Дело в отеле Семирамида. Бегущая вода. Серия «Мир детектива»

Джон Латтери найден

Спасательная партия поднималась вверх ровным шагом. Надо было беречь силы для снежных высот, но в то же время они не останавливались. Вереница людей неустанно сворачивала, то налево, то направо, зигзагом, лесистыми тропинками. Зигзаги стали удлиняться, деревья редели, они выходили на большое плоскогорье, у подножия вершин, и остановились у горной гостинцы, стоявшей прямо над Шамони. Настал вечер, туманы ползли под ними вдоль горных склонов и закрывали всю долину.

– Тут мы остановимся, – сказал Мишель Ревалью. – Если мы выйдем в полночь, будем на леднике к рассвету. В темноте мы не можем обыскивать ледник Нантильон.

Чейн неохотно согласился. Он предпочел бы двинуться дальше, так как мысли заглушало только однообразие маршировки. Он все еще не мог поверить, что его друг, Джон Латтери, с его умением и его опытом, мог поскользнуться на ледяных ступеньках, как первый попавшийся турист. Мишель, с другой стороны, не хотел верить, что он упал с верхних скал Блетьер. Из этих двух нежеланий верить возникла надежда: а вдруг Латтери и его проводник живы и только находятся на каком-нибудь опасном уступе? Правда, они там уже были две ночи. Но Латтери был сильный, выносливый человек.

Прислуга из шале позвала его обедать. Чейн заставил себя поесть и снова вышел на площадку. Мишель Ревалью, выйдя из дома проводников, встал рядом с ним в темноте, не говоря ничего, так как сочувствие научило его быть молчаливым.

– Я так рад, Мишель, что мы ждем здесь, раз уж приходиться ждать, – сказал Чейн.

– Это новое шале, мосье. Оно было построено без вас.

– Да, и поэтому с ним не связано никаких воспоминаний! Его голые белые стены не напоминают мне никаких веселых ночей накануне нового восхождения, когда он и я сидели и разговаривали о планах на завтрашний день…

Слова умолкли. Чейн облокотился на деревянные перила. Туман в долине рассеялся, звезды сияли на черном небе та ярко, как я ясную зимнюю ночь, и от всего горного амфитеатра, полукругом раскинувшегося за ними, не было видно ничего. Холодный ветер дул с востока, и Чейн вздрогнул.

– Вам холодно, мосье? – спросил Мишель. – Это ваша первая ночь в горах?

– Нет, мне не холодно, – ответил Чейн тихим, спокойным голосом. – Но я думаю о том, какой смертельный холод сейчас в темноте, на скалах Блетьер.

Мишель ответил ему таким же голосом; на этом открытом, широком плоскогорье они оба говорили, ка в комнате больного.

– За ваше отсутствие, мосье, три человека провели ночь без пищи на ледяном склоне позади нас, около пика Плана, не ниже скал Блетьер. Никто из них не пострадал.

– Я знаю, я об этом читал, – сказал Чейн. Но это мало его утешило.

Мишель вынул трубку из кармана. На мгновение лицо его осветилось красным блеском. Его возраст сказался при этом и больше поразил Чейна, чем на платформе Шамони. Морщины углубились, старый юмор и живость исчезли, лицо стало неодухотворенной застывшей маской. Спичка погасла.

Чейн стал смотреть вниз. Огни Шамони ярко светили глубоко внизу. Он стал разглядывать их, и они приняли определённую форму. Он приподнялся и, показывая на них одной рукой, сказал испуганным шепотом:

– Мишель, вы это видите? Видите?

Главная улица проходила прямой линией через городок; под прямым углом ее пересекала другая улица, шедшая от церкви за рекой. До этих двух главных улиц огни горели всего ярче, и перед глазами Чейна в глубине долины светился большой золотой крест. Он выделялся все отчетливее, пока Чейн всматривался.

– Вы видите это, Мишель?

– Да. Но это бывает каждый вечер. Те три человека на пике Плана видели этот крест всю ночь. Это не плохая примета. Если вы ищете приметы, есть и лучшая.

