– Я хочу вас узнать, – прошептала она.
Гости садились за стол. Горянин суетился подле них, пока все не уселись, а затем стал удивлять всех закусками, гастрономическими блюдами и винами.
– Однако что это было за представление? – спросил прокурор за ужином.
– Убийство по внушению, – ответил Чемизов. – Вообразите, я решил убить эту женщину и убиваю ее рукой ее мужа. Вот и все. Найдите убийцу!
– Ужасно, – прошептала Дьякова.
– Да – с, найдите, – вдруг загудел с конца стола голос генерала Чупрынина. – Третьего дня, ваше превосходительство, Милорд мне на кухню женскую руку принес. Да – с!
– Ах, это вам? – раздался возглас.
– Мне, – отозвался генерал и продолжал: – И потом читаю – ногу нашли, а там – голову. А? Найдите убийц!
– Эти будут найдены, – уверенно отозвался прокурор.
– Замечательное явление, – подхватил военный юрист, – повторяется тип преступления – корзинки, отправка багажом.
– Опять преступление? – воскликнула Дьякова. – Говорите, Бога ради, о другом.
– За здоровье двадцать лет проживших в супружеском согласии, – шутливо крикнул Горянин, поднимая бокал.
Гости охотно поддержали тост и поспешили к виновникам торжества с бокалами и поздравлениями. Настроение повысилось, и вечер пошел своим чередом. После хорошего ужина в тоне беседы всего общества чувствовалась какая‑то особенно дружественная нотка, словно все друг с другом сблизились.
Жизнь ведет людей каждого своей колеей, но судьба незримо перепутывает следы, сбивает дороги и ткет свой узор из тысячей жизней, переплетая их, как искусная ткачиха на своем станке. Не раз случается, что чуждые друг другу люди, не знавшие до того один другого, внезапно начинают влиять на счастье и несчастье другого: вдруг в тихую жизнь одних ураганом врывается жизнь какого‑то нового индивида, ранее чужого, и происходит катастрофа. В мире всегда так. Никто не знает, зачем что‑либо случится, куда влечет судьба, откуда является какое‑либо влияние и для чего свершается то или иное событие. То, что люди зовут случаем, чаще бывает неизбежным и роковым.
Чемизов проводил Дьякову и поехал к себе домой; генерал Чупрынин доиграл девятый робер и отправился домой со своей генеральшей. Хрюмин и прокурор тоже вернулись в свои квартиры. Горянины проводили последних гостей и стали устраивать себе спальню в кабинете, так как их обычная спальня, превращенная в карточную, носила следы пребывания многих гостей. А судьба плела свой узор и вплетала нити жизни в клетки своей канвы.
IV
Поиски наудачу
Генерал Чупрынин с женой всем рассказывали про вчерашнюю находку их Милорда. Прокурор, бывший на вечере у Горянина, лично заинтересовался этим делом, и в течение недели во всех слоях общества только и говорили что о таинственных кровавых находках, а в газетах репортеры наживали денежки, спеша производить во всех статьях не только сообщения из полиции, но даже собственные соображения на тему: «Таинственное преступление».
Суд передал это дело следователю по особо важным делам, а градоначальник на обычном докладе начальника сыскной полиции сказал ему:
– Особенно прошу обратить внимание на это преступление. Оно наделало много шума, да и вообще в столице не может быть не раскрыто такое страшное дело.
– Употреблю все старание, ваше превосходительство, – ответил начальник сыскной полиции и, вернувшись с доклада, сказал своему помощнику: – Во что бы то ни стало, Август Семенович, это дело надо распутать. Нашумело оно, и мы должны отыскать преступников.
– Употреблю все старание, ваше превосходительство, – ответил помощник.
– Что нашел доктор?
– В чашке нарублено мясо всего трупа. Доктор нашел там большой палец руки, пальцы ноги, внутренности.
– Я думаю сначала поручить дело этим… как их?.. которые нашли.
– Чухарев и Калмыков.
– Вот им. Каковы они?
– Старательные и горят рвением.
– Ну, ну! И каждый день мне доклад.
– Слушаю, – сказал помощник начальника сыска и, выйдя из кабинета последнего, тотчас вызвал к себе Чухарева и Калмыкова. Когда те явились, он сказал им: – Его превосходительство поручает вам расследование дела о таинственном преступлении. Теперь у вас случай отличиться. В городе только и говорят об этом деле.
