XIX
У слухового и зрительного отверстия
Пройдя путь от официанта в ресторане» Прага» до хозяина меблированных комнат, Колчин был хитрый мужичонка. Что ему за дело до господских затей? Лишь бы платили денежки. И он тотчас согласился на предложение Алехина; поморгал красными, воспаленными веками, подергал седую козлиную бороденку, подтянул штаны и рассудил:
– Что же, Константин Иванович, сделайте ваше одолжение! Мужика тащите, я с него только пять рублев в день возьму и ничего спрашивать не буду, а что до комнаты, так я сейчас жильца высажу, а часика через три милости просим. У меня тут шантрапа такая живет – не то художник, не то праздношатай; уйдет и целый день шаты шатает, а деньги платить – когда три рубля, когда два. Сейчас попрошу его о выходе. – И он направился к двери, за которой жил бесшабашный художник.
Алехин приехал в» Большую Московскую» гостиницу к Патмосову довольный.
– Милости просим, Борис Романович, часика через три, а вы, Семен Сергеевич, сейчас!
– Превосходно! – обрадовался Пафнутьев. – Вы мне, Константин Иванович, записочку к Колчину дайте, я и пойду. Потому мне отсюда переодетым идти неловко, а в таком виде, пожалуй, в коридорные не возьмут.
– Ты, значит, сейчас отправишься, а я с Константином Ивановичем попозднее. Все‑таки и мне принарядиться надо, – заметил Патмосов.
Красивый и расторопный мужик вышел из Пафнутьева. Он надел смазные сапоги, ситцевую рубашку, а поверх нее жилетку с серебряной цепочкою и пиджак. Припомаженные волосы гладко лежали по обе стороны пробора, и простое, открытое русское лицо как нельзя более подходило к его роли. Колчин, встретивший его, усмехнулся в бороденку и сказал:
– Пять рубликов с вашей милости, а вы будете на кухне будто всякую работу справлять.
– Знаю, знаю, – ответил Пафнутьев. – А жить где?
– А тут, на кухне, – пояснил Колчин. – Только, опять, простите, ваша милость, мне иногда и покричать на вас надо.
– Сделай такое одолжение! – засмеялся Пафнутьев. – Ну, здесь, значит, и жить? Да? Ну, так получи вперед! – добавил он, передавая двадцатипятирублевку Колчину, вследствие чего тот сразу проникся к нему глубоким уважением. – Сейчас, значит, нет никакой работы?
– Сейчас никакой. Смотрите вот на эту таблицу и, как где звонок, пожалуйте в номер. А звать как?
– Зови просто Семен.
– Отлично. А когда господин приедут?
– Вероятно, скоро.
Колчин с нетерпением стал ждать нового жильца. Действительно, вскоре приехал господин с черной бородою, густыми усами, в очках.
– Пошли человека взять вещи с извозчика, а сам покажи комнату, – обратился он к хозяину.
Низко кланяясь, Колчин провел нового жильца в полутемную, грязную комнату с порванными обоями, с дешевой мебелью.
– Тут, – пояснил он, – девяносто рублей в месяц, а ежели посуточно, то по четыре рубля.
– Беру посуточно, – сказал Патмосов. – Вели мужику принести чемодан.
– Мигом, ваша милость!..
Колчин вышел, отдал приказание и вернулся.
Патмосов внимательно осматривал комнату и ее убогую меблировку. Около внутренней запертой двери стоял комод, напротив – обычный круглый стол, диван и два кресла; в углу – этажерка, а у входной двери – кровать за занавеской. Патмосов уточнил:
– А где барыня?
– Тут, – и Колчин указал на запертую дверь.
– Стенка толстая?
– Самая тоненькая перегородочка; можно сказать, паутинка. Все слышно, – шепотом ответил Колчин.
Патмосов снисходительно улыбнулся.
– Ну, пока до свиданья!
Не успел хозяин» Китай – города» откланяться, как в комнату с чемоданом в руках вошел Пафнутьев.
– Ну, здравствуйте вам! – сказал он, садясь в кресло.
– Тсс… Что ты, дурак, рот открыл? Здесь перегородка, как паутина. Шепотом говорить надо, – прошептал Патмосов сердито.
Тот сконфузился и приблизился совсем вплотную к Патмосову.
– Что мне делать?
