–… Характерный стиль записи для лирики Маяковского, это “лесенка”. Он писал “лесенкой”, отчасти потому, что тогда платили построчно…
Обрывки фраз долетали до уха Сергея, он умаялся и стал слушать, что говорит училка, которая привила ему интерес к чтению, а потом же убила его, хоть и косвенно.
–… Маяковского часто критиковали за грубый текст своих произведений, он не был вылизанным поэтом и не слыл почитателем традиций, в этом можете убедиться сами. У него есть много стихов, где он позволял себе нецензурную лексику…
“Что особенного, чего она так его превозносит? У него даже рифма не везде есть. Разве это профессионально?” – дивился Колязин. Смотрел на парту и вспоминал лучшие надписи, что видел на школьной мебели. Среди них такие шедевры, как: “здесь чудовищно прикончили лучшие годы моей жизни”, “врата в империю зла – кабинет 31”, “под партой тебя ждёт сюрприз” или “Мой отец – террор, моя мать – анархия”.
–… Маяковский был поэтом-футуристом, он воспевал прогресс и ценности революции. Несмотря на политический подтекст, его стихи не редко были о природе и любви, часто писал детям…
Он смотрел на хвостик Инессы, теперь он был уже далёк от прошлого. Его жизнь круто изменилась. “Что теперь будет? Как дальше быть? Надо заняться будет чем-то полезным. Хотя, что считать полезным? Что есть польза? Термин, придуманный людьми?” – вились сомнительные мысли как змеи.
–… Сильнее, чем Владимир Маяковский, пожалуй, женщину не любил никто из писателей. Его единственной возлюбленной была Лилия Брик. История их любви была своеобразной и закончилась ничем. Он посвятил ей некоторые свои стихотворения…
Маяковский Сергею Колязину не нравился. Он не видел в его поэзии таланта. Он его не понимал. Стих про облако, или про лошадь. Какая-то ерунда. Ему надоело это слушать.
– Марина Олеговна, мне кажется, вы переоцениваете роль Маяковского.
Её слегка возмутило высказывание ученика, но она была рада, что хоть кто-то подаёт признаки жизни в этом классе.
– Трудно сказать, но его творчество было глотком чего-то нового в русской литературе. Согласись, стихи о природе Тютчева и Фета уже всем порядком поднадоели. Хотелось нового. Такого требовало новое поколение.
– Маяковский жутко разрекламирован. Оказался в нужном месте в нужное время. Был сошкой политического аппарата. За свою деятельность на поприще нового режима ему дали волю и печатали большинство его работ, тогда как многие в это время эмигрировали или были подвергнуты жёсткой цензуре. Он был на руку руководящей силе и за это его пропихивали где только можно. – возразил Колязин. – Но это не значит, что он гениален или талантлив пропорционально своей популярности.
Некоторым было странно. Обычно, Соловей никто не перебивает. Она в автономном режиме поёт что-то у доски о своей ненаглядной литературе, и ей иногда поддакивают из приличия. В полноценную беседу с ней никто в такие уроки не вступал. И непонятно, зачем Колязин захотел внести разнообразие.
Марина Олеговна немного надулась из-за критики в адрес её любимого творческого деятеля:
– Не совсем. Разве может человек без крупицы таланта и понимания быть настолько всеобъемлющим и глубоким? Ты читал его стихи о любви, о жизни? В них сила, страсть, кипячение устоев. Разве может человек без души так творить и любить?
– Да это не важно, кого он там любил, когда и сколько раз в неделю. Он был пропагандистом в первую очередь. Он сотрудничал с большевиками, за это его продвигало государство. Может, он не был совсем безнадёжен, но в большей степени ему просто повезло. Как везло и другим авторам и писателям. Повезло с сотрудничеством, со временем, с контекстом. Его напечатали. Его читали. А многих не читали. Не упал глаз, не поднялся спрос, не было денег. А знаете, что ещё? На одного такого везунчика Маяковского приходится несколько добрых сотен людей, кто пишет стихи и романы, но им отказывают или они вообще никогда не печатаются. Потому что не могут или не хотят. А у них талант, их мысли и произведения ничем не хуже вашего Маяковского, просто жизнь оставила их наедине со своим детищем. Они никем не читаемы. У них есть мысли, но нет собеседника. Они не могут или бояться, что ничего не выйдет, от этого их самих и их рукописи беспощадно жрёт время.
