“Чёрт побери, – раздосадовался Колязин, будто у него из рук выскочили вожжи и его конь убежал куда-то вдаль, – как же это я так глупо облажался? Попался на дофаминовый крюк! Стоило один часик поговорить о своих проблемах с симпатичной женщиной, и я тут же потерял контроль! Как я это допустил?! Мозг провёл меня такой лёгкой уловкой! Как же так?!” Самоанализ привёл к неутешительному результату, но Сергей решил себя не грызть от этого прегрешения. Да, он получил порцию дофамина. Признал это и заверил себя, что впредь так легко не поддастся на выделение веществ перакты. Больше он ни к какому психологу не пойдёт! От этого решения в нём что-то заныло.
Оставшиеся дни дома провёл он в каком-то полном унынии. Мать он уверил, что всё прекрасно, чтобы та съездила с отцом и Еленой в Болгарию. Она не поверила и очень попросила Сергея как-нибудь не отчаиваться, ведь, она приедет, и они вместе решат его проблемы.
Смысла и жизненных сил становилось всё меньше. Сергей уныло чах и томился в собственных мыслях и идеях, которые даже принимать пищу позволяли исключительно пресную и не в больших количествах.
В зеркале он, кажется, заметил на своём лице что-то странное, некий отросток. Его мутило, но завтра он едет к бабе с дедом красить забор, по настояниям отца, он уже подходяще обработал своих родителей.
Что может пойти не так?
XX
Замечательный день сегодня.
То ли чаю выпить,
То ли повеситься.
По пьесе «Дядя Ваня» А. П. Чехова
“А счастье возможно только в рабстве!” – крутил фразу в голове у себя Сергей, крася под палящим солнцем бетонный забор. Первые четыре взгляда от мимо проходящих он ещё стерпел, но после – взял и скинул со своей головы это убожество, которое старики называли панамкой. До этого унылого занятия ему пришлось выслушать ещё лекции на темы «Как вести себя с отцом», «Взяться за ум пора» и «Отдых в деревне ничем не хуже Болгарии». Старческие проповеди деда Игната и бабки Мани не шли ему впрок.
Труд не только не лечил, но и ещё давал плодородную почву для размышлений самого нигилистического и мизантропского толка. Что уж тут говорить: выперли в самое пекло красить в персиковый цвет ограду дома. Если бы он каторжничал один, то было бы проще кинуть всё предприятие и обвинить стариков в эксплуататорстве, да только сам дед Игнат корпел напротив безвкусного забора, и уже в равных условиях особо не поднимешь бунт.
Чем дольше это всё длилось, тем больше под палящим солнцем сходил он с ума. Спасало ещё то, что Игнат не бесповоротно отдался деменции и делал небольшие паузочки, но пыхтели они весь день, перекрашивая фрагментики забора то в белый, то в персиковый.
В конце концов, эта работа не оказалась бесконечной. Вот что уж было настоящим сизифовым трудом, так это прополка огородов от сорняков. Мелкая травень успевала вылезти из-под земли за одни сутки. Заросли появлялись на грядках как поросль на лице. Бабка Маня обеспечила внучика знакомством с курами и их мелкими испражнениями. Только это из увиденного он и запомнил.
Эти примитивные физические занятия творили своё тёмное дело. Обладая положительной ценой в общественной морали, они никак не влияли на улучшение положения Сергея и его отношение к миру. Скорее даже гробили остатки человечности. Кому какое дело, что там на самом деле. Он филон и лоботряс, типичный подросток, взбунтовавшийся против родичей. Значит он обнаглел от полученных удобств и ему не хватало воспитания.
Из представителей местной молодёжи на городского обращали внимание только Матфей Лощной и Тамара Гаевская. Первый был на года три младше Сергея. Раньше они как-то дружили, потому как были недалёкими соседями, и вместе резвились по деревне. Инициатором отношений, что не удивительно, выступил Матфей. Он приглашал Сергея в детские игры деревни Ракутичи. Там городской и познакомился с Тамарой. Из всех тех, кто тогда играл в казаков-разбойников, “самбэ”, банальные прятки или салки, на теперешний приезд Сергея отреагировали разве что эти двое.