Лица Чухарева и Калмыкова просияли.
– Употреблю все старания, – сказали они в один голос.
– Ну и с Богом! Каждое утро мне докладывайте, как идет дело.
Агенты поклонились и вышли из кабинета помощника начальника.
Маленький, рыжий и более экспансивный Чухарев, едва они вышли в коридор, сказал Калмыкову:
– Мы, Потап Никитич, пройдем в» Плевну» и поговорим. Надо действовать согласно; дело мозговое.
– Пройдем! – мрачно ответил Калмыков.
Они спустились вниз, оделись и через двадцать минут уже сидели в отдельном кабинете трактира» Плевна». Перед ними стояли графин водки, селедка, грибы, вареный картофель и горячая солонина; несмотря на раннее время, из общего зала до них доносились звуки вальса» Дунайские волны».
Чухарев налил в рюмки водку, чокнулся с Калмыковым, опрокинул рюмку с таким видом, словно это была вовсе не водка, а уксусная эссенция.
– Вот и поговорим! – начал Чухарев. – Прежде всего это – несомненное преступление…
– Дурак, – лаконически сказал Калмыков. – Кто же не знает, что это – преступление?
– Я это для слога. Ну, хорошо. Итак, убита женщина.
– Опять это все знают.
– Ах, не перебивай! Убита женщина. Но чего ради? А? Из ревности – раз; чтобы отвязаться – два; чтобы ограбить – три.
Чухарев отложил вилку и, выставив красную, веснушчатую руку, загибал на ней пальцы.
Калмыков слушал и ел с таким мрачным видом, словно на тарелках лежали не солонина, картофель, грибы и прочее, а куски изрезанной женщины.
Но Чухарев забыл о еде и продолжал:
– Разберем. В первом случае я допускаю женщину, но в остальных двух – только мужчина. Ищи мужчину. А какие следы? А?
Калмыков, продолжая хранить молчание, налил себе четвертую рюмку водки, выпил и стал доедать солонину.
А Чухарев продолжал:
– А какие следы? Никаких. Но есть кончики, – он поднял палец, увидел себя в зеркале и лукаво подмигнул себе, – и какие кончики!..
– Да говори, черт тебя возьми, попросту! – вдруг почти крикнул Калмыков, окончив еду, потому что на тарелках ничего не осталось.
Чухарев обидчиво взглянул на собутыльника и торопливо проговорил:
– Я разумею веревки, клеенку, картонку и глиняную чашку.
– Это значит, ты полагаешь необходимым разведать, кто купил эти предметы?
– Единственный способ.
– Неделю тому назад, десять дней, две недели? – вопросительно произнес Калмыков.
– Единственный способ, – повторил Чухарев.
– По всему Петербургу?
– Единственный спо… – начал было опять Чухарев свои излюбленные слова, но Калмыков не дал ему договорить, а прервал его выкриком:
– Ну, ты и ищи!
– А ты?
– А я буду опознавать личность – предъявлю фотографию по участкам.
– Без носа?
– И без носа.
Чухарев обиженно засопел:
– Что же, мы друг другу не помешаем. Иди опознавай, а я искать буду. Только вот… – лицо его приняло умильное выражение, – что откроем, так вместе. Идет?
Калмыков кивнул.
– Ну, и отлично! – оживился Чухарев. – Выпьем и идем. Эй, малый! – и он, ухватив звонок, стал неистово звонить.
В кабинетик влетел половой.
– Чего изволите?
– Графинчик, солонинки и поросеночка.
Половой взмахнул грязной салфеткой, сунул ее под мышку и исчез.
– Пойдем и прославимся, – сказал Чухарев, потирая руки.
Спустя два часа они выходили из трактира» Плевна», пылая рвением сейчас же пуститься на розыски, и никто не заподозрил бы их в том, что они только что расправились с тремя графинами водки и с полудюжиной бутылок пива. Только Чухарев несколько оживленнее махал руками и чаще смеялся, а Калмыков стал еще мрачнее и угрюмее.
Помощник начальника сыскной полиции, узнав о том, что надумали эти два агента, беспрекословно распорядился отпечатать фотографию убитой по количеству участков для Калмыкова и выдать Чухареву веревки, клеенку, коробку и чашку.
