– С этим не поспоришь. – согласился Максим.
За пару заходов синдикат расправился с поручением. Колязин предложил под шумок слинять, но честный Максим зачем-то захотел ещё какое-нибудь задание. Пришлось вернуться к Эмилии Николаевне в белом.
– Вы, а попробуйте-ка написать классное письмо для героя Великой Отечественной Войны. Справитесь?
– Ещё бы. – ответил Максим и, уже зная все подробности, позвал за собой друга, добавив: – Идём к столикам.
Нехотя, пришлось отправиться за ним.
К слову, столики притащили сюда из библиотеки и поставили вместо кафедры перед сиденьями первого ряда. На них же и писались письма. “Фабрика”. – окрестил Сергей это странное место.
– Привет, Инесс. Как жизнь? – поздоровался Максим с пианисткой.
– Привет, Максим. Нормально, ты тоже письма? – отозвалась Инесса.
– Да, ты какое уже?
– Пока второе.
– Ясно. Мы с Сергеем сейчас тоже что-нибудь достойное придумаем.
Она на это не ответила, но Колязин даже немножечко опешил от фамильярности их общения. Он уже предвкушал, что ничего хорошего из затеи Максима не выйдет. Оба уселись за один столик, взяли чистый лист, ручку, конверт и сели в ступоре. Никакого образца у них не было.
– Инесс, а есть какие-нибудь шаблоны? – узнавал Войницкий.
Она через Галю передала три образчика “достойного” письма победителю фашизма. Синдикат стал знакомиться с трафаретами. После прочтения, они опять впали в ступор. Максим уже придумал, как начать текст письма, но как оформить само письмо, не было ни малейшей идеи. Колязин только поддакивал и желал отстранённо поприсутствовать рядом, как вазон с цветами, но этот неуёмный Войницкий нарушил всю тормозную идиллию.
– Инесса, показать можешь, как ты начала?
“Нет! Вот откуда в нём это!? Что за мания всё довести до порядка!? Да в конце-то концов, у него интернет же есть!” – уже взбеленился внутренне Колязин. “Сейчас подойду,” – ответила Инесса. Она вместе со своим первым письмом встала из-за столика, обошла его и направилась к синдикату. “Нет. Нет! Нет!! НЕТ!!!” – вопил Сергей, не вслух, правда. Она остановилась перед их столиком, немножечко наклонилась с опорой на руки, так, чтобы было удобно, и, предоставив двоице свой текст, стала объяснять, что да как она делала. На ней были обыкновенные джинсы с чёрным кожаным ремнём и полосатая водолазка тёмно-зелёных тонов, которая подчёркивала и без того стройное тело. Волосы собраны обручем.
Она посоветовала не пестрить яркими цветами, серьёзная тематика, как-никак. Начать с обращения и восхищения личностью, которая будет читать письмо. Сергей впаял себя в одну позу и максимально сосредоточился на том, что рассказывает девушка. Только по теме – ничего лишнего! Он был как никогда серьёзен и стал вникать.
Где ж там! От её голоса он поплыл, и слова Инессы превращались для него в мягкие щекотливые волны. Смысл сказанного было уловить всё труднее и труднее. Ведомый течением, он понял, что его жалкая лодчёнка не ровня реке, по которой он плывёт. Максим задал какой-то вопрос. Она ответила, показывая что-то на своём ровнёхоньком письме. Инесса посоветовала, как в образце, придумать историю про своего прадеда, который, например, участвовал в операции «Багратион», отвоевал Варшаву, брал Берлин. И написать, какую ценность для вас имеют его подвиги и боевые награды. Сергей, потеряв концентрацию, попытался сидеть в своём вакууме, пялясь в листок, притворяясь восковой фигурой. В метре от него в красивой позе стоит объект восхищения, разговаривает с ними, и как тут не выдать своё волнение? Так, может, ему и удалось бы отсидеться, если бы не всё тот же Максим Войницкий.
– Сергей, что думаешь, танкист – отбивал Ленинград, оборонял Сталинград, прошёл через всю Европу до Берлина, нормально же для истории прадеда?