– Сейчас ничего. Ты только следи, когда он приходит и уходит – один или со своей дамой. Вот и вся твоя работа. А теперь иди отсюда, – и он стал развязывать чемодан.
Вошла коридорная поменять постель и принесла воду.
– Как вас звать? – поинтересовался Патмосов.
– Таня, – ответила девушка.
– Так вот, Таня, после мы с вами поговорим по душам, а теперь возьмите полтинничек.
– Много вами благодарна, – удалилась коридорная.
В номере было тихо. Казалось, в нем замерла жизнь. Борис Романович внимательно осмотрел стену соседней комнаты и дверь, а потом лег на диван и закурил папиросу. Прошло много времени. Патмосов, быть может, дремал; вдруг раздался стук в дверь и просунулась голова Пафнутьева.
– Пришел! – тихо шепнул он.
Патмосов тотчас приник ухом к дверной щели. Но тщетно он напрягал свой слух. До него доносились гул голосов, звуки передвигаемой мебели, звякнула чайная ложка о край стакана, на пол упал нож, и все смолкло, потом раздался смех и опять невозможно было различить голоса. Патмосов отошел от двери и снова прилег на диван.
Спустя некоторое время Пафнутьев заглянул в номер:
– Оба уехали. Меня посылали за извозчиком. Поехали в какой‑то бар на Никитской.
– Ладно! Нам это все равно, – сказал Патмосов, лениво поднимаясь. – Пройди к хозяину и спроси, нет ли у него ключа от двери.
Пафнутьев довольно скоро вернулся с ключом.
– Только хозяин сказал, что он должен быть с нами, потому что опасается.
– Пусть!
Борис Романович вышел в коридор и открыл дверь в соседний номер. Колчин вошел следом за ним в жалкую, ободранную комнату, сел в кресло и стал следить за тем, что будет делать его странный новый жилец. Последний между тем сказал Пафнутьеву несколько слов, и тот сейчас же вышел из номера. Патмосов оглядел стену, прилегающую к его комнате, и стукнул по ней в трех местах, потом обернулся к хозяину.
– Вот и все! А теперь посидим минутку. – Поинтересовался: – Доходное дельце ваш» Китай – город»?
– Так что на Бога жаловаться не приходится, – торопливо ответил Колчин. – Главным образом номера на сутки. Место бойкое, недалеко бульвар. Нет – нет да и зайдут отдохнуть.
– А этого инженера знаете?
– Нет. Привез свою даму, заплатил за месяц и оставил. Ничего барыня, хорошая; одна никуда не выходит, все сидит дома, а вдвоем уедут, пообедают и назад. Редко когда поздно возвращаются.
В это время раздались шорох, треск, и из стены вышел конец коловорота.
– Заплачу за стену, – успокоил Патмосов Колчина. – Три дырки – не беда!
Старик только кивнул головой.
– А видно не будет?
– Авось проглядят, – ответил Патмосов. – Дырка не Бог весть какая, а обои у вас рваные, старые и такие темные, что ничего на них не увидишь.
– По мне, беды нет, – вздохнул старик. – Долго вы тут еще будете?.
– Нет, с вами же и выйду. Запирайте дверь!
Борис Романович вернулся в комнату, где его ждал Пафнутьев.
– Ну, сегодня буду делать наблюдения, а завтра надо бы и за работишку. Теперь ты, друг мой, иди и сторожи их возвращение. Хотя, положим, я и сам услышу, – прибавил он.
– А когда мы с тобой, Борис Романович, обедать отправимся?
– Ну, сегодня уж без обеда. Пошли Таню за закусками да чай устрой.
Пафнутьев позвал горничную; Патмосов отдал ей нужные распоряжения, а потом придержал ее за руку, давая полтинник со словами:
– А что, милая Таня, за теми жильцами не видала ты чего‑либо занятного?
– Нет, ничего особенного; люди как люди. Барыня сначала была очень веселая, а теперь все задумавшись. Как инженер придет, она радостная, смеется, а как уйдет – будто уснулая. Никуда не ходит, все в постели лежит. А как придет инженер, сперва говорят они: тру – ту – ту, тру – ту – ту, а потом тихо – тихо станет, а там и поедут.
– Целуются? – спросил Патмосов, подмигивая девушке.
Таня засмеялась.
