Гараж отворил свои владения, в глубине спицы висящего велосипеда блестели сереющими палочками. Он не стал направляться вглубь – там высота недостаточная. Встал на перевёрнутое ведро, инструменты из него выскреб под автомобиль. Через одну из деревянных планок стропил перекинул штекер удлинителя, другой же конец совсем не слушал его руки, они не могли связать простейшего узла. Наконец, дело было кончено. Он глотал сырой воздух гаража и не мог им насытится. Эти глотки грозили быть последними свободными действиями в его жизни. Он продрог до основания – перед ним висела самодельная петля. Всё, что теперь оставалось, это залететь в неё головой и опрокинуть стоящее ведро да надеяться, что в конвульсиях он не достанет до автомобиля ногами. Так мало. Он ждал. Пусть ещё одно мгновение ничего не произойдёт.
Предсмертный последний рывок прервали чьи-то шаги из дома. Сергей даже не взглянул, кто это мог быть.
Бабка Маня подошла и прекрыла ладонями рот:
– Батюшки-светушки!
…
XXI
Чрезмерная гордость – вывеска ничтожной души.
И.С. Тургенев
“Неужели ничего так и не понимают?” – смотрел куда-то в пустоту Сергей, над ним по ту сторону кухонного стола возвышался дед Игнат. Возле него тихо плакала бабка, пытаясь перемыть в который раз одну и ту же чашку. Не было, наверное, ещё и шести. Дед выкидывал из себя какие-то фразы. Мелкие, сухие. До Сергея они не доходили. Он будто не до конца понимал, что ещё живой. Что его лёгкие не лопнули от удушья, что его мозг не погиб из-за нехватки кислорода.
Его пытались отругать, да что толку, как против такого идти? Это не кража, не проступок. От такого не накажешь как следует. Запретить что-нибудь? А толку, опять сделает себе увечье или вывернет вены. Бабка не спеша прятала в пакетик все острые предметы в доме, чтобы запрятать в чулан. У этих людей даже и в мысли не было о таком. “Какой грех. Какой грех”. – шептала она.
Внук её не верил в грехи, не верил в прогресс, в будущее, в счастье, в семью. Стал убеждённым мракобесом и не хотел даже прикасаться к науке. Что теперь? Что им делать? Сегодня вечером Отец с женой и дочкой пересечёт границу и им можно будет позвонить.
Сергей надеялся, что не расскажут. А они взяли и рассказали. На следующий день приехал отец, чтобы забрать сына. Он уже знал от бабки Мани, что мальчик хотел наложить на себя руки. Чтобы не утруждать стариков таким бременем, скорый семейный совет постановил решение об эвакуации Сергея с места инцидента, дабы сберечь нервишки и здоровье.
– Садись! – буркнул отец, укладывая сумки в багажник.
В его тоне звучали очень неприятные звуки.
Всю дорогу они ехали молча.
Ни на секунду у Сергея не пропадала мысль, о том, что всё усугубилось, и стало только хуже.
В квартиру они вошли, но Сергея праздно никто так и не встретил. Алёна Витальевна готовила какое-то варево. Отец приказал сыну посидеть в зале. Затем он вошёл в комнату и попросил Елену погулять на улице.
Та была весела, что брат приехал, и хотела поделиться впечатлениями об отдыхе, но отец сказал, что это подождёт. А Сергей видел через открытую дверь зала, как в коридоре одевается и сейчас уйдёт его последнее затишье. Елена пошла гулять.
Отец взял с кухни стул и присел напротив сына, в его лёгкой небритости было что-то суровое и чужое.
– Что это было? – на взводе начал он.
– Что. – выдавил из себя Сергей, ему очень болела голова.
– Что это было, мать твою, я спрашиваю!? – повысил он голос.
– Я не хочу жить.
– Жить он не хочет, недоносточек, я в твои годы…
Зачем-то отец стал вновь повторять свои мемуары о юношестве. Их уже приходилось выслушивать ранее, но при других обстоятельствах. Когда он остановился, то опять набросился на Сергея:
– А о нас ты подумал? Умник нашёлся, видите ли, жить ему не хочется, а зачем, спрашивается, тебя растили мы все эти семнадцать лет!? Чтобы тебе один раз что-то мимо кассы и лапки сложил?
