Классика, скандал, Булгарин… Статьи и материалы по социологии и истории русской литературы

Кроме того, в-третьих, считается недопустимым брать в качестве прототипов и «выводить» в своих произведениях в негативном виде реальных лиц, являющихся современниками (например, в выпущенной анонимно книге К. Н. Лебедева «О Царе Горохе» (1834) были выведены Н. А. Полевой, О. И. Сенковский, Ф. В. Булгарин, П. А. Вяземский; в романе Н. С. Лескова «Некуда» (1864) изображены А. И. Левитов, В. А. Слепцов, Евгения Тур; в романе И. И. Ясинского «Лицемеры» (1893) выведен Лесков, и т. д.), или конкретные современные учреждения (научные институты, заводы, школы, спортивные команды, редакции журналов и т. д.). Вот, например, что писал о подобных произведениях П. И. Вейнберг в статье с выразительным названием «Литература скандалов»: «Это совсем не сочинения. Это то, чтó, пока не напечатано, называется слухами, новостями, сплетнями. Напечатанное, оно имеет свое место и значение в другой литературе – литературе скандалов. <…> в этой литературе не требуется творчества, потому что берется голый факт, как его дает жизнь; факт этот иногда передается верно, иногда искажается, в угоду своему взгляду, своему интересу и желанию произвести эффект в публике. Факт может быть очень глуп, но лицо, о котором идет речь, всем известно, и писатель рассчитывает поэтому на успех. Следовательно, в этом роде литературы не нужен даже ум, который требуется на то, чтоб написать простое письмо: нужна некоторая злость и знание всех вестей и слухов»¹⁶⁶. Столь же предосудительным считается изображать в негативном виде покойных деятелей, являющихся национальными героями и предметом почитания; в качестве примера назову выпущенную М. Армалинским книгу «А. С. Пушкин. Тайные записки. 1836–1837» (1986).

Вопросы, связанные с авторством. Со становлением литературной системы формируется понятие об авторском праве, то есть о праве автора распоряжаться своими текстами и недопустимости другим лицам публиковать, перепечатывать или изменять их без его разрешения. Подобное право закрепляется юридически (в России – в Положении о правах сочинителей 1828 г.), но помимо правовой ответственности человек, осуществивший контрафакцию, подвергается и моральному осуждению (как «литературный вор»).

Спорным долгое время оставался вопрос об этичности публикации частной переписки литераторов. И. А. Гончаров, например, напечатал статью «Нарушение воли» (1889), в которой яростно протестовал против подобных публикаций¹⁶⁷.

Но автору принадлежат не только его тексты, но и его литературное имя, то есть то, как он подписывает свои тексты (это может быть и псевдоним). Оно должно воспроизводиться в печати в той форме, как его пишет автор. Например, И. Грекова и Р. Облонская протестовали против расшифровки инициала¹⁶⁸.

Кроме того, считается недопустимым приписывать свои сочинения авторству другого человека (чаще всего это происходит с классиками¹⁶⁹). Например, Е. И. Вашков опубликовал подделки стихотворений А. С. Пушкина, Н. А. Некрасова и В. В. Маяковского¹⁷⁰.

Но не только в этом выражается принадлежность литературного имени автору. Действующие в литературе лица не должны использовать его даже под своими оригинальными произведениями, если имя и фамилия у них тождественны имени и фамилии уже публикующегося литератора; вступив в литературу позднее, они должны взять псевдоним или добавить к своей фамилии какой-нибудь дополнительный элемент, например указание на место своего происхождения (так поступили В. А. Иванов-Таганский, В. А. Иванов-Тверской, С. И. Иванов-Волгарь и др.). В качестве скандала, вызванного нарушением этой нормы, упомянем случай, когда Н. С. Лескову не понравилось, что этнограф и прозаик Николай Феофилактович Лесков стал в журнале «Исторический вестник», в котором часто печатался Н. С. Лесков, подписывать свои публикации «Н. Лесков». Н. С. Лесков поместил в газете заметку по этому поводу, ему ответил редактор «Исторического вестника», что породило обсуждение этого вопроса в прессе и литературных кругах¹⁷¹.