– Один раз пришла – она у него на коленях, а он ее обнял. Сейчас соскочила и начала скатерть на столе поправлять. Барыня, видно, богатая.
– Ты почему думаешь?
– Много вещей драгоценных. Как придешь комод убирать, так сейчас подле зеркала и на столе все дорогие вещи лежат. И духи тонкие…
– Ну, милая, вот тебе деньги: беги скорее в буфет. Поем и спать лягу.
Оставшись один, Патмосов подошел к проверченным дыркам и стал прикладывать к ним свой глаз. Он увидел и стол, и половину комода у противоположной стены, и диванный столик, и часть занавески, скрывавшей кровать.
– Отлично! – пробормотал он.
Таня принесла закуски и вино, а Пафнутьев с расторопным видом коридорного слуги внес самовар, а потом чайник со стаканом.
– Добро! Сегодня что‑нибудь да узнаю, – сказал Патмосов, отправляя Пафнутьева.
Борис Романович только – только успел поесть и приготовился писать письмо, как вдруг услышал в соседней комнате скрежет дверного ключа. Патмосов поспешил приникнуть глазом к одной из дырок, а в другую вставил конец слуховой трубки. Дверь распахнулась, и в комнате оказалась высокая, стройная дама в дорогом манто, а с нею – инженер. Он помог ей снять шляпу с густой вуалью, и Патмосов увидел бледное, восковое лицо с безжизненными глазами. Вся фигура женщины изобличала молодость, силу и энергию, но Борис Романович видел вялые, нерешительные движения. Дама подошла к креслу у письменного стола и, опустившись в неге, зажала голову руками.
– Голова болит, – слабым голосом произнесла она. Инженер снял пальто, фуражку и подсел к женщине.
– Пустяки! – сказал он глубоким, бархатным голосом. – Я приложу к твоему лбу руку, поцелую твои глаза, и ты успокоишься.
– Успокой меня! – тихо попросила женщина.
Патмосов, не отрываясь, смотрел на то, что происходило перед его глазами. Ни одно слово не ускользало от его слуха, ни одно движение не пропадало для его глаз. Время, казалось, летело. Прошел час, другой, третий, а Патмосов внимательно смотрел в щелку и следил за всем, что происходило в соседней комнате. Наконец женщина встала, перешла к алькову и скрылась за занавеской. Инженер оделся и крикнул: «До свидания, до завтра!«Дверь хлопнула, по коридору раздались шаги. Почти тотчас Пафнутьев вошел в комнату.
– Можешь говорить громче, – сказал Патмосов. – Теперь, друг, я все знаю. Завтра днем будем делать облаву. Спроси у хозяина адрес – календарь» Вся Москва». Я сейчас уеду.
Пафнутьев скоро вернулся с толстым адрес – календарем.
– Ну, будем искать врача – психиатра, – раскрыл книгу Борис Романович, он нашел отдел» врачи» и стал водить пальцем по длинному столбцу фамилий. – Вот, – сказал он. – Чермозов переулок. Спроси хозяина, далеко ли это?
Пафнутьев узнал.
– Говорит – недалеко. Тридцать копеек извозчику за глаза.
– Ну и превосходно! Чермозов переулок, дом тридцать два, доктор Петр Аркадьевич Переверзев. Запиши, Сеня! Как понадобится, сейчас за ним полетишь. Понял?
– Чего не понять? Запишем.
– А теперь я ухожу, – сказал Патмосов. – Вызови Алехина, чтобы он был здесь и ждал меня. Приготовь выпить и закусить, он всегда голоден: пить много не давай.
Патмосов надел галоши, пальто, шапку и торопливо вышел из меблированных комнат.
Он съездил в Чермозов переулок и долго разговаривал там с доктором Переверзевым, выйдя от него, взял извозчика и приказал ехать в» Лоскутную» гостиницу.
XX
Подготовка атаки
Прохоров терял всякое самообладание. Словно какая‑то насмешка! Приехал Пафнутьев, показался, наболтал и скрылся; обещался посещать его и сообщать о ходе своих занятий – и словно утонул: ни слуху ни духу, и, как нарочно, не сообщил своего адреса. Неужели он упустил птицу?