Вынужденый контакт разрушил нейтралитет Колязина. Его переклинило от напряжения. В электрике это называется “закоротило”. Ему пришлось поднять свои очи, но они предательски косились только на тело девушки. Он мельком посмотрел выше, на мгновение ему удалось запечатлеть ярко-рыжие волосы Инессы, они появились и скрылись, словно язык пламени древнего огня, разжигаемого зороастрийскими магами, чтобы помолиться и отдать дань уважения Азура-Мазде, творцу света и всего живого. Неужели придётся это испытать? Так проста и незамысловата в убранствах, тем и очаровательна. Он заработал настоящую омматофобию24, благодаря соглядатайству, каждый раз пытаясь ускользнуть от её неповторимых глаз, словно плут, пройдоха или вор, покидающий базар с наваром. Благо, обескураженного в хлам Сергея ещё хватало на то, чтобы не натворить глупостей своим поведением. Он получил несказанное облегчение после той злосчастной доли секунды, когда перевёл взгляд на Максима, на кого сразу должен был посмотреть.
– Нет, оборона в Ленинграде и Сталинградская битва шли параллельно, поэтому танкист в сразу двух масштабных операциях – как-то за уши притянуто, я бы не делал из него затычки для всех дыр на фронте. – оттаробанил Колязин, и, кажется, ничего ужасного не произошло.
– Хорошо, учтём. – прислушался к совету Максим и попросил Инессу продолжить.
Та попыталась объяснить, как закончить текст чистосердечным воодушевлением и благодарностью. Хотя бы Войницкий её внимательно слушал. Колязину же удавалось только исподлобья оценивать тело девушки. Конечно, не обложка мужского журнала, но тоже не плохо. Себя он на этом деле заставал в каком-то ужасе и морально “бил по рукам” за непозволительное похабство в отношении чуть ли не сакральной особы. Наконец-то всё.
– Спасибо огромное, тебе, Инесса.
– Да не за что, мальчики. – и она ушла и села за свой столик.
Сергей уже только хотел прийти в себя, как услышал то, что услышал. Она сказала не ничего, не “Максим”, а именно “мальчики”. Это значит, что он для неё существует, он не какой-то абстрактный призрак, от которого нужно отгородиться! Неужели она к нему подобрела? Зная её типичную реакцию, она бы и подходить не стала к его столику. Всё ещё может возобновиться: Сергей попросит её убрать себя из чёрного списка, а там и гляди, общаться начнут. Юноша признается в своих чувствах. Свидания. А вдруг, взаимность, свадьба и прекрасное замужество до ста сорока лет?
Дурман немного сошёл. Пока Войницкий начинал письмо, Сергей отдал себе отчёт, что это не есть хорошо: находить в одном мимолётном слове, пусть и кинутом прекрасным человеком, по нескольку трёхэтажных смыслов. Он посчитал странным её доброту и отзывчивость.
Двоица написала пару писем и им разрешили уйти домой. Масксим шёл рядом и рассказывал совершенно неинтересные вещи. Наконец-то отвязался и он. Ещё поднимаясь пешком на восьмой этаж, Сергей подумал, что даже если бы ему и удалось быть вместе с девушкой мечты, то со своей одержимостью он превратился бы в самого жалкого каблука или мальчика на побегушках. Такого позорища он бы не пережил. Да и скорее всего это краткое потепление в отношениях было вызвано всего-навсего присутствием хорошиста Максима Войницкого, а на самом деле, ждать изменений не стоит.
Снова в школу, снова в этот разносчик путных знаний. Там Сергей вновь воспылал каким-то непомерным чувством к той, которой было до лампочки, что там у одноклассника с задней парты в душе. Опять расстройства, опять нытьё, опять плохо. Он чётко дал себе установку, что даже и мысли не допустит на установление даже самого маломальского контакта, потому как в ту субботу всё дело и впрямь было в ауре Войницкого.
Потом Колязин призадумался и решил, что слишком драматизирует и уделяет этому внимание, будто других занятий не существует. Чтобы поставить в этом деле жирную точку, он написал в своём дневнике «Как всё начиналось» целых девять тезисов, почему им нельзя быть вместе. Всё логично, всё с толком. Теперь точно конец.
