Избранные произведения. Том 4

И Гаухар занялась подготовкой к завтрашним урокам. Постепенно успокоилась. И отступили куда-то обрывки неприятных мыслей о Фаягуль. Иногда она задумывалась над тем, как ей хорошенько разобраться в том, что произошло в классе. С чего начать? Какое вынести решение о зачинщиках?

Джагфар – в другой комнате. У него своя работа, быть может, нелёгкая. Гаухар прислушивается. Вон как углубился, даже шороха не слышно из его комнаты. Надо всё же признать – она частенько мешает мужу каким-нибудь женским капризом. А ведь, если вдуматься, главную ношу жизни несёт на себе Джагфар. А она, Гаухар, во многом пользуется результатами его трудов. В самом деле – хорошая мебель в квартире, дача, машина, модная одежда… На зарплату Гаухар не приобретёшь этого. А её уверенность в завтрашнем дне, не держится ли и она на их семейном благополучии? Гаухар не очень-то обременяет себя заботами о материальном фундаменте их житья-бытья, это дело мужа. Если вникнуть, у него хватает забот…

Уже почти двенадцать часов. Гаухар сложила стопкой тетради, конспекты лекций в заочном институте, вышла в комнату к мужу. Джагфар при свете настольной лампы просматривает книги, делает выписки, тут же разложены какие-то диаграммы, таблицы.

Гаухар растрогалась, погладила мужа по голове. Он оторвался от своих записей, взял её руку, признательно поцеловал.

– Отдохнул бы. Наверно, устал? – сказала она.

– Есть немного. Завтра начинаю новый цикл лекций. Вот готовлюсь к первой лекции. Жизнь с каждым годом меняется, если не просматривать новинки, не заметишь, как отстанешь.

Гаухар села рядом с мужем, положила голову ему на плечо.

– Я мешаю тебе?

– Нет, я уже закончил… Как у тебя настроение?

– Кажется, успокоилась.

– Вот и отлично. Если ты спокойна, можешь своротить гору дел. И не устанешь… Ой, смотри, у тебя седой волосок!

– Где?

– Вот, на виске. Вырвать?

– Конечно.

Он вырвал волосок, положил ей на ладонь. Гаухар долго смотрела. В сущности, это ведь ещё не седина. До настоящей седины пока далеко.

Они поговорили ещё немного. Этот лёгкий, сдобренный взаимными шутками разговор окончательно примирил их. Потом они пошли в спальню, разобрали постели. Джагфар по своему обыкновению вскоре засопел, а Гаухар, тоже по привычке, долго лежала с открытыми глазами. Она вспоминала свою педагогическую работу, которая длится всего каких-нибудь пять-шесть лет, да и те прошли сравнительно гладко. А ведь опыт, закалка даются главным образом в преодолении испытаний. Успела ли она накопить достаточный опыт? Нет, конечно. Старшие коллеги говорят ей: бывает, недели, месяцы, годы ведёшь класс без сучка и задоринки, думаешь, уже до мелочей знаешь своё дело, ребята привыкли к тебе, – и вдруг… Всё меняется, летит кувырком, и ты вроде не тот, и ученики не те. Не сразу придёшь в себя после такой передряги… Гаухар как раз переживает сейчас такое испытание. Тут есть над чем призадуматься. Впрочем, она, кажется, знает, что надо делать. Но горький урок этот запомнит.

* * *

Утром Гаухар, как всегда, скромно, но аккуратно одетая, явилась в школу за полчаса до звонка на первый урок. Сказать правду, мужчины-коллеги не обходили её своим вниманием. Даже завуч, человек немногословный, педантичный, заметил: «Вы, Гаухар-ханум, словно изнутри светитесь».

Учителей, особенно учительниц, являвшихся в класс небрежно одетыми, Гаухар в душе строго осуждала. Неряшливость казалась ей прежде всего неуважением к школе. Ещё на третьем году её работы в группу Гаухар перевели из параллельного класса мальчика, слывшего озорником. Его неоднократно уличали в неблаговидном поведении: свою учительницу он рисовал в тетрадке в виде лохматого чёрта, и чтоб не оставалось сомнений, кто был прообразом рисунка, он ставил под ним имя своей учительницы. Надо сказать, что сам «художник» был великим неряхой. Приходил в школу грязным, растрёпанным, вероятно, даже неумытым. При первом же знакомстве с мальчиком Гаухар вернула его домой, строго приказала сходить в этот же день в баню, постричься, надеть чистую рубашку и завтра явиться на занятия.