Целых три дня Прохоров томился в неизвестности, боялся выйти из номера – вдруг приедет Пафнутьев! – и сидел здесь словно арестант. В волнении он ходил взад и вперед по комнате, истреблял десятками папиросы, принимался за чтение, но бросал книгу и снова ходил. Он боялся даже отлучиться из номера и требовал к себе и обед, и завтрак, и ужин. Он побледнел, осунулся, движения его стали нервны.
Было уже двенадцать часов ночи; прошел еще один день, а он не имел никаких известий от Пафнутьева. Он тяжело вздохнул и стал медленно раздеваться. Лежа в постели, он взял уголовные речи Кони, но его взор рассеянно бегал по строкам. Вдруг раздался стук, и Сергей Филиппович наконец услышал знакомый голос:
– Можно?
В один миг Прохоров соскочил с постели и в одном белье, на босу ногу, побежал открывать дверь. В комнату вошел Патмосов.
– Вы?! Борис Романович! – воскликнул Прохоров. – Сейчас приехали?
– Какое! Вы, дорогой мой, оденьтесь, а то простудитесь в этом неглиже. – Патмосов повесил пальто, снял галоши, положил на столик шапку и, сев в кресло, продолжал: – Какое! Я здесь уже третьи сутки околачиваюсь. Приехал вместе с Семеном Сергеевичем, его к вам послал, а сам стал дела обделывать.
– Вы были здесь, а я и не знал, горел, как на раскаленных углях! Ну что? Узнали что‑нибудь?
– Многое, дорогой мой. Скажу вам попросту: завтра мы поймаем Чемизова.
– Да ну? – и Прохоров так и подскочил.
– Рассказывать особенно нечего, – продолжал Патмосов, – а вот вам приказ: одевайтесь и едемте со мною. По дороге кое‑что расскажу, а на месте дам наставления.
– Мигом, сейчас! Значит, и я послужу вам.
– Непременно! Самое главное для меня, чтобы вы сказали, госпожа ли Дьякова с ним или другая. На беду, я не знаю ее в лицо, а это очень важно. Во всяком случае, он сейчас обрабатывает богатую барыню. И шельмец же!..
– Я сию минуту! Куда же мы поедем?
– А поедем ко мне на квартиру. Здесь я снял номерок в меблированных комнатах. Там будут и Пафнутьев, и еще один мой помощник. Вот вчетвером сядем и все обмозгуем. Собирайтесь.
Прохоров оделся со скоростью пожарного, и они вышли из гостиницы. Борис Романович дорогой говорил спутнику:
– Хитрая, батенька, эта шельма! И сколько у него на душе преступлений, я и сказать боюсь!
– Но она… она жива? – нервничал Прохоров.
– Это вы мне скажете, – ответил Патмосов. – Я уже докладывал вам, что Дьяковой в лицо не знаю. Думается мне, что жива. Дама, которую сейчас обрабатывает этот негодяй, с виду высокая…
– Да, да, и Елена Семеновна высокая… И лицо такое оживленное; глаза смеются.
– Ну, это, может быть, так и было, а теперь, с позволения сказать, одна грусть. Ну, да вы увидите!
– Поезжай скорее, голубчик! – сказал Прохоров извозчику.
Сердце Прохорова сжималось. Что значили слова Патмосова? Быть может, Елена умирает; быть может, этот негодяй отравляет ее медленным ядом – она тает, и нет для нее спасения.
– Как вы думаете, что он с ней делает? – спросил он, обернувшись к своему спутнику.
– А это, дорогой мой, мы увидим. Ну, вот сейчас и поедем.
Они въехали в узкий переулок и недалеко от церкви Спиридония остановились подле убогого подъезда меблированных комнат» Китай – города». Прохоров расплатился с извозчиком и пошел следом за Патмосовым по узкой и грязной лестнице, тускло освещенной керосиновой лампой. Патмосов провел спутника в свой номер. Здесь за круглым столом сидели Пафнутьев с Алехиным. Прохоров изумленно посмотрел на Семена Сергеевича, одетого коридорным слугою, и с упреком сказал:
– Не стыдно вам?
Пафнутьев горячо пожал его руку.
– Что же могу я, Сергей Филиппович, если мне Борис Романович запретил? Я к вам всей душою, а он говорит: «Пусть подождет!»