На другой день агенты принялись за работу. Она была немаленькая.
Чухарев с утра до поздней ночи ходил с веревками по всем лавкам, спрашивая, не помнят ли покупателя этих веревок, но веревки были самые обыкновенные, и первый сыщик только и слышал один ответ: «Мало ли народа ходит? Где всех упомнить? Такая веревка везде есть. Может, и у нас куплено. А как узнаешь?«Но Чухарев не унывал и продолжал свой обход с настойчивостью монаха, давшего обет.
Калмыков не отставал от него в упорстве. Он взял список всех гостиниц и меблированных комнат и, пока фотограф печатал копии снимков с обезображенной головы, с одним экземпляром фотографии совершил обход всех вышеуказанных учреждений с целью опознания убитой. Но и его преследовала неудача. Хозяева, хозяйки, коридорные, прислуга при взгляде на мертвую голову с безносым лицом вздрагивали от ужаса и омерзения, а потом говорили: «Как такую узнать? Не припомним!«Однако Калмыков тоже не унывал.
Каждое утро оба этих агента аккуратно являлись к помощнику начальника сыскной полиции и уныло говорили:
– Ничего не нашли. Ни следа.
– Ну, молодцы! – укорял их помощник. – А я еще вас хвалил. Ищите, а то худо будет.
Агенты выслушивали этот укор и снова отправлялись на поиски.
Между тем помощник начальника сыскной полиции в свою очередь являлся к своему патрону и, разводя руками, заявлял:
– Ничего не нашли, стараются, но никаких следов.
– Ах, Господи! Режете вы меня, Август Семенович! – восклицал начальник. – Пригрозите им, пусть стараются.
– Я и то…
А начальник, в свою очередь окончив доклад градоначальнику, говорил последнему:
– А по розыскам об изрезанном трупе еще ничего не открыто.
– Возмутительно! Вероятно, мало стараетесь. Этак нельзя. Необходимо раскрыть это дело, необходимо!
– Приложу все старания, ваше превосходительство! – бормотал начальник и возвращался в свою канцелярию не в духе. – Черт знает что, – горячился он, обращаясь к помощнику. – Ведь убийца должен быть, Август Семенович? А? Так его непременно найти надо. Вот что.
– Приложу все старания, – отвечал помощник и на следующее утро распекал Чухарева и Колмыкова.
А они ли уже не старались? Чухарев обошел все лавки с веревками и теперь ходил с клеенкой, Калмыков разослал карточки по участкам, и их видели все дворники, а результат был все тот же, вернее – никакого результата.
Калмыков стал еще мрачнее и даже на время отказался от водки, а Чухарев потерял всякую развязность и ходил как мокрая курица.
Преступление налицо, а преступник исчез, как ключ в воду. А ведь, сколько людей его видели и могли бы уследить! Где‑нибудь жила его жертва, и он посещал ее, и кто‑нибудь отворял ему двери, помогал раздеваться и провожал его. Кто‑нибудь продал ему и веревки, и клеенку, и чашку, и картонку, кто‑нибудь нес его страшный багаж; кто‑нибудь писал и выдавал ему квитанцию. И вот, если бы собрать всех этих людей и расспросить…
Чухарев хватался за голову и рычал так, что его жена испуганно вздрагивала.
«Собрать и расспросить», – сказать это легко, но когда в столице насчитывается чуть ли не два миллиона жителей, это является невозможным делом.
– Путилин и тот отказался бы, – шептал Чухарев, в отчаянии всплескивая руками.
– Завтра отказываюсь. Ну их, пусть выгоняют! – вдруг заявил Калмыков, выйдя однажды от помощника начальника, от которого только что получил обычный разгон.
– И я с тобой, – подхватил Чухарев. – Найти невозможно.
И вдруг в эту самую минуту появился человек, который не только знал убитую женщину, но указал и убийцу.
Чухарев и Калмыков сразу ожили.
V
Блеснувший свет
Как раз в ту минуту, когда Чухарев высказал полное сочувствие своему сотруднику по розыску, подошел господин и сказал, видимо теряясь:
– Как бы мне господина начальника повидать или кого из старших?
– Вам на что? – быстро спросил Чухарев. – Если заявление о краже или просто пропажа, то надо к дежурному.