Вот так, некоторые вещи, как было замечено не так давно, в жизни просто случаются. Хочешь того или нет – оно есть. Самое противное, когда эта вещь в тебе. Как бы Колязин не хотел всё закончить по красоте за одно мгновение, всё шло не так. Ему стало печь где-то внутри, жечь что-то очень хрупкое и дорогое. Мысли! Как же он хотел нажать на кнопку и остановить этот нескончаемый поток. Занять себя чем-либо полноценно не мог, руки опускались от любого упоминания о собственной ущербности. Он страдал из-за того, что был отторгнут даже не полноценно, как личность, а как ничтожество. “Валера хотя бы нормальный отказ получил, а я даже и чёткого «нет» не услышал, вот и метаюсь, как мотылёк у лампы фонаря”. – омрачался Сергей. Пил таблетки, может, это и помогало, да только в сон слишком клонило. Он стал чаще курить, в этом он искал какое-то успокоение.
“Столько впустую выкинутого времени! А главное, на что!? Вот и правильно считал, что нечего поддаваться на эту чушь собачью. Посчитал, что это детская глупость и неуверенность в себе. Да я в разы тогда умнее и дальновиднее был. Что со мной стало?” – критиковал свои чувства Сергей, рассматривая свои рисунки. Горло будто было наполнено противной желчью. Он, несмотря на все свои предостережения, вышел на балкон покурить. Думал, успеет, пока сестра чем-то занята на кухне. Надо было унять чем-то боль, а таблетки – вещь не дешёвая.
Не повезло, Елена торпедой ворвалась в комнату. Сразу же обнаружила открытую папку с художествами Сергея. Тот только и успел, что выкинуть окурок из окна и выйти из балкона, но было уже поздно. Его беспечность открыла в Елене сундучок с таким ненужным ему любопытством.
– А что ты делал на балконе?
– Дышал свежим воздухом, – раздражённо отвечал брат, закрывая папку и унося её куда подальше.
– А что за девочку ты нарисовал?
Тут нужно было ответить максимально нейтрально, чтобы сестре стало неинтересно, и она отстала. Задача не сложная, но ответ нужно было найти за считанные секунды.
– Так, одна актриса. Учился рисовать людей, пока что не очень получается.
– А можно посмотреть? – напрашивалась Елена.
А что оставалось? Непристойного там ничего нет. Он ей и показал.
Елена стала рассматривать портреты незнакомки и спросила:
– А почему ты только её рисовал?
– Ну, так получилось. – ничего толкового на ум Сергею не пришло.
– Странная, некрасивая.
– Возможно.
А сам подумал: “Ага, некрасивая, на себя посмотри… А может, впрочем, и в самом деле ничего в ней нет. Что вообще за цвет волос такой – рыжий? Ведьмовство какое-то”. Елене быстро наскучило это занятие, и она включила телевизор. Сергей же досадовал на свою неосторожность, но ничего уже поделать не мог.
Он взял свой дневник и ушёл в зал, где никого не было, он прошёлся по девяти тезисам, а затем открыл страницу со своим прощальным стихотворением.
Гори Надежда и пылай
И дальше не надоедай.
Сожгу тебя ко всем чертям,
Не жалко – виноват я сам.
Её венец волос прекрасных
Её глубокие и добрые глаза
Ах, как много слов напрасных
Я подарить готов – теперь нельзя.
Слезами смол трещит Надежда –
Огонь сожрёт всю целиком.
Угли киём толку небрежно,
А мысли пожирает злом.
Чернеет дым, летит ввысь сажа,
Закончилась тем дружба наша.
Тебе то всё равно – мне больно,
Ты упорхнёшь, как птица вольно.
А я останусь на земле,
Тебя печальным взглядом провожая,
Согнусь и распластаюсь на золе,
Совсем беспомощно рыдая,
Пытался успокоиться я, зная,
Что потерял ключи от рая.
Моя ошибка роковая:
Судьбы сюжет – развязка злая.
Надежды больше нет –
Она вся сдохла.
От боли в горле пересохло.
Когда-нибудь и это станет прошлым,
Я школьные деньки окину взглядом пошлым,
Сочту за кару, что тогда, скорбя,
Случайно повстречал тебя.
