Уже в кабинете, где должна проводиться олимпиада, он сидел подавленный. С таким настроем можно было не брать крепости штурмом и не сворачивать горы, а разве что уподобиться одинокой пылинке и лежать где-то на задворках, никому не нужным, особенно себе.
Несмотря на его самочувствие олимпиада началась.
И закончилась. Сергей вновь досидел до конца. То, что поместилось между строк длилось шестую часть суток. Неравенство точно не доказано. Комбинаторика, геометрия и уравнение: “Ответ есть, а там как знать”. Число в пятой задаче нашёл подбором. Решение придумал после – хлипенькое, но лучше, чем ничего. Бодро себя Сергей не чувствовал. “В лучшем случае – семь с половиной из десяти, в худшем – ну, понятно и так”. В чудеса он не верил, амулетики при себе не носил. Математиков стали кормить. Во время борща позвонила Юлия Фёдоровна Гальперович. Сергей попросил перезвонить попозже. Далее, детей проконсультировали насчёт авторских решений всех заданий второго дня олимпиады. Часть ответов не совпала, но чувствовалось, что второй день написан лучше, чем первый. Однако, грусть Колязина никуда не ушла, так и пошёл в мотель как на эшафот. По дороге опять позвонила Юлия Фёдоровна. Ему больно было слушать её льстивые слова поддержки. Особенно: “Ты – лучший математик в городе среди девятиклассников”. Наглейшее подхалимство. Ему не хотелось верить в искренность этих слов. Он, в свою очередь, решил осчастливить педагога тем, что он хорошо написал второй этап. Это её обрадовало, но лгать дальше он не захотел, поэтому сказал, что “всё хорошо” и “до свидания”. Обольщало, вернее, успокаивало немного то обстоятельство, что большинство олимпиадников здесь шли с траурными лицами. Кто-то рыдал, отвечая на телефонный звонок. Иные шли молча, голоса были не слышны. Впереди только апелляция и ужин. А завтра – награждение и разъезд по домам.
В комнате посидеть ему тихонько не дали, было любопытно, как кто написал. Сергей отнекивался своими “не знаю” и “завтрашний день покажет”. Голова вертелась в сумбуре, его резко потянула какая-то тяга к продолжению рисунка.
Он добавил мышь, а ей маленькую корону. Она сидит на раскрытой книге, предположительно, на торе26 или коране, по крохотному шрифту. Сзади чьи-то фигуры, их скопище, но они обезличенны – их не разобрать. Пустая толпа из десятков голов. Может, фарисеи или римские солдаты, громоздящиеся на холме. Змея у ног. Так странно. Что нашло на него? В чём злоба? Он усмотрел что-то в самом себе и его начало жечь от боли. Он смотрел на свой левый глаз. Кривой, должно быть? Теперь из него вылазило нечто. Крючок чернющий, а на самой голове, прямо из шляпы росло кривое толстое деревце. Как баобаб. Листьев нет. А из ближайшей ветки торчит единственный свисающий колоколообразный цветок. Корни дерева торчат и выпирают местами из его головы. Из левого глаза тоже. Руки свои он заковал в кандалы, правда, звенья рисовать не так просто. Цепи уходят за границы картины. Рубаха под пиджаком изорвана, а из неё сочилась кровь.
Сергей отпрял от своего рисунка, ему показалось это какой-то дикостью. Он посчитал это бредом, но, рисуя, он знал, что означает каждая деталь. Его за эти дни не раз спрашивали, что он там малюет, на что только получали лишь огрызки фраз. Молчуна оставили в покое. Предстоял ужин и апелляция. В столовой случился конфуз, было много народу, какой-то бегун задел поднос Смешилы или Григория Овсянникова, из него вылетел стакан с какао и рисовая каша. Часть содержимого упало на волосы и одежды так неудобно подвернувшейся девицы, чинно кушавшей за столом. Бегун зачинщик обернулся, но не стал себя выдавать.