Тамара звонила в дом и спрашивала бабу Маню про мальчика, хотела позвать купаться в речке вместе с другими ребятами.
– Тамарка зовёт купаться, пойдёшь? – водворялась она в комнату, где лежал Сергей.
Хладная речная вода в конце июня, наверное, единственное спасение от нещадного пекла. Окунуться – просто мечта. Чего не скажешь о Сергее. Если его зовут, значит с ним будут говорить, а он содрогался от одной мысли, что придётся разговаривать с этой деревенщиной. Дело не в касте или классе, ему досаждала их простота и примитивизм. Ну про что с ними говорить? Про корову или трактор? Где ж в этой глуши, полной традиций и тяжёлого каждодневного труда, взяться чему-то искромётному? Возможно, Сергей и предвзят, но этот манер общения резал слух, а чуть что ни так, то его обвинят в распущенности и белоручии.
– Нет, – решительно отказал он.
– Как так? Сходил бы с ребятами на речку, плавки ж есть с собой?
– Нет.
– Нет плавок?
– Нет, значит: я не хочу.
Бабка Маня порасспрашивала ещё, убедилась в непреклонности и уведомила девушку. Вернулась и начала зачем-то рассказывать в какой колледж и куда поступила Тамара.
“Неужели кому-то до этого вообще есть дело? Зачем оно надо? Зачем эти потуги, этот выжимаемый по каплям интерес, эти условности? Чтобы нарисовать ещё одну заплатку на нечто неизбежное и незримое. Намотать ещё один виток на иллюзорную катушку видимости осмысленного бытия? Попытка зарыть безразмерную траншею, которую не хочется видеть в упор? Побег от неизбежного. Смысл убегать от неё? Это смерть. В физике нет такого понятия. Тело умрёт и сложные стройные механизмы, некогда колоссальной машины, остановятся. Начнут гнить и упрощаться под действием внешних влияний. Но твоё сознание это не застанет, оно згинет. И что с ним будет? Вечная жизнь? Перерождение? Сансара? Так хочется обмануться и придумать интересный конец. Вот мне даже представлялось, что после смерти я получу кассету, на которой будет воспроизведена моя жизнь, и статистика, в которой можно посмотреть, например, сколько раз я говорил какое-нибудь слово или сколько за жизнь увидел травинок. И ты мог пересматривать кассету и замечать детали, которых раньше не видел. В рамках бесконечности это похоже на пытку, хотя, бесконечная жизнь без права отключить сознание, скорее всего, и есть пытка. Если бы Бог существовал, то он бы пух от скуки, от этого бы и создал себе игрушки. Его как сущность часто называют всемогущим. Но всемогущий, это не просто могущественный, это, по факту, способный на всё. Раз так, то какой смысл в его существовании? Оно может всё, но и при этом, он может так же и предсказать исход своих действий, то есть, ему не надо ничего совершать, чтобы узнать, какой из этого выйдет итог. Да и нужен ли ему итог? Или он покровитель самого процесса? Получается, если он не руководствуется человеческой системой потребностей, да и самих потребностей так каковых у него не имеется, то зачем ему что-либо делать? Оно просто стационарно будет существовать, любые его действия бессмысленны. Оно может, конечно, спонтанно изрыгать всё и вся, но будет ли какая-то великая цель у этого? Сущность либо угробится, либо впадёт в анабиоз. В принципе, существование абсолютно всемогущего существа лишено всякого смысла, так как оно может предсказать и воссоздать любые процессы и любые итоги. Хорошо, допустим, что сущность не абсолютна, она может всё, к примеру, обладать в совершенстве проектированием трёхмерного мира, как наш, но время идёт само по себе и над ним сущность не властна, по крайней мере напрямую. Пусть оно не совершенно и ей чего-то не хватает. Оно создаёт мир, созерцает своё творение и… Что? Какой