Чейн быстро повернулся к Мишелю.

– Когда мы выходили из отеля, – продолжал проводник, – с вами заговорила молодая девушка с очень милым и нежным лицом. Наверное, она сказала что вам будут сопутствовать ее молитвы.

– Нет, Мишель, – ответил Чейн, и хотя было темно, Мишель знал, что он улыбается. – Она не обещала мне своих молитв. Она просто сказала: «Мне так жаль».

Мишель Ревалью помолчал некоторое время, потом заговорил, и в его голосе как будто звучала нотка зависти.

– Что же, и это нечто, мосье. Вы были так одиноки сегодня вечером. Вы вернулись после многих лет, полный надежд и планов, а застали разочарование. Надежды не оправдались, не так ли? Так вот, мосье, я тоже одинокий и при этом старый человек, который уже никак не может избавиться от одиночества. Я скажу вам: хорошо, что есть там внизу эта девушка с нежным и милым лицом, которой жаль вас, которая, может быть, сейчас смотрит наверх из этих огней в ту темноту, где мы стоим.

Но Чейн как будто его не слышал. Мишель, вытряхнув трубку, сказал:

– Лучше ложитесь. Нам предстоит долгий день, – и направился к дому проводников.

Но Чейн не мог заснуть. Надежды и сомнения боролись в нем слишком сильно. В полночь Мишель постучал в его дверь. Чейн встал, надел сапоги и позавтракал. В половине первого спасательная партия вышла в путь, по крутой тропе среди каменного моря, при свете одного фонаря. Было еще темно, когда они подошли к краю ледника. Они сели и стали ждать. На востоке скоро занялась заря, в слабом свете стали видны горы. Мишель задул фонарь, туманные фигуры проводников стали ярче обрисовываться, утро молчаливо встало над миром. Проводники двинулись на ледник и рассеялись по нему в розысках.

– Видите, мосье, сейчас очень мало снега, – сказал Мишель, вырубая ступени во льду.

– Да, но из этого не следует, что он поскользнулся, – горячо возразил Чейн, которому такое предположение казалось обидным для его друга.

Они медленно передвигались по белому ледяному склону, разыскивая ступеньки, которые обрывались бы над трещиной. Они поравнялись с нижним краем большого скалистого выступа, поднимавшегося надо льдом и разделявшего ледник на две части. Этот выступ был естественной тропой, и проводники быстро пошли по нему. Достигнув верхней части выступа, они снова рассеялись по нему, связавшись верёвками по двое. Слева от них был утес Шармоза, справа – скалы Блетьер. Они подвигались вперед около часа, вырубая ступени в крутых местах, как вдруг из середины ледника раздался крик: кто-то из проводников завидел что-то темное на льду.

Чейн окликнул Мишеля Ревалью, и они поспешно стали вырубать ступени по направлению к этому предмету.

– Осторожней, мосье, – крикнул Мишель.

Чейн не обращал внимания. Он обогнал проводника и двинулся вперед. Он теперь уже видел, что это был темный предмет, перекатываемый по льду дуновениями ветра. Это была шляпа. Он наклонился, чтобы прорубить ступень, когда порыв ветра, сильнее, чем другие, сбросил ему шляпу под ноги. Он наклонился и поднял ее. Это была широкополая фетровая шляпа, с клеймом английского магазина. На ней стояли две буквы: «Дж. Л.».

Чейн повернулся к Мишелю.

– Вы были правы, Мишель. Мой друг первым совершил переход с востока через перевал Нантильон.

Спасательная партия двинулась дальше с удвоенным вниманием, разыскивая какое-нибудь место на леднике, к которому бы вели ступеньки во льду, и от которого они не вели бы вниз…

Скоро раздался второй возглас. Проводник, стоявший на нижнем краю большой трещины, поднял руку над головой. Все искавшие направились к нему. Чейн спешил, работая киркой как никогда в жизни. «Нашел ли проводник то место, где произошло несчастье?» – спрашивал он себя. Но раньше, чем он достиг этого места, шаги его замедлились, и он остановился. У него больше не было сомнений: его друг и проводник последнего не лежали где-нибудь на выступе скал пика Блетьер; они не ждали больше помощи.