Мальчик не задумываясь ответил, поразив Гаухар дерзостью:

– Пусть Раушания-апа сперва сама сходит в баню, вымоет шею, причешется и пришьёт пуговицу к кофточке, потом и я пойду мыться.

Раушания – прежняя учительница мальчика. Неряшливая по внешнему своему виду, она ещё допускала грубое обращение с учениками.

Гаухар постаралась замолчать выходку мальчика, но с того дня стала особенно следить за своей одеждой, за манерой держаться. Что касается дерзкого мальчика, он назавтра явился в класс подстриженный, а через месяц-другой стал вообще аккуратистом, легко переходил из класса в класс. Но Гаухар не забывала его отзыва о прежней учительнице. Самый придирчивый взгляд взрослого человека может оказаться недостаточно наблюдательным, но десятки острых детских глазёнок видят всё!

Класс привычно встал, здороваясь с Гаухар. Она в обычном, ровном тоне начала урок. Вскоре заметила, что ребята удивлённо переглядываются. Несомненно, они ждали, что учительница начнёт урок с разговора о вчерашнем происшествии. А она, будто ничего и не случилось, рассказывала о живой природе.

К середине дня ребята держались уже свободнее, – вероятно, думали, что всё обошлось, с них ничего не спросят. Нет, Гаухар не забыла. Когда до конца последнего урока остались какие-нибудь пять минут, она вдруг закрыла книгу, которую держала в руках, подошла вплотную к передней парте, обвела класс строгим взглядом.

– А теперь поговорим о вчерашнем. Случай, надо сказать, очень редкий и тревожный. Но прежде всего давайте объяснимся с Зюбаржат. Получилось так, будто она чуть ли не главная зачинщица всего. И вы, видать, готовы согласиться с этим. Между тем поведение ваше следует назвать не только плохим, но прямо-таки позорным. Вы затеяли драку, словно хулиганы. И чернильницу у Зюбаржат разбили.

– Гаухар-апа, – обратилась девочка, – мне принесли новую чернильницу. Такую, как моя прежняя.

– Кто принёс? Тот, кто разбил твою чернильницу?

– Не знаю, Гаухар-апа. Когда я пришла утром в класс, чернильница стояла на моей парте. Чернила налиты, и мешочек мой рядом лежит.

– Садись, Зюбаржат.

В классе Гаухар не было подлиз и ябед. Она, насколько это было в её силах, приучила детей не лгать. Если же ребята правдивы, то и «доносчики» не заводятся. И сейчас она не сомневалась, что Зюбаржат говорит чистую правду. Ну, а какой смысл допытываться, кто именно разбил чернильницу? Поставить виновного перед классом, чтобы проучить? Но ведь он уже признал свою вину, добровольно исправил свой, возможно, нечаянный, проступок. Если бы чернильница не была принесена, всё равно вряд ли удалось бы найти виновного. Скорее всего это случилось во время свалки, когда никто ничего не видел. Да и сам виновный в первую минуту мог не заметить, как смахнул чернильницу с парты.

– Я не буду допытываться, кто поставил на парту Зюбаржат новую чернильницу, – продолжала Гаухар разговор с учениками. – Вероятно, тот, кто разбил старую. Но кто бы ни сделал это, он осознал свою ошибку. Вот это самое ценное. Осознал, – следовательно, впредь будет осторожным. Да и в драку не полезет. Так ведь, ребята?

Класс молчал. Гаухар тоже перевела дыхание.

– Ну, из-за чего всё же поднялась драка? Кто хочет сказать? Поговорим откровенно. Неужели нет желающих? Не думаю, чтобы она началась ни с того ни с сего. Ты хочешь сказать, Ахмет?

