По назойливости эти мысли не уступали блаженным снам и мечтам об Инессе в своё время. Он всё больше и больше сторонился общения и семьи. Ему нужно было отвлечься. Его формами эскапизма33 было музицирование, игра в компьютер, рисование и прогулки в одиночку, особенно за город.
Он пытался осмыслить жизнь. Привести в порядок чувства, ум. Рдеющими пятнами ударялись в мозг обнажавшиеся страшные истины. Не хотелось принимать их, но они нещадно лезли. Обмануть себя не получалось. Шило в мешке не утоишь. Посреди улицы, в паузе между песнями, кто-то изнутри сказал ему:
– Ты всё испошлял, Сергей. Ты всё испортил.
Он прогулял до темноты. Над его горизонтом было полно звёзд, но он потерял ту, что светила именно ему, от этого в страхе он остановился и больше не знал, куда идти. Его Вифлеемской звезды больше нет.
XVIII
Уж лучше умереть, когда хочется жить, чем
дожить до того, что захочется умереть.
«Три товарища» Эрих Мария Ремарк
«Дофамин правит балом» – красовался заголовок на одной из страниц в дневнике. Это уже не в какие ворота не лезло. Тянуло блевать от природы вещей. Особенно от себя. Доподленно нельзя изобразить, какие чувства испытывал при этом Сергей, но по ощущениям их отдалённо можно было бы сравнить с марионеточной куклой, которая подняла свою голову и увидела нитки и руки кукловода. Его мир красочной фанеры стал рушиться, а главное – из-за чего? Ценности уничтожались одна за другой. Это хуже, чем узнать краткий сюжет фильма вместе с концом и всеми поворотами, который ты собирался посмотреть. Это было гаже, гораздо гаже. То, что ты любил и лелеял превратилось в продиктованное чьей-то невидимой рукой потягивание ниточек.
Он не марионетка! У него есть воля, в конце концов, подчиняться зову гормонов и инстинктов или нет – решать ему. Великой болью отдалось в нём то знание, что за каждым мало-мальски мотивированным поступком лежал один из компонентов этой вездесущей перакты. Дофамин – и есть мотивация, он же и награда. Все его мечты, чаяния, надежды, цветы плодотворной работы – всё это под пинками этого самого гормона. Его желания и интерес к жизни был всего-навсего наличием стабильной порции дофамина. Сергей противился этому естественному, но животному и слепому процессу, от этого сопротивления у него болела голова. Например, вспоминая Инессу, на выделившуюся порцию перакты у него возникала ответная реакция отвращения, и вместо сладострастного восхищения получалась лишь глухая боль и чувство ощущения тех цепей, в которые заковано его бренное тело.
Домочадцы не понимали, почему Сергей постоянно ходит подавленным, часто ноет и говорит, что жизнь дрянь. Почему есть не хочет, отшивает мать и сестру, почему не выполняет минимальные обязанности по дому.
– Что с тобой случилось Сергей? Ты сам не свой? – спрашивала обеспокоенная Алёна Витальевна.
Она села к сыну на кровать и положила руку рядом с его головой.
– Мне плохо. – скупо отвечал Сергей, он был в самом преддверье тяжелейшего психологического кризиса.
– Что-то болит?
– Не так мне плохо. – еле выдавливал сын, морщась от показной озабоченности. Так ли бы она интересовалась здоровьем сына, если бы в ней в своё время методично не высвобождались дозы окситоцина? Конечно нет, он был бы для неё чужим, как любой другой ребёнок, который никогда не удостаивался ласки со стороны Алёны Витальевны, только потому что существует на свете.
– Душа болит?
Сергей уже и не знал. Он никогда не был ярым потворником воинствующего атеизма, скорее он просто разуверился, что существует добрая высшая сила, поэтому он даже и не сомневался, что у каждого человека есть душа. Что-то такое сакральное внутри, что неподвластно науке, что отличает людей от животных. После недавних исследований человеческой природы и себя лично он засомневался в этом понятии.
– Можешь и так называть.
– А причина какая?