– Что дежурный! – откликнулся посетитель. – У меня важнейшее дело. Во какое!
– Тогда к начальнику, – сказал Чухарев и закричал сторожу: – Степан, к его превосходительству.
Сторож обратился к посетителю:
– Как доложить о вас?
– А скажи – купец Семечкин, саратовский купец. Так и скажи! Егор Егорович Семечкин.
Сторож ушел докладывать, а Чухарев внимательно оглядел купца Семечкина. Это был плотный, коренастый мужчина, лет сорока трех, с типичным лицом русского смышленого человека. Его серые глаза глядели с легкою усмешкой, сочные губы слегка улыбались; у него были русые волосы, рыжеватая борода, красные, крепкие щеки. Одет он был в клетчатую тройку; толстая золотая цепь висела у него на жителе, а на указательном пальце правой руки сверкал крупный бриллиант.
– А по какому делу? – не удержав любопытства, спросил Чухарев.
– Сродственница тут у нас пропала. А у вас… – начал Семечкин.
Чухарев так и впился в него взором, но в это мгновение к ним подошел сторож и сказал купцу:
– Пожалуйте!
Семечкин не окончил фразы и пошел за сторожем.
– Подождем! Кажется, по нашему делу, – сказал Чухарев Калмыкову, весь дрожа от волнения.
Калмыков только кивнул, и они прошли в общую комнату, где собирались агенты всех участков.
Тем временем Семечкин вошел в кабинет начальника сыскной полиции, сел по его приглашению и рассказал ему свое дело:
– Сродственница жила у меня в Саратове, не так чтобы близкая, вдова моего троюродного брата, купца Коровина. Брат, как помер, весь ей капитал и торговлю оставил. На рынке он торговал, большущий магазин имел – посуда, керосин, свечи и отделение с бакалеей. Хорошая торговля была. А я, собственно, по хлебной части, мельница у меня.
Семечкин достал платок и вытер лицо. Начальник слушал его, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.
– В чем же дело?
– Дело‑то тут и начинается, – сказал Семечкин и, спрятав платок, продолжал: – Как брат это, значит, помер, и осталась Настасья Петровна молодой вдовой с магазином, капиталом и как есть одна…
– Без детей, хотите вы сказать?
– Вот именно – с… Тут все за ней. Известно, невеста очень интересная. И я тоже вроде как бы жениха.
– Молодая, говорите?
– В самый аккурат. Тридцать два года. Ну – с, а она веселится и живет. И все» хи – хи – хи» да» ха – ха – ха». И вдруг это к нам гость из Питера. И через кого втерся – не пойму… так, навождение. Сам, значится, курский мещанин, я уж потом справился, Антон Степанович Кругликов, а уж ловкий да обходительный, что тебе барин первостатейный.
– Вы, пожалуйста, о деле. Ведь это – рассказ какой‑то, – нетерпеливо перебил его начальник сыскной полиции.
– О деле и говорю – с, по порядку докладываю, – ответил Семечкин и невозмутимо продолжал: – Усы рыжие, борода рыжая, волосы рыжие, а лицо белое – белое, что маска. Губы красные, а глаза бегают, как жуки. Говорить мастак, да все эдак деликатно, а уж франт – не приведи Бог! Джентльмен – одно слово. И бабы все от него без ума, только и слов: «Кругликов» да» Кругликов». А пуще всех Настасья Петровна.
– Это – вдова?
– Она самая. Прошло немного времени – и вдруг она решила магазин продавать и в Питер. Тут на нее все напустились, и я тоже. Как можно! Я на коленках стоял, просил. Ни – ни…«Еду», да и все. А тот, Кругликов то есть, уехал и письмо к ней. Я уж это доподлинно знаю. И продала… за тридцать тысяч с товаром и лавкою. Лавка‑то каменная, особнячок. Да – с, так вот продала, значится, вдовушка дело свое, деньги собрала и уехала.
Семечкин замолчал.
Начальник сыскной полиции, видимо еще ничего не поняв и теряя терпение, спросил:
– В чем же дело?
– А в том, что пропала наша вдовушка, что сквозь землю провалилась… то есть ни слуха ни духа. Писем никаких. Ейная сестрица у нас, в Покровской слободе, замужем за Козявкиным, дюже забеспокоилась. Стали через знакомых справляться, не слыхать ли что‑либо, значит, о беглой вдовице – куда тебе! Нет. Теперича я на розыски поехал, и нет ее ни в Москве, ни в Петербурге.