Стакан вдребезги. Девица оборачивается и с криком подаётся высказывать своё негодование Григорию. Тот оправдывается, показывая пальцем на истинного виновника, но та и слушать не хотела. Тогда Смешила обозвал её курицей. Она на него с матом. Он ей руганью в ответ. Она взяла свой напиток и хлестнула на Григория. Он поставил поднос и отвесил ей звонкую пощёчину. Вмешалась какая-то из поварих. Конфликт не получил продолжения. Фарс закончился. Подлетевшая уборщица исправила все недостатки на полу в столовой. Но рыдающей девицей, облитой горячим какао и обляпанной рисом, так никто и не пришёл на выручку. Она со слезами, униженная и оскорблённая, убежала из помещения, громко нецензурно выражаясь. Кто-то налетел на Григория за его не мужской поступок. “Интересная инсценировка, городская интеллигенция, сливки общества, хорошенькое стадо”. – подумал Колязин, доедая свою порцию.
Началась апелляция. Олимпиадников поделили на группы по классам и заставили караулить один из нескольких кабинетов. Называлась фамилия, ребёнок входил. В кабинете нельзя было находиться больше чем четырём детям. Ожидание. Кто-то справлялся за десять минут, кто-то сидел очень долго. Колязин замаялся ждать. Ноги отекли. Он не понимал, какого будет тому, у кого фамилия Шавелин или Юшка. Придётся стоять несколько часов. В меру сообразительная техничка догадалась открыть соседний класс, чтобы облегчить страдания детей, дав им место, где можно посидеть.
– Колязин Сергей. – послышался голос из приоткрытой двери.
Он объявился, выпустив выходящего оттуда мальчика. Сергею тут же вручили тетради с его решениями и попросили изучить. Разбаловку показывали на разборе заданий. Если он посчитает, что его оценили не достаточно верно, то он может податься на апелляцию к одному из здесь сидящих членов жюри, по совместительству, математиков. Как он и ожидал, олимпиаду написал не слишком хорошо: 38,5 баллов при максимуме в 80. Он решил верно всего четыре задания. Решения были исполосованы редким красным текстом. На Сергея нахлынула волна обиды. Ясное дело, что он не Софья Ковалевская или Ломоносов, но от этой мысли ему лучше не стало. Он попытался взять себя в руки и мерно пройтись по заданиям. Пока он ожидал за дверями, то некоторые делились, что сумели отбить вплоть до десяти баллов. Глядя на свои решения, Сергей не верил, что ему удастся вернуть хотя бы пять. Кажется, отвесили ему правильно, но стоило попытаться. “В конце концов, жизнь не стоит того, чтобы не рисковать”. – решился Колязин и направился на отбивку баллов. Делать он это решил по трём наиболее недооценённым заданиям, как он считал. Каждый член жюри отвечал за два или три задания.
Первым его принял какой-то щуплый дядюшка в свитере с новогодними оленями, который выглядел добрее всех остальных. Сергей начал несмело доказывать, что его несколько недооценили. Начал входить с претензиями во вкус. Дядюшка с вниманием слушал, но потом как гром прогремела его фраза: “Ну ответ-то не такой”. Колязина это сбило, он начал говорить что-то, но как будто и сам не верил в свои слова. Ситуация повторилась. Опять запел олимпиадник и снова так же его окатывали в реалии. Спустя минуты три Колязин выбился из сил и не знал, чего ему добавить. Дядюшка смотрел на него, но этот взгляд он видеть не хотел, он уставился на его обручальное кольцо. Помолчали. Свитер с оленями цыкнул, пододвинул тетрадь, зачеркнул полтора балла и нарисовал два с половиной, сказал: “На, иди”. Сергей растерялся, наглеть более не имело смысла.
Вторым его приняла тётка, лет пятидесяти пяти, похожая на библиотекаршу без намёка на личную жизнь. Колязин пристал к ней с геометрией. Она в ответ на претензии Колязина просмотрела решение и сказала: “Молодой человек, вам больше за такую белиберду не положено”. Он попробовал насесть на неё, но тётка наотрез отказывала. Видно, не судьба.