– Ничего, ничего! Зато теперь все дело у нас, как облупленное яйцо, – и Патмосов засмеялся. – А они уже все поели и выпили, – сказал он, встряхивая почти пустую бутылку. – Ну, выпьем с вами, Сергей Филиппович, по единой, а потом станем разговаривать. Говорите только вполголоса. – Он налил две рюмки, чокнулся, выпил и представил: – Вот это – мой помощник Константин Иванович Алехин.
Алехин поспешно вскочил, шаркнул ногою и смущенно улыбнулся. Прохоров протянул ему руку.
– Ну, а теперь слушайте. Я доподлинно узнал, что негодяй Чемизов занимается гипнотизмом над своей жертвой. Завтра он должен прийти сюда утром. Вот поэтому‑то я вас и пригласил сюда, так как утром вы могли бы попасться ему на глаза и испортить все дело; теперь же вы здесь проведете ночь, а с утра мы начнем наблюдения. Если мои предположения оправдаются, то, как только я подам сигнал, Семен тотчас поедет за доктором. Ты записал адрес? Петр Аркадьевич Переверзев. Я уже переговорил с ним обо всем. Константин Иванович неотступно будет следовать за этим инженером, а что касается нас с вами, то мы будем действовать сообразно обстоятельствам.
– А где она? – замирая, спросил Прохоров.
– Здесь! – и Патмосов указал на стену.
Сергей Филиппович вскочил, потом бессильно опустился в кресло. Голова у него закружилась: она здесь! Жертва наглого обманщика.
– Только вы уж сохраните спокойствие! – сказал Патмосов, словно угадывая его мысли. – Она спит. Сегодня я видел тяжелую картину. Он усыплял ее. В этом я мало понимаю, но догадался. И потом она отдала ему какие‑то футляры.
– Значит, он постепенно отбирает ее вещи и ходит в ломбард закладывать их?
– Вот именно. По всем вероятиям, деньги он уже забрал. Что он будет делать завтра, хорошо не знаю, но кажется мне, что что‑то решительное. Здесь мы его и зацапаем. – Борис Романович потер руки. – Ну, Семен, ты – кухонный мужик, иди к себе на кухню, а ты, Константин Иванович, беги домой. Вот твоя мзда, – Патмосов подал ему десять рублей, – и чтобы завтра утром, часов в восемь, ты уже был тут. Понял? Ну, и отлично! А мы с Сергеем Филипповичем расположимся на ночевку.
– Вы ложитесь на постель, – обратился Патмосов к Сергею Филипповичу, когда все ушли, – а я здесь, на диване.
– Зачем? Нет, уж вы, Борис Романович, ложитесь, как всегда, а я могу и не ложиться.
– Что нам с вами спорить? Говорю, ложитесь, и все.
– Нет, у меня не сон на уме, – сказал Прохоров, опуская голову.
– Да. Завтра решится важный вопрос – она или не она. Если не она, то это – уже третья жертва этого негодяя: Коровина – раз, Дьякова – два и эта – третья…
– Ужасно! Как такой мерзавец может жить?
– Ну, как говорит пословица: «Как веревку ни вить, а концу быть». Вот и пришел конец! Быть бычку на веревочке. Вот и попался! Ну, извините меня!.. Беру свою дорожную подушку и ложусь. – Патмосов бросил на диван подушку, снял сюртук и жилетку и прикрылся пледом. – Ложитесь и вы, – нетерпеливо сказал он Прохорову.
Сергей Филиппович ушел за занавеску. Патмосов загасил огонь и вскоре заснул, оглашая комнату храпом. Но Прохоров спать не мог. Мысли вихрем проносились в его голове; кровь приливала к вискам, когда он думал, что, быть может, завтра не увидит Дьяковой, что она уже погибла, и ему, как Семечкину, остается только месть. Не менее ужасно, если, будучи во власти Чемизова, она навсегда потеряла здоровье. У Сергея Филипповича разгоралась ненависть к Чемизову, потом злоба сменялась жалостью и нежной любовью к Дьяковой, а при мысли, что, может быть, она здесь, за стеною, сердце его замирало в тоске, и он нетерпеливо ждал дня. А рассвет все не наступал, и ночные часы тянулись томительно долго. Наконец Прохоров заснул, но тревожны были его сновидения, и он метался и стонал.