Инесса неловко посмотрела на Сергея, но он не заметил. Что-то защемило у неё внутри. Может быть, она хотела вмешаться, но не стала этого делать. Оно и правильно. Многие обратили на Колязина свои взоры, ибо не привыкли к подобному. Соловей не ожидала таких дифирамб. Она не знала, что ответить на его нещадные доводы, спросила только:
– А кого тогда ты бы поставил вместо Маяковского? Кто, по-твоему, заслуживает большего внимания? Блок? Ахматова?
– Я не знаю их имён и произведений. Я не считаю, что в творчестве ценен автор. Ценно может быть произведение, но сам автор – нет. Он может только служить неким гарантом качества и стиля, но выдавать одну гениальную вещь за другой он не сможет. Автор – это своего рода клише, предвзятость. Это факт. Я не знаю, как ответить на ваш вопрос, но если вы бы спросили, какие более-менее известные автора разрекламированы, а какие наоборот незаслуженно погребены под ковром, то, по моему мнению, Толстой, Есенин, тот же Бродский сильно переоценены. Из недооценённых, наверное, Заболоцкий. Опять же повторюсь, что им всем повезло быть напечатанными. Гениев, так называемых, на самом деле не так уж и мало, просто нет им прохода в люди, и не знают они как раскрыться. Они чаще всего нелюдимы, им тяжело пробиться. Да и обществу их так много не надо. Абсолютное большинство из них просто сидит и страдает, каждый в своём углу, не нужный и не понятый.
– Позволь заметить, – встряла Марина Олеговна, – что гениями не рождаются, ими становятся.
– Это, смотря, если считать непризнанных гениев гениями или нет. От этого зависит.
В воздухе воцарился мерзкий дрязг школьного звонка. Домашки не будет, поэтому все с портфелями, ранцами, сумками и рюкзаками сунулись к выходу.
– Останься, пожалуйста, Сергей. – попросила Соловей.
“Только этого ещё не хватало”. – подумал гимназист. Она ушла в лаборантскую, вернулась со сборником творчества Маяковского. Она дала ему книгу и сказала, что дарит. Назвала лучшие произведения и попросила Сергея пересмотреть своё мнение насчёт футуриста. Она не ругала его. Ей было интересно услышать мнение ученика, особенно, если оно отличается от общепризнанного. За это, может, она и старалась ему помочь… Слабо старается.
– Я учту сегодняшнюю активность на уроке при выставлении отметки за четверть. – сказала она и добавила: – Можешь быть свободен.
Он ушёл. У него было странное чувство, будто он обладал скрытым оружием, которым не умеет управлять. Он вспомнил, как она, однажды, сравнила его с Печориным и Базаровым27. Фаталист и нигилист. Ей было отчасти жалко Сергея, но ничем полезным она этого не проявляла. Колязина она стала раздражать, хотя едва ли остались учителя, которые этого не делали.
Дела шли в гору. Любые попытки посмотреть на Инессу пресекались жуткой травлей со стороны разума. Нечего самодеятельность тут за счёт инстинктов и гормонов разводить! Механизм быстро отладился, но выковырять из недр эту зазнобу было не так уж и просто. Ему была она гадка, её голос, её решительность. Всё, что каким-то образом было с ней связано, теперь очернялось и выносилось вон со двора сознания. Небесные чертоги неземной красоты безжалостно разрушались и предавались забвению. Как сожжение литературы во времена Третьего Рейха.