– Ну – с, так что же, собственно, вам надо? Она – женщина свободная, совершеннолетняя, со средствами. Может, она по России катается, может, за границей, – сказал не без раздражения начальник.
– Так‑то оно так, – ответил Семечкин, – только сдается нам, что здесь что‑то неладное. Думается, что этот самый Кругликов ей голову смыл. И вот по этому самому, чтобы помощи у начальства поискать да все разузнать, я к вам и явился.
Начальника вдруг озарила мысль. Он нажал кнопку звонка к помощнику и, когда последний явился, сказал ему:
– Дайте‑ка сюда, Август Семенович, фотографию той… из посылки.
– Слушаю – с! – и помощник немедленно удалился.
– Сейчас я вам покажу карточку, – продолжал между тем начальник, обращаясь к Семечкину.
Через минуту помощник вошел с фотографией. Начальник взял ее и передал Семечкину. Тот взглянул на нее и завопил:
– Она… она! Настенька, милая, что он с тобой сделал?! И нос, паршивец, отрезал!.. Ой, чуяло мое сердце! – и купец, вынув платок, стал вытирать катившиеся из глаз слезы. В своем горе он был истинно жалок. – Вот, – всхлипывая, продолжал он, – ведь упрашивал ее, словно чуял беду, – не послушалась. Эх, Настя, Настя!
– Так вы признаете ее? – быстро спросил начальник.
– Да как же – с? Пошлите в Саратов, каждый ее признает.
– Август Семенович, это очень важно. Мы сразу открыли ее. Теперь только схватить преступника, – сказал начальник сыскной полиции помощнику, а затем обратился опять к купцу: – Позвольте вас спросить…
– Спрашивайте! Я сам ничего не пожелею, лишь бы найти мерзавца, погубившего Настеньку, – энергично сказал Семечкин.
– Прежде всего вы. Кто вы? Где остановились?
– Я же говорил, – ответил Семечкин, – саратовский купец первой гильдии Егор Егорович Семечкин, вдовый, православный, сорока трех лет. Живу здесь на Невском, в меблированных комнатах» Монплезир».
– Так! Вас к следователю вызовут.
– А куда хотите, лишь бы схватить того мерзавца, то есть Кругликова.
– Ну, теперь он не уйдет, – с улыбкой сказал начальник сыскной полиции. – Много через неделю вы его увидите здесь. А теперь повторите, как вы назвали убитую.
– Вдова купца первой гильдии Анастасия Петровна Коровина, тридцати двух лет, из Саратова.
– Так. Нет ли у вас ее фотографии?
– Как же – с… с собой принес. Извольте! – и Семечкин подал начальнику фотографическую карточку.
Тот увидел жизнерадостное молодое лицо типичной русской красавицы и воскликнул:
– Отлично! Ну, а того как звать?
– Курский мещанин Антон Степанович Кругликов.
– Вы записали, Август Семенович?
– Все.
Начальник встал, давая понять Семечкину, что прием окончился.
– Идите к себе домой и ждите. Вы увидите, как мы его живо сцапаем. Да! И сами не уезжайте… ни – ни! Вы еще нам пригодитесь.
– Никуда – с… будьте без сомнения, – сказал Семечкин, кланяясь и на цыпочках уходя из кабинета.
Начальник радостно потер руки и сказал помощнику:
– Вот удача‑то! А? Сразу все открылось – и жертва, и преступник. Увлек, завел, убил и ограбил. Ну – с, Август Семенович, будем действовать. Наши молодцы здесь?
– Кажется, здесь еще. Сейчас! – помощник выскочил в коридор узнать, не ушли ли Чухарев с Калмыковым, и тотчас же вернулся в кабинет начальника, – Здесь.
– Так, – сказал начальник и нахмурился. Потом он встряхнул головой и решительно заговорил: – Пусть идут в адресный стол и узнают, где жили этот Кругликов и Коровина. Потом один пойдет по указанным адресам и разузнает все про их жизнь. Пусть возьмет фотографию. А другой пусть пройдет по участкам, где они были прописаны, и тоже наведет справки. Затем пошлите телеграмму с допросом, что за птица этот Кругликов. В Курск пошлите, затем в Саратов – откуда он взялся и куда выехал, затем в Москву, не жил ли такой, и по всем большим городам. Поняли? И делайте это сейчас, не медля.