результат? Что вообще даёт это созерцание? Восхищение своей работой? Она рано или поздно надоест, уничтожится или зациклится, уйдёт в самозабвенные прогрессии. Как игра в «жизнь»38. Что тогда не хватает, чтобы закончить картину? Может, чтобы из творения развилось что-то. Вот только что? Если сущности будет достаточно простоватенькой геометрии, то на этом система и зациклится. Цель найдена, но достаточна ли она? Создай ты хоть точку, хоть триллионы линий, в бесконечной перспективе это одно и то же. Но должно быть нечто более масштабное и грандиозное, наподобие самой сущности, нечто божественное и такое же могущественное или на порядок меньше? Порождение нового божества из собственно сотворённой несовершенной системы? Как люди, которые достигли такого прогресса, что станут сродни божествам. Пусть. Если в одном пространстве станет несколько, к примеру, две сущности с безграничными возможностями, то это же неизбежно приведёт к коллапсу. Желание одной будет противоречить желанию другой рано или поздно, а это очевидно. Победит та, у которой будет больше всемогущести, может, хитрости или мироздание порвётся на двое, чтобы одна сущность не мешала другой. Может так вшито в саму природу вещей, а может, несколько сущностей просто никак не будут взаимодействовать друг с другом, чтобы не произошёл коллапс. Ну и дальше, какой в этом смысл? В своеобразной репликации? В таком странном помножении всемогущих сущностей и миров? Их существование ни на йоту не оправдывается, если они разумны. Хотя больше они напоминают программу. Отточенную машину, созданную ещё одной сущностью, стоящей на порядок выше. И какой у неё смысл? А у её материнской? Всё снова зациклилось, это ли конечная форма, в тупом безобразном цикле, как в приближении множества Мендльбродта? Просто ради самого факта бытия? Даже у богов нет смысла в существовании, зачем же тогда я копошусь в этом. Это всё, в сущности, бренные размышления. После дойки коровы или вечера на сеновале такое в голову местным жителям не приходит”. – крутился Сергей в ожидании сна или ужина. Он мог застопориться на невозможности дальше вести мысленную канитель, выпускал пар, а потом как иглой цеплялся за выскочивший узелок в одну из предыдущих нераскрытых тем и углублялся в неё. И эти мысли у него появлялись без всякой внешней стимуляции. Без малого это часто сопровождалось головными болями.
Наконец, Сергей не выдержал и перестал подчиняться старикам. Высказал своё резкое мнение обо всём быту старшего поколения, когда его попросили начистить картошки для супа. За такие штучки Маня и Игнат пригрозили внуку, что если он не изменит свои взгляды и не извинится, то кормить его никто не будет. Это был их план блицкрига.
К сожалению, после того, как Сергей пробойкотировал ужин, вся стратегия бабки и деда пошла под откос. Они совершенно не ожидали безразличие внука к еде. В ход пошли уговоры и россказни о неуважении и прочем. Сергей внезапно сорвался и наорал на стариков за то, что они не могут различить обычное хамство и разгильдяйство от экзистенциального кризиса и апатичного безразличия. Психотерапевт, да и психолог описывали его состояние как депрессию. Старики малость поутихли, Игнат сказал, что у них в деревне никто таким никогда не болел и это всё городская придурь. Что он ещё мог сказать? Всё равно, что крепостному крестьянину объяснять принцип работы двигателя внутреннего сгорания и возможные проблемы с его эксплуатацией.
Алёне Витальевне Сергей отписывал, как всё прекрасно. Он понимал, что она ему ничем не поможет, а лишние расстройства ни к чему. Один, кинутый на произвол судьбы, медленно, но верно сходящий с ума.