По леднику поднималась вверх прямой линией широкая дорога, усеянная обломками льда. Она вела от верхнего края трещины к большому ледяному обрыву, где огромные глыбы из сталактита льда самых чудовищных форм и очертаний, подобно внезапно замерзшему бурному морю, выстроились сомкнутыми рядами. Одна из глыб, подтаявшая у основания, рухнула вниз по склону, раздробившись на крупные осколки и проведя борозду по твердой поверхности льда.

Чейн прошел вперед и остановился рядом с проводником у нижнего края трещины. По ту сторону пропасти лед поднимался гладкой синей стеной фута на три. Верхний край его был в трещинах и зазубринах. На этом кончался путь упавшей ледяной глыбы. Она рухнула в трещину.

Проводник показал влево от следа льдины.

– Видите, мосье, эти ступеньки, которые спускаются через ледник и прерываются как раз у этого следа? По другую его сторону, мосье, их не видно.

Чейн ясно представил себе то, что произошло. Два человека спускались днем по леднику, рухнувшая льдина повлекла их вниз за собою. Он опустился на колени и заглянул в трещину. Стены ее были гладкие и отвесные и постепенно переходили от прозрачно-зеленого к темно-синему цвету, пока всякая окраска не терялась в темноте. Он наклонил голову и закричал:

– Латтери, Латтери!

Он закричал еще раз, и тогда Мишель Ревалью сказал несколько торжественно:

– Да, они тут.

Чейн вдруг обернулся, охваченный гневом:

– Видите, это была неправда, – воскликнул он. – Он не поскользнулся на ступенях и не увлек проводника за собою. Вы ошиблись, Мишель.

– Да, мосье. Я совсем ошибся, – сказал он и обратился к рослому и сильному человеку рядом с ним: – Франсуа, наденьте веревку и спускайтесь.

Они крепко обвязали веревку вокруг Франсуа, и он, взяв в руки кирку, сел на край трещины, спустив ноги, обернулся к ним и сказал:

– Когда я потяну за веревку, осторожно поднимайте.

Они осторожно спустили его на шестьдесят футов. Потом напряжение веревки ослабело. Франсуа достиг дня трещины. Через несколько мгновений за веревку дернули снизу.

– Он нашел их, – сказал Мишель.

Проводники выстроились, держа веревку в руках. Чейн стоял впереди, ближе всех к трещине. Но веревку снова потянули, и тогда они медленно стали вытаскивать ее. Чейну не показалось, что тяжесть на веревке велика. У него была только одна мысль: нашел ли Франсуа его друга? Какие вести он принесет с собой?

Голос Франсуа слабо слышался из глубины, но нельзя было разобрать, что он говорил. Проводники тянули за веревку быстрее и быстрее. Потом они вдруг остановились и начали тянуть очень осторожно, так как они расслышали, что кричал Франсуа. Он только повторял одно слово: «Осторожнее, осторожнее». И они осторожно подняли его до края трещины.

Чейн стоял слишком далеко от края, чтобы заглянуть вниз, но он слышал стук кирки Франсуа о ледяную стену и царапанье его сапог.

Мишель, стоявший отдельно от цепи, на коленях, у самого края пропасти, поднял руку, и проводники перестали тянуть веревку. Через мгновение он снова опустил ее. «Осторожно, – повторил он, – осторожно». Глядя вниз с напряженным вниманием, Чейн услышал тяжелое дыхание Франсуа, и вдруг над краем трещины показались волосы на человеческой голове.

– Выше! – крикнул проводник.

За веревку рванули, и из пропасти, над белым краем глетчера, появилось лицо. Не лицо Франсуа, а лицо мертвеца. Оно поднялось внезапно: в бледном свете бескровное, восковое, с открытыми невидящими глазами и опущенной челюстью, со страшным темно-красным пятном на левой части лба, где замерзла кровь.

Это было лицо Джона Латтери – друга Чейна, и было ужасно видеть, как оно склонялось и будто кивало ему, точно он был еще жив, хотя шея была сломана.