Поднялся мальчик, сидевший на последней парте. Он был самый рослый в классе, потому Гаухар и посадила его позади других. Ребята иногда называли его жирафом. И вот что сказал Ахмет:

– У нас в классе больше всех любит хвалиться Каюм. Ну, он начал уверять: «У меня лобзик самый острый. Не только дерево – железо распилит». Гафар ему: «Неправда, не распилит. Только мой лобзик возьмёт железо!»

Ахмет замолчал. Да и не нужно было продолжать. Конечно, из-за лобзика и разгорелся сыр-бор. Каюм, разумеется, толкнул Гафара: «Замолчи ты со своим лобзиком!» Гафар ответил толчком посильнее. И началось. У каждого нашлись сторонники. И пошло – полетели чернильница, тетрадки, книжки.

– Вот мы и добрались до корня, – заключила Гаухар. – Теперь совершенно ясно – не было серьёзной причины, чтобы начать драку, которая опозорила весь класс. Вы горячились, как петухи. Позабыли о чувстве товарищества. Директор школы Шариф Гильманович хотел сам всё расследовать. Я попросила разрешить, чтоб разобрался класс. Теперь надо оправдать доверие директора. После урока я должна зайти к нему и рассказать всё, как было. И, пожалуй, не буду наказывать зачинщиков драки, они без того поняли свою ошибку. Но я строго предупреждаю: чтоб больше такое не повторялось! Пусть это будет в первый и последний раз. На том и закончим, можете расходиться. Не шуметь. Споров, кто виноват больше, Каюм или Гафар, не затевать.

Ребята чинно вышли из класса. Но уже на лестнице начался галдёж. Что ни говори, дети есть дети, дисциплина, пока не привыкли, сковывает, утомляет их. К тому же надо дать выход лишней энергии.

Гаухар зашла к директору, рассказала обо всём. Сидевшая у директора преподавательница, выслушав, заметила:

– На первый взгляд всё вроде бы правильно. А если вникнешь, получается вроде бы не так гладко… Не обижайся, Гаухар, но не оказываешь ли ты ребятам медвежью услугу тем, что слишком доверяешь им? Они, почувствовав мягкость твою, сядут тебе на шею. Это одно. А второе – надо ли выгораживать Зюбаржат? Я не хочу считать её главной виновницей, но чернильницу-то разбили именно у неё. Раз уж так случилось, она не лучше других. Значит, отвечай вместе со всеми. Насколько я поняла, вначале вы держались той же мысли, потом передумали. Чуть ли не извинялись перед Зюбаржат. Мне кажется это непедагогичным. Как бы ни поступил учитель, он в глазах класса всегда должен остаться правым. Что будет, если ученики усомнятся в этом?

– Извините, – ответила Гаухар старой учительнице, – но мне кажется совсем не обязательным охранять правоту учителя во что бы то ни стало. Ведь ребята заметят, что преподаватель был не прав, промолчат, но останутся при своём мнении. Что плохого, если тут же, на глазах у детей, учитель сам исправит свою ошибку? Он покажет хороший пример ребятам.

Старой учительнице не понравились слишком вольные рассуждения Гаухар, да ещё в присутствии директора школы. «Вот они, молодые учителя! Их самих ещё надо воспитывать. Сегодня она не заметит свою маленькую ошибку, завтра не увидит и большую».

– Я, милая Гаухар, тороплюсь на урок, – колюче сказала она, – а то потолковала бы с тобой подробней. Я тридцать семь лет учу детей. Из моих учеников немало вышло и профессоров. Я многое видела. Надо бы тебе посчитаться с этим.

Она с достоинством вышла из учительской. Гаухар смущённо обратилась к директору:

– Мне, Шариф Гильманович, не хотелось спорить с ней, но как-то так получилось… Я ведь тоже ищу свой путь. Если неверно беседовала с классом, скажите мне об этом, я сумею извлечь урок на будущее.

– Не обижайтесь на старую учительницу, Гаухар-ханум, – сдержанно улыбнулся Шариф Гильманович, – и от своего пути не отступайте, если считаете его правильным. Педагогическое дело, как и всё живое, постоянно обновляется, жизнь выдвигает перед ним всё более сложные задачи. Мы ведь воспитываем нового человека. И здесь нет проторённых путей. Воспитатель-одиночка, возможно, и не сразу проторит прямую дорогу. Надо общаться с коллективом, присматриваться к товарищам… Что касается происшествия в вашем классе, тут опять же нельзя действовать по шаблону. Поэтому я не собираюсь давать вам «руководящие указания». Вы нашли своё решение задачи. Посмотрим, каковы будут результаты. Я больше склоняюсь к вашей точке зрения: преподаватель всё же должен искать, самостоятельно проявлять инициативу.