Если автор использует псевдоним, считается недопустимым, пока он жив, раскрывать этот псевдоним без его разрешения.

Принадлежат автору и его герои. Если другой литератор вставит их в свои произведения или тем более решит продолжать его произведения (как это сделали Д. П. Зуев, опубликовавший окончание «Русалки» Пушкина (1897), А. Е. Ващенко-Захарченко в книге «“Мертвые души”. Окончание поэмы Н. В. Гоголя “Похождения Чичикова”» (1857) и И. П. Рапгоф, выпустивший «продолжения» «Ключей счастья» А. А. Вербицкой, «Санина» М. П. Арцыбашева и «Ямы» А. И. Куприна), это может вызвать скандал.

Взаимоотношения между авторами тоже регулируются литературной этикой. Нельзя оскорблять других авторов, осуществлять по отношению к ним нетактичные действия, вторгаться в их личную жизнь, неверно цитировать или приписывать другому автору мысли и выводы, которых у него нет. Не принято публиковать негативные некрологи (публикация подобных текстов – чрезвычайно редкое явление; в русской литературе я могу назвать в качестве примера только два памфлетных текста, напечатанных после смерти О. И. Сенковского¹⁷²). Нельзя заниматься саморекламой и т. п.

Взаимоотношения авторов с издателями. Авторы должны в срок предоставлять издателям обещанные тексты, особенно кончать произведения, которые начаты публикацией с завершением в последующих номерах. Во второй половине XIX в. публикация романа растягивалась на год и более, причем нередко журнал начинал печатать незавершенное произведение, а автор надолго прерывал публикацию, что порождало недовольство читателей, которые обращались с упреками к издателю журнала. Случалось, что автору приходилось публиковать письмо с пояснением, что вина лежит на нем. Издатели же должны печатать принятые произведения в срок, точно расплачиваться с авторами и т. д. Характерным примером того, как и автор, и издатель не соблюдали свои обязательства, является публикация «Анны Карениной» в журнале «Русский вестник» (1875. № 1–4; 1876. № 1–12; 1877. № 1–4). Как видим, Толстой в 1875 г. прервал публикацию романа на восемь месяцев, за что извинялся в журнале перед читателями. Со своей стороны, редактор журнала М. Н. Катков, подходивший к литературным произведениям с жесткими идеологическими требованиями, отказался печатать последнюю часть романа, после чего Толстой разорвал с ним отношения. Катков, добавим, при публикации романа Достоевского «Бесы» в том же «Русском вестнике» в 1871–1872 гг. опустил главу «У Тихона».

Отношение авторов к читателям. Следует уважительно обращаться к читателям, не оскорблять их при встречах и в прессе, в том числе и представителей читательской публики: интервьюеров, критиков и т. д. Так, грубые слова М. Горького, обращенные к зрителям 28 октября 1900 г. в фойе Московского Художественного театра, вызвали скандал и обсуждение в прессе¹⁷³.

Все, что я перечислил, – это общелитературные нормы, но бывают еще нормы групповые. Например, во второй половине XIX – начале XX в. считалось, что нельзя печататься в журналах и газетах противоположного направления. Когда выяснилось, что В. В. Розанов одновременно публикует статьи в либеральной газете «Русское слово» и в считавшемся реакционным «Новом времени», это вызвало большой скандал. После публикации в 1910 г. статьи П. Б. Струве «Большой писатель с органическим пороком»¹⁷⁴ ряд литераторов порвал отношения с Розановым¹⁷⁵. Существовал и негласный запрет на критику почитаемых представителей своего лагеря. Так, печатавшиеся в «Северном вестнике» в 1890–1895 гг. и объединенные в его книге «Русские критики» (СПб., 1896) статьи либерального литератора А. Л. Волынского, в которых были подвергнуты критике эстетические взгляды Добролюбова, Чернышевского и Писарева, вызвали скандал в либерально-демократическом лагере.