Настроения не особо поднималось. Дома его всё раздражало, вплоть до игр с сестрой. Надоедало ему всё это. Он выходил на прогулки. По вечерам. Брал иногда с собой листы и уходил за город к полю, там возле трансформаторной будки и бетонного ограждения стоял дырявый диван настолько непристойного вида, что осмелиться сесть на него было равноценно признанию в себе бездомного. Несмотря на внешний вид и валяющиеся вокруг резинки да бумажки, Сергей здесь устраивался и иногда провожал солнце за лесной массив, расписывая холсты драконами. Он устал от суеты, хотелось покоя и умиротворения. Здесь он мог курить столько, сколько захочет и не слушать кудахтанье Алёны Витальевны.
Оставить этот мир, съездить в отпуск, вот, от чего бы он не отказался. Никому нет до этого дела, пожалуй, даже самому ему. “Это пройдёт”. – говорил он себе с мудростью древнеиудейского царя Соломона. Оно и прошло. Весна закончилась.
XVII
Несчастным или счастливым человека
делают только его мысли, а не внешние
обстоятельства. Управляя своими мыслями,
он управляет своим счастьем.
Фридрих Ницше
Периоды сменяли друг друга отнюдь не по календарным месяцам. Ещё в мае все плавились от жары. Июнь обещал быть настоящей печкой. А для кого-то даже не только в смысле температуры.
Первого числа часть класса решила отметить конец учебного года в какой-нибудь пиццерии или кафе. Егор Матвеенко обещал принести алкогольных напитков. Дело было весьма серьёзно.
Валера Цвик просил Сергея принять участие, но тот поставил жирный крест на мероприятии. Ему даже было не интересно, кто туда идёт и в каком количестве. Человек десять наскребстись должно было, но друг Валеры был непоколебим.
Предстояли последние настоящие ничем не обременённыелетние девяностодневные каникулы в жизни. Казалось бы, надо отрываться по полной. У Сергея не было волны нахлынувшей радости. Он будто и не ждал их. Стало как-то безразлично. С тех пор, как он разделался со своей проблемой, ему приходили фантомные видения того, чего он якобы лишился. Они нагружали систему. Становилось неприятно, от них болела голова.
Где-то Сергей слышал, что после глубоких потрясений, многие становятся циниками и стараются заглушить боль, обесценивая процесс, который привёл к плачевному результату. Колязин никогда не страдал наивностью и всё меньше и меньше верил в человечество. В нём копилось презрение. Первого июня он так и написал в своём дневнике: “Я не могу относиться серьёзно к тем людям, которыми движут гормоны. Огромную часть культуры, взращенной на восхвалении прекрасных чувств можно выкинуть на помойку, так как сами создатели этой культуры не сознают, что воспевают. Их высокие идеалы следует свести к классу животных потребностей. Ничем большим, кроме получения удовольствия и самоудовлетворения они не руководствуются. Они просто сделали красивую ширму, чтобы скрыть убогую начинку, называя это романтикой. Люди, считающие любовь чем-то прекрасным, не заслуживают большего уважения, чем алкоголик с бутылкой водки в руке”. На такие выводы натолкнули циника его исследования человеческой природы и философия в свободное время. Где он брал образцы для исследования? Он сам стал прототипом и подопытной крысой. Тщательно проанализировал свой собственный опыт.
Ставил диагнозы профессор Колязин обществу посредству досконального изучения собственного поведения. Он уже знал, что с ним происходило в последние месяцы. Он прочувствовал на себе всю прелесть, именуемую “дофаминовыми качелями”. Его мозг выделял конские дозы перакты, когда бедный Сергей явственно или мысленно взаимодействовал с объектом восхищения, иначе именуемым теперь катализатор. Ярким примером могут служить его перевозбуждения от блаженных снов. Из-за чрезмерной активности, синапсы, принимающие захват гормона желания становились более терпимы к выделяемой перакте. Развивалась толерантность28 к дофамину. Прежнего объёма гормона стало не хватать. Происходила ломка, из-за которой он так плохо себя чувствовал. Выходило, что мозг на бессознательном уровне вводил своего носителя в зависимость от перакты, чтобы вынудить использовать разум для овладевания катализатором. Этим объясняется подавленность при невзаимности или разрыве отношений. Обыкновенная наркотическая ломка, от которой сложно избавиться.