Гаухар поблагодарила директора за понимание и вышла из учительской в приподнятом настроении. Но на улице ей вспомнились со всеми подробностями возражения старой учительницы. И опять встревожилась Гаухар: «Возможно, какая-то правда остаётся и за моей противницей. Ведь не зря же она десятки лет проработала в школе. У неё большой опыт, много наблюдений. Может быть, надо действительно прежде всего оберегать авторитет преподавателя?.. – Но тут она спросила себя: – Оберегать даже вопреки правде? – И всё запротестовало в ней: – Нет, это недопустимо! Предположим, дети заметят мою неправоту. Но вот они подрастут, будут учиться в старших классах, а потом выйдут в большую жизнь, не осудят ли они меня за нарушение справедливости? Если же ошибка будет исправлена мною при них, не вспомнят ли они с благодарностью свою учительницу? «Правильно поступила тогда Гаухар-апа». Новаторские поиски преподавателя – что это, дежурная фраза на педагогических советах или действительно творчество, смелый шаг в будущее?..»

У Гаухар даже заломило в висках от напряжённых раздумий. Но ведь учитель обязан думать! Глубоко, взволнованно! Иначе что же… согласиться с Джагфаром, замкнуться в своих комнатах на даче? Жить только для себя, для мужа?.. Лёгкая, но бесплодная жизнь… Нет, пусть дорога будет неровной, трудной, но Гаухар не изменит профессии учителя. Это – крепко, на всю жизнь!

6

В конце октября выпал первый снег, но зима ещё не установилась по-настоящему. Вскоре в центре большого города снега не осталось и в помине. Куда ни глянешь – чёрные тротуары и мостовая. Только в скверах и на склонах ближних гор, где не ходят люди и нет пути машинам, местами белел снег. Погода стояла переменчивая: то потеплеет, то пахнёт холодный ветер и полетит колючая крупа. На дорогах гололедица. Солнце совсем не появлялось. Часа в три-половине четвёртого всё затягивалось какой-то сумеречной пеленой. И вот наконец-то повалил настоящий снег – хлопья частые, пушистые. День и ночь не прекращался снегопад. Всю землю укутал. И впервые за долгие дни засияло зимнее солнце. Люди облегчённо вздохнули: кончилась чёрная осень.

У Гаухар тоже посветлело на душе. Недавние дни с их иногда тяжёлыми переживаниями казались ей неприятным сном. Не пора ли встряхнуться, поднять голову?

Теперь уж ей ясно: всё началось с гибели Юлдаша. А потом одно пошло громоздиться на другое… Но ведь жизнь не замерла, продолжается. Никого не обрадуешь тем, что согнёшься от горя, и никто тебя не похвалит за это. Подлинное мужество состоит в умении всегда преодолевать трудности, невзгоды, а не в том, чтобы, покорившись стихии, плыть по мутным волнам. От чёрных мыслей и на душе становится черно. Она тогда и о некоторых людях стала думать дурно. Вот ополчилась на Исрафила Дидарова. Приписала ему бог весть что. Не требуется ни особой смелости, ни глубокого ума, чтобы так сразу очернить человека. Справедливо ли было порицать Исрафила, поддавшись собственному дурному настроению? Что плохого сделал он? Наоборот, и при покупке машины, и при строительстве дачи, и при переезде на новую квартиру не обошлось без помощи Дидарова. Нельзя, в самом деле, быть такой неблагодарной.

Теперь, когда на душе у Гаухар посветлело, она ещё раз попыталась найти источник своей неприязни к Исрафилу Дидарову. И тут среди прочих догадок в её воображении смутно мелькнуло холёное, красивое, холодное лицо Фаягуль Идрисджановой. Но какая тут связь? Ведь оба они так не похожи друг на друга.