“Скорей бы забыть об этом”. – вырвалось у Сергея. Простая ситуация из теории игр. Тяжело найти обоюдное соответствие между двумя вершинами графа. Скорее всего, они просто не совпадут. В задаче это просто точки, а в реальности – нечто большее. Жизнь сложнее, чем математика. Хочется так думать. Мир несправедлив, и никогда не подстроиться под одно выдуманное людьми слово.
XV
Натура – дура,
судьба – индейка,
ну а жизнь – едва копейка.
Военная присказка, ходившая
в российской армии начала XIX века
Минибус выехал из города. За окном зверствует буран, но дата мероприятия непреклонна и не терпит отлагательств из-за погодных условий. Минибус везёт олимпиадников по математике со всего региона на третий этап общегосударственной олимпиады. В салоне темно как в чулане. Светились только экраны некоторых телефонов. Пассажиры были укутаны в куртки и шарфы как капусты. Снаружи выл ветер и валил хлопьями снег. Ничего всё равно не видно, кроме силуэтов, поэтому Сергей Колязин закрыл окно шторкой. У него вот уже несколько дней удручённое настроение. Сегодня было не исключением. Алёна Витальевна проводила его до места сбора олимпиадников, где пришлось простоять в каком-то здании ещё минут пятнадцать, потом последовала перекличка и посадка в транспорт.
Сергею хотелось заснуть, но пока сидел с закрытыми глазами, в тон унылой обстановке лезли разного рода мысли: “Зачем я всё это делаю? Вот, возьму я призовое место, получу похвалу и лесть, пускай, денежное вознаграждение, а дальше что? Опять три кожи рви с себя? Ради призрачной надежды занять на четвёртом этапе первое место и сразу стать студентом? Почёт и уважение, ну и что? Они, в сущности, ничего не дают. Денег не много, времени потрачено – уйма. Мне уже сколько? Скоро шестнадцать, а что я по сути своей прожил? Четверть жизни примерно, и что? Какой ужас. Как-то ущербно, честно говоря. Как там говорится, если жить каждый день как последний, то однажды окажешься прав. Не поспоришь”.
Сон его так и не сморил, куртку он не расстегнул и вспотел страшно. Приехали в подобие мотеля, куда и стали заселяться. Олимпиада же идёт не один день. Комната оказалось большой – на целых восемь коек. Один шкаф для одежды, один стол, один стул, один холодильник, один телевизор без пульта, несколько ламп, как в больнице, ну и маленькая тумбочка для каждого возле кровати. Здесь уже было пять пацанов с четырнадцати по семнадцать лет. Знакомиться с ними не хотелось, ибо через три дня он, скорее всего, больше никогда их не увидит. Одного из здесь сидящих Сергей видел на математических семинарах. Не знал имени, просто видел. Старшим тут был Артём, он же Заводила, шестьдесят процентов всей речи в комнате издавал именно он. Сергей номинально поздоровался, сказал имя и город, в надежде, что к нему не прикопаются, стал заполнять свою тумбочку. Из-за своей неразговорчивости ему Артём дал кличку “молчун”, такой тут обычай, давать клички. Без спроса никому никуда за пределы мотеля выходить нельзя. В час их отведут на обед в соседнюю школу. Если погода улучшится, в четыре их сводят на экскурсию в музей историографии. Сергей был не в настроении беседовать. Он достал математические сборники и в качестве тренировки стал решать задачи.
Решения не удавались, а ответы не сходились. Это вывело Сергея из себя окончательно, и он просто лёг полежать. Смотрел в высокий потолок. В углу пылилось что-то наподобие паутины, на ней висела какая-то точка, вероятно, паук. “Наверное, он умер”. – заключил Колязин. От чужих голосов тянуло блевать. Математикой тут и не пахло. Он стал думать, как он сюда попал, если задачи идут из рук вон плохо. Первоочередная причина – это электрогитара на день рождения в начале февраля, если он съездит на олимпиаду. Может, Алёна Витальевна им гордится, а может – Юлия Фёдоровна Гальперович ему нравиться, поэтому, чтобы чаще бывать с ней, он занимался олимпиадными заданиями и ходил на факультатив? Она всегда так добра к нему. Сергей решил, что это всё ради надбавки к зарплате, потому что за работу с олимпиадниками, которые что-то из себя представляют, дают премии, к этому же дополнительные часы на занятия с ними. Это тоже деньги, к тому же престиж учителя как профессионала растёт в глазах начальства. Преподавателю это выгодно, особенно, если считать, что у них и так зарплата маленькая. “Вот в чём тут всё дело. Как-то раньше мне казалось, что со мной и впрямь добры. Искренне. А это всё из корыстных целей”. – разочарованно подумал Колязин. Привезли ещё троих. Два Саши и Леонид. Два первых принялись играть в шашки. Леонид же присоединился к шумной гомонке.