Осознав, что происходило с самим собой, профессор Колязин признал свою бывшую несостоятельность и обозвал себя “рабом своих желаний”. Влачить жалкое существование раба он не собирался и стал выше этого. Он знал, к чему рано или поздно приводят такие штучки. Он когда-то вычитал про эксперимент американских учёных над крысами, которым предоставили волшебный рычаг, соединённый проводами с мозгом грызунов. Нажатие на рычаг вызывало у крыс приятное ощущение, которое, как выяснилось позже, вызывает дофамин. Крысы, ничем не обременённые, стали тыкать рычаг до восьми тысяч нажатий в час. Как итог: животные сдохли от потери сил и обезвоживания, потому что не могли остановиться.
Пример, конечно, утрирован, но где гарантия, что человек, вершина сегодняшней эволюции, имеющий такой интеллект и разум, станет отказываться от кнопки счастья? Конечно откажутся! Никогда же никто не полезет на поле брани во имя любви, и никто никогда не закроет своим телом пулемётное окно, никто никогда не подорвёт с собой пяток негодяев. А ведь всё это практически невозможно без мощного дофамино-адреналинового пинка. В холодный разум скорее закрадётся страх и трусость, а в купе с желанием жить такая раскладка приводила к коллаборационизиу, предательству и прихвостничеству.
Профессор Колязин, без сомнения, увлёкся этой темой. Ему было в новинку узнать, как и что работает. Он стал разбирать человеческие отношения и поведение на биологическом уровне. Заманчивая наука звала его в свои дебри, а он, как, невинный агнец, шёл в самую чащу за манящим голоском. Он даже не подозревал, в какое зловещее болото его ведёт эта дорога.
Скоро станут продавать клубнику, настанет дачный сезон. Хорошо, что у Колязиных не было загородного домика, который так невинно, но прожорливо требовал в себя вложения денег и времени. Профессор нередко придавался своим размышлениям, но неуёмная сестра терзала его своими играми. Пришлось играть в больницу для гусей. Он попытался довести единорога до летального исхода, но сила deux ex machine 29от Елены не позволяла случиться худшему.
– Сергей, а ты в этом году идёшь на день рождения к Валере? – как-то невзначай спросила Алёна Витальевна своего сына накануне праздника.
– Я? Не знаю. – ответил он, хотя получал приглашение.
– Если да, то какой подарок ему дарить? Уже взрослый, игрушки не подаришь. Фонарик, может, или именную ручку?
– Кому это надо? Деньги, как и в прошлом году. Да я, наверное, и не пойду.
– Чего так? – удивлялась Алёна Витальевна, собирая грязные носки в корзинку для белья.
– Не хочется особо.
– Он не приглашал?
– Нет, приглашал. – не сообразил Колязин.
– Так сходи, сходи. Развеешься немного, то ты какой-то в последнее время отрешённый.
– Разве? Я?
– Да. Сходи к Валерику. Развлекись.
Спорить с матерью он не решился. Пришлось отписать другу. Тот попросил подходить к пиццерии «Италия» завтра.
Дожив до утра, Сергей просидел за исследовательской деятельностью в телефоне до одиннадцати часов. Елена читала сказки. Алёна Витальевна попросила сына вынести мусор перед уходом. Пятнадцать долларов – вот и весь подарок. Раньше Сергей не понимал, почему деньгами дарить плохо, но теперь он отчётливо увидел, что по подаренным деньгам можно оценить состоятельность друзей, своеобразный показатель дружбы. Хотя, что есть дружба? Кредиторский банк на взаимные обязательства? Да какая уже разница, у него больше нет друзей. Не в них дело, просто, Сергей разучился быть другом.
Улица буквально пылала. Какая температура по термометру – градусов тридцать, не меньше. Алёна Витальевна просила одеть сына шорты, но тот законючился: надел школьные брюки и гавайскую рубашку, напялил чёрные солнцезащитные очки – в теперешнюю погоду без них никуда.