Чейн вскрикнул. Потом ему вдруг стало нехорошо. Он уронил веревку, сделал, шатаясь, несколько шагов, как пьяный, и сел на лед, охватив голову руками.

Через некоторое время к нему подошел один из проводников и сказал:

– Мы готовы, мосье.

Чейн вернулся к трещине. Проводник Латтери был также поднят с ее дна. Оба тела были положены в мешки, и к их ногам были привязаны веревки. Спасательная партия протащила тела вниз по леднику до тропинки и потом, положив их на двери, взятые в шале, отнесла их вниз в Шамони. По пути вниз Франсуа говорил с Мишелем Ревалью, который, в свою очередь, подошел к Чейну, шедшему в конце печальной процессии.

– Мосье, – сказал он, и Чейн поглядел на него отупевшим взглядом. – Франсуа заметил одну вещь, которую он хотел передать вам. Франсуа хочет, чтобы вы знали, что ваш друг умер сразу. Не было никаких следов движения. Он лежал на дне трещины, где был мягкий снег. Проводник – он еще шевелил ногами в снегу, но друг ваш умер сразу.

– Благодарю вас, – сказал Чейн ровным голосом. Но он шел нетвердыми шагами. Он спотыкался, точно от крайней усталости. И раз или два он повторял, как будто защищая репутацию своего друга:

– Вы видите, он не поскользнулся на льду, Мишель. Это был обвал. Это была не его вина.

– Я был не прав, – сказал Мишель, и он взял Чейна под руку, чтобы тот не упал. Оба они пришли в Шамони много позже других.

Мистер Джарвис

Вести о смерти Латтери были переданы по телеграфу в Англию в тот же вечер. На следующее утро они появились в газетах под большим заголовком, и мистер Сидней Джарвис прочел их в пульмановском вагоне, в котором он ехал из Брайтона в свою лондонскую контору. Он вынул большую сигару из своих жирных красных губ и погрузился в размышления. Сигара, золотая бандероль на которой свидетельствовала об ее ценности, давно догорела, когда поезд остановился у платформы Баттерси Бридж. Мистер Джарвис был человеком цветущего вида. Он был среднего роста, с густыми черными волосами, красным широким лицом, маленькими живыми черными глазами, черными усами и крупными зубами. Он был плотный и коренастый и привлекал внимание своей фигурой, своими полосатыми штанами необычного цвета. В его бюро на Джермин-Стрит его уже ждал молодой секретарь.

– Я никого не буду принимать сегодня, Маундерс, – сказал Джарвис, проходя к себе.

– Слушаю, сэр. Есть немало писем.

– Они подождут, – сказал мистер Джарвис и прошел в свой кабинет. Он не тронул писем на столе, а прошел прямо к конторке и достал из ящика экземпляр кодекса Наполеона.

Внимательно изучив его, он взглянул на часы и позвонил.

– Маундерс, – сказал он, – я однажды просил вас навести справки о молодом человеке по имени Вальтер Хайн.

– Да, сэр.

– Вы помните, какие у него привычки? Где он завтракает?

Маундерс задумался.

– Это было уже довольно давно, сэр. Насколько я помню, он нигде обычно не завтракал. Но он приходил в американский бар ресторана «Критерион» для утренней выпивки около часу дня.

– А, вот как! Вы с ним познакомились?

– Да, сэр.

– Так вот, разыщите его сегодня. Накормите его завтраком и приведите его ко мне к трем. Позаботьтесь о том, чтобы он был трезв.

В три часа дня Вальтер Хайн был введен в личный кабинет мистера Джарвиса, который внимательно посмотрел на своего посетителя. Это был молодой человек с очень светлыми волосами, узким лбом, водянистыми голубыми глазами и слабым измятым лицом. Вальтер Хайн был одет в дешевый костюм, сильно поношенный, он вошел в комнату с заметной робостью. Кроме того он не твердо держался на ногах, как будто еще не оправился от пьянства прошлой ночью.