Как-то в минуту откровенности Исрафил Дидаров признался, что сильно изменился за годы войны. По его словам, раньше он был лучше, – ну, чище душой, что ли, честнее в своём отношении к людям, к жизни вообще. А, дескать, после войны в характере у него появились кое-какие странности, которые и самому ему порой кажутся неприятными. «Допустим, что так, минувшая страшная война и в самом деле оставила рубцы не только на теле, но и в душе некоторых людей. А при чём тут Фаягуль? Она ведь не была на фронте? – спросила себя Гаухар. И сейчас же ответила: – Если в натуре Фаягуль и есть что-то порочное, отталкивающее, как мне кажется, то это не случайное, не наносное, а врождённое. Отрицательные черты такого происхождения, как правило, гораздо опаснее, потому что они устойчивее».

Вот так и бывает. Казалось бы, всё неприятное, что несколько дней тяготило человека, осталось позади, впору забыть о нём. Ан нет. Снова шевельнулся в душе какой-то червяк. И опять мрачные мысли гнетут и тревожат душу.

Хотя Гаухар довольно часто и неприязненно думала о Фаягуль, она никогда не упоминала её имени в разговоре с мужем, – словно муж способен сделать что-то страшное для Гаухар, не только видя Фаягуль, но даже услышав её имя. И Гаухар незаметно для себя постепенно прониклась страхом перед отчуждённой красотой этой женщины.

Не в опасной ли красоте заключается превосходство Фаягуль над ней, Гаухар? «Постой, – вдруг осенило Гаухар, – уж не для того ли Джагфар частенько бывает у Дидаровых, чтобы видеться там с Фаей? Может быть, не на собраниях задерживается, а проводит время с Фаягуль?»

Эта мысль, мелькнув однажды, не переставала терзать её. Сгорая от стыда, Гаухар всё же стала следить за мужем. Однако ничего предосудительного в его поведении не обнаруживала. Тогда, глубоко запрятав тайный умысел, однажды сказала Джагфару:

– Знаешь, мне хочется повидаться с Фанузой-апа. Она говорила тогда, на даче, что у неё есть модные выкройки. Ты не встречал её?

– Я с чужими жёнами если и встречаюсь, то чисто случайно, – рассмеялся Джагфар. – Слава богу, Фануза старше меня почти вдвое.

– Если сама она старше, у неё может найтись молоденькая подружка, – сказала Гаухар, покраснев от своей неумелой шутки.

– И подружка не интересует меня. Лучше моей жены никого нет.

– Ты уж скажешь! – опять возразила Гаухар, а сама нежно взглянула на Джагфара. «Дурочка, подозреваешь такого верного мужа. Хорошо, что Джагфар не догадывается о моих намёках, – высмеял бы меня и пристыдил». – И она уже с лёгким сердцем объяснила себе: «Значит, Фаягуль неприятна мне просто как женщина сомнительной нравственности. Но за что же она ненавидит меня? Возможно, ей нравится Джагфар? Ну, нравиться-то никому не запретишь…»

Подозрения и сомнения мучили её несколько дней. И вот она освободилась от этого тяжкого груза. Идёт в школу лёгким, быстрым шагом. А кругом белый снег. Она с наслаждением вдыхает посвежевший воздух. На душе тоже чисто, не осталось ни единого пятнышка. Как хорошо и свободно!

Как только Гаухар переступила порог школы, все её мысли обратились к детям. Можно ли их не любить! Вон как они ластятся, прижимаются к своей Гаухар-апа, верят, что она способна уберечь их от любых жизненных невзгод. И как они быстро и безошибочно угадывают настроение учительницы! Если Гаухар не в духе, сидят тихо и смирно. А при хорошем её настроении они беззаботны и веселы. Преподавательница начальных классов никогда не должна забывать о чуткости своих воспитанников; они бессознательно перенимают у неё жесты, манеру говорить, выражение лица. Какие бы бури ни бушевали в душе учителя, надо стараться, чтобы дети ничего не заметили, – пусть перенимают только самое лучшее.

На утренней перекличке не отозвался Фуат Каримов. Он не явился на уроки в этот день. «Фуат частенько хворает. Наверное, опять заболел», – подумала Гаухар. Всё же она спросила учеников:

– Кто нынче утром, перед уходом в школу, или вчера вечером видел Фуата?