Третьим его принимал профессор. Он был толстоват, в синем костюме, с белой бородкой, лысиной и докторскими очками. Колязин стал по полочкам выкладывать ход своих действий в задаче. Профессор не слишком им заинтересовался, ткнул пальцем в красный стержень и заявил, что здесь всё прекрасно оценено. Колязин брал крепость измором. Он твердил и так, и этак, хотел разжалобить белобородого, но тот крутил носом, и не внимал научениям Сергея. Профессору в конце концов это надоело, он заново растолковал попрошайке всё его решение и указал на ошибки в рассуждениях. Заметил, что не учтены отрицательные значения функции при раскрытии в выражении модуля. Сергей как заведённый продолжил атаку, но его осадная башня была быстро свалена тем, что профессор напрямую сказал собеседнику, что он выклянчивает баллы за неимением аргументов. С тем Сергей и вышел, оставив тетради. Всего один подаренный балл.
Ему сильно взгрустнулось. На первое место рассчитывать не приходилось, а, значит, и на последний этап ему тоже не светило. Гадкое чувство, словно проиграл уйму денег на тотализаторе. Ему разрешили вернуться в мотель. Там он отрешённо лежал и не с кем не разговаривал. Леонид устроил караоке, когда к нему присоединился Саша, то пришла заведующая и приказала заткнуться. Вскоре пришли все. Делились впечатлениями. Спрашивали, сколько у кого баллов. В ответ на вопрос Сергей отвечал “мало”. Они отставали. Ему вдобавок ещё и живот заболел. Его понесло в уборную. Признаки диареи, может из-за чипсов, а может из-за того зелёного кислого помидора в столовой.
Заставлял себя спать, но не спалось. Артём и ещё несколько человек переговаривались о всяких глупостях и пошлостях. Сергею до этой поездки казалось, что только в его школе сплошь одни идиоты, а вырвался повыше, увидел, что все в основном голуби одного помёта.
Последний день. Завтрак. Церемония награждения и домой. Интриги из-за списков на стенде первого этажа особо не было. Там по баллам можно определить, кто примерно какой диплом получит. Сергей надеялся хотя бы на третью степень.
В зале было торжественно, шарики, музыка, как перед обычным концертом. Началось! Фанфары! Из-за кулис вышли конферансье, бритый мужчина в костюме и женщина на каблуках в вечернем платье. Они много говорили и хвалили, особенно “царицу всех наук” и всё с ней связанное. После их говора участники олимпиады получили музыкальный подарок. Это были второклашки в цветастых нарядах, танцующие под максимально попсовую музыку. Сергей сидел в дурном настроении и надеялся, что на одном детском танце организаторы ограничатся. Настало наконец-то награждение. Из зала вызвали одну из важных шишек среди математиков. Он долго распинался и прогонял свою речь, после чего началась раздача дипломов. Здесь же себе Сергей и поставил ультиматум. Возьмёт диплом – продолжит заниматься математикой. Не возьмёт – аривидерчи, адьос, ауфидерзейн. Наградили человек шестнадцать дипломом третьей степени. Среди них не было Колязина. Ничего хорошего это не сулило.
Снова музыкальный подарок от дуэта «Артстайл» с песней про детство. Сразу за ними танцы от хореографичкского коллектива «Prisma». Десять человек показали, как они в костюмах умеют крутиться друг с другом и двигаться в такт музыке.
Награждение продолжилось после вызова ещё одной важной птицы из зала. Она тоже заладила свою речь. Напряжение возросло после того, как на сцене показались участники, обладатели диплома третьей степени. Сергей ждал себя, но это оказалось напрасным. Его не назвали. Он оживился: “Не уж то второй? Ничего себе! Неужели?”