Ближе к обеду позвонила мать и спросила, как сынок себя чувствует. Сергей не вышел за дверь, а говорить с Алёной Витальевной здесь было стыдно. Он сказал, что обстановка и комфорт в мотеле удобоваримые, после чего попрощался, не дав мамаше более чёткой картины. Григорий Овсяничный по кличке Смешила травил байки и анекдоты на антисемитскую и расистскую тематику. Он был ростом с Сергея, но старше на год. Имел жидкие усики, из-за чего смотрелся тем ещё прихвостнем какого-нибудь дворового авторитета. Его Артём просил на бис ещё про негров. Уж очень анекдоты ему зашли. Один из них уподобился Колязину, а ещё один – стал что-то полистывать в своих тетрадочках. Он выглядел интеллигентнее остальных. Как раз его и видел Сергей на семинарах.
К обеду их всех собрали внизу и повели строем через улицу в школу, где находилась столовая. Из еды: наваристый щи на первое, на второе пюре с бройлерной котлетой и салатом. Напиток – морс. Суп разливала упитанная повариха. Сергей поприметил себе место. Так как олимпиадников всего было человек под сотню (с города могло присутствовать от одного до десяти человек, с седьмого по одиннадцатый класс), то столовая была набита битком. Повезло, хоть, за столом сидели молчаливые ребята, не проронили ни слова. Пока Сергей ел, внимательно изучал окружение и присутствовавших здесь. Ему показалось, что все эти олимпиадники-математики какие-то угловатые и неприглядные. Мальчишки – худосочные, толстячки или просто неприятные. Девушки, которых было в несколько раз меньше, тоже ничем особенным не выделялись, многие в очках, с прыщами на лице, с брекетами. Фигуристых нет, только пухленькие. Не то чтобы Сергея это занимало, но ему показалось это унылым. “Если здесь математики, и большинство – некрасивые, то я, так как математик, скорее всего тоже некрасивый”. – по-софистски25 обобщил данные Колязин.
После сытного обеда нужно было одеться и стоять в файе, ждать, пока остальные изволят откушать. Тут Сергей стоял не один – многие. Артём из его комнаты нашёл себе друзей и голосно смеялся над чем-то. Вот другая компания, третья, парочка у цветка, тройка у стены почёта. Одинокий низкорослый паренёк с причёской под горшок и идиотской чёлкой вылупил свои глазёнки на стенд с правилами дорожного движения. “Чудик”, – подумал Колязин на незнакомого мальчугана. Хотя уже через минуты две сам читал график уборки помещений.
Вернулись к себе. Один из Саш стал рассказывать истории из жизни. Он зачем-то сболтнул, как на хуторе у бабушки напился в хлам, как его лупили за это, ещё он стал раскладывать свои любовные похождения, а потом как он с каким-то Вадиком чинил старую «победу» в гараже кустарным способом, но она так и не завелась, как привёл туда свою девушку, но уединиться не получилось – она не хотела дать. “Чу, вот действительно у кого вместо рта дырка, а вместо языка – трепло. Зачем он это всё рассказывает? Будто здесь не олимпиадники, а клуб анонимных алкоголиков”. – сетовал Колязин на Сашу. Ему было плохо, особенно не хотел он провести три дня без сигарет. Да что поделаешь?