Механизм литературного скандала

Теперь проанализируем, как возникает, развивается и завершается литературный скандал. В качестве примера рассмотрим скандал, произошедший в 1861 г. с журналом «Век». Это был еженедельный либеральный журнал, имевший довольно широкую известность. Там был опубликован фельетон, в котором упоминавшийся выше П. И. Вейнберг, подписавшийся псевдонимом Камень Виногоров, саркастически повествовал о том, как в Перми на музыкально-литературном вечере жена статского советника Е. Толмачева прочла стихи из «Египетских ночей» Пушкина, где речь идет о Клеопатре и ее любовниках, и как отнеслась к этому газета «Санкт-Петербургские ведомости». В частности, он писал: «Русская дама, статская советница, явилась перед публикой в виде Клеопатры, произнесла предложение “купить ценою жизни ночь ее”, и как произнесла! К вам, мои прекрасные читательницы, обращаюсь я, к вам взываю! Долой всякую стыдливость, долой женственность, долой светские приличия – вас приглашает к этому г-жа Толмачева и почтенный панегирист ее, возгласивший миру о невероятном событии устами “Петербургских ведомостей”». Через неделю в распространенной либеральной газете «Санкт-Петербургские ведомости» была помещена статья известного литератора М. И. Михайлова, ранее нередко выступавшего со статьями о важности эмансипации женщин, в которой автор фельетона и журнал «Век» обвинялись в том, что сегодня назвали бы мужским шовинизмом. Михайлов писал, что слова автора фельетона «свидетельствуют о совершенном отсутствии в нем всякого нравственного чувства, всякого сознания обязанностей относительно общества, в котором он живет, всякого уважения к человеческому достоинству и в себе самом, и в других, и суд общественного мнения должен навсегда заклеймить его. <…> Нет человека с живым сердцем в груди, который, зная настоящие общественные условия и положение женщин, решился бы публично оскорблять женщину и выдавать ее на посмеяние и обиды глупцам и невеждам. И за что же? За то, что она смело заявила свое пренебрежение к невежественным предрассудкам»¹⁷⁶. И хотя и редакция журнала «Век», и автор фельетона публично оправдывались, но и в газетах, и в сатирическом журнале «Искра» появилась масса публикаций, в которых фельетон Вейнберга квалифицировали как безобразный поступок. Все это привело к тому, что на следующий год подписка на журнал резко упала и он закрылся¹⁷⁷, а Вейнбергу в поисках заработка пришлось поступить на государственную службу.

Что мы видим в данном случае? Сначала литератор в своей публикации нарушил этическую норму. Это могло произойти или от незнания нормы, или по оплошности, необдуманно, или намеренно. Поскольку информацию об этом опубликовало популярное печатное издание, она широко распространилась. Если бы подобное нарушение литературной этики произошло в беседе, в кулуарной обстановке и осталось известным только очень узкому кругу лиц, то говорить о наличии литературного скандала было бы нельзя. Но тут другой литератор публично сообщает о проступке и осуждает его, а затем его публично поддерживают другие. В результате действия нарушителя получают общественную оценку (осуждение), что служит укреплению нормы и предостерегает других от нарушения ее. Иногда этим все и ограничивается, а иногда, в случае очень серьезного проступка, «нарушителя» изгоняют из литературы: перестают печатать, приглашать, здороваться и т. д. Таким образом, скандал выводит на свет скрытые проступки и пороки. Проблематизировав норму, поставив ее под вопрос и вызвав ответную реакцию, скандал укрепляет норму. При этом необходимо, чтобы «нарушитель» обладал хотя бы некоторой известностью. Если этот человек мало кому знаком, то его поступок особо не взволнует публику. Кроме того, повод для скандала должен быть неожиданным. Если этот человек нередко поступает подобным образом (как, например, В. В. Жириновский), то новый такой поступок не вызывает резонанса. Отметим также, что обычно в случае скандала значимость проступка преувеличивают.

Итак, для скандала нужны следующие основные условия: 1) нарушение принятых в литературе норм; 2) публичность этого нарушения (то есть наличие наблюдателя, свидетеля); 3) наличие публики (то есть возможность довести до общества информацию о проступке). Существование публики – важнейшая предпосылка возникновения и функционирования скандала. Можно согласиться с А. В. Дмитриевым и А. А. Сычевым, которые отмечают, что «именно публичная сфера является важнейшей предпосылкой существования скандала: он может полностью реализовать свой преобразовательный потенциал только в рамках демократического государственного устройства и развитого гражданского общества»¹⁷⁸.