Отец пялился как хищник, потрескивая клювом. После этих слов Сергей сразу понял, что его понимание проблемы с настоящими причинами слишком уж разняться.
– О нас-то ты совсем не подумал, гавнюк! – беленился отец.
– Не надо было и делать меня.
– Говоришь, как обыкновенный иждевенец, подросточек с гормонами. Чуть не по шейке что-то и уже всю родню осчастливить решил.
– Не надо было меня рожать.
– А не тебе это решать! – в глазах отца горели угли.
– Пять минут удовольствий получили, так теперь и отвечайте за свои последствия. Вы рискнули, и риск не оправдался.
– Ах, ты, гавно неблагодарное, тебя мать выносила, промучилась с тобой, столько для тебя мы сделали и вот этим ты нам платишь!?
– Мне это всё не нужно. Вам просто не повезло с сыном.
– Да уж, сынок всем на зависть. Ты понимаешь, что ты натворил!?
– В нашей стране эвтаназию39 сделать нельзя: пришлось прибегать к кустарным методам. – говорил безэмоционально Сергей, будто речь шла о неудавшихся на вечер пельменях, а не о человеческой жизни. Он вообще не был уверен, что смог бы сделать это.
– И зачем оно тебе надо!?
– Я не вижу в жизни смысла и не собираюсь страдать более.
– А через смысл нельзя взять себя в руки!?
Они не понимали друг друга, Сергей хотел завершить этот бессмысленный диалог.
– Зачем?
– Да ради семьи, неужели не понимаешь, что нельзя такое делать!?
– Мне плохо, вы хотите, чтобы мне было плохо? Я спятил и дороги назад уже нет. Вы предлагаете мне страдать ради вашего благополучия. Это тот же эгоизм, что и мой. Зачем мне вам потакать? В начале любой причинно-следственной социальной цепи стоит первобытное желание, я не собираюсь потакать природным устоям, только потому, что так заведено. В вашей и моей жизни нет абсолютно никакого смысла, в придачу мне моя не нравится, так зачем же обременять себя этим абсурдом?
– Да у тебя ещё молоко на губах не обсохло, чтобы решать!
Стул под ним ходил ходуном.
– Вы злоупотребляете своими полномочиями. Вы растили меня из личной выгоды и самоутверждения.
– Да мы тебя безкорыстно взращивали, а ты, хамёнок, совсем оборзел в край!
Можно, конечно, объяснить ему, что никакого “бескорыстно” не существует, и что все его чаяния и начинания без получения перакты не имеют никакого смысла. Простыми словами: нет гормонов – нет любви, заботы, близких отношений и семейных уз.
– Ага, как же. – ответил Сергей.
– В семье не без уродов! Мать ты видел, что ты сделал с ней!?
Сергей дерзнул что-то ещё, отец не выдержал и влепил ему по затылку.
– Давай, ещё, бей, бей! – орал сын.
Отец вскочил, под действием адреналина кинул его на пол и ушёл, крикнув:
– Извращенец!
Что-то вылилось, на кухне были слышны какие-то шумы. Было слышно, лёжа на полу, как на седьмом этаже гудел телевизор. Возникло странное чувство, сравнимое со стеклом, заляпанным мазутом. Внезапно отец вернулся и кинул свою спортивную сумку.
– На, урод, собирайся!
– Куда?
– Куда надо.
– Это что значит?
– Отвезу тебя в клинику для душевнобольных, нам в семье такой подонок не нужен!
…
Тот день не хотелось и вспоминать. Не совсем ясно, до чего бы дошло дело, не вмешайся Алёна Витальевна в процесс реинкарнации сына из домашнего овоща во фрукт дома милосердия. Она как-то поубавила пыл отца, да и потом пришла Елена, потому что на улице было скучно. Как-то этот эксцесс замяли, но было ясно, что конфликт не исчерпан. Будто “раздел Чехословакии” накануне самой кровопролитной войны в истории.
Сергей обособился, с родителями перестал разговаривать. Еле выслушал всхлипывания матери, естественно, у неё, как и у любого высокоорганизованного животного, стресс, вот она и хнычет. Конечно, генный фонд пропадает, не порядок!