Посетителей в пиццерии было не так много. Итальянским колоритом здесь пахло намного меньше, чем от фотографий Инессы. За столиком уже сидел Валера, именинник, в футболке, рядом – Артур Мартов в кепке с козырьком. Их своеобразное приятельство всегда шло параллельно Колязину. Сергей поздоровался как можно непринуждённее и с очень скупым набором поздравительных слов всучил открытку с деньгами. Как-то Марина Олеговна Соловей на уроке говорила, что по поздравлению можно распознать, насколько человек важен для поздравителя. В ином другом случае, Сергей, наверное, оспорил бы это утверждение, но сейчас оно полностью соответствовало действительности.
Далее пришла Ирина Валова, соседка Валеры по парте. Неужели сдружились настолько за год? Она же по совместительству подружка почти всех девчонок в классе, включая отличницу Инессу. Накрашенную харю Ирины Сергей не хотел здесь видеть, но не он рассылал приглашения. Она тоже подарила деньги. И каково, например, будет Валере, если лучший друг подарит меньше, чем какая-то соседка по парте? В этом минус дарить деньгами. Сразу виден эквивалент твоих отношений. Или материальную обеспеченность.
Валера предлагал выбирать пиццы – три большие на всех и бутылка шампанского в классической зелёной бутылке. В добавку ещё и жареная картошка по-деревенски с кисло-сладким и чесночным соусом. Он этого хотел, ему никто не перечил.
Появились почти одновременно Андрей Ламанский, друг-программист Валеры с олимпиадных, а ещё и незнакомка.
– Это Ульяна. – с лучезарной ухмылкой лыбился Валера. По всей видимости, именно с ней он познакомился чуть больше месяца назад.
– Салют, ребят! – жизнеутверждающе поприветствовала она.
– Надо же, второй съезд РСДРП за одним столом. – тонко заметил Сергей, но среди прочих здесь не было поборников политического юмора, его шутка осталась на совести сказителя. А вообще, настроение у него было весьма дрянное.
Прошли задорные смешки, и вся партия засела, оккупировав один большой стол. Начали выбирать пиццы, ориентируясь на размер и фонд Цвика. Сергей воздержался от выбора. Ему было всё равно. Взяли греческую, флорентийскую и салями люкс. Дав заказ, стали разговаривать о всяком и ни о чём. Постепенно партия разбилась на маленькие группировки. Валера совещался с Ламанским о своей игре, обсуждали движки. Ульяна нашла общие интересы с Ириной. Остались одинокие Артур и Сергей. Они сидели рядом. У Мартова нервно бегали глазки, ему, наверное, казалось, что его все забыли. Колязину же перспективу разговора с удовольствием выменивал на молчание. Артур не выдержал и начал первым:
– А ты играешь в … Legend? – неуверенно спросил он.
– Нет. – сказал, как отрезал, Сергей.
Он больше размышлял над более глубокими вещами, разбирая их до базового уровня. Материалистические ценности его не заботили.
Принесли трапезу. Сергей не сорвался на яства, как щенок с голодного края, но и не сидел, как сирота. За счёт невместительных девушек, парням досталось побольше картошки и ещё по одному куску пиццы. Вместе с соком решили распить и бутылку спиртного, хотя что такое одна пинта одиннадцатипроцентного на шестерых?
Обычно Сергей не пил, но отнекиваться было не культурно, он только выдал “Да не надо мне”, на что Ульяна приговаривала “Лей, лей”. Каждому хватило на чуть больше половины стакана. “Пахнет невкусно,” – повозил свой нос над напитком Колязин и глотнул. “Бурда какая-то”. – отметил он. Ирина и Ульяна досадовали, что так мало, но Валера всё подрасчитал: одна бутылка здесь, вторая – во время боулинга.