В России далеко не всегда существовали эти условия. При наличии предварительной цензуры подобные нарушения пресекались на стадии рукописи и не попадали в печать. Даже если что-то по недосмотру цензора и публиковалось, информацию об этом цензура не дозволяла печатать, и только в редких случаях публика узнавала об этом из слухов.

Это вполне закономерно. Ведь в самодержавном государстве скандалов не должно было быть. Скандал показывал бы, что в стране есть сферы, не контролируемые властью, и мог вывести наружу проступки самой власти. Поэтому лишь в редких случаях, когда имели место ошибки цензуры или вольные толкования опубликованных текстов, случалось нечто похожее на скандал. Но публичного резонанса эти случаи не вызывали. Напомню о двух таких случаях. Первый – публикация «Философического письма» Чаадаева в «Телескопе» в 1836 г., после чего журнал был закрыт, а Чаадаев по воле Николая I объявлен сумасшедшим. Менее известен второй случай. В 1846 г. в газете «Северная пчела» была анонимно опубликована баллада Е. Ростопчиной «Насильный брак». В балладе Николай I и Польша были представлены как старый барон и сетующая на его притеснения молодая жена. Через несколько недель власти поняли подлинный смысл стихотворения, и у редакторов газеты Н. И. Греча и Ф.В Булгарина были крупные неприятности (Греч, в частности, был вызван в III отделение). Номер со стихами передавали из рук в руки, балладу переписывали, но это затронуло только элитные слои столиц, а подавляющее большинство читателей газеты, не говоря уже о более широких слоях населения, об этом не узнало, и полноценного скандала не случилось¹⁷⁹.

В указанных случаях текст был опубликован и имел к тому же политические обертоны. Если же происходили чисто литературные происшествия, то имели место только микроскандалы, поскольку они носили кружковый характер и не имели резонанса в прессе.

Вот характерный пример. Когда в 1812 г. графа Д. И. Хвостова, имевшего репутацию графомана, избирали в члены Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, Д. В. Дашков произнес якобы похвальную, а на деле издевательскую речь. В частности, он сказал следующее: «Нынешний день пребудет всегда незабвенным в летописях нашего общества: ныне в первый раз восседает с нами краса и честь российского Парнаса, счастливейший любимец Аонид и Феба, гений единственный по быстрому своему парению и по разнообразию тьмочисленных произведений. <…> Он вознесся превыше Пиндара, унизил Горация, посрамил Лафонтена, победил Мольера, уничтожил Расина. <…> Всей Европе, что говорю я, всей вселенной известны его заслуги <…>»¹⁸⁰. За это Дашкова исключили из общества, но на его репутацию в свете и в литературе и на его карьеру это никак не повлияло, впоследствии он даже стал министром юстиции.

Вот другой случай. В 1847 г. в Санкт-Петербургском университете по случаю завершения учебного года должна была быть зачитана прощальная диссертация профессора О. И. Сенковского «О древности имени руссов». На акте было много известных лиц, в том числе министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов, попечитель учебного округа, члены Академии наук, известные писатели и ученые. Вместо Сенковского, который якобы был болен и отсутствовал, текст объявленной работы прочел его адъюнкт. В диссертации говорилось, что «славянская нация, и во главе ее русское племя, есть первенствующее между народами, как самое древнее; что вся Европа и большая часть Азии в отдаленной древности была скифская, главное же из племен скифских есть славяне, у древних прозванные скифами-хвастунами потому, что с незапамятных времен привыкли превозносить и славить сами себя. Что касается собственно имени русского, то, по словам автора, рукописи, заключающие самые убедительные доводы древности этого имени, находятся в Испании и заперты в одной башне известного мавританского дворца, Альямбры, куда автор и посылает желающих проверить его сказание (!)»¹⁸¹. Во время чтения диссертации в зале стоял смех. Все почетные гости покинули акт до его завершения, но в печати упоминаний об этом не было, для Сенковского эта эскапада последствий не имела, и скандал опять-таки не случился.