В таком предвкушении он прослушал ещё два музыкальных подарка, которые начали его раздражать. Поднялась на сцену та тётка библиотекарша, своим неприятным скрипучим голосом она начала говорить. Надо отдать ей должное, она не стала утомлять слушателей собой и её речь состояла всего из пяти предложений. Награждала детей, чьих заслуг хватило на диплом второй степени. Опять Сергей в пролёте. “Первый?” – мелькнуло в голове у Колязина, но он тут же спустил себя на землю и скорчил постную физиономию. Следующие два музыкальных подарка он слушал и смотрел с какой-то ненавистью. Хор «Одуванчики» и трио с песней «Вернись, я скучаю!» пришлись ему очень не по вкусу. Наконец-то вышел профессор, у которого вечером Сергей и клянчил баллы. Он растянул тирады фраз на пять с лишним минут, причём три из них он импровизировал, что очень было видно. “Хрыч старый”. – вырвалось у Сергея. Сосед посмотрел на него, но ничего не сказал. Затем он стал отпускать лучшим математикам дипломы первой степени. Своих однокомнатников он на сцене, кроме Кирилла со второй степенью, не видел. Их оказалось не много. Всего семь штук. Что мог противопоставить Колязин со своими 39,5 против 65,5 и 68 у дипломатов первой степени? Конечно, ничего. В финале всем станцевал мастерский коллектив «Алёшка» в национальных костюмах с трюками, а далее – фотосессия с лучшими. Остальные возвращаются в мотель и ожидают, когда про них вспомнят и заберут домой.
Колязин посмотрел ещё раз на стенд с баллами, он высчитал, что ему не хватило всего двух баллов до диплома третьей степени. Он чертыхнулся и пошёл в мотель. Обещали сводить на обед, но ему, честно, было уже всё равно. Уже в мотеле позвонила Юлия Фёдоровна, он выдержал интригу, она с нетерпением его донимала, а он и выдал, что ничего он не занял и всё зашибись об стенку. Она его успокаивала, говорила, что всё ещё впереди и за год он сможет лучше подготовиться и всё обязательно получится. Согласился с ней Сергей только для того, чтобы она сбросила, а сам он не верил ни единому её слову и не хотел даже видеть эту математику. Он даже взял свои сборники олимпиадных задач, вышел к мусоропроводу и выкинул туда всё добро. “Там им самое место”. – вызлился Колязин. Потом, однако, жалел, всё-таки деньги за них уплачены. Но не решился сбегать достать.
Лёжа на своей кровати и распиливая взглядом потолок, он размышлял: “Жизнь – гавно. Что ни делай – без толку. Нет никакой справедливости. Все говорят о лучших, а сотни опростоволосившихся – молчок. Они никому не нужны. Зачем эти тупые олимпиады? Узнать кто лучший? Потратить уйму времени и выцедить самого-самого? Чтобы потом что, преподавать эту же математику и вести семинары, как многие эти профаны? Вкладываться в убыточную отрасль я не собираюсь. Оно ничего не даёт. Вдруг я завтра умру при несчастном случае, сосулька соскользнет на голову, к чему тогда стараться и выгораживаться, утешаясь, что это благо для меня. Незачем выкладываться. Пусть тем, у кого мозгов не хватает на подобные выводы батрачат собой и своим временем за соску-пустышку. Удивительно, как в стране много кретинов, везде их полно”.
Распластался на ложе и буравил потолок, убедился в том, что паучок в углу точно давно испустил дух. Пролежав, как тяжёлая баклажка, он дождался до обеда. Уже двоих забрали. Это были Смешила и какой-то безликий Олег.
Столовая лишь позволила хоть ненадолго отвлечься от прорвы мыслей. Один из Саш зачем-то спросил, как у него дела. На это ему Сергей не ответил. Его ждал ещё разговор с матерью дома, а может и с отцом за своё непристойное поведение. Когда-то в душу были заброшены сорные семена плевела мизантропии. Теперь же они взрастали на поле с обильным количеством удобрения. Никому не нужное луговое сорное растение.
Ему начало казаться, что он сам виноват в своих проблемах – поругался с Алёной Витальевной, проиграл олимпиаду и возненавидел некогда любимый предмет, как и его преподавателя. Ему стала болеть голова, гремучая смесь злобы на свет и самого себя распирала изнутри. Он вспомнил о рисунке. Достал его и стал рассматривать. Он ничего не понимал. Зачем он вообще это нарисовал? Кто этот тип возле него? Зачем крест? Толпа вдали? Огонь? Глаза и руки? То, что сутки назад имело некий замысел, теперь стало какой-то пародией на рисунки художников, больных шизофренией или употребляющих психотропные вещества. Он небрежно скомкал его и засунул куда-то обратно. Его никто не трогал, хотя бы в этом математические обезьяны в его комнате проявляли какие-то остатки здравомыслия.
