Ворота заперты, от них веет жаром. И звуки доносятся с той стороны. Не звери – монстры. Вгрызаются в металл, сотрясают его чудовищными ударами.
Высокие фигуры в доспехах стоят напротив и облик их кричит: ворота выдержат недолго.
Глашатаи с оружием рядом. Сидят и лежат на ступенях – едва ли половина от их числа.
Спускаемся. Кто-то бросает на нас короткий взгляд. Остальные не обращают внимания.
– Марьям.
Не сразу узнаю Салазара. Он постарел на 10 лет.
– Военные восстали. Папаша убит. В бункере пожар.
– Ясно. – он кивает. – Наемники не должны сбежать, но они нужны живыми. Сделай, что можешь.
– Я поняла.
Мы снова поднимаемся наверх. Щеночек останавливается, хватает меня за локоть.
– Что ты делаешь?
– Иду выполнять приказ.
– Нет, нет! Зачем? Давай лучше сбежим!
– Я не хочу бежать.
– Почему? – он обнимает мое лицо, я чувствую его пальцы на своих висках и теплые, почти горячие ладони. – Там, наверху, снаружи – целый мир. Там столько чудес. Пожалуйста, давай убежим! Я так хочу покачаться на лодке!
– Я знаю этот мир. Он больше не для меня.
– Но почему, почему? Я не понимаю!
– Наша жизнь здесь. Она единственная, и другой у нас не будет. Потому что здесь – наша семья.
Он смотрит в мои глаза, не моргая, потом опускает взгляд в пол. Шмыгает носом. И вдруг ухмыляется.
– Хорошо. Тогда давай выполнять приказ.
Главную лестницу заволокло дымом и наверх мы снова поднимаемся окольными путями. К концу подъема я едва переставляю ноги и надолго прислоняюсь к стене чтобы отдышаться.
– Как мы это сделаем? – спрашивает он и его лицо тоже покрылось румянцем.
Понятия не имею.
– Ты можешь мне кое-что пообещать?
– Что значит «пообещать»?
– Что ты сделаешь то, о чем я попрошу. Или умрешь.
– Попросишь о чем?
– Убить меня.
– Что?
Его дыхание замирает.
– Если не получится… Не дай им меня…
Я не могу продолжить фразу, мы снова смотрим друг на друга молча. Но Щеночек понимает и без слов.
– Обещаю. – шепчет он.
Снаружи глубокая ночь. Повсюду гомон голосов, со стороны гаража грохочут звуки перестрелки. В свете пламени, объявшего главное здание, одно за другим поворачиваются к нам десятки и сотни лиц. Растерянные, напуганные. Но они видят меня и замешательство сменяется животной яростью.
Кто-то делает шаг. Щеночек выскакивает вперед, загораживает от напирающей массы. Его толкают, он бьет кого-то лбом и тот с воем падает на снег прижимая пальцы к сломанному носу. Еще мгновение и толпа захлестнет меня.
– Что здесь происходит?
Свой собственный крик кажется ничтожным и напуганным, но уродливые звуки родной речи вводят ближайших отморозков в замешательство.
– Именем бу-уда-бар приказываю отвечать! – наверное, мой голос крепнет. – Ты! – указываю на здоровенного отморозка, что оказался ближе всех.
Его рука, готовая вцепится в мои волосы, замирает и падает, прижимаясь к телу.
– Убийцы. – рычит он, кивая в сторону гаража. – Предатели.
Толпа колеблется. У меня секунды…
– За мной.
Толпа не двигается. Щеночек врезается в кипящую вокруг толпу, расталкивает скалящиеся бледные фигуры и под его давлением проход нехотя освобождается.
Я не вижу направленных на меня взглядов, не слышу повисший в воздухе шепот. Лишь задеваю плечами окружившую меня, готовую взорваться массу и каждое прикосновение заставляет сердце пропустить один удар. Перед глазами только спина телохранителя. А в голове – только шаги.
Наконец появляется пожарный щит. Снимаю огнетушитель и сую в лапы отморозку, что послушно волочился следом.
– Туши!
Он стоит, пялится. А я держу огнетушитель перед собой и руки с каждой секундой наливаются тяжестью. Стоит опустить… И он возьмет его только чтобы обрушить на мою голову. Хотя бы это будет быстро. Пожалуйста, пусть это будет быстро.
Внезапно его лицо светлеет. Он выхватывает проклятый огнетушитель и тут же исчезает в толпе.
– Помогайте ему. Быстрее! Вы хотите, чтобы все сгорело?
Сначала медленно, но постепенно ускоряясь, масса перетекает в сторону пожара.