Предпосылкой появления скандалов служат развитие прессы и ослабление цензурного контроля над ней. В Николаевскую эпоху в стране выходило всего лишь несколько газет и журналов, в которых освещалась литературная жизнь, причем они находились под жестким цензурным контролем. Конечно, не следует забывать такой канал распространения информации, как слухи. Характер их функционирования и масштаб действия в России в XIX – начале ХХ в. исследованы очень плохо, причем изучались главным образом слухи политического характера¹⁸². На наш взгляд, игнорировать слухи нельзя, но нельзя и преувеличивать степень их распространения в первой половине XIX в. Они охватывали светское общество и научно-литературную среду, высшие слои чиновничества, причем только в столицах и в какой-то степени в немногочисленных в то время университетских городах. До большей части читательской аудитории они не доходили.

Ситуация изменилась лишь в конце 1850-х гг. И сразу же в большом числе стали возникать скандалы. Характерно выразительное программное стихотворение В. С. Курочкина «Литературный скандал» (1861), в котором воспевался скандал как форма социальной критики:

 
<…> Друзья мои, господь свидетель:
Одну любовь и добродетель,
Одни высокие мечты,
Из лучших в наилучшем мире,
Я б воспевал на скромной лире,
Не тронув праха суеты;
 
 
«Лизета чудо в белом свете!» —
Всю жизнь я пел бы в триолете;
Когда же злость ее узнал
(Не Лизы злость, а жизни злобу), —
Прищелкнув языком по нёбу,
Друзья мои, пою Скандал! <…>
 
 
Хвала, хвала тебе, Скандал!
За то, что ты перепугал
Дремавших долго сном блаженным, —
И тех, кто на руку нечист,
И тех, кому полезен свист,
Особам якобы почтенным. <…>
 
 
Хвала, хвала тебе, Скандал!
С тех пор как ты в печать попал,
С чутьем добра, с змеиным жалом,
Ты стал общественной грозой,
Волной морской, мирской молвой
И перестал уж быть Скандалом. <…>
 
 
Хвала, хвала тебе, Скандал!
Твоя волна – девятый вал —
Пусть хлынет в мир литературы!
Пусть суждено увидеть нам
Скандал свободных эпиграмм
И ясной всем карикатуры!¹⁸³
 

Скандал с журналом «Век» был описан выше. Вот еще один пример. В 1862 г. в Петербурге произошел очень сильный пожар, и в народе стали циркулировать слухи, что его устроили студенты. Н. С. Лесков в либеральной газете «Северная пчела» поместил статью, в которой требовал, чтобы власти или представили доказательства участия студентов в поджогах, или опровергли клевету на них. Однако многие трактовали статью как обвинение в адрес студентов. Лесков не раз пытался прояснить свою позицию и отвергал обвинения, но все было безрезультатно. В прессе появилось немало откликов, в разговорах выдвигалось предположение, что Лесков – агент III отделения. Не выдержав травли, Лесков уехал за границу и несколько месяцев пробыл там. После возвращения он продолжил литературную деятельность, но его репутация была уже испорчена. Как видим, случается и так, что исходная информация неверна, но механизм скандала все равно срабатывает и, таким образом (пусть и несправедливо ломая человеческую судьбу), укрепляет этическую норму.

Но подобные скандалы имеют описанные последствия только в случае существования довольно жестких этических норм. Иной становится ситуация, если обязательность этих норм снижается, к тому же они дифференцируются и временами даже становятся противоположными у различных социокультурных групп (возрастных, классовых, профессиональных и т. д.): то, что резко осуждается в одной, становится допустимым или даже оцениваемым положительно в другой. В подобной ситуации безвременья, перехода скандал может быть использован не для укрепления нормы, а для дальнейшего ее расшатывания и подрыва. Тогда, проблематизировав норму, показав ее условность и невсеобщность, скандал дает возможность укрепиться другой моральной норме.