Раз уж ему теперь так разболелось где-то в висках, то неплохо было бы и поспать. Диву можно было даться, но отрубился он быстро, похоже, устал неимоверно.
Проснулся от непонятного шороха. За окном валила хлопьями небесная вата. Возле Кирилла стоял какой-то гражданин и помогал в упаковку сумок. Это все, кто остался, остальных увезли. Надо же было так отрубиться, что ничего не вывело его из сна. Он проверил время – 16:04. Быстро его оставили одного. Техничка несколько раз проверяла комнату и спрашивала Колязина, почему его ещё не выселили. “Забыли…” – досадовал Сергей, но ему было всё равно, даже если это и так.
Только в начале седьмого за ним зашла какая-то знакомая женщина. Она провожала и организовывала детей тогда перед поездкой на третий этап олимпиады. Долго маяться пришлось не только Колязину, но и всем остальным математикам его города. Водитель и эта женщина что-то там пролепетали на недовольство детей, но их слова никто не воспринял всерьёз. Было темно. Сергей ехал с лицом великомученика, и ему не хотелось делиться своими “победами” с женщиной, которая спрашивала всех и каждого. “Пусть она заткнётся. Слушать тошно”. – думал Колязин. Ему пришлось, по итогу, пройти небольшой устный экзамен на наличие положительного настроения и диплома по олимпиаде за текущий этап. Отстрелявшись, он мерно сверлил пустоту и мрак за окном, о будущем он не хотел думать. Оно его злило.
Мрак. Тьма. Огни. Так рождаются звёзды.
Хлопья пыли. Зима. А так хотелось весны.
Весна…
А пока что холод и отсутствие света.
Всему есть конец.
И он однажды придёт.
Рекомендую отнестись со всей внимательностью!
Однако, должен признаться, не всякое чтиво бывает полезно, иное и вовсе может быть небезопасно, даже вредно. Далее на своё собственное усмотрение придётся выбирать: сделать ли ещё шаг или остановиться. В продолжении последует разочарование, будь то малое или грандиозное. И решение принимается на свой страх и риск. Буду считать свой предупредительский долг исполненным.
Асмодей
Часть вторая
XVI
Прекрасное не может быть познано,
его необходимо чувствовать.
Иоганн Вольфганг фон Гёте
Эти дни превратились в удары отбойного молота по наковальне. У Сергея часто портилось настроение. Самооценка было загнана ниже плинтуса. Учёба не шла совершенно. Сестра накляузничала на брата, потому что от него воняло сигаретами. Постоянные споры с матерью из-за глупых обязательств. Он поскользнулся в ванной и расквасил себе висок.
Ветер всегда дул в лицо. Заусеницы залазили под пальцы. А неудачи, если могли произойти, то обязательно происходили. Из немногословного грозного остряка он превратился в подобие жалкой половой тряпки, которое чуть ли не плакало каждый день, а ежедневное хождение в школу приравнивалось по сложности к Крестовому походу на землю обетованную. Занятие спортом забросил, оттого мышцы превратились в жировые складки. Тезисы не работали. Советы из всевозможных источников не помогали.
Сергей прекрасно понимал, что тянуть этот тяжкий шлейф неразделённых чувств больше нельзя, особенно перед летом, когда его от тоски захлестнёт лавиной. Нужно было что-нибудь мощное и действенное. Стал искать способы оправиться, но натыкался лишь на неэффективные советы, по типу “займи себя с головой”, “отплачься” или “найди изъяны”. Серьёзных грехов за ней он не заметил, а выбросить из своей жизни не мог, так как они одноклассники. Ситуация всегда ставит Колязину шах. Нужно было научиться играть или бросить всю партию целиком.