– Ну, дорогой, пора вставать и чай пить! – услышал он сквозь сон голос и открыл глаза. – Вставайте, вставайте, – говорил Патмосов, стоя подле его кровати, – напьемся чаю и станем на страже. Уже девять часов.
Прохорову казалось, что он спал всего несколько минут. Он быстро поднялся, освежил лицо холодной водою и сел к столу, на котором уже кипел самовар. Алехин сидел за столом, шумно потягивая с блюдца чай в ожидании приказаний Патмосова. Прохоров поздоровался и присоединился к чаепитию.
В дверь раздались три условных стука.
– Пришел! – шепотом сказал Патмосов, поднимая палец. – Теперь внимание! Пожалуйста, дорогой, – обратился он к Сергею Филипповичу, – воздержитесь от всяких возгласов. Вот дырка. Взгляните и, если увидите женщину, скажите, Дьякова это или нет. Сапоги лучше снять.
Прохоров снял сапоги, подошел к стене и жадно приник глазом к просверленному отверстию. В ту же минуту он обернулся к Патмосову с взволнованным лицом и трижды кивнул ему головою.
– Отлично, – шепотом сказал Борис Романович и подошел к другому отверстию. – Теперь внимание!
И они оба замерли, в то время как Алехин в ожидании налил шестой стакан чая.
XXI
Жертва вырвана
Дьякова сидела в кресле у письменного стола, одетая в изящный байковый капот со шнурами. В ней нельзя было узнать прежнюю молодую красавицу; она с немой покорностью смотрела пред собою; ни одно движение не выдавало ее волнения или чувств. Раздался стук в дверь. Она подошла, повернула в двери ключ, и Прохоров невольно содрогнулся, увидев вошедшего Чемизова в форме инженера.
– Ты только что встала? – спросил последний Елену Семеновну.
– Да.
– Чай пила? Нет? Ну, так распорядись чаем!
Негодяй разделся. Дьякова позвонила прислуге и, когда вошла Таня, сказала равнодушным голосом:
– Приготовьте чай и сходите за булками.
– Как ты провела ночь? – спросил Чемизов, целуя руки молодой женщины.
Слабая улыбка мелькнула на ее губах.
– Я спала крепко и хорошо, – ответила она. – Ты сегодня проведешь со мною весь день?
– Весь день, моя дорогая. А завтра мы уедем с тобою в Крым.
Лицо Дьяковой немного оживилось.
– Я не знаю отчего, – сказала она, вяло проводя по лицу бледною рукою, – но чувствую себя все время совершенно утомленной и обессиленной. Мне даже начинают казаться забавные вещи. Вдруг горничная называет меня Вассой Алексеевной. Я поправила ее три раза и сказала: «Зови меня Елена Семеновна», – а она опять: «Васса Алексеевна».
– Она глупая, – сказал Чемизов. – Вероятно, эта Васса жила здесь долго, и она привыкла.
Таня принесла чай, булки, масло и сахар и вышла.
Чемизов придвинулся к Дьяковой, взял ее руки и устремил на нее взгляд. Прохорову стало страшно. Он смотрел в щелку, сжимая кулаки. Чемизов вдруг резко сказал: «Спи!«Голова Дьяковой откинулась к спинке кресла, и руки повисли вдоль тела. Чемизов подержал их, потом выпустил и стал говорить тихим, внятным голосом:
– Ты все еще не хочешь подчиниться моим приказаниям. Ты меня слышишь?
– Слышу, – произнесла Дьякова.
– Запомни же: ты – не Дьякова, ты – не Елена Семеновна, ты – Томилина, вдова статского советника, Васса Алексеевна. Запомнила? Так, повтори!
– Я – Томилина, Васса Алексеевна, вдова статского советника.
– Так! Теперь слушай! Когда ты проснешься, то должна подписать мне обещанную дарственную на имение, но когда будешь подписывать, то опять станешь Дьяковой. Что ты должна сделать?
– Я должна подписать тебе дарственную на свое имение Отрадное и снова быть Дьяковой.
– Мы после поедем с тобою к нотариусу, и там ты скрепишь свою подпись.
– Да.
Чемизов снова взял руки молодой женщины, похлопал по ним, дунул в ее лицо и сказал:
– Проснись!
Елена Семеновна тяжело вздохнула, раскрыла глаза и вяло оглянулась.