Отъевшись от пуза и посидев на дорожку, партия двинулась в сторону спортивного центра, где к четырём тридцати была зарезервирована дорожка. Ульяна трещала без умолку и даже Артур Мартов что-то лепетал, меньше всего в беседу вливался Сергей, он шёл сбоку. Глупые разговоры об одноклассниках и популярных компаниях его совершенно не занимали. Пустой трёп. От скуки он стал оценивать взглядом эту новую девушку Валеры. “Что в ней он нашёл? Не внешности, не ума, ржач постоянный – это да. Эх, Валера. Ну, может, я чего-то не знаю. Или, как говориться, на безрыбье…” – дальше он не продолжал мысль, и так понятно.
Под оживлённую беседу, в которой Сергей сказал максимум слов десять, партия пришла в спотр-центр и направилась в боулинг. При входе некое подобие управства в лице одного худощавого мужичка с козлячьей бородкой сказало, что нужно сменить обувь на кроссовки здешнего пошиба, раз уж сменку никто не брал. Сказано – сделано. Слева от дорожек зиял буфет. Цвик купил ассорти чипсов и попросил пиалу для этого великолепия. Откуда-то взялись пластиковые стаканы, ещё сок и шампанское, предусмотрительно перелитое в пакет из-под нектара. Дорожка заказана на два часа, так что было, где разгуляться.
Как оказалось, только Андрей раньше никогда не играл в боулинг, все остальные осведомлены, что и как надо делать. Пока один кидает шар в кегли, пятеро остальных сидят и ждут своей очереди. Табло над дорожкой удобно показывает порядок и результаты игроков. Начало партии у Сергея не задалось, да он, честно, и играть особо не хотел. Не мог определиться между шарами по восемь и девять килограмм. Налегал больше на съестное.
– Что это ты так? – спрашивал Валера.
– Не в форме. – отнекивался Колязин.
Пока с шарами орудовал Андрей, а Ульяна с именинником отошли к буфету, за столом сидели трое. Внезапно ни к селу ни к городу Ирина Валова, оторвавшись от экрана своей приблуды, обратилась к парням:
– Чего это вы такие кислые, веселей, не в школе же?
Каждый из здесь сидящих подумал что-то своё, но никто ничего не ответил. Тогда ей зачем-то понадобилось следующее:
– Плоховато вы играете, я вас вместе взятых обхожу на два очка.
Артур опустил голову, и ему было очень стыдно, а Сергея это раздражало. Ему захотелось, чтобы её кто-нибудь хорошенько легнул в морду.
– Не ахти с вас кавалеры. – язвила она.
Пришла очередь Мартова и он, совсем удручённый, стал тащиться к дорожке. Непонятно, так ли это его задело, но Ирина была на четверть головы выше, поэтому он не стал спорить. Тот ещё мямля, хотя сказал бы это такой, как Цвик или Колязин, то он непременно вспылил бы.
– Ты бы рот свой не открывала. – заметил второй.
Пришёл Андрей, схватил жменю чипсов и пошёл помогать Артуру своими лестными речами.
– Ой, смотрю, задела обиженку, – ехидно смоктала она шампанское.
– От капуцина слышу.
Она посмотрела на него из-под свода своих тонких бровей и не стала обижаться. Легонько замотыляла головой, наслаждаясь напитком, который Колязин окрестил “бурдой”.
– Эх, Сергей, Сергей… Серёжа. Называет тебя так кто-нибудь?
– Нет. Только сестра.
– Ах, сестра… А если бы я была твоей девушкой?
– Обошла меня такая напасть стороной.
Её позвали играть, она поставила стакан и добавила:
– Мысли вслух, просто, не обольщайся, стесняшка.
Колязин проводил её взглядом и мысленно взревел: “Что!? Кто я!? Да у меня хватает причин не трепаться языком после стакана горлоополаскивающего пойла. А впрочем, не позволю, чтобы меня выводила из себя какая-то кокетка. Тоже мне. Хотя погодите-ка, а если бы она была моей пассией, то я бы тоже самое сказал бы уже кому-то другому. Пусть вредная, пусть самовлюблённая, но любимая, даже больше чем сестра и мама, и за это… Так!” У профессора Колязина появилась новая пища для расщипления. Ему стало не по себе от одной только мысли, что отношения с семьёй на самом деле проектировались под влиянием не чаяний разума, а слепого повиновения подсознания. Пусть бы оно и так, но неужели и здесь кроется что-то гадкое?