Он узнавал, как другие люди выходили из подобной ситуации, но большинство тех, чьи истории из жизни он читал, оказывались либо жалкими типами, либо ужасными врунами, которые строили бутафорские замки и говорили: “И тогда у меня всё сразу пошло в гору”. А в чём именно, так и не признавались. “Занялся собой” – звучит размыто. Кости собирать, по сути дела, тоже занятие собой. Искал подходящую литературу. Но там находил вторичную информацию и ничего дельного. Начитался про зрелую любовь и влюблённость, где его даже обида взяла. Как будто он не серьёзен. Язва требовала лечения незамедлительно, чтобы не ждать, пока само уляжется. Вдруг за лето забудется, а с первого сентября снова нахлынет. Нет уж.
Вера в существование такого лекарства была не сильна, но мало ли?
Интересную фразу он подцепил он на одном из форумов. Что любви нет на самом деле, и что-то про Зигмунда Фрейда. Сергей помнил этого старика и его мерзкую картину мира ещё с класса восьмого, когда увлекался психологией и философией. Сейчас он видел в этом какой-то намёк на лекарство от своей болезни. Прошерстил бегло учение Фрейда. Разъяснений было мало, да и оказалось, что давно как его теорию в современной науке всерьёз не считают. Что же тогда считает эта самая наука? Подсказку он получил от нейробиологии.
Сергей залез в “любовь” поглубже и нашёл кое-что. Оказывается, то, что принято подразумевать под этим словом, является биологическим механизмом создания крепких пар особей одного вида противоположных по полу, для увеличения шанса выживаемости потомства. Вот оно что. Сначала, мозг половозрелой особи (реже младше) отбирает из стада наиболее подходящую и здоровую особь противоположного пола, определяя по внешнему виду. Постоянное желание увидеться с ней и овладеть вызывается огромной дозой гормона дофамина, который вызывает сам процесс “хотения”, он заставляет особь что-то делать, чтобы заполучить ту лучшую самку, которая так нужна. В подслащении процесса участвует ещё и фенилэтиламин. Это есть стадия влюблённости, а не самой любви. Если же особь сделала что-то полезное, и приблизила к себе желанную самку, то мозг поощряет её новыми порциями дофамина. Привязанность на “более высоком” и ментальном уровне формирует окситоцин, другой гормон, выделяемый организмом и при телесных ласках. За страстное желание и потерю некоторых коммуникативных навыков от блаженства отвечает выброс огромной дозы дофамина. Общее напряжение и учащение пульса – заслуга норадреналина. За спокойную же радость, по типу “вот же она, рядом со мной, и нам ничего не угрожает” отвечает гормон счастья или же серотонин. Для чего-то там ещё нужны были эндорфины, но этим уже Сергей голову забивать не стал.
Он был потрясён, мягко говоря, тем, чем на самом деле оказалось то, что “нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь”. Перекинул он мерки и на себя: “То есть, то высокое блаженство и эйфорию, которую я испытывал, на самом деле, не что иное, как выброс вот этого вот гормона дофамина? Все мои грёзы и наблюдения исподтишка, все стихи, все планы, все рисунки, я создал под действием этого гормона, который, я обожал и был готов ради него на всё?” Сергею стало так гадко и противно с самого себя, что слова будут излишни. Карточные домики, что он строил, чтобы добраться до звёзд, рухнули в одночасье, его представление о любви как о чём-то прекрасном между мужчиной и женщиной было разрушено на корню. “Всего лишь гормоны”, – с сожалением пыхтел он сигаретой на улице. Четвёрку из дофамина, серотонина, окситоцина и фенилэтиламина во главе с первым, он назвал общим словом перакта (от лат. завершённый). И эта самая перакта стала ему противной. “Какие-то гормоны посмели управлять моим поведением, вот ужас. Нет, больше на такую фикцию я не поведусь. Мозг выбрал мне по сути дела самку и нашпиговал наркотой, чтобы я как чудной, охотился за ней, чтобы, так сказать, подготовить плацдарм для сношения. Какой мрак! Тьфу! Как я только на такое поддался? Что в этом прекрасного? Это же до безобразия тупо и примитивно. А ещё эти чудики с форума про взрослую и подростковую любовь рассуждают там, что серьёзно, а что нет. Да они на клоунов после этого похожи, в любом случае, гормоны – и этак, и так. Зачем мне эта дрянь тогда? Я сам управляю собой, мной не будет никто управлять”. – заявил сам себе Сергей. С новыми знаниями он ожидал следующего дня, чтобы проверить изменения.