Чемизов уже сидел в небрежной позе, куря папиросу, и как ни в чем не бывало произнес:
– Что же, моя милая, давай пить чай, а потом я поеду.
– Ах, я о чем‑то задумалась, – сказала Дьякова, проводя рукою по лицу. – Прости, милый, про чай я совсем забыла.
Она поднялась и медленно пошла к столу.
Прохоров перевел дыхание и вытер платком покрывшийся потом лоб. Патмосов строго погрозил ему пальцем. Сергей Филиппович снова приник к отверстию и, не видя Дьяковой, услышал ее слабый голос:
– Ты привез с собою бумагу?
– Да, это – твоя прихоть: дарственная запись… Привез… А что? – беспечно сказал Чемизов.
– Я хочу подписать ее. Ты повезешь ее к нотариусу, а потом мы поедем вместе и закрепим ее.
– Надо ли это, милая? Я люблю тебя и без этих подарков.
– Нет, нет! Если ты любишь меня, то должен принять. Мне хочется быть бедной, бедной… нищей и принадлежать только одному тебе.
– Забавная! Ну, хорошо; вот бумага. Иди, подпиши.
Прохоров увидел следующее: Чемизов подошел к столу и, не скрывая торжествующей улыбки, положил развернутую бумагу, обмакнул перо в чернильницу и протянул его Дьяковой. Та подошла расслабленной походкой, опустилась в кресло и взяла перо. Чемизов наклонился и положил руку на ее обнаженную шею.
– Здесь? – спросила Дьякова, указывая на бумагу.
– Здесь, – ответил Чемизов. – Пиши: «Вдова купца первой гильдии, Елена Семеновна Дьякова». Все.
Он нагнулся и крепко поцеловал молодую женщину. Она обняла его шею.
Прохоров откачнулся от стены и, бессильный, прислонился к комоду. Патмосов успокаивающе положил на его плечо руку.
– Ну, я поеду, – раздался бодрый голос Чемизова, – много через час я приеду за тобою. Ты одевайся и жди. Потом – обедать, а завтра в Крым.
– Приезжай скорее, мой милый! – проговорила Дьякова, не поднимаясь с кресла.
Хлопнула дверь, раздались торопливые шаги.
– За ним! – сказал Патмосов Алехину, который уже надевал пальто и держал в руках шапку.
Константин Иванович стремительно вышел. Патмосов выглянул в коридор и позвал Пафнутьева:
– Не жалей денег, поезжай к Переверзеву и вези его сюда. Он ждет.
– Я уже заказал автомобиль. Обернусь мигом!
Патмосов вернулся к Прохорову:
– Пойдемте к ней! Сейчас приедет доктор.
– Идемте, – весь дрожа, ответил Сергей Филиппович.
Прохоров распахнул дверь соседнего– номера. Дьякова сидела неподвижно. Сергей Филиппович подошел к ней и громко воскликнул, стараясь сделать радостное лицо:
– Елена Семеновна, вот не ожидал встретить вас!
Дьякова подняла на него безучастный взгляд. Ее лицо выразило удивление, она приподнялась и спросила:
– Что вам угодно? Про какую Елену Семеновну вы говорите?
– Про вас, – сказал Прохоров.
– Вы ошиблись. Я – Васса Алексеевна Томилина.
– Вы не узнаете меня? Я – Прохоров… Сергей Филиппович Прохоров, которого вы обещали позвать к себе, если вам будет грозить опасность. Неужели вы позабыли?
Дьякова отшатнулась.
– Вы ошибаетесь, я позову прислугу! А вам что угодно? – обратилась она к Патмосову.
– Ничего, – ответил тот беспечным тоном. – Хотел представиться как сосед. Борис Романович Патмосов!
– Очень приятно, но мне некогда. Я должна одеться и прошу вас пожаловать ко мне в другое время.
Патмосов кивнул с улыбкою, сел в кресло и сказал:
– Простите меня великодушно, но я устал и посижу у вас немного. Мой приятель, может быть, сумеет напомнить вам о себе.
– Я возмущена вашим поведением, – резко сказала Дьякова. – Я позову прислугу.
Она направилась уже к звонку, но в этот момент дверь открылась, и вошел Пафнутьев в сопровождении высокого господина со строгим лицом.