Настала его очередь. Он не хотел быть в хвосте этой одноклассницы, и он решил играть в полную силу. За фрейм30 выбил все кегли: не страйк, но тоже круто для подростковой любительской игры. И ещё раз. Такими темпами он обгонит эту дуру и Ульяну, может даже посоревнуется за первенство с Андреем, который для новичка слишком уж хорош, и Валерой.
Опять очередь Артура. Он был на последнем месте.
Мартов взял оборот, метнул и – шар прямо перед самыми кеглями ушёл в сторону. Под приободряющие окрики Андрея, он, собирал остатки сил, чтобы совершить второй бросок.
– Какой-то у него неудачный день. – шептала Ульяне прохвостка Ирина.
Сергей услыхал это, его взяла обида за Мартова, он его не знал почти, но, конечно, услышать про себя такое было бы неприятно, в конце концов не всем везёт с исходным набором данных. Да и вступиться Колязин решил больше не из защиты ближнего, а от неприятных догадок, как в той шутливой задачке про мудрецов31.
– Только и можете, что обсуждать за спиной своим бабским кагалом кого-нибудь.
– Можешь не бояться, вот уж кого-кого, а тебя никогда не обсуждаем. – нашлась что ответить Ирина.
Несмотря на кажущуюся положительность её слов, было как-то всё равно неприятно. Ничего на это Сергей не ответил. Ему начали в голову лезть всякие дурные мысли, в последнее время уж слишком зачастили, но эти были другой, более низменной породы. Им вдруг начало обладать желание что-либо доказать ей, показать себя в лучшем свете, а там – кто знает, может и до дома проводить.
“Ба! Надо пресекать такие вещи. Ишь, чего уже удумал. От очередной дозы трудно удержаться, но я больше не наивный юнец, в котором бушуют гормоны. Только заговорила какая-то девчушка, и он уже далеко идущие планы строит. Что тут скажешь, то же, что и Валере: на безрыбье и пескарь карась. Это Валера, с досады, обмельчал и уже согласен на что дают. Я не такой жалкий, как он”. – отдавал себе отчёт Сергей.
Два часа игры в боулинг оказались жутко утомительными. Последние мячи уже все бросали без энтузиазма. После боулинга именинник предлагал пройтись по городу, поиграть в словесные игры, но охотников было не много. Одного запала Ульяны не хватало. Начали расходиться по домам. Первым от компании отделалась Ирина Валова. Вторым покинул партию Сергей. Его занимали тяжёлые мысли. Дома он продолжил свои исследования.
Во время родов у матери выделяется гормон окситоцин в больших количествах, он помогает как самому процессу родов, выделению молока, так и формирует привязанность. Ребёнок родился и огромная доза окситоцина, присутствующая в организме матери, заставляет её прижиматься к маленькому комочку, и она признаёт в этом маленьком человечке смысл своей жизни. Дарит ему свою любовь, теплоту и заботу. Она испытывает счастье и трепет. А почему бы и нет, гормоны же выделяются? Окситоцин отвечает за привязанность и узы, связывающие людей вместе. Именно поэтому так часто хочется обнять матери своё чадо или парню свою возлюбленную. Это сладкое чувство близости.
Сергей поразмыслил и разложил всё по полочкам: “Ясно. Дети любят своих родителей за то, что они исполняют их прихоти и обеспечивают их жизненные потребности. Взамен они практически ничего не могут. Чтобы родители их не киданули, а заботились о потомстве, природа заставляет с помощью гормонов регулировать правильное отношение. У матери сильная привязанность к детям из-за материнских инстинктов, отцы тоже привязываются к своим детям, но эволюционно сложилось, что мужчины больше отдают своё внимание не детям, а самке, о которой заботятся под влиянием перакты. Она, в свою очередь, заботится о потомстве. Вот тебе и семья. Вот тебе и биология”.