Дед Игнат отправился в понедельник со своим другом Гришей из соседней деревни на рыбалку. Хотел силой взять Сергея с собой, но тот наотрез не захотел вставать в четыре утра, чтобы в недалёкой сажалке или ещё какой луже поймать несколько обитателей водоёма, чтобы измучить их в ведре отсутствием пространства, затем оглушить отбивным молотком по голове, содрать чешую и приготовить одним из множества изощрённых способов, насытив позже своё брюхо, получив дозу дофамина, за то, что съел питательный и вкусный продукт. К этим мелким забавкам, таким как рыбалка, и сводится жизнь самого разумного существа на Земле. Получение кайфа от перакты всякими разными способами да удовлетворение физиологических потребностей и прочих мелочей. Машина, сложная и необыкновенная, но всё-таки лишь машина, подчиняющаяся изготовленным заранее законам, придуманных хаотичной природой. Поиск своего места в мире и познания себя рано или поздно должны были привести к таким нерадостным суждениям. Или смирись, или…
Когда к обеду дед Игнат возвратился с пакетом припасов и ведром окуней и краснопёрок, то внезапно обнаружил, что не заметил, как положил к себе в торбочку снасти Гриши в синей коробочке. Тотчас был сделан звонок. Игнат предлагал занести снасти сейчас, друг же отнекивался и говорил, что можно отдать и потом. Однако дед Сергея, боявшийся долгов и чужих вещей по суеверным убеждениям, был непреклонен и убедил Гришу, что в течении часа или двух снасти вернуться к владельцу.
На улице безжалостно палило солнце. Идти в соседнюю деревню совершенно не было желания, особенно, когда хотелось Маниного рассольника и когда всё тело ломило от долгой ходьбы с тяжёлым ведром. Решение пришло само собой при виде лежачего и бездельничающего Сергея.
Игнат без прикрас растолковал внуку ситуацию, что подставлять Гришу некрасиво, а дедушка уже устал. Сергею эти низменные проблемы были абсолютно неинтересны. После нескольких отказов Игнат стал ерепениться и припряг бабку Маню на разборки, аргументирую свою правоту и целесообразность своим возрастом и старшенством.
Внуку решать чужие проблемы не очень хотелось, но и оставаться в доме, где ему ездят по ушам, тоже казалось скверным вариантом. Ради собственного спокойствия, а не из благих побуждений, он согласился на эту дедовскую авантюру.
Ему сказали адрес, упаковали в пакетик снасти и проинструктировали, куда и сколько идти. От Ракутичей до Хмелевки три километра. Раздражению Сергея не было предела, особенно ему не нравилось участие в чужой нелепой затее, вызванной необдуманностью решений. Где ж там вековой на три четверти дед признает свой промах, такому уже не бывать до самых последних его дней! Позвонить и всё отменить до следующего раза, конечно же, не бралось в расчёт, потому что это идея Гриши и внука, но никак не самого деда Игната.
Выйдя на улицу, в волосы и на лицо сразу же брызнула ослепительная порция теплового шампуня. У Сергея были солнечные очки, и только благодаря им что-то можно было разглядеть. Деревня выглядела сытой и сонной. Ему хотелось спать. Он надеялся никого не встретить из знакомых. С этим городскому повезло, в обеденную жару никого особо на улицах не было. Сергей подался к асфальтированной дороге и поплёлся вдоль неё по левому краю к Хмелевке. Поле по его сторону тянулось шерстяным полотном до самой лесополосы. На одном из столбов какая-то крупная птица свила гнездо. Автобусная стоянка. Утлый прудик с головастиками и стрекозами. А жара всё била. В глазах через очки стал пениться серый туман. Воздух противно освежел и его стало не хватать.
“Наконец, Хмелевка!” – возликовал Сергей. Нашёл Цветочную улицу и дом Гриши. Тот поблагодарил за излишнюю заботу и забрал снасти. Жена Гриши вовремя не спохватилась и начала пилить мужа, что не пригласил на чай. Для него всё тем и кончилось, а Сергею предстояло тащиться назад в эту адскую жару. Ртуть в термометре, наверное, так и норовила выпрыгнуть. Какая-то хмелевская семейка принимала пищу на веранде, им было очень вкусно, судя по чавканью и стуку ложек о блюдца. Может там никого и не было, кроме одной суховатенькой бабули.