Сложно сказать, да и что тут скажешь: “Мама, я только что понял, что все наши отношения, это продукт гормонов. Твоя любовь – гормоны и плод социальной ответственности, который в своё время тоже сформировали для максимальной рационализации получения перакты. Вся твоя жизнь сформирована их воздействием, а твои чувства –не более, чем действия нейронных клеток. Твои труды – напрасны, ты всё равно сдохнешь, как и я. Скажи, что это не так, и мы вместе посмеёмся, как здорово мы себя обманываем”, это? Сергей осознавал, что у него уже свистит кукушка, но что с этим теперь поделать? Становиться немым рабом эндокринной системы – так себе перспективка. Быть послушной слугой-марионеткой как другие?
– Не знаю. – слабо говорил он.
Ему противен был разговор с матерью, ведь, как оказывается, увлекательная беседа тоже сопровождается выбросами дофамина, который был ему так мерзок.
– А ты подумай. Мы же переживаем.
“Эту песню я знаю, если бы не гормоны, то тебе было бы на меня наплевать”. – плевался желчью мысленно сын.
– Я не знаю, просто плохо. – тихо отвечал он.
– Скажи пожалуйста, это из-за меня ты таким стал?
С новым мировоззрением Сергея в мире вообще теперь не существовало виноватых. Но даже в рамках современного общества Алёну Витальевну было сложно обвинить в случившемся, а если и влепить ей ярлык виновницы, то их тогда уже можно было вешать кому угодно.
– Нет. Ты не виновата.
– Хорошо. – сказала она, посидела молча и ушла.
Просто ушла на кухню. “Обалдеть мать! Сама не виновата, проблема не моя, хата с краю – ничего не знаю”. – оклеветал Алёну Витальевну сын.
Что от неё ждать, она, по факту – бесплатная домработница и ответственная за ряд важных для жизнеподдержания функций себя и своих детей. За свои заслуги получает перакту. Иначе зачем ей заботиться о ком-то? Её желание взращивать детей, не что иное, как практически никому неизвестные психоактивные вещества.
Слово “мать” и ему родственные потеряли былой оттенок. Ему она стала чужда, страшна, как чучело. Никогда бы не подумал он, что станет сравнивать Алёну Витальевну с чучелом, но раскладывая её поведение до биологического уровня, профессор Колязин приходил к очень плачевным выводам.
Встаёт закономерный вопрос, за что же так возненавидел Колязин дофамин и некоторые другие гормоны? Почему такая ненависть к ним, если это часть естественного существования, как кровообращения или пищеварения? Скорее всего, разгадка крылась в том, что считал Сергей своей зоной, там, где заканчивались автономные системы организма и где начинался он сам, его личность.
Это связано, пожалуй, с культурным шоком. Он, как будто, жил себе своей жизнью, но вдруг обнаружил, что он всего лишь участник телешоу или герой игры, за рамки которой ему не суждено выползти. То, что он принимал, как часть души: интересы, хобби, увлечения, мечты, страсти – стало походить на какой-то отточенный механизм управления. Причём, не управления самим собой себя самого, а управления мозгом своего тела, а то, что принято называть «Я», осталось где-то вообще не у дел. То есть, когда кажется, что я хочу сок, то это не «я» хочет сок, а просто напиток требует мозг, с помощью дофамина подталкивает тело на действие, после успешного выполнения награждает им же. Формально, если не знаешь про гормоны, то всё остаётся на прежнем уровне: я захотел сок – я выпил сок. Но интерес и желание, на самом деле, сформировано нервной системой, основываясь на предыдущем опыте взаимодействия с этим объектом или чем-то похожим. Расчитываешь, что «ТЫ» имеешь право на контроль и контролируешь свои действия, но по факту, «ТЫ» заурядный исполнитель мозга, послушно выполняющий приказы. Конечно, зависит от того, что есть «Я»? Да и есть ли оно вообще?
Этих вопросов Сергей боялся, гормональная теория отрубила от самоосознания почти все куски. Что он есть на самом деле? Отдать управление гормонам и мозгу над собой и скатится в гедонизм34, который так навязывается современным капиталистическим миром? Так определяется поведение животного, но человек может отказаться от удовольствия вопреки указаниям мозга. Вот эта возможность противостоять и есть «Я». Пока что Сергей не нашёл ничего большего, чем могло бы «Я» проявиться, помимо силы воли. Похоже, что сила воли и выбор действий – единственное, что он по-настоящему контролирует. Да и то, этот выбор, по сути, всегда используется для лучшего выполнения указаний мозга, вместо небольшой сиюминутной выгоды, сила воли, по сути, откладывает получение до лучших времён, с расчётом получить больше потом. Конечной целью всё равно остаются инстинкты самосохранения, продолжения рода и получение дофамина за получение опыта и много всего другого, что мозг посчитает полезным.