– Слушаю – с, – сказал помощник и, выйдя из кабинета, тотчас приказал позвать к себе Чухарева и Калмыкова.
Те оба сразу ожили, едва услыхали сообщение помощника.
– Теперь уж он от нас не уйдет. Мы живо, – воскликнул Чухарев. – Я, Август Семенович, сразу почувствовал что‑то, едва увидел этого Семечкина.
– И я, – мрачно сказал Калмыков.
– Ну, хорошо! Вот вам инструкции – и с Богом, – сказал им помощник начальника и углубился в составление телеграмм.
Чухарев и Калмыков прямо направились в адресный стол. Они прошли в справочное отделение и, как свои люди, начали перебрасывать карточки. Чухарев искал Кругликова, а Калмыков – Коровину.
– Есть! – сказал Калмыков.
– И я нашел, – отозвался Чухарев и, вынув бумажку, взял карандаш и начал делать выписки. «Приехал 10 октября, прописан по Литейному проспекту, в д. № 51, меблированные комнаты. Жил до 1 ноября. Прописан в Толмазовом переулке, в д. № 3, меблированные комнаты. Жил до 25 ноября. Прописан – Невский пр., дом № 54, меблированные комнаты. Жил до 5 декабря. Выехал». Больше справок не было. Хотя после каждой справки значилась отметка: «Выехал из города». – Так, – сказал Чухарев, – а у тебя?
Калмыков показал свою выписку, и она оказалась с теми же адресами.
– Значит, вместе. Ну, тем легче, выходит. Ты теперь по участкам, а я – по адресам, – и Чухарев, встряхнув руку сотоварища по делу, вышел из помещения адресного стола.
Он решил идти по порядку выписки и посетить сперва дом № 51 по Литейному проспекту.
Меблированные комнаты Галушкина занимали в этом доме четыре квартиры. Чухарев прошел к самому хозяину и спросил о Кругликове и Коровиной.
– Как же… у меня жили. Снимали двадцатый номер. Переехали. Позвольте! – Галушкин взял со стола книгу, посмотрел в нее и сказал: – Въехали вечером девятого октября с вечерним поездом. Оба вместе, как муж и жена. Я даже так поначалу подумал. А уехали, как есть, тридцать первого числа. Он сказывал, что к себе, в Сибирь куда‑то.
– В Сибирь он потом пойдет, – с усмешкой сказал Чухарев, записав показания. – Ну, а как они жили?
– Да и это сейчас объясним, – сказал Галушкин и позвонил.
Вошел слуга.
– Позови мне Машу! – распорядился Галушкин и, когда слуга вышел, объяснил Чухареву: – Это – горничная из того коридора.
В комнату вошла миловидная девушка.
– Вот, Маша, – обратился к ней хозяин, – расскажи этому господину, как жили Крутиков и Коровина. Помнишь их? Он такой рыжий, с бородой.
– Очень хорошо помню, – ответила девушка. – По – хорошему жили… как муж с женой. Она раз мне даже сказывала, что бумаги у них не все еще выправлены, а как выправят, так и поженятся. Все целовались. Больше дома сидели, а как вечер, так и в театре.
– Заходил к ним кто‑нибудь?
– Не помню… кажись, никого. В одиночестве жили.
– И не ссорились?
– Никогда.
– А в чем дело‑то? – спросил Галушкин.
– Ее убили и изрезали на куски. Вот голова ее, – сказал Чухарев, показывая фотографию.
– Ай – ай – ай! – изумился Галушкин, беря снимок. Маша подошла и тоже стала разглядывать его.
– Не признаю, – сказал Галушкин, – да и видел я ее мало – только как приехала.
– Она! – закричала Маша, взглянув на фотографию. – Вот как живая.
Чухарев ушел. Первый успех ободрил его. Он сознавал, что напал на след, и шел по нему, как добрая ищейка.
В Толмазовом переулке меблированные комнаты занимали целый надворный флигель в два этажа. К Чухареву на лестницу вышел сам хозяин, лысый старик в темных очках, и провел его в свободную комнату.
Чухарев объяснил, кто он и зачем пришел.