Гормоны – сильная вещь.
Профессор Колязин выглянул в окно на балконе – по дорожке гуляет пара. Может, муж и жена, а может – отец и дочь. В любом случае их отношения вызваны гормонами. Без них о близких отношениях можно и не говорить, ну, разве что из корыстных целей. Там, конечно, будет уже немного другое, но если копнуть ещё глубже, то отличия будут не велики.
Сергей посмотрел на сестру, которая, высунув кончик языка, читала Бианки, параллельно поставив ногу на плюшевую утку. “Как-то скудно,” – нервно вытащил из себя Колязин, а сам начал думать о сестре черти что.
– Скудно? Что скудно? – поинтересовалась она, цепляясь в услышанные слова.
– Чем на самом деле оказались человеческие отношения. – грустно заявил Колязин.
– А чем?
– Почти ничем, – вздохнул Колязин. То, что раньше считалось безоговорочным и крепким, стало разбиваться прямо на глазах.
– Как ничем? Они не бывают?
– Бывают, видимо. Но не такие, какие я себе представлял.
Сестре наскучили эти сложные фразы брата, она продолжила чтение лесных историй. Брат улёгся на кровать, ему разболелась голова. От мыслей. Его масштабная кампания профанации32 оказалась болезненнее, чем хотелось бы. “Как же так!? Родительская любовь, похоже, тоже, не больше, чем гонка за гормонами, обусловленная социальной ролью, в которую их окунуло общество. Мать так любит меня из-за того, что на неё постоянно давлел внутренний фактор. Она заботилась обо мне не из каких-то побуждений, а потому что её подначивал мозг. Закрой ей глаза при родах и подмени ребёнка на похожего, то она бы взрастила его точно так же. Все эти объятия и ласки – выделение окситоцина. Мать целует пятку именно своего младенца, потому что от его образа у неё выделяется перакта, подсунь ей другого на глазах, она и близко не захочет такое провернуть”. – подобные размышления роились вокруг улья и жалили один за одной. Он чувствовал в них что-то фальшивое, неискреннее, но найти ошибку не мог. Он убеждал себя, что это работает не так. А как тогда? Лучше бы всё оставалось прежним.
Вечером он был свидетелем того, как Елена обнимается на кухне с Алёной Витальевной. “Жуть какая,” – пронеслось у него в голове. Стало очень неприятно. Мать подошла к нему и тоже хотела обнять, но тот вырвался, как из капкана.
– Вырос. – удручённо произнесла Алёна Витальевна.
Он занимался всякой ерундой на протяжении нескольких дней и уверял себя, что не может такое сложное устройство мира объясняться в итоге какими-то гормонами. Это же бессмысленно? Да ещё и скажи какому-нибудь влюблённому или новоиспечённой матери про то, что они по уши в перакте, захотят ли они это слушать? Да и верно ли им такое говорить? Конечно, хочется думать, что это нечто высокое, что даровано свыше, благодать Господа, если угодно, но никак не биологически активное вещество в гипоталамусе. А извечный вопрос многих философов и эрудитов: “Что такое счастье?” Во что он низвёлся? Правильная концентрация перакты в мозге и удовлетворение жизненных потребностей, плюс имитация самозанятости – вот тебе и пресловутое счастье. Ему вспомнился детский проект Елены из первого класса на эту тему. Она нарисовала семью (Сергея она нарисовала каким-то бородатым и толстым, будто и небритым уже походить нельзя), друзей, игрушки, костюмчики и мечту о поездке на море. Её карикатурные рисунки заняли второе место на конкурсе. Но что получится, если снять ширму и условности, оголить истинные мотивы и извлечь настоящие факты. Получится неутешительные утверждения: “Счастье для меня – это объятия и близости с семьёй, сопровождаемые выбросами окситоцина. Друзья, общение с которыми мне тоже обоюдно выгодно. Люблю порции дофамина, которые образуются, когда папа подогнал новую игрушку или платьице. Дальнее марево – море, тоже обещание огромного гормонального веселья. Да здравствует перакта!”