Пришёл в класс, подождал. Была какая-то торжественная молчаливость, недосказанность. Вот и пришла Инесса, от неё издали пахло французским парфюмом, волосы собраны в кораблик под одну большую заколку, брючки, туфельки и рубашка-поло с коротким рукавом. А он и нос воротит, хотя ещё два дня назад бы с содроганием ловил каждое её движение и клял бы себя за несоблюдение доктрины. Теперь же, кинул только презрительный взгляд, что-то всё ещё бурлило в нём, но не вырвалось, он специально, как чокнутый, стал на неё пялиться (она не видит, хотя бы), и – ничего. Он с облегчением отвёл глаза куда подальше и сказал про себя: “Надо же, я подавляю теперь эту перакту, и опля! Больше не тянет к ней, да! Теперь мне это попросту противно, а что противно нравиться не может. Интересненький экспериментик вышел”.
Он ещё раз для проверки посмотрел на Инессу, но его только мутило, хотелось отвернуться и оставить девушку в покое. “Не ожидал, а тут – работает. Лекарство работает! Во дела!” Хотя вместо радости он чувствовал блевоту. В течении школьного дня он по привычке несколько раз косился в её сторону, но это так не сбивало с настроя и не приводило в негодность образовательный процесс. Всё. Ему от неё просто воротит, он презрительно дал ей новое название: не “лучшая девушка в моей жизни”, а всего-навсего “фертильная самка” (хвастался сам перед собой Сергей новыми словечками) или ещё лучше – “катализатор дофамина”. Согласитесь, если назвать так возлюбленную, происходит некоторый диссонанс. А что поделаешь, так оно и есть. Вечером он, отмечая свой успех, записал в дневнике «Как всё начиналось», что теперь это официальный конец. Вот так вот необычно Сергей Колязин нашёл выход из своей проблемы.
Приходившие по инерции от прошлой жизни образы стали покрываться чёрной матовой порчей. Милые и до боли знакомые чёрточки лица больше не вдохновляли и не вызывали нежный трепет, коий обычно сопровождал подобное. Теперь всё стало ему ясно и противно. Поддаваться на зов мозга подкрепляемый какой-то там перактой Сергей не собирался. Он скоренько себя реабилитировал в своих глазах и поднял загнанную самооценку. Правда, было в этом что-то странное. Какое-то ощущение искусственности. Он решил, что всё налаживается, тем более остались жалкие две недели и всё – каникулы!
Он хотел обрадоваться, что так выпутался ловко, да как-то, было спокойно, но не радостно. Поделиться не с кем. Может с Валерой? Вот ещё. С Максимом из ансамбля? Тоже не очень. Елена? Как можно! Алёна Витальевна? Не зачем её беспокоить. Вместо этого Сергей углубился в философские размышления, вернее, он не хотел в них зарываться, так получалось само собой. Старые вопросы требовали новых ответов: “Есть, грубо говоря, к примеру, гормоны любви. Они выделяются. Как мозг понимает, когда это нужно? Ну, скорее всего, в нём заложены алгоритмы, не буду же я перевозбуждаться при виде белки или пенька в лесу? С этим ясно – особь противоположного пола, в норме, достигшая периода, когда её можно оплодотворить. Критерии для отбора или, проще говоря, красота, не что иное, как набор внешних качеств, на основе которых мозг определяет, что партнёр здоров, достаточно молод и так далее. Выходит так, что запасть с большей вероятности можно на студентку, нежели на толстую продавщицу в киоске. Маловато в этом деле играют внутренние качества”. Для подтверждения своих догадок он опять опустился в омут и откопал там всякого разного.