Грузно и грустно, Сергей же вцепился в свой самоконтроль, как в спасительный буй в этом строго продекламированном безумном театре. Единственное, по его мнению, что отличало его от слепо ведомого животного.
Всю ночь он вошкался из стороны в сторону, пока потоки рефлексии не вытолкнули его, обессилевшего, на произвол. Ему нужен был сон. Это то немногое и единственное, что у него осталось. Он как будто падал куда-то, изредка где-то внутри черепной коробки что-то стучало, скорее всего это из-за сильного притока крови, или кислородного голодания. Потный и нервный, он провалился в беспамятство.
Снилось что-то мутное. То ли поле, то ли метрополитен, то ли школа. Знакомые лица, но их имена не были ему известны. Были ли они там вообще? Нечто серое било в голову. Есть свет, но нет воздуха. Его сковало. Он не мог пошевелиться. Дёргался, но ничего это не дало. Его выкинуло из сна. Он не мог открыть глаза. Его душило. Рвался, но потуги были тщетны. От ужаса он стал кричать, но его рот не раскрывался. Из горла вырывалось только мычание. От ужаса он оцепенел.
Наконец-то его отпустило. Из-за постоянных стрессов и неправильного сна на спине, у него случился сонный паралич на секунд пять-шесть. Но он здорово перепугался. Особенно потому, что в сознании его отпечатались взявшиеся откуда-то из тьмы слова: “Я приду за тобой”. Они эхом унеслось куда-то глубоко внутрь.
Сергея знобило, воздух стал тяжёлым, холодный пот проступил от страха. Он ничего не видел, но ему казалось, что мириады чьих-то пытливых глаз уставились на него из сотен щелей и отверстий. “Что это? Кто? Что придёт? Я похоже брежу”. – чудилось Сергею. Он старался успокоиться, даже примостился в одеяле с подушкой, но включил на всю ночь экран телефона. В дошкольном возрасте он спал со светильником в виде рыбки, но сейчас спать со светом было просто смешно. Впрочем, ему было далеко не до шуток.
Узнав о выделении эндорфинов и адреналина во время курения, Сергей тут же бросил эту привычку. Вся его жизнь вытряхивалась наизнанку. Следовать указаниям незримого кукловода, сидящего у него в голове, не было никакого желания.
Занятия вываливались из рук. Корпели страшные вопросы, но он пытался делать вид, что их нет. “Как я до этого докатился? – спрашивал себя Сергей. – Что пошло не так? Почему?” Выбрался ли он из омута? Нет, скорее погряз. Ему казалось, что он – свинья, которая узнала, для чего рождена и чем закончится её жизнь. Он чувствовал себя участником огромного эксперимента, в котором от него ничего не зависит. С этим можно было бы жить, если бы ежечасно не болела голова от пухнущей скуки. Он потерял все интересы.
“Всё, хватит! – сказал он себе. – Представим, что ничего не произошло, я не о чём не думал и ничего не узнал”. Он стал следовать своему плану. Алёна Витальевна сегодня приготовила огромный пирог в честь приезда мужа из командировки. Настроение у неё было приподнятое, но к сыну она проявила должное сострадание.
– Я взяла талончик на послезавтра к психотерапевту в детскую поликлинику. Нужно же посмотреть, что с тобой случилось. Выяснить причины.
Сергею были известны и причины, и симптомы, и что с ним самим происходит, но сказать так просто он ей не мог. “Вдруг она тоже впадёт в такое состояние, если я разрушу её мир своими словами. В лучшем случае, она не поверит. В худшем, перестанет выполнять свои функции”. На основе этих выводов он решил, что с окружающими об этом прямо лучше не говорить. Это сохранит их от грядущего безумия.
Вечером приехал отец. Жене и сестре это было важно. Сергею наплевать. Он пытался найти изъян в своих размышлениях. Найти лазейку, чтобы сказать: “Так это же не правда. Я сам выбираю, что мне интересно, с кем мне дружить, кого любить и к чему стремиться”. Он застелил огромную яму дешёвым плакатом, и, надеялся, что из этого будет прок. Он вышел на кухню и увидел, как его проявляют нежность друг с другом.