Один из активных участников сатирической журналистики 1860-х гг., критик и пародист В. П. Буренин в последней четверти XIX и в начале XX в. своими еженедельными литературно-критическими фельетонами в газете «Новое время» нередко вызывал скандал, преследуя при этом в основном цели автопиара и борьбы с неугодными ему литературными деятелями, в частности с модернистами. Но по иронии судьбы модернисты заимствовали у него это средство и начали использовать скандал для привлечения к себе внимания и пропаганды новых эстетических и этических норм.

Первыми были символисты, особенно В. Я. Брюсов. 4 марта 1893 г. он записал в дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается, и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду Я! Да, Я!»¹⁸⁴ В 1894–1895 гг. он выпустил три тонкие брошюры под заглавием «Русские символисты», содержащие немало эпатирующих читателей текстов. На выход этих книжечек откликнулись почти все распространенные газеты и журналы. Н. К. Гудзий писал: «Цель Брюсова была достигнута. Своим шумным выступлением он во всеуслышание заявил о том, что пришло новое поэтическое направление. Обильные нападки критиков лишь усилили позицию смелых новаторов, создав им известность и своеобразную популярность. Когда это было достигнуто, и голос был услышан, наступила пора вдумчивой работы и серьезного труда. Символисты победили и преодолели инертность читательских вкусов. Символизм был широко признан, и три тощих московских сборника в этом признании сыграли бесспорную историческую роль»¹⁸⁵.

Сознательно шли на провокацию публики лишь немногие символисты. Но наследовавшие им футуристы (Маяковский, Давид Бурлюк и др.) специально устраивали скандалы. Они не только предлагали другой идеал красоты, воспевая город, индустрию, безобразное и т. д., не только программно отвергали классику, призывая «бросить ее с парохода современности», но и скандально вели себя, используя эпатажную одежду и раскраску лица, грубость по отношению к публике; характерно название одного из их сборников – «Пощечина общественному вкусу» (1912).

В модернистской среде скандал часто разыгрывался сознательно для подрыва господствующей нормы, а порой и для самораскрутки¹⁸⁶. Но это не значит, что скандал в старом понимании слова в литературной среде совсем исчез (таковым был, например, случай, связанный с порчей Эллисом книг в Румянцевском музее в 1909 г.¹⁸⁷).

В советский период литературные скандалы возникали только на ранней стадии, когда еще существовала (впрочем, весьма относительная) свобода печати и когда выходило немало эмигрантских периодических изданий, пристально следивших за российской литературной жизнью. Так было с публикацией «Повести непогашенной луны» (1926) Б. Пильняка, в которой изложена история смерти Фрунзе, выведенного под другим именем. Публикация повести была признана политической ошибкой, номер «Нового мира» с ней не был выпущен в свет, и при его перепечатке повесть была заменена другим материалом¹⁸⁸.

В более поздний период (1930-е – первая половина 1980-х) из-за жесткой цензуры почвы для возникновения литературных скандалов почти не было. Поскольку действовали тамиздат, самиздат и западные «голоса», скандалы время от времени случались, но их порождали действия не столько литераторов, сколько самой власти. В ситуации всеобщих запретов любое действие, само по себе не противоречащее законам и не скандальное (публикация за рубежом, получение Нобелевской премии, написание романа), вызывало неадекватную реакцию властей, которые сами информировали публику (правда, тенденциозно освещая произошедшее). В результате возникал скандал.

С эпохой гласности (в конце 1980-х) вновь наступило время скандалов. Но позднее, условно говоря в двухтысячные, помимо ограничения свободы слова в средствах массовой коммуникации (телевидение, радио, интернет) добавился еще один фактор – резкое падение престижа литературы. В результате не только уменьшилась доля населения, читающего книги. Книга теперь перестала быть «учебником жизни», а литература – пророком и учителем. Поэтому интерес к писателям стал существенно ниже и происходящее в литературной жизни интересует преимущественно литераторов, а не широкие слои публики.

Еще один важный момент – общая релятивизация моральных норм в российском обществе, нарастание цинизма, отсутствие общих социальных ценностей¹⁸⁹. Все это, разумеется, отражается и на литературе. И тут идут процессы атомизации, распадения литературной среды, исчезновения связей. В такой дряблой среде этические нормы почти не действуют, мало кто о них думает. Разумеется, в такой атмосфере не может возникнуть настоящий скандал.