Никто ничего не мог сказать. После уроков Гаухар направилась к Фуату домой.

В школе, среди детей, ей не приходили в голову тревожные мысли. А сейчас стало беспокойно. Ребёнок ведь, разве он помнит каждую минуту, что на улицах города его почти всюду подстерегает неожиданная опасность? Автомобильное движение с каждым годом увеличивается. Вот Юлдаш забавы ради ухватился за прицеп, и вон какая случилась беда. Гибель Юлдаша повлияла на характер Гаухар. Раньше она знать не знала, что такое нервы, а теперь при неожиданном звуке вздрагивает, всякая неизвестность тревожит её. Знакомые учительницы говорят: «Гаухар, ты ведь такая спокойная была». Она пожимает плечами: «Что тут поделаешь, не могу совладать с собой». А ведь прохожие на улице, наверное, думают о ней: «У этой модно одетой женщины, должно быть, нет никаких забот и печалей. Вон как быстро шагает и высоко держит голову».

Не прошла Гаухар и половины пути, ей повстречался Исрафил Дидаров, одетый в добротное зимнее пальто и пыжиковую шапку.

– О, Гаухар-ханум, здравствуйте! Куда это вы держите путь? Даже не замечаете друзей.

– Ах, извините, Исрафил-абы, я задумалась, шла, опустив голову… Один мой ученик, Каримов, почему-то не явился в школу. Раньше не пропускал ни одного дня. Решила навестить его, узнать.

– Каримов? Это не сын Исхака?

– Да, кажется, отца Фуата зовут Исхаком, – вдруг встревожившись, ответила Гаухар. – Вы что-нибудь знаете?

– Не беспокойтесь, Гаухар-ханум, семье Исхака дали квартиру. Кажется, где-то в Ленинском районе. Между прочим, Исхак всем говорит, что ему помог депутат Джагфар Маулиханов. Мальчик так радуется. Ведь новая квартира для человека – полжизни.

Исрафил Дидаров куда-то очень спешил, но всё же счёл нужным предупредить:

– Не ходили бы, право. Чего беспокоиться о посторонних людях, к тому же теперь счастливых! Ваше время так дорого.

Гаухар благодарно кивнула ему:

– Ничего, я ведь к своему ученику иду. – Посмотрела вслед Исрафилу, подумала: «Хороший человек этот Исрафил-абы, как он радуется за людей, а вот я позволяла себе думать о нём… Ладно, моё счастье, что он ни о чём не догадывается, а то и разговаривать не стал бы со мной». Гаухар ещё раз пожалела, что в недалёком прошлом плохо думала о Дидарове. Что поделать: если слово не воробей, вылетит – не поймаешь, так ведь мысль ещё неуловимей слова.

Она от души радовалась и тому, что муж сделал доброе дело. Ей приходилось бывать в квартире у Каримовых. Деревянный дом, одна комнатушка и кухня, теснота. У Каримовых трое или четверо детей, мать часто болеет. Наверно, обрадовалась, бедняжка, удобствам в новом доме – воде, газу, паровому отоплению. Всё это так облегчает жизнь.

И всё-таки Гаухар пошла на квартиру Каримовых по старому адресу. Пока не увидишь собственными глазами, неспокойно на душе. Каримовы действительно переехали, прежнюю квартиру уже заняли другие люди. Гаухар извинилась за беспокойство, сказала, кто она, зачем спрашивала о Каримовых.

День был светлый, мягкий. Не переставая радоваться за Фуата, Гаухар зашла по пути в магазины. Сегодня она приготовит замечательный ужин, Джагфар так любит мучное. Гаухар всегда приятно угодить ему, а теперь, после стольких переживаний, портивших ей настроение, Джагфару будет особенно радостно увидеть повеселевшее лицо жены, к тому же любимое блюдо на столе.