Сразу же начались рефлексии и детальные разложения поведения до биохимических взаимодействий. Он не хотел этого делать, но никто его не спрашивал. Всплыли ненужные ему навязчивые идеи, что перед ним два обыкновенных зверя, которые поступают так или иначе, чтобы в конце получить удовольствие или отсутствие неприятных ощущений. Вся жизнь сводится к этому. Они стали ему чужими. Игрушками в руках судьбоносного рока, которых качают из стороны в сторону под прессом физических и химических законов. Куски белков, нуклеинов и жиров, удивительно спаянных таким образом, чтобы всё походило на что-то разумное. Атомы, связанные в молекулы и лихо взаимодействующие друг с другом. Где здесь вставить душу или «Я»? Вокруг Сергея Колязина открылся новый мир. Дивный новый мир, преподнесённый ему без всей атрибутики и прекрасного. Реальность стала убогой бесноватой машиной, которая неслась вперёд во времени, подчиняясь своим законам, в которой всё целиком и полностью повинуется константам, встроенным по умолчанию, повинуясь чьему-то гениальному замыслу или возводясь энтропией35 под влиянием бесконечного хаоса. Всё случайно, и ничего не случайно.
Мать с сыном сходили к психотерапевту. Жанна Владиславовна Цилюк выписала мальцу седативный препарат и антидепрессант. Больше за Сергея говорила мать, она сказала, что давно её сын стал себя плохо чувствовать, что школа виновата своими нагрузками и давлением на него, что он потерял все интересы и скучает круглыми сутками.
Сын просидел как гнилая груша на кресле, вокруг которой летают мухи, и вышел с ужасным настроением. Сказано: пить Нюротодекс – утром таблеточку, вечером – капсулу Дедринедрола. После похода в аптеку Сергей тщательно искал всю информацию о лекарствах в инструкции и в интернете. Дедринедрол, так и быть, прошёл его ценз, но Нюротодекс из-за стимуляции к выделению серотонина, пришлось отбраковать. Советам психотерапевта он не внемлил, как могут помочь утренняя зарядка, систематизация дня и поиск новых увлечений? Удовольствие и интерес – это гормоны, такое удовольствие и удовлетворение Сергею не нужно, он выше, чем раб, повинующийся своему владыке, он бунтарь и не собирается сложа руки потворствовать животным инстинктам, он не хомяк в колесе, который бесконечно участвует в гонке за счастьем, за очередной дозой перакты.
Утреннюю таблетку он просто выплёвывал, чтобы мать не видела. Его мысли были как стервятники, гладающие печень Прометея. От них нужно было забытье – эскапизм, то что нужно. Он до вечера копошился в своём дневнике где-то в зале.
В квартиру влетает ревущая сестра. Алёна Витальевна сразу же к ней. Говорили они в коридоре, но достаточно громко, так что Сергей мог невольно их подслушать. Он делал это не специально, потеряв концентрацию, его разум хватался за чужие слова.
– Что случилось, цветочек мой?
– Смотри. – Елена продолжала плакать.
– Это ты где так поранилась и колготки порвала?
– В меня Рома мяч пнул. На футбольной площадке.
– Почему?
– Потому что он придурок. – вопила сестра.
Сергея такая реакция невольно улыбнула.
– Не говори так, я сейчас тебе йодом обработаю коленку.
– Он дурак, он меня пихнул, надо, чтобы папа или Серёжа его наказали.
– Никто никого наказывать не будет, нельзя так, он же, наверное, не специально.
– Он меня обозвал дурочкой и сказал, что я в футбол не умею играть. Потом ещё обзывал, а потом подошёл и с двух метров ударил по мячу со всей дури, что попал мне в живот и я отлетела на землю и поранилась. А он смеялся и не попросил прощения.
– А зачем же ты к ним полезла в футбол играть? Это же взрослые мальчики. Видишь, как они могут.
– Они меня и Даню обижали, а потом этот Рома – дурак тупой.
– Не плачь. – сказала мать и пошла за аптечкой в ванную (почему-то она у всех всегда находится или там, или на кухне). Елена сама с собой говорила о том, какой Рома плохой и как некрасиво поступил. Алёна Витальевна стала обрабатывать ей рану.
Впрочем, Елена поайкала, надела новые колготки и захотела пойти во двор, чтобы поиграть с Даней.