Деревня кончилась, и паренёк подался назад. Если бы не гордость, то он бы жалел о том, что не надел панамку. Машины совершенно не сновали по этому маршруту, и Сергей вытащился на середину дороги. Он шёл, шатаясь по белой полосе. Ему показалось, что асфальт помутнел до тёмно-жёлтого, а по нему начали бегать из стороны в сторону сиреневые круги. Он зажмурился и снял очки. Глаза поразились количеством испускаемого света. Защита от солнца тотчас же применилась обратно. Колосья поспевающей культуры нашёптывали ему саги о прекрасном и первозданно чистом лете, об эдеме, об Адаме и Еве. Дорога превратилась в реку. Стопы проваливались в покрытие и оставляли отпечатки как расплавленная смола. Страшно хотелось пить, голова кружилась неистово. Колязин допрыгивал до автобусной остановки неуверенными скачками. Схватился за балку, отдышался, собирался сесть в тенёк на лавку, но она была частично занята.
Через пару мгновений до Сергея дошло, кто перед ним. Та же маска, те же рога, тот же зловонный тухлый запах, только вместо хитона на Асмодее был бежевый костюм викторианской эпохи. Тут Сергею надо бы закричать или убежать, но не было ни страха, ни паники, ни даже удивления. Это его самого поразило, но он ничего не сказал, только сильнее приложился к балке.
– Извиняюсь за смрад, черти совершенно не умеют готовить духи, когда на кону не стоит чья-нибудь паршивенькая душонка. – приветственно оттарабанил демон своих низким неестественным кряхтящим басом.
“Что под маской?” – то ли подумал, то ли сказал вслух Сергей, но судя по реакции барона Преисподнией, всё же сказал он это на самом деле.
– Хочешь взгянуть? – перехватил его Асмодей. – У меня бесчисленное количество лиц, каждое неповторимо и уникально. Но ты, как и все прочие, увидишь одно единственное. Хотя, побалую тебя ещё одним, пожалуй.
Существо сбросило маску красноватой ладонью, Сергей уставился на слетающий предмет, который шлёпнулся у ног как-то неестественно. Затем он всмотрелся в лицо демона, но ничего не мог толком разглядеть, какое-то оно знакомое, где-то он его встречал, но сейчас ему не хватало концентрации, слёзы предательски пеленали и без того бесноватую картину.
– Человек, ты погряз. – мерзко протянул последний слог адский посол, а потом издевательски добавил: – Что? Ничего не видишь? Как ты до этого дошёл?
– Я страдаю. – вылетело изо рта Сергея, он не совсем понимал, что говорит, а тем более, контролирует ли речь вообще.
– Какова потаенная причина твоего страдания?
Асмодей сидел на лавочке, сложив руки на трость с золотым набалдашником и, кажется, смотрел на Сергея, хотя этого достоверно никак не проверишь.
– Знания. – робко кинул человек. – Они испортили мне жизнь своей правдой.
– Весьма удобное и оригинальное объяснение. – похвалил Асмодей стоячего, но тут же обломал: – Однако, стоит заметить, что знание само по себе вреда не несёт. Это инструмент. Чрезвычайно мощный инструмент, но, сдаётся, ты бы его не использовал, оно лишь следствие.
У Сергея к горлу подступил противный ком, он предчувствовал некую подлость, некую низость, за что ему сейчас будет невероятно стыдно.
– Моя любимая причина, вынужден признать, её так часто маскируют под нечто благородное и высокое. Меня это давно забавляет. И ты, человек, прекрасно знаешь, о чём я. – демон немного присогнулся, возможно, он лукаво щурился, но разобраться в мимике было невозможно.
У ответчика задрожали губы, он промямлил какое-то слово, но, должно быть, слышно его не было, так как барон Преисподнией выпрямился и сладко произнёс:
– Женщина. – тут он сделал паузу и продолжил более обыкновенно. – Любовные дела стоят в основании почти всех человеческих начинаний.
Внезапно вмешался человек:
– Всему виной перакта, гормоны, дофа…
– Эти заумные и выдуманные термины оставь для иных препирательств. Дам тебе совет, – перебил Асмодей выскочку, – словами одного знакомого могильщика: “После закапывания гроба возле могилы остаётся часть земли, из неё я делаю насыпь, куда возможно будут класть цветы и вспоминать покойника – это последнее, для чего он годен в этом мире”. Найди здесь грааль или ничего, впрочем, как и во всех остальных словах. Но вернёмся к той самой ласточке, что однажды поселилась в твоём сердце.