Эта чёртова кутерьма настолько надоела Сергею, что он принял решение немедленной реабилитации. Положение принимало необратимый оборот. Он постарался возобновить деятельность: поигрывал на электрогитаре и рисовал драконов. Дальше этого он никуда не ушёл так как остриё навязчивых самоанализов и рефлексий не давали ему покоя, голова ныла. Теперь он отчётливо сознавал, в какое положение попал. Испорчены отношения с родственниками, порваны связи с миром, он превратился в ангедонистического изгоя. Сознавая факт своего положения и причины этого, он увидел в себе ничтожество. Ничтожество, которое даже не смогло занять свою нишу, испортило жизнь другим и себе, а всё из-за какого-то псевдоэмпирического исследования, однако прогресс был необратим, перакта действительно лежала в большинстве целеполагающих актов высокоразвитых существ.
Ему психотерапевт назначила адаптол, он жадно принимал эти таблетки, чтобы облегчить головную боль и убрать стрессы. Дни проходили как еле слетающие капли с туго закрытого крана, каждая последующая могла стать последней. От внешнего мира его оторвала незримая сила. Спасительная соломинка поступила извне. Ни с того ни с сего давний участник ансамбля «Севилья», Максим Войницкий, пригласил Сергея на выступление групп в какой-то клуб. Первое, что пришло в голову, это игнор, но немного передумал, вспомнив, как когда-то игнорировала его Инесса, решил не сжигать мосты окончательно. Согласился, нехотя. Максим, честно, удивился, но обрадовался такому ответу.
Шли к парку, уходящее солнце заливало своим светом весь парк, стайка ворон по-графски расхаживала где-то возле кустов в сени деревьев. Сложно найти причину, однако в городе было весьма оживлённо. То вдоль следования, то навстречу шли парни и девушки в коротких юбках и шортах. Инстинктивно мозг заставлял кидать в их сторону оценивающий взгляд, при виде более-менее симпатичной выбрасывалась небольшая порция дофамина, чтобы привлечь внимание и как следует пронаблюдать за особью. Больше на Сергея это не работало, он что-то сломал в этой схеме и вместо животного интереса получалось мерзкое отторжение. Максим рассказывал, как начал заниматься спортом, чтобы укрепить здоровье и стать более атлетичным. Конечно, за этим крылись более примитивные цели. Изредка поддакивая фразами, Колязин смотрел на угасающие краски окружающего мира. Ничего существенно не изменилось, и всё-таки какое-то оно всё не живое.
Парк они миновали и здесь же за углом показался нужный клуб. Как друга участника группы, Сергея впустили бесплатно. До выступления ещё часа два, но с гитарными усилителями уже возился какой-то крепкий мужичок в белой майке, за ним наблюдали ещё несколько подростков и дед в косухе с татуировками и пирсингом в носу. С ними пришлось как-то вяло поприветствоваться. Очень скоро оказалось, что Сергей пришёл рано, о чём услужливый Максим как-то не подумал. Пришлось наблюдать, как группа репетирует, впрочем, довольно скоро в клуб пожаловали ещё несколько участников других коллективов. Тут Сергей чувствовал себя неуютно, будто каỳрая в яблоках кобыла среди чистокровных маститых лошадей. Некоторые из подростков потягивали пиво в алюминиевых банках или сидр. Гитаре, как инструменту, участвующему в грядущем выступлении, явно отдавали предпочтение. Дед в косухе, он же звукооператор, выкрутил микшеры для усиления электрогитар почти на максимум. Бас он тоже не обделил. Диджействовал он точно не в первый раз, да и якшался с молодёжью как исконно свой в доску.
За столами клуба также сидели какие-то девушки, то ли вокалистки, то ли тоже за компанию. По крайней мере, Сергея никто сильно не тюкал, что уже не маловажно. Ближе к выступлению Максим зачем-то подсел к нему и в лоб спросил:
– Может, сыграть чего хочешь?
Апатичный Сергей даже не желал думать, что ответить. Вымолвил протяжное «нет» и сник.
– Ты какой-то нелюдимый стал. – заметил Максим.
– Я всегда такой.
– Конечно, не настаиваю, но можешь купить здесь пиво, его всем без документов продают.
– Я деньги не брал, да и не хочется как-то.
– Что ж, ладно.
Максима подозвал какой-то упитанный детина-рокер и они что-то начали обсуждать.