В четыре их отвели в историографический музей. Там были макеты шумерских клинописных табличек и пергаменты с египетскими иероглифами. Фигурка Эйфелевой башни, Колизея, Лондонского Биг Бена. Сергей сразу понял, что экспонаты не настоящие, ему стало скучно: “Назвались бы музеем иностранных сувениров, больше бы соответствовало. Похвально, что бирки и ценники хотя бы убрали”. Пара наконечников стрел и глиняных головешек составляли треть настоящего достояния музея. Экскурсовод рассказывал, скорее, повторял факты из учебников по истории. Спустя час этот спектакль закончился. Группу отвели на ужин, чьё меню Сергей не запомнил. После ужина олимпиадников собрали в актовом зале, чтобы рассказать о грядущем проведении третьего этапа государственной олимпиады. Завтра утром пройдёт первый день из двух, на которых нужно решать задачи.
Всех отвели назад, математикой занялся только один тихоня, его звали Кирилл. Остальные трепались языками и спорили, какой исполнитель лучше. Сергей накануне хотел прорешать несколько задач, но после того, как осёкся, выкинул книгу куда подальше в тумбу и перестал греть себе мозги. Это не биология или история, тут – другое. Его раздражало, что творчески больше нельзя подойти к заданию, вся твоя обязанность сводилась к попыткам угадать авторское решение, потому что, скорее всего, остальные окажутся ещё более запутанными и дикими. Отбой объявили в девять. Но базарные бабы трындели до двенадцати с выключенным светом. Играли в слова, а потом страшилки стали рассказывать, будто это кого-то может напугать. Ржали от тупых анекдотов и непристойных слов. Словно в шестой класс попал.
Олимпиада проходила в школе, где ребятишки завтракали. Процесс был почти такой же, как на втором этапе. Задания в конвертах, специальные листы для решения, водичка для олимпиадников, наблюдательная комиссия – всё как надлежало быть. Даже появилась возможность задать жюри вопрос на пояснение к заданию, если оно не включало в себя решение или подсказку. Письменно, естественно. Жюри отвечало, потом вопрос и ответ устно оглашали перед всеми детьми, всё честно.
Пять задач на четыре часа. Поехали!
Время закончилось, Сергей отсидел до самого конца. Вопреки всеобщему мнению, что время пролетает незаметно, последние полтора часа он еле высидел. От напряжённой работы глаза ныли до рези. Сергей сделал всё что мог и был уверен только в одной задаче. После обеда детям растрактуют решения, а вечером третьего дня будет апелляция, где можно попробовать отсудить себя пару тройку баллов за задание.
На Сергея после обеда напала апатия. Две задачи он точно не решил, защитать могли только несколько баллов за верный ход мыслей. Конечно, там же решения по нескольку страниц. В двух он надеялся на авось, ну, одну, осилил точно. Ему позвонила Юлия Фёдоровна, поинтересовалось, жив ли там после боя её ребёнок. Сергей сказал, что ничего не решил, расстроился в край и не хотел разговаривать. Учительница сказала, что он себя недооценивает, и что всякое в жизни случается, нужно уметь выходить из всех ситуаций не потеряв голову. “Выше нос” – сказала. Потом позвонила Алёна Витальевна, сын пожаловался, как всё плохо и сказал, что зря сюда приехал. Диалог у них не клеился. Мать была недовольна нытьём сына, а сын был недоволен своими решениями. Сколько сил потрачено, сколько времени убито. На что?
Весь день он просидел, ни с кем и словом не обмолвившись. Он достал чистый лист, предназначенный для решений. Взял острый карандаш. Ластик. Он хотел порисовать. Подложил файлы с задачами других олимпиад. Никто его не трогал, это было приемлемо. Он положил телефон близ листа и посмотрел в экран, тёмное отражение собственного лица выглядывало откуда-то из зазеркалья. Он о чём-то подумал тогда, нашёл одну из своих фотографий и стал срисовывать. Получалось весьма реалистично, но что-то в этом было странное. Будто блеснуло на мгновенье и скрылось во мраке. Ему он сам показался диковинным. Не то, чтобы урод какой-то, а поза странная. Или просто он сам такой странный. Только теперь он прислушался: было тихо. Даже Заводила умолк. Все доказывали свою принадлежность к двадцать первому веку, погрузившись в виртуальные миры своих гаджетов.