Дома Гаухар сняла пальто, поправила у зеркала причёску, надела поверх платья халат. Она уже несколько дней не убирала толком в квартире. Начала с того, что энергично протёрла тряпкой мебель, потом вымыла пол. Теперь можно и за ужин взяться. Она то и дело посматривала на часы: вот-вот должен явиться Джагфар. Гаухар не сдержала улыбку. У мужа есть привычки, забавные, а порой раздражающие, смотря по настроению Гаухар. Иногда, подойдя к дверям квартиры, он прислушается, потом осторожно откроет ключом дверь и так же неслышно войдёт в переднюю; не издав ни малейшего шороха, положит папку на столик, снимет пальто, шляпу, глядя в зеркало, поправит галстук. После этого «церемониала» Джагфар, ступая на носочки, подойдёт к двери, заглянет в комнату и вдруг, словно вынырнув из-под земли, встанет перед женой.

Эти его привычки Гаухар знает досконально. В прежние годы её всегда пугали невинные проделки мужа; вздрогнув всем телом, она вскрикивала: «Ах!» – и, схватившись за грудь, вскакивала с места. Джагфар в ответ улыбался и многозначительно грозил пальцем, потом, вытянув шею, заглядывал в дверь другой комнаты и, ещё раз осмотревшись, обнимал жену за плечи, усаживал на диван и принимался целовать.

– Зачем ты каждый день пугаешь меня? – тихо упрекала Гаухар.

Он, ещё крепче прижав её к груди, игриво, шёпотом напевал:

– Я отдал бы всё на свете за один лишь возглас: «Ах!»

Этот человек умел быть серьёзным и сосредоточенным на работе, а придя домой, порой становился сущим ребёнком.

– У мужчины, женатого на красивой женщине, положение нелёгкое. Единственное средство защиты – это припугнуть жену.

После таких выходок Гаухар иногда отчитывала мужа, а чаще хохотала вместе с ним. Сегодня Гаухар особенно весело смеялась.

Прибранная квартира, ласки жены, вовремя приготовленный ужин окончательно разнежили Джагфара. Он ел с аппетитом, то и дело похваливая жену.

– Меня можно и не хвалить – продукты куплены в магазине, – а вот ты, – Гаухар признательно посмотрела на мужа, – действительно заслужил доброе слово. Говорят, Каримовым дали хорошую квартиру. Их сынишка Фуат учится в моём классе. Сегодня он не явился на уроки. Я забеспокоилась, после занятий направилась к ним. По дороге встретился мне Исрафил-абы и рассказал, что у Каримовых новоселье. Оказывается, это ты похлопотал за них.

– Значит, дали им квартиру? – отозвался Джагфар вроде бы равнодушно. – Ну, тут моя заслуга невелика, Гаухар. Я, как депутат, обследовал у них жилищные условия. Доложил в райсовете. Только и всего. Если хочешь знать, я обследовал десятки квартир. К сожалению, не всем дают, за кого хлопочешь. Всё ещё не хватает у нас квартир, чтобы удовлетворить всех нуждающихся.

– Ты ведь и сам, наверно, не для всех просишь?

– Это само собой. Ходатайствуем только за тех, кому действительно положено. Да и то удовлетворяют, говорю, далеко не каждого. Кто-то ещё может потерпеть, а иному уже невмоготу.

Гаухар понравилось, что муж не выпячивает себя в хлопотах о Каримовых, – наверно, не каждый депутат столь скромен.

После ужина Джагфар просматривал газеты и журналы. Гаухар в другой комнате проверяла тетради учеников. Она особенно аккуратно очинила красный и синий карандаши: красным поправляла ошибки, синим ставила отметки. Выводить четвёрки и пятёрки ей было приятно. Сегодня высоких отметок набралось больше обычного. Уж не излишне ли снисходительна она благодаря хорошему настроению? Ещё раз перелистала тетради, – нет, натяжек как будто не допустила. Она всегда старалась быть справедливой, ведь стоит однажды покривить душой, так и пойдёт.

Весь следующий день Гаухар провела в отличном настроении. Уроки прошли у неё как-то легко, оживлённо. Она рассказывала ребятам о новостройках, не преминула сообщить при этом, что Фуат переехал в новую квартиру: ничто так не убеждает ребят, как факт, близкий к их собственной жизни. Фуата и сегодня нет на уроках, – должно быть, уже переводится в другую школу. Гаухар это не очень радовало. Хотя Фуат не особенно хорошо учился, но Гаухар верила в лучшее: ей казалось, что она уже подобрала ключик к Фуату. Когда-то ещё найдёт этот ключик новая учительница… И найдёт ли?