Народ стали запускать только на закате, взымая определённую таксу. Клуб, однако, набился битком контингентом, чей средний возраст плавал где-то около семнадцати лет. Появилась и светомузыка. Сергей как сидел, так и сидел в своём углу. Стали объявлять первую группу: «Пламеносцы». Это была одна из сотен сколоченных групп, которая просто-напросто переигрывала песни культовых звёзд, рождённая в пыли гаражей из музыкантов любителей, чей талант никогда не выйдет за пределы родных провинциальных городов. Они появляются, как вспышки, и гаснут.
Загремели тарелки и барабаны, это начинал Максим. Его грохот подхватили гитары и басы. Вскоре зазвучал основной мотив и по клубу разлетелся не самый паршивый женский вокал. В разноцветных пятнах утонул весь зал. Публика скакала в такт музыке, кто-то даже пытался подпевать. Играли ребята вполне себе сносно. Было видно, как каждый из них вкладывается в своё дело. Гитаристы как зачарованные лабали аккорды один за другим. Солистка закрывала глаза, а Максим ошалело бил тома, что сразу же вылилось в громкую сбивку с окончанием в две тарелки.
Музыка кончилась и загудел зал. Это продолжалось не долго, не прошло и пол минуты, как уже зазвучала новая композиция. Несмотря на всеобщую эйфорию, Сергею становилось всё хуже и хуже. Запахи пота и разлитого пива бойко лезли в нос. Воздух стал неприятным, но людям вокруг всё нравилось. Их вдохнавляла эта атмосфера причастности к чему-то общему и идейно наполненному. Испокон веков на этом желании строились общества и государства, религии и идеологии. Стадный инстинкт, который так сложно побороть. А стоит ли? Пусть ты не всегда прав, пусть не оригинален, не искромётен, но зато в безопасности с единомышленниками, окрылён общей целью.
Играла уже восьмая песня, Сергей пробирался через толпу к выходу. Он не стал ждать окончания выступления группы «Пламеносцы». Ему в голову опять ударила рефлексия и анализ ситуации. Слишком много перакты, ото всех веяло именно этим. Они подвижны и веселы только благодаря ей.
Он выбрался из клуба, задыхаясь от удушья даже на улице. Уже стемнело, и он опрометью бросился в парк. Небосклон был полон звёзд, но даже все они не могли заменить ту единственную, что когда-то сияла в его жизни. И нет, это не любовь, как можно подумать, это нечто большее, что даёт животрепещущий смысл каждому твоему глоточку воздуха, не даёт погасить огонёк в душе. Как же он сожалел, что лишил себя всего этого одной лишь дурацкой биологией с примесью экзистенциальной философии, припудренной фаталистическим детерминизмом40. Идти домой ему совершенно не хотелось, ибо всю свою гадость внутри себя он прольёт на ближних, хоть он их уже и не любил, но всё же они не заслужили роль помойного ведра. На людей не обращал внимания, шёл по дороге куда-то как в бреду. Кладка сменилась какой-то тропинкой, стало ещё темнее. Голова гудела и трещала, как радио на промежуточной частоте.
Среди мрака и сосен врезались в пейзаж ярко-белые четырёхконечные звёзды дальних фонарей. Где-то там жужжала трасса, но это всё не здесь, оно всё не об этом. Где же эта нитка здравомыслия? Она же была где-то здесь, совсем рядом. Куда она постоянно девается?
Грязь под ногами Сергея стала засасывать, он стал оглядываться, но как назло все исчезли. А вот, спящий старичок на лавке, уже не так одиноко. В мозг тут же хлынул образ мёртвого истукана, болванки, которой управляют изнутри. Кто? А может, оно действует автономно, скорее всего, нет никакого высшего разума, а все эти сказки про божественность не более чем…
Засмолили горло, даже вскрикнуть не успел, рухнул вниз возле ствола. Стал всхлипывать, звать на помощь, но звуки немо проглатывала простыня бытия, никто его не слышал, да и сам себя он не воспринимал. Голова ходила кругом, всё сливалось в одно месиво. Стало очень больно.
Каким-то задним чутьём Сергей заставил себя встать, подсознательно понимая, что может случиться нечто ужасное. В трёх шагах он доковылял до трассы, поплёлся вдоль неё. Не было ни машин, не людей, да и фонари светили статично, будто кто наляпал краски. Перешёл дорогу, поплёлся к дому. Всё бы ничего, вот только он не понимал, где находится. Дома знакомые, а куда идти, вспомнить не может. Плетётся и проваливается ногами сквозь тротуар. Только всплывает и снова. Как будто его под землю утягивают.
– Не ожидал, человек, что я вновь навещу тебя? – послышался справа жуткий голос.
Шедший повернул голову, но и корпус повернулся, Сергей свалился на дорогу, сразу же создалось ощущение, будто он разучился контролировать своё тело. Глаза сонно пялились в сторону многоэтажки. На ступенях её подъезда сидела фигура в облачении римского консула. Краски электрического света очень непривычно выгравировали плямы на багряном лице. Внезапно, фигура поднялась и подалась вперёд. Сергей инстинктивно попятился назад, но левая рука предательски прилипла к кладке.
– К чему пришёл, ты? Чего достигнешь после? Определился наконец? Прекрасное было у тебя поле, и почва что надо, но что же ты с ним сделал? Ты даже сорной траве не дал там прорасти. Каково теперь тебе? Ради чего ты отказался от незримого кукловода?
– Свобода… – прорипел некоторое время спустя Колязин.
Асмодей возвышался над ним и в потухшем беззвёздном небе на фоне его рогов мерещилось что-то наподобие лица. Пурпурный плащ был перекинут через плечо, белые одеяния доставали едва не до поверхности кладки.
– Свобода, говоришь. Свобода… На что же сдалась тебе эта свобода? Ты свободен, нравится тебе твоя свобода?
Тот ничего не ответил, он не в состоянии был сейчас соображать и впадать в дискуссии. Жалко пыхтел и преобразовывал кислород в углекислый газ.
– Теперь свободен ты, такая ли эта свобода, какую ты хотел?
– Зачем…
– Зачем что?
– Зачем ты приходишь за мной? – выдавливал из себя Сергей будто под пыткой, он был удручён и напуган.
Он приподнял голову, но смотреть на Асмодея было страшно.
– Это всего лишь попытка помочь заблудшей душе.
– У меня едет крыша. Из-за этих посещений.
– Да не станет это откровением, что ты бы сходил с ума и без моих визитов. У тебя осталось мало времени, человек. Очень мало времени, но я всё же постараюсь не дать тебе совсем утонуть.
Рот не открывался, скулы не двигались. Сделалось очень дурно, изнутри разъедала противная желчь. Казалось, что ещё мгновение, и демон сделает с ним что-нибудь ужасное. Послышалось странное жужжание, оно нарастало всё увереннее и отчётливее, это был невнятный детский хор и мерзкий клокочущий шум. Стоны, крики, стенания остервенело лопали барабанные перепонки, причём не громкостью, а качеством звука. Стало невыносимо, но уши, к сожалению, отключить он не смог. Удивляла и некая связность этих отвратительных голосов, они составляли собой некую систему, единое целое. Так, наверное, и звучит симфония ада.
– Слышишь их? – вмешался бас в этот неприятный гул. – Агнцы ещё не начали блеять, а ты уже просишь, чтобы они замолчали. Они как птицы в терновнике, чем больше страдают, тем лучше поют. Закономерности не случайны, не случаен и случай. Ты так боялся потерять себя в этой общемировой постановке, что чуть не свалился со сцены. Твоё возмездие природе сущего никто не оценит, даже ты сам стыдишься этого. Ненависть – ты одержим ею. Ты ненавидишь мироздание, законы, свет, тьму, людей, общество и себя. Больше иного ты возненавидел себя, это попытки совести воззвать к чему-то большему, но они глухо бьются об несовершенство породителя своих бед. Виновны все и виноватых нет.
Если бы рот у Колязина и развязался, то он ничего не смог бы ответить на эту демагогию. Оно напоминало сказки Льюиса Кэролла, где абсурд – это естественный закон, и нет ничего более неоспоримого, чем власть абсурда над действительностью. От оголтелых песнопений и адских стонов он начал биться головой об кладку, но он словно проходил её насквозь и никакой боли не чувствовал.
– Всё, быть может, чья-то выдумка. Меня, может, и не существует, а моими устами говорит воспалённый лихорадкой разум. Твоя философия действительно ужасна и на спасение не приходится рассчитывать. Если я опровергну твою правду, то мои доводы не будут иметь под собой веских разоблачительных истин, а если подтвержу, то ты только пуще прежнего возненавидишь бытиё. Тебе кажется, что ты лишь набор неделимых частиц, действующих по мирозданческим аксиомам, но от тебя зависит существование этого мира, хочешь ты того или нет.
Сергей чудесным образом сумел поднять голову, в свете яркого фонаря лицо Асмодея стояло чёрным пятном, увенчаным витиеватыми рогами, несмотря на сочащуюся изнутри желчь и невыносимую песню ада, он вскричал:
– Миру наплевать на меня! Я не хотел рождаться и терпеть все эти страдания!
– Так и готов ли ты разрушить весь мир вместе с собой?
– Ничего не будет, я рассыплюсь на уголь и воду!
Асмодей поднял когтистую руку и в лучах электрического света сделал какой-то щелчок пальцами, истошная симфония стала тише, вопли слились во что-то жуткое, но монотонное.
– Нет, не рассыплешься. Ничего нет без веры. Ничто не существует без тебя. Пускай ты не веруешь в высшую силу, в богов, в чертей и Сатану. Да их и нет в такой трактовке, которую вам проповедуют. Если в них не верят, значит их и нет. Если никто не знает про крошки, из которых состоит мир, значит нет и науки о них. Если не станет тебя, то и мира, тоже, не будет. И сколько бы ты не говорил, что это не так, у тебя нет доказательств, которые бы это опровергли. До твоего рождения мира не было. Он был создан только для тебя.
– Всё будет как и прежде! Я разложусь как сознание и ничего с миром не случится!
– Ты делаешь такие выводы только из аналогий похожих на тебя людей, но все они специально созданы для тебя, будь то богом или просто существующими условиями. Они говорят тебе, что от тебя ничего не зависит, создали иллюзию твоей незначимости, но сами только и существуют что для тебя. Ты умрёшь, умрёт и мир. Не станет этих красок, жизни не будет. Меня не существует без Преисподнией, Преисподнией не существует без Сатаны, Сатаны не было бы без Бога, а его не было бы без людей, которые в него верят, а людей, всех их начинаний и свершений, не будет единственно оттого, что не будет тебя. Ты закроешь глаза – и мир исчезнет, погрузившись во тьму, ты не станешь слышать – и мир замолкнет, обретя вечную тишину, ты потеряешь чувства – и мир станет тьмой. Он сузиться и перестанет существовать, ибо не для кого. Тебе подарили этот мир, и ты в праве отказаться от подарка. Уйдя в забвение вместе с этой огромной продуманной до определённости системой. Рухнет небо, вздыбиться земля, в одночасье всего этого не станет. Подумай последний раз, перед тем, как стать виновником гибели всего сущего. Этот выбор выше твоих гормонов и решать, быть ему или нет, тоже придётся тебе.
Гул усилился и снова распался на грохочущие вопли Преисподнией. В глуби небес засияло что-то очень яркое. Из глаз полилась скопившаяся желчь, огни угасли, тело распласталось и изрыгало потоки. Он перестал дышать, в голове зазвенела тревога агонии, руки судорожно затряслись. Он бился в конвульсиях от нестерпимого удушья. Сознание потемнело, последняя вспышка и угасание…
Сергей сильно стукнулся затылком о железный торец лавки, на которой он валялся. Он не совсем понимал, что произошло. Силуэты ночных сосен побрякивали усиками света на листьях от дальних фонарей, идущих у дороги. Конечности отдавали какими-то чудовищными фантомными ощущениями, будто их заживо расчленили и уничтожили, зато потом всё собрали заново в первоначальном виде.
Поднялся с лавки не сразу, худшее, вероятно, было позади. Напряг, однако, и старичок, который всё так же сидел на том же месте. Без лишних дознаваний, Колязин своими методами проверил “настоящесть” себя и мира. В кошмарном бреду поплёлся он домой.
– Как, понравился концерт? – спросила Алёна Витальевна, открывая дверь.
– Нет. – коротко обронил сын в своей завсегдатой манере и пошёл ложиться, приняв снотворного.
Если бы чертоги Морфея не приняли его тотчас, могло бы случиться очень многое. Как он сам себе придумал: лучше старый омут, чем на шею хомут41.