Сергей вернулся к рисунку, за этот вечер он успел прорисовать лицо и накинуть контуры, как он стоит. Решил заменить туповатую куртку старомодным пиджаком в клетку, добавить шляпу с полями. Для полноты не хватало ещё и шарфа.
Следующий день обещал быть скучным. Правда, после обеда их поведут в кинотеатр, по желанию. Кинокартина не называлась, ибо, узнав её наименование, многие не захотели бы пойти. Вернувшись после завтрака, один из Саш (тот, что про себя много не рассказывал) предложил устроить турнир по шашкам на выбывание, как раз в три раунда. Предложение пришлось поддержать, ибо нужны были все в комнате.
Сергей играл против Леонида, он задумал проиграть, чтобы от него быстро отвязались. Несмотря на все неявные поддавки, оппонент попался совсем дубовый, и Сергею оказалось проиграть не так уж и легко. Леонид говорил, что это его особая тактика. Ну а что ему говорить ещё? В конце Сергею надоело поддаваться, и он двумя шашками сыграл против пяти в ничью. За это он поплатился ещё одной игрой, но уже с Григорием Овсянниковым – локальным дилером по анекдотам. Он оказался не таким тугим, как Леонид, и с помощью поддавков Сергея одержал победу. Турнир должен увлечь шпану ещё на долго и Колязин достал свой рисунок. Доработать свой костюм на рисунке он не успел. Творчество творчеством, а обед по расписанию. После него должен был состояться финал шашечного турнира Кирилла против инициатора Саши.
После трапезы Сергей даже не успел толком расчехлить свой пенал, как позвали в кино. Артём говорил, что туда пойдут классные девахи (или он о ком-то из местных, или у него вкуса вообще нет), на этот аргумент повёлся болтливый Саша и Леонид. Кирилл остался. Сергей тоже не хотел идти, но его гложило тяжёлое чувство того, что он упускает бесплатный поход в кинотеатр. Всё-таки, пересилив себя, он согласился.
Кинотеатр находился в двадцати минутах ходьбы от мотеля. Фильм был про пионерский лагерь, первую любовь и незабываемые приключения. Картина оказалась настолько унылой, что Сергей неоднократно клял себя за свою еврейскую жадность. Просидел в телефоне, перетаскивая цветные кирпичики. На сороковой минуте от начала, подростки уже говорили в голос, ничего не стесняясь.
После сеанса стало плохо. То ли от фильма, на который кроме олимпиадников пришёл только какой-то деда с внуком и никто больше, то ли от двадцати однообразных уровней тупой игры, которая всем своим видом кричала, что ты впустую тратишь своё время. В любом случае, ничего хорошего он от прогулки не получил. Вернулся и приступил к рисованию. Он окончательно доделал себя, решил, что фоном послужит обрыв, внизу – пучина, вверху – небо. Набросив штрихи, казалось пустовато. Может нарисовать кого-то ещё? Почему-то первое, что пришло на ум, это молоденькая красавица. Сергей сам этого как-то засмущался. Думал, пойти ли на поводу у желания или нет? Поостыл и отказался от девушки подле себя по одной простой причине: не с чего или не с кого было срисовать. А выцедить образы из своего мозга было слишком сложно. Он как-то пробовал и ничего ценного не вышло.
По нему проскользнул какой-то незримый луч. Словно символ. Сергей поднял голову и осмотрелся. Он уже научился игнорировать шум болванов, которые сами после первого дня признались, что “ни х*** не решили”. Видимо, в некоторых городах – это верх познаний в математике, на втором этапе задачи всё-таки полегче как-никак.
Всё было жёлтым, с оттенком охры. Солнце светило так, что помещение казалось обработанным винтажным фильтром. На стене плясали уходящие огни морозного дня. Оно-то светило одинаково, но в этом таинстве хранилось что-то особое и неудержимое, что посещает, пожалуй, всего несколько раз в тысячелетие одного избранного человека. Такой, по крайней мере, казалась ему та стена. Неужели никто этого не видит? Экая странность, и всем всё равно?