– Как же!.. Очень хорошо помню. Приехали вечером тридцать первого октября. Хорошо помню. Еще у меня тогда жилец из третьего номера сбежал. Номер четырнадцатый заняли, отличный… два рубля в сутки.
– Как жили? Кто им прислуживал?
– Прислуживала Анютка. Только ее нет теперь – прогнал я ее, подлую. А как жили, я знаю. Я всех жильцов знаю – время есть, я и слежу.
– Дружно жили? Бывали у них кто‑нибудь? Заезжали?
– Дружно, очень. Видно, любовники. Днем спали, потом шли обедать вместе, а вечером в театр или куда. Дел никаких не делали, и никого у них не было. А потом вдруг она хворать начала, да все круче, круче. Он беда как убивался, все мне жаловался. «Боюсь, – говорит, – умрет». Я говорю: «Доктора позовите!«А он: «Нет, – говорит, – я ее лучше домой увезу». И увез. Закутал всю, – шалями покрыл и увез.
– Когда и куда?
– Позвольте… Это было… сейчас после Екатерины… Да, да, двадцать пятого ноября увез. Сказывал, домой – в Красноярск, что ли. «А в Москве, – говорит, – полечу».
Чухарев прошел на Невский проспект, в дом № 54. Там его встретила хозяйка.
– Кругликов? – заговорила она. – Такой рыжий, с бородой? Как же, помню! Он недолго жил – всего неделю или дней десять. Приехал с больной женщиной, и как ввел ее, так они и заперлись. Редко даже прислуга входила. Он то придет, то уйдет, а она все лежит… даже неприятно было. А потом один раз вывел ее, всю закутанную, и увез. «В больницу», – говорит. А там через три дня и сам уехал… один.
– А поклажа была?
– Как же! Чемодан слуга выносил, а с ним сверток с подушкой, сумочка дорожная, да в руке еще картонка.
– Зашитая?
– Да. Будто от платья.
– Справьтесь: когда въехал и выехал? Когда ее выписали?
– Сейчас! – Хозяйка поднялась с кресла, достала книгу, надела очки и стала искать по страницам. – Вот, – и она указала на записку.
Чухарев нагнулся и прочел: «Кругликов, Антон Семенович, мещанин, приехал из Петербурга 25 ноября. Комната № 8, выехал 5 декабря. Коровина, Анастасия Петровна, купеческая вдова, приехала из Петербурга 25 ноября, комната № 8, выехала 1 декабря».
– Благодарю вас, – сказал Чухарев и вышел.
Жар его остыл сразу. Что же дальше? Ну вот, проследил он Кругликова до самого конца, и все. Сперва тот ее, то есть Коровину, вывез, а потом сам уехал. Черт знает что! Ничего и не разобрать!
Сыщик покрутил головой, тихим шагом направился в знакомый ему трактир» Плевна» и, к своей радости, увидал там Калмыкова.
Тот с мрачным, сосредоточенным видом пил пиво. Кругом полупьяные мужчины и веселые женщины оглашали зал смехом, визгом и говором, орган с увлечением гудел» Гейшу», а Калмыков сидел мрачнее тучи.
– И ты тут? – окликнул его Чухарев.
– И я тут.
– Ну, что сделал? – спросил Чухарев, а затем, не дожидаясь ответа, сел к столу, подозвал лакея, заказал ему водку и еду и снова повторил свой вопрос.
– Ничего, – мрачно ответил Калмыков. – Везде прописан по порядку. Паспорта как паспорта. Выписывали везде в отъезд, и все. Ищи ветра в поле! Нет, я откажусь. Решено. Ну их! А ты?..
Чухарев вздохнул, переждал, пока ему подали то, что он заказал, потом выпил водки, закусил и лишь после этого сказал:
– И я тоже. Ходил, ходил, все будто делаю что – а там хлоп, и ничего нет. Был этот самый Кругликов и весь вышел. Не сыскать его, нет!
– Главное – следов нет, – сказал Калмыков.
Чухарев кивнул головой, выпил еще рюмку и стал жадно есть, а Калмыков молча пил свое пиво.
Потом и Чухарев перешел на пиво, и поздно вечером они, взявшись под руку, пошатываясь, направились к своим домам. Встречные хулиганы и жулики узнавали их и с почтением здоровались с ними.