– Только с большими мальчишками не играй. Но лучше тебе уже дома посидеть.
– Мам, я ненавижу Рому.
– Нельзя такое говорить, просто не играй с ним.
Она и сама уже это поняла, но тяга к общению (Сергей сознательно стал её игнорировать) оказалась сильнее инстинкта самосохранения в этой девочке. Елена убежала доигрывать во двор. Её брат, утомлённый бесконечной чередой когниций36, вознамерился прошвырнуться по окольным дорогам. Поставил в известность мать и ушёл. Его почему-то жгла обида. Он наконец-то сменил русло своих помоев в голове. Он не хотел, чтобы в мире цвела эта вопиющая несправедливость.
У качелей напротив дома возле песочницы стояли четыре девочки. Одной из них была сестра. Сергей, напяливший чёрное пальто отнюдь не по сезону как бы невзначай подошёл к детям.
– Как дела, Лена? – без эмоций спросил брат.
– Не очень.
– Что такого?
– В меня мяч пнул один дурак, я колено разбила и живот теперь болит сильно.
– Как так?
–Я стояла на воротах. Рома сказал, что я играю плохо. Я сказала, что он сам плохо играет, он обозвал меня, я его обозвала, а он сблизи пульнул в меня мячом.
– Ясно. Я пойду погуляю. – сказал Сергей и отошёл от девочек.
“Я этого козла проучу, нельзя, чтобы Елена росла такой терпилой, как мать. Со двора будет бояться выйти. Не для себя, просто, это несправедливо. Так можно стать и чучелом Железнякова”.
Подобие футбольного поля было за соседним домом, мститель надеялся застать нарушителя на месте содеянного, всё-таки, без девочек в футбол приятнее играть и это не двухминутное занятие.
На поле было довольно много шпаны. Сергей насчитал семерых. Самый старший из них был на года четыре младше Колязина. Сергей подошёл к штанге, изрисованной фразами, нацистской символикой и коловратами и крикнул:
– Есть свободное место? Можно поиграть?
Какой-то веснушчатый паренёк с мячом объявил стоп-игру и, оценив взглядом вновь прибывшего участника, сказал:
– Да, можешь зайти в нашу команду, всё равно счёт один-один.
– Отлично, – выдавил из себя приятельский тон Сергей и стал подходить к каждому, жать руку и спрашивать:
– Тебя как звать?
– Ваня.
– Вадим.
– Жека.
– Роман.
Это был крепко сбитый голубоглазый мальчуган с барсеткой и выцветшими волосами, максимум – четвероклассник. Мститель хищно посмотрел на будущую жертву, но не подал виду и познакомился со всеми.
– Слышали, – продолжил он, – какая-то девочка визжала и бегала по улице, орала, что в неё кто-то мяч пнул.
Реакция была разная, но Роман сразу же заулыбался и продолжил за Сергея:
– А, это? Это одна дурочка – Ленка. Играть вообще не умеет. Мяч принять не может, вот и упала. И в слёзы сразу же.
– А что там такого произошло?
– Там ничего интересного, – продолжил за Романа веснушчатый, – на воротах стояла, ни одного мяча не могла принять. Ей сказали, что она играть не умеет. Она обзываться начала и грубить. И Рома в неё мяч запустил, она как тузик отлетела и разрыдалась, дальше обзываясь.
– А вы ей что? – хладел Сергей.
Дальше распинался опять Рома:
– Я сказал, пусть поплачется, а она начала грозится, что отомстит. Мы, естественно, не повелись на её провокации (откуда он вообще такие слова знает?) с тем, что она отца позовёт. Со своей подружкой и ещё каким-то хныбзиком она убежала в слезах.
– Забавная ситуация.
– А то, – поддакнул старшаку Рома.
– А тебя-то как звать? – прорезался голос у какого-то брюнетика.
– Меня? Меня можете никак не звать. Я всего лишь брат той дурочки-Ленки, которой живот отбили, ногу поранили, посмеялись над ней и не извинились, так Роман? – Сергей уставился на провинившегося. Уже даже самый тупой понял, что тут происходит.
Носитель чёрного пальто одним перехватом придвинул к своей ноге мяч, да так резко, что веснушчатый, стоящий на нём, чуть не упал.
– Ну что, Рома? Научить тебя играть? Или может обращению к младшим? Или к чужим сёстрам? Смелей!