Мгновение упорхнуло. Шарм пропал. “Тьфу, что я так на стену выгораживаюсь? Ничего там нет”. – сказал сам себе Колязин, чувствуя в своей речи что-то подлое и искромётное. Уставился на лист, пустое пространство манило его и обдало какой-то странной силой. Он зачем-то нарисовал на обрыве где-то позади себя в двухстах метрах крест. Зачем? Что бы это значило? Он уже два года как неверующий. Возле себя он нарисовал… маску, добрую маску из древнегреческого театра, обычная символическая маска, обозначающая рабочую ниву актёров. Силуэт стал вырисовываться сам собой. Кто же носитель этой маски? Рога? Как странно? Копыта? Мантия, скрывающая тело. Похоже на сатира из мифологии тех же жителей Афин и Эпира. Его рука ложиться на плечо Сергею, а в правой руке что? Книга с пером? Должно быть, книга мёртвых из древнего Египта – очень своеобразно. Парящая птица над ними, неуклюжая, правда, попробуй нарисуй красивую птицу в полёте. Грач? Ворона? Какой-то падальщик. Куст возле, странный какой-то. Ягоды и цветы одновременно. Разве такое бывает? Снизу, из пучины – рука. Открытая кисть. Не человеческая – шесть пальцев. Посередине кисти – символы, что-то наподобие скандинавских “ёлочек”. Сверху, открытый занавес. Фон ободрался, а за ним пылает пламя. Глаза и руки горят. Горят глаза и руки.
Ему стало как-то жутко. Превратил миленький рисунок о своей скрытой мечте в какой-то если не ужас, то точно абсурд. Особенно, когда справа образовался чей-то пристально наблюдающий глаз. Даже не глаз, а его внутренности. Око, висящее на глазном нерве. Когда это его так потянуло на психоделику и абстракции? Уже и ужинать пора.
Сергей критиковал себя, что вместо подготовки к завтрашней части олимпиады или, хотя бы, полноценного отдыха, он стал грузить себе голову и без того ненужным барахлом. Как это написание “пейзажа” способствует продуктивной деятельности?
После ужина позвонила Алёна Витальевна. Она сказала, что очень перенервничала, сходила в церковь и поставила свечку за него. Сергею стало это как-то противно. Он весьма грубо показал матери, что он тот ещё подарочек и что его эти олимпиады достали. Начал обливать помоями весь свет. Алёна Витальевна в трубку расплакалась, потому что переживала за состояние сына, но Сергей не стал её утешать, а вспылил, сказав, что жизнь не сладкая штучка и что таким женщинам как она полезно иногда пустить слезу. Она не выдержала и закончила разговор. Колязин был в ярости, долго не мог прийти в себя и ходил по коридорам в мотеле. Там висели картины авангардного искусства. Кубики, палочки, шерстяные паровозики, круги и плоские подобия людей с цилиндричискими губами и ногами-параболами. Его это жутко раздражало – хаотичность выводила из себя. Ляпнули краской – и шедевр. Такое, наверное, считается бранью в мире художников. Как жаль, что картины без названий и авторов, иначе бы Сергей придумал, куда их послать. Тьма на улице. Его душила тупая злоба непонятной природы. Он попросил у администрации стакан воды и лимон. Ему предоставили только воду.
Как и любой вулкан, разум подростка поостыл. Он начал вспоминать свои действия и осознал, что совершил три грубейшие ошибки! Первая: он в пустую слил время. Как будто нажал кнопку смыва и прослушал, как самый ценный ресурс заволокло в прошлое, как в канализацию. Второе: он непонятно зачем нахамил матери, доведя до слёз. А главное, не смог найти даже самое незначительное оправдание своим действиям. Непонятно, откуда этот порыв злости? Третья: совестливая натура, теперь он будет корить себя за грубость с Алёной Витальевной, но из-за душащей голову гордости, позвонить и извиниться не представлялось возможным. С детского сада у него был принцип – никогда не просить прощение. Он очень брезговал этими словами, и сам не прощал, когда ему приносили извинения. Всё бы ничего, но в кипе с этим бзиком передавалась и львиная совесть, которая тюкала его при любом возможном случае. Это, можно сказать, четвёртая ошибка – сейчас он будет сидеть и убиваться из-за своих ошибок, распереживается, будет плохо спать, а куда это годиться перед грядущей олимпиадой? Попал он впросак. Ровно так всё и произошло.