Завтра Гаухар ожидало большое событие в жизни учителей – районное совещание преподавателей начальных классов. Возможно, ей захочется выступить. Неплохо бы посоветоваться с опытным человеком. Гаухар решила навестить Рахиму-апа, у которой когда-то и сама училась в начальной школе.

В те времена, теперь уже довольно отдалённые, Рахима-ханум учительствовала в том селе, где жила семья маленькой Гаухар. Муж Рахимы, Галимджан-абы, до женитьбы своей работавший в городе, на заводе сельхозмашин, впоследствии был выбран секретарём сельского райкома. Обоим им полюбилась скромная, вдумчивая девочка Гаухар, они частенько приглашали её к себе домой. Эта привязанность, наверно, объяснялась тем, что у Галимджана и Рахимы в первые годы супружеской жизни не было своих детей. Только повзрослев, Гаухар осознала, сколько добра принесли ей эти добрые, умные люди в пору её детства и ранней юности, как деятельно помогали они духовному росту Гаухар, накоплению знаний и житейского опыта. Именно при их помощи, следуя их советам, она поступила в педучилище.

Потом они расстались. Встретились уже в Казани лет через десять. Гаухар к тому времени окончила педучилище, вышла замуж. А Рахима-ханум обзавелась своими двумя девочками-близнецами. Они были так похожи друг на друга, что в первое время Гаухар путала их: обе смуглые, рослые, у обеих спадающие на плечи чёрные волосы; черты лица, цвет глаз – всё совпадало, даже голоса звучали одинаково. Наверное, только мать с первого взгляда узнавала, кто из них Ильсюяр, кто Ильгизар.

Встреча старых друзей была задушевной, радостной, словно и не расставались. Теперь они хоть и не очень часто, но регулярно навещают друг друга. Конечно, каждый из них по-своему изменился. Гаухар стала вполне сложившейся, красивой женщиной. Галимджан-абы старался держаться молодцом, но это не всегда удавалось ему: годы ощутимым бременем легли на плечи. Заметно располневшая Рахима-ханум совершенно поседела, а ведь Гаухар помнила её стройной, черноволосой женщиной. Всё же супруги не хотят признать себя побеждёнными временем. Галимджан, покинув партийную работу, работает по старой своей специальности на одном из казанских заводов. Рахима-ханум стала пенсионеркой, но это не мешает ей учительствовать по три-четыре дня в неделю.

Живут они в новом большом доме неподалёку от той школы, где преподаёт Гаухар. Пять-семь минут езды на автобусе – и Гаухар сошла напротив знакомого дома.

Рахима-ханум, как она выразилась, «сумерничала в одиночестве», Галимджан задержался на работе. Старая учительница по обыкновению встретила свою любимицу приветственными возгласами. Конечно, не обошлось с её стороны и без шутливых упрёков: «Ты совсем забыла нас!» Справедливости ради следует заметить: у самой Гаухар было больше поводов для таких укоров. В течение лета она несколько раз приглашала старых друзей погостить у них на даче, но они так и не собрались: то занятость мешала, то недомогание, а в конце лета они должны были уделять много внимания своим девочкам, поступавшим этой осенью в институт.

Сегодня Джагфар предупредил, что вернётся с работы поздно. Поэтому Гаухар спокойно гостевала у своей старой учительницы. Они не торопясь пили чай и так же неторопливо разговаривали. О чём только не вспоминали: и о жизни в деревне, и о всяких казусах, случающихся с учителями в их работе. Конечно, Гаухар не забыла посоветоваться и о главном, ради чего и пришла. Рахима-ханум уже знала о завтрашнем совещании учителей начальных классов. Что ж, это хорошо, если Гаухар надумает выступить. Пусть она подробнее поговорит о роли семьи в воспитании ребят. В наши дни вопрос этот наиболее важный для начальной школы.

В связи с этим вспомнили и о семье новосёлов Каримовых. Оказалось, что Исхак Каримов, отец мальчика Фуата, учившегося у Гаухар, работает агентом по снабжению на том же заводе, что и Галимджан-абы. Мало того – доводится близким родственником Исрафилу Дидарову.