Стыд марал Сергея, от него он даже закрыл глаза. Ему было нескончаемо больно внутри. Образы нахлынули волной. Горло заныло от возвышенного жара, со лба тёк пот. Он продрал очи и посмотрел под ноги, никакой маски и в помине не было. Разум горел от кострища. Сергей повторял как мантру: “Только не это! Только не это!”
–“Ты внезапно появилась в моей жизни, и словно ангел спасла от безрадостного и унылого существование в этом тёмном т мрачном мире. Ты настоящее сокровище, которое многие не видят и не замечают. Я бесконечно благодарен судьбе, за то, что ты теперь есть в моей жизни. Спасибо огромное”.
По телу пробежала жуткая энергетическая волна. От слащавых патетических фраз сводило зубы. Его жрал стыд, непомерный стыд. Это были его слова из дневника «Как всё начиналось». Теперь это казалось такой глупостью, что без этой порции срама воспринимать было невозможно. Даже не лез шокирующий закономерный вопрос, откуда демон это знает.
– Имя твоей ласточки – Инесса. – как фейрверк прозвучало последнее слово Асмодей.
Стоячий аж присел, но тут же встал, то ли из почтения, то ли из нежелания подчиняться беспомощному тремору.
Демон же встал в полный рост, диву можно было даться, как его рога не упёрлись в крышу остановки.
– Тебе повезло, человек, решение такого рода вопросов – мой профиль.
Стоячий отвёл взгляд, посмотрев на поле. Асфальтная дорога казалась ему пропастью, а эти колосья – его обителью, из которой он может вскоре очутится во мраке глубин страдания и безумия.
Он вновь перевёл глаза на Асмодея, но вместо демона перед ним стояла улыбающаяся Инесса в венецианской маске, широкопольной женской шляпе, джинсовой короткой юбке, как и на той фотографии между домами. Она дружелюбно блеснула глазками и стала наматывать несколько десятков волос на указательный палец, опираясь на стенку остановки. Здесь Сергей, в бурлящей агонии, прикинул, что если Асмодей настоящий барон ада, а не фантазия, то тогда искуситель из него будет не хуже самого дьявола.
– Сергей! – радостно вскрикнула она и стала кружиться вокруг очумевшего человека, жадно ловящего её движения. – Давай отбросим всю эту ерунду. Я передумала, когда ты приедешь, я дам тебе шанс.
– Я-я… – закачался Сергей, его голова жутко раскалывалась от боли, стыда и блаженства. Такая яростная смесь не может остаться без последствий. Хотелось разбиться о бетон как арбуз.
Она остановила свои кружения и искренне посмотрела в глаза воздыхателю, как никогда:
– Серёж, я хочу быть счастливой, а ты разве не хочешь, зачем тебе вся эта наука, если она не помогает тебе жить? Давай будем вместе. Надеюсь, ты простишь мою холодность.
Человек подкосился в ногах, стиснул зубы, с него тёк пот и раскалывалась голова, но влечение только просило ещё и ещё. “Гнусный сатана, вот это пытка!” – пронеслось на уме.
Чтобы Сергей не начал кричать от боли, она прикоснулась своими пальчиками к его пустующей ладони. По его телу пробежал импульс, что-то приятное расплылось внутри. Разве что закралась мысль, что никакого прикосновения не было.
– Давай всё исправим. Ты ни в чём не виноват. – нежно шептала она.
Он совсем очумел, весь свет залило пеплом, он размахнулся и ударил перед собой – никакой отдачи.
Припадок быстро прошёл, рыжие космы пропали, человек снова заметил Асмодея, сидящего на лавке автобусной остановки в прежнем обличии и той же позе. Сергею было очень дурно.
– Я всё устрою, человек, ты вернёшься, и у тебя будет шанс повидаться со своей ласточкой. Это в моей компетенции. Могу свести вас вместе. Требуется только твоё согласие. Никакой души отдавать не надо, это мой персональный подарок тебе, человек. – бодро говорил демон, уставившись на стоячего.