Толпа мальчишек стала как-то сама собой рассасываться. Голубоглазый барсеточник стал пятится назад, мямля что-то невпопад:
– Я… Я-я. Это она начала, я ей сказал… То есть, она не так… Я-я…
– Я уже твою версию услышал. Становись на ворота, посмотрим, как ты хорошо играешь.
Он взял белобрысого Романа за шкирку и пихнул по направлению к штанге. Мальчугану даже нечего было сказать. Никто не захотел поучаствовать в воспитательном процессе, особенно после зверского тона Сергея. Какой-то шпингалет вставил:
– Мяч мой.
– Верну, когда мы подучим Романа хорошим манерам. – рявкнул мститель.
Мальчишка со щенячьими глазами стоял на воротах. И трепался, что он не специально, и сестра Сергея во всём виновата. Мститель проигнорировал его полуплаксивый тон.
– А ты видел, хмырёк малолетний, что ты ей сделал?
Голубоглазый опустил глаза.
– И когда сделал это, как ты себя повёл? Что ж, давай посмотрим, как ты на воротах стоишь, игрок.
Сергей подошёл к воротам на расстоянии четырёх шагов и своим видом показал, что будет бить отсюда.
– Не так же близко. – заскулил Роман.
– А ты в Лену, можно подумать, с середины поля целил? Гавнюк мелкий, над слабыми свою силу показываешь, посмотришь, каково это. Мы тоже посмеёмся, как ты тут рыдать от боли будешь. – он встал ногой на мяч.
Видок у Ромы был очень скверный. Наверное, это тот единственный раз, когда ему хотелось, чтобы принять мяч у него не получилось, и он улетел куда-то в ворота.
– Бошку свою прикрой, а то без неё останешься, ссыкло. По частям тебя родителям в посылочках пришлём. Принимай подачу! – Сергей отвёл ногу для пинка.
Тут Рома скрыл свою лицо за руками и стал голостно плакать. Может, в придачу, повысилась и кислотность его штанов. Мститель дал ему секунд пять и переспросил ором:
– Ну что, готов, Ромик!?
Тот воем пробубнел:
– Нет! Нет! НЕТ!
Носитель чёрного пальто и не собирался бить по мячу, в его стратегии не было место физической порке, а вот моральное насилие – это пожалуйста.
– Так что!? Не бить, сосунок?
–Ду-а-а. – взахлёб отвечал Рома.
– Пойдёшь сейчас извиняться, понял?
Тот кивнул. Мститель дал пас веснушчатому, в этот раз без прелюдий подошёл к мальчугану с барсеткой и за шкирку потащил его с собой.
– Идём. Сейчас научим тебя манерам. Играйте без него, пацаны!
Отошли на солидное расстояние, остановились только возле мелкого магазинчика. Здесь Сергей тряхнул шкета за плечо.
– Есть деньги с собой?
Тот промямлил, что нет.
– А если найду!? – заглянул Колязин ему в глаза.
Рома опять стал плакать и сказал, что не имеет за душой и фантика. Мститель пошерудил пальцами по карманам пальто и нашёл какую-то мелочь.
– Сейчас мы купим Лене мороженое, ты его ей подаришь и извинишься. Скажешь: “Я дурак был, извини, мне очень стыдно за своё поведение, отныне я больше себя так вести не буду, надеюсь, ты простишь такого козла как я”. Усёк? Про меня ей ничего не говорить, если сделаешь что-то не так, то я из тебя опять вратаря сделаю, ты понимаешь намёки? Если всё сделаешь как надо, то, так и быть, я тебя отпущу и даже родителям твоим не скажу. Надеюсь, ты не совсем отбитый и меня понимаешь.
У Ромы не было выбора, вернее, был, но согласие в конкретном случае сулило хотя бы добраться домой целым. Они купили мороженое и подошли ко двору, где играла Елена. Брат издали выследил сестру, спрятался за машиной, а Роме приказал извиниться и вернуться к нему. Тот был в таком шоке, что даже всё сделал правильно. Получив заслуженный подзатыльник, Роман был отпущен на волю. Сергей же незаметно пробрался домой. Ему показалось, что он поступил правильно, но его голову опять заимела гормональная теория, и он снова впадал в уныние.
Жанна Владиславовна называла это депрессией.
Этого слова очень боялась мать.