– Угодно вам сесть? – сказал мистер Джарвис, вкрадчиво указывая на стул. – Маундерс, можете идти.

Вальтер Хайн быстро обернулся, как будто он предпочел бы, чтобы Маундерс остался. Но он ничего не сказал.

Мистер Джарвис тщательно закрыл дверь и, пройдя через комнату, остановился перед своим посетителем, заложив руку в карман, стал разглядывать его.

Вальтеру Хайну стало не по себе, и он заговорил с вульгарным акцентом.

– Маундерс сказал мне, если я зайду к вам. Это может быть мне полезным.

– Полагаю, что так, – ответил мистер Джарвис. – Читали ли вы сегодняшние газеты?

– Только «Спортсмен».

– Тогда вы, вероятно, не заметили, что ваш кузен, Джон Латтери, убился в Альпах.

Он передал газету Хайну, который поглядел на него с полным равнодушием.

– Ну, и какое же это имеет ко мне отношение? – спросил он.

– Это оставляет вас единственным наследником вашего дяди, мистера Джозефа Хайна, владельца виноградников в Маконе, который, насколько мне известно, миллионер. Джозеф Хайн живет во Франции и по французскому закону должен оставить часть своего имущества своим родственникам, иначе говоря – вам. Я дал себе труд разузнать об этом, мистер Хайн, и установил, что ваша доля, по меньшей мере, достигает двухсот тысяч фунтов.

– Я это знаю, – сказал Хайн. – Но так как старый скот меня не признает и может прожить еще лет двадцать, мне от этого весьма мало проку!

– Видите, – сказал мистер Джарвис, вкрадчиво улыбаясь. – Мой молодой друг, тут-то я и могу вам пригодиться.

Вальтер Хайн посмотрел на него с удивлением, которое быстро сменилось подозрительностью.

– О, на чисто деловом основании, – сказал Джарвис. – Вы знаете, в чем моя профессия. Я даю взаймы деньги. К счастью для многих людей, у меня есть деньги, и я даю их взаймы. На самых выгодных условиях. Я не скрываю своей профессии. Наоборот, я горжусь ею. Она позволяет мне делать много добра. Если бы я показал вам мою книгу, вы бы увидели, как много знаменитых имений было спасено только благодаря моему содействию. Немало тружеников обязано мне своим заработком и даже этого не знают.

Мистер Джарвис повернулся к своему посетителю, разводя руками. Потом он понизил голос:

– Только одно я скрываю, и это, мистер Хайн, – выгодность условий, на которых я даю деньги взаймы. Я вынужден это делать, иначе на меня ополчились бы все мои коллеги по профессии. Но вы это узнаете, мистер Хайн, – он похлопал по коленям своего друга с благожелательным видом. – Итак, перейдем к делу. Ваши обстоятельства не особенно цветущие?

– Полагаю, что так, – мрачно сказал Вальтер Хайн. – Я имею 150 фунтов в год, выплачиваемых по неделям. Три фунта в неделю. На это не разживешься.

– Три фунта в неделю. Это просто смешно! – воскликнул мистер Джарвис. – Я искренне поражен. Мы все это переменим, – он встал. Вынул из конторки листок бумаги и сел за стол. – Можете вы мне сообщить, мистер Хайн, все ли эти подробности точны? – и он начал читать: – Ваш отец унаследовал то же состояние, что и ваш дядя, Джозеф Хайн, но потерял его почти целиком в спекуляциях. Уже средних лет он женился на вашей матери, которая – простите, если я задену ваши чувства, мистер Хайн, – не вполне была ему равна по социальному положению. Счастливая пара поселилась на Аркад Стрит, в Кройдоне, где вы родились 6 марта, 23 года назад.

– Да, – сказал Вальтер Хайн.

– В Кройдоне вы провели детство. Вас там посылали в школу. Но суровая дисциплина школьной жизни не соответствовала вашему независимому характеру. – Так Джарвис вежливо пересказал стоявшее на бумаге слово «исключен». – О, мистер Хайн, – сказал он, улыбаясь. – Вы и Шелли. Мятежники, сэр