Тот совсем сплохел, поднял свои пыльные глаза и брякнул:
– Нет.
– Отчего нет? Такой шанс выпадает очень немногим.
– Это подмена, а не любовь! – взвыл Сергей, его лёгкие горели.
– Вот как заговорил! Любовь! А то – гормоны, термины, химия. Смотри, что ты потерял! Жизнь даёт некоторым много шансов всё исправить, но они упускают каждый из них и скулят дальше. Приятного прозябания в этом болоте, человечишка! Бесы растащат тебя на куски! – расхохотался Асмодей.
Сергей попытался всмотреться в его лицо, но это было уже непосильная задача, ноги совсем перестали стоять, тело, держащееся за балку, провертелось вокруг последней и рухнуло на дерван возле остановки. Макушкой Сергей треснулся об землю. Очки слетели, ослепила вспышка и больше ничего. Это был конец.
Апостол Пётр встретил его в чистилище со словами:
– С вами всё в порядке, молодой человек? Очнитесь! Вы живой?!
Кто-то хорошенечко пошлёпал Сергея по щеке. Под звуки удаляющегося маршрутного транспорта, над ним нависла заурядная тёточка с распущенными волосами в безвкусной розовой майке.
– Ау… Чё? – вырвалось непроизвольно из Сергей, голова трещала. Пульс бил как ошалелый.
– С вами всё в порядке? – спросила тёточка.
Лежачий с помощью женщины встал, сделав опору из той же балки. Медленно посмотрел внутрь остановки, там – пусто.
– Скорую вызвать?
Тот осмотрелся и уставился на удаляющуюся точку по сужающейся дороге. Он как лунатик освободился от липкой руки тёточки и потеряно уставился в какую-то букашку, что ползла под лавкой по своим важным делам.
– С вами всё хорошо? У вас что-то случилось – не успокаивалась женщина.
Сергей с таким же потупившимся взглядом ответил спустя некоторое время:
– Мне кажется, я что-то потерял.
Тётечка забежала за остановку, провела там секунды три и возвратилась, суя ему в руки пыльные солнцезащитные очки.
– Вот, это ваше.
Он смотрел на находку, долго и томно. Это заняло настолько много времени, что женщина в розовой майке ушла. По факту он потерял очки, но ему хотелось, чтобы нашлось что-то другое. Весь потный и взмокший с болями в области лба и затылке, он поплёлся в Ракутичи. Если ему это всё приснилось, то пытка точно была настоящей.
В дедов дом он ввалился чуть живой. Игнат поинтересовался, как удачно передались снасти. Сергей что-то буркнул и стал сидеть за миской с рассольником. Этот приход уже взбудоражил его куда мощнее чем первый. До этого он как бы закрывал глаза на встречу с нечестью. А сейчас? Что это было?
Отказавшись от еды, он завалился на кровать и стал плакать. К нему пришло понимание того, что у него в самом деле нешуточно едет крыша. Его знобит и лихорадит. Бабка оказалась более чувственной, чем дед, и полезла за градусником в аптечку. У него действительно был жар. Маня провела какие-то процедуры, заставила выпить горячего чая и причитала на Игната, что тот выпер внука в такую жару. Тот начал гнуть свою линию и обвинял Сергея в том, что ходит без шапки. К компромиссу они не пришли и поругались вдрызг. А внук их тем временем пытался отключиться.
Ему всё казалось, что на его голове что-то растёт. Жутко пугало произошедшее. Если демон не плод его воображения, то как теперь быть? И впрямь, может, стоило принять его подарок? Какой смысл имеет теперь его жизнь, во что она превратилась?
Сергей впадал то в смех, то в плач. Бабка Маня не на шутку испугалась и вызвала фельдшера. Врач осмотрел его, но не нашёл явных признаков серьёзной болезни, сказал, что, если станет хуже, сразу же нужно доставить больного в городскую больницу. В минуты спокойствия Сергей убедил бабку и деда в ненужности госпитализации. Он стал оценивать свои бредни солнечным ударом.