Самцы, если верить статье, сначала определяющим фактором для выбора партнёрши считают внешность, а уж потом там умения, богатый внутренний мир и тому подобное. Оно безусловно важно, однако несколько вторично. Самки же делают ставку на то, что может предложить ей и её потомству тот или иной индивид. Внешний вид не является настолько определяющим фактором, как у самцов, поэтому самка может больше интересоваться нажитым богатством или ролью в обществе, которая она получит, если уступит. Он – эгоист, она – корыстолюбка. Таким сделала человека эволюция. Естественный отбор и тяжелейшие условия с борьбой за жизнь сделали то, что сделали. Пары оказались нужны, так как вдвоём взростить потомство оказалось проще, и дети в семьях чаще выживали, перенося подобную традицию в генетический фонд. Где-то в другом месте, Сергей осведомился, что такое период ухаживания и что это из себя представляет. Сразу же выстроилась аналогия брачных игрищ из животного мира.
Улыбки, лепестки цветов, ожидания под окном, серенады, стихи, неловкие прикосновения, нежные взгляды, поцелуи в метро, оставленные письма, прогулки под звёздами, непринуждённый смех, воздушные шары, голуби, закаты и рассветы вместе, глупости и наслаждения друг другом – вся эта романтика со свойственной ей пафосом и красотой разложилась в какое-то утлое, прогнивающее нечто, которое восстало и засияло своей отполированной незыблемостью, что-то наподобие арматуры или прутка из стали. Кажется, по сути, тоже самое, но уже совершенно другое. Все эти глупые поступочки и геройства, в основе всех их лежит один из компонентов перакты. Не будь перакты, кто бы красовался перед девушками прыжком с отвесной скалы в воду, или хвастался своей силой? Особенно, когда адреналин для этой же самопрезентации делается из дофамина. От этого некоторые любят пощекотать себе нервишки на тарзанке или в комнате страха. Это всё произрастает из одного и того же.
У Сергея было какое-то неприятное чувство. Он хотел обладать самоконтролем, избавив себя от влияния перакты. Хотя бы, он выкинул из себя горечь от безответности. Уже не мало, если разобраться.
Однако, вместе с триумфом, он чувствовал ещё кое-что, нечто смутное, что стояло всегда побоку, и чьё присутствие почти никогда не занимало его ум до нескольких последних лет. Он ощущал, будто это что-то невесомое, что в последние месяцы было в тени и на виду одновременно, как будто стало ускользать. Медленно скатываться к углу, вон в ту дырку. Затягиваться, как зацепившаяся штора или карниз, всё тащиться куда-то вниз. Кажется, что ничего, а всё же чувствуется, что не просто всё так. Он словно держится за это, но совсем не крепко, а номинально, оно волочится и монотонно тащится из его рук по пространству в угловую дырку. Вот-вот выскользнет, а он ничего и не делает. Краюшек остался. Всё, оно сползло вниз, придавить ногой? Нет. Ничего. Осталось только проследить, как этот край засосётся в дыру. Так и произошло. В ушах стоял звон хрусталя и оркестровых тарелок. Если задуматься, спонтанный бред, обычная рутинная канитель, пурга, если угодно. И да и нет. Бой литавр приводил в сознание.
Он смутно представлял, что сейчас будет происходить. Стал часто размышлять над действиями себя и других. Контролировать свой разум и выяснять, чем руководствуются другие люди, поступая так или иначе. Размышлял над тем, что на самом деле такое “любовь”, “дружба”, “красота” и “счастье”.
На одном из последних уроков литературы Марина Олеговна Соловей рассказывала про «серебряный век» русской поэзии. Центральный план в её речах занял Владимир Маяковский. Она им восхищалась и не скрывала этого. Было довольно скучно, Сергей рассматривал надписи, выгравированные на стульях. Ничего там, правда, сверхинтеллектуального найти не представлялось возможным. По идеи, нужно было делать конспект из восторженных слов Марины Олеговны, но на практике этим занималось от силы человека четыре, даже Шостакович и Щедрина не делали этого.