Патмосов встал ему навстречу и тихо сказал:
– Она сейчас под гипнозом.
Вошедший доктор решительно подошел к Дьяковой, которая смотрела на него изумленным взглядом, резко протянул к ней руку и громко, повелительно сказал:
– Спите!
Дьякова вздрогнула.
– Спите! – повторил доктор.
Пафнутьев и Прохоров подскочили к молодой женщине, которая пошатнулась. Голова ее запрокинулась, глаза закрылись.
– Положите ее на постель, – сказал доктор, – занавесьте окна! Нужен совершенный покой.
Он откинул полог алькова. Прохоров опустил шторы.
– Теперь расскажите, что было.
Прохоров взволнованно передал все виденное. Доктор слушал его внимательно, потом на мгновение задумался, после чего спросил:
– Как вы думаете, сколько времени могли продолжаться его опыты?
– Со дня знакомства, то есть три – четыре месяца.
Переверзев покачал головою, но затем успокоил:
– Ничего! Мы, может быть, поможем ей. Пусть теперь она спит; надо совершенно устранить его влияние. Сейчас я сделаю ей соответственное внушение, а потом, когда она проснется, было бы хорошо перевести ее в совершенно иную обстановку.
– Мы это можем сделать сейчас, – сказал Пафнутьев. – Автомобиль здесь, я возьму номер в» Большой Московской» гостинице, и она очнется там.
– Это было бы хорошо. Сейчас я сделаю ей внушение. Одну минуту.
В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел Чемизов, но тотчас остановился, словно парализованный.
– Негодяй! – воскликнул Прохоров, быстро подходя к нему. – Теперь все ваши проделки открыты. Вор, убийца, мерзавец!
Но Чемизов не дослушал его обвинений и быстро повернул назад.
– Он убежит! – растерянно сказал Прохоров.
– Не беспокойтесь! – ответил Патмосов. – За ним есть надзор. Давайте думать о ней, – и он указал на Дьякову.
Доктор наклонился над молодой женщиной и сказал:
– Когда вы проснетесь, то должны помнить, что вы – Елена Семеновна Дьякова. Кто – вы?
– Васса Алексеевна.
– Неправда! – перебил Переверзев резким голосом. – Вы – Елена Семеновна Дьякова. Повторите!
– Я – Елена Семеновна Дьякова.
– Да! Вы приехали из Петербурга.
– Я приехала из Петербурга.
– С негодяем Чемизовым.
– С негодяем Чемизовым.
– Вы должны будете вспомнить все, что он приказывал вам. Поняли?
– Да.
Переверзев выпрямился.
– За успех еще не ручаюсь. Она будет спать еще долго. Я часов в шесть приду к вам в» Большую Московскую» гостиницу. А теперь везите ее.
Прохоров горячо пожал ему руку.
– Доктор, вы думаете, что она совсем будет освобождена от его влияния?
– О да, несомненно! Но для этого надо время. Необходимо чем‑нибудь рассеять ее, отвлечь ее мысли.
– А на ее здоровье это сказалось сильно?
– На нервной системе отчасти, но и это пройдет, едва она освободится от его влияния. Необходимо увезти ее сейчас же, да так, чтобы тот господин не знал, где она находится.
– Я понял.
– Оденем ее и повезем, – сказал Пафнутьев. – Я уже заказал номер и автомобиль.
Они бережно завернули Дьякову в ее дорогое манто, надели на нее шляпу с вуалью, взяли под руки, осторожно вывели из грязных номеров и усадили в автомобиль. Прохоров сел рядом с нею, а Пафнутьев – напротив.
– Ну, с Богом! – сказал Патмосов. – Ты, Семен, как только устроишь ее, сейчас отправляйся в» Метрополь». Там будем я и Алехин.
– Мигом! – пообещал Пафнутьев.
Автомобиль загудел и помчался по московским улицам.
Патмосов вернулся, уложил свой сак, убрал с Таней вещи Дьяковой и отправил их с посыльным; после этого он дружески простился с Колчиным и поехал в» Метрополь».
– Здесь? – спросил Борис Романович Алехина.
– Вошел и заперся.
– Ну, отопрет! – сказал Патмосов. – Идем!
Они пошли в подъезд и поднялись в лифте на третий этаж. Там они быстро прошли по коридору и остановились у двери номера сто семнадцать.