Когда настала одна из жарких ночей начала лета, на него нахлынули воспоминания. Горстками. Как выезжали на пикник, и сборы грибов всей семьёй, как шалил Костя, как с Леной они строили песочный замок на берегу озера, как он получил диплом об окончании детского сада… Ему было больно. Оно из ценности превратилось в гормоны, да даже сама ностальгия эта проспонсирована выделением некоторых компонентов перакты. Злость на прозаичность мира душила.
Слёзы текли на подушку. Его чувства, не более чем проявление руководствующих сил природы над органическим телом. Кто же он такой? Есть ли в нём крупица чего-то сакрального или он всего лишь биологическая машина? Вдруг его сознание, это сложное устройство нейронных паттернов, за которым ничего не стоит? Факты говорили об отсутствии в его теле чего-нибудь святого. Он – животное, которое должно хотеть жить, жрать, спариваться и доминировать. Так же по Фрейду?
Так да не так, где же зарыта правда, существует ли эта непреложная истина? Кому вообще охота истязать себя этим, когда есть по умолчанию приятные вещи, к которым и должен стремиться здоровый человек. Гормоны регулируют повеление и подталкивают к определённому роду занятий, решение поддаться или воспротивиться принимает, по сути, не животное в нём, а он сам. Но чаще всего эти решения в конце концов исходят из расчёта на будущую получку перакты. Именно она является потаенным смыслом и мотиватором высокоорганизованного биологического механизма. Животные про неё попросту не знают, а люди удобно замаскировали. Если ему противно подчиняться этому незримому кукловоду и его правилам, а жить “свободно” невыносимо, то какой итог оставляет ему оставшаяся кроха логики, разума и здравого смысла? Он не хочет страданий. Разве это зло какое-нибудь? Он не хочет терпеть и страдать. Есть ли ад? Есть адские муки. Почему ему не хорошо? Почему он не может теперь так же впустую прожить свою жизнь как миллионы других homo sapiens? Как единица – отжить свой век, исполнив свой долг и отойти, выпав из карты мироздания. Отправиться в несуществующее вечное путешествие из тела в тело или обрести вечное блаженство в каком-то невообразимом пространстве. Сергею было безумно страшно вообразить, насколько впустую тратят свои жизни монахи, отдающие себя на служение непонятной силе, которой на них наплевать, если она вообще существует, или зачем тогда эти пустые обряды тюрков по погребению усопших, это поклонение божкам? Одна из попыток объяснить мир, а мир в ответ не стал до определённой поры опровергать их фантазии, давая заделать и залепить норы, откуда сочатся страх и неизвестность. Жить более невозможно! Слишком омерзительным оказалось устройство вселенной и его самого. С этой идеей прожить нельзя! Голова ныла и болела, ему казалось, что он кричал, что в его комнате сотни бесов, что он выплакал глаза, и они куда-то делись. Никто не пришёл к нему, никого не было, может, и этого всего тоже не было.
Под самое утро, когда уже начали горланить деревенские петухи, расплющенный под весом таких опротивевших правд, он медленно встал со своего ложа. Он нашёл в той же комнате старый удлинитель от телевизора. Смотав его дрожащими руками, он выперся в коридор. Подался к выходной двери. “Только бы никто не слышал”. – выявилось нечто из глубин подсознания. Повозившись с дверной щеколдой довольно долго и издав порядочно шума, Сергей выбрался на улицу. Его встречал мрачный свет утренней звезды. Она зловеще купалась в пунцовых облаках сиреневого стекающего неба. Гараж дедовской “шестёрки” возвышался таинственным замком посредь двора. Сергею пришлось вернуться назад, но ступал он так, будто его мучают артрит и подагра. Связка ключей, так удобно всегда лежащая на подоконнике входного узкого вытянутого вверх окошка, издала неприятный резкий звук, Сергей попятился ко двору, предательская дверь скрипела. Неровно дыша, он всё делал по заученной методичке, неоднократно проверченной в голове. Для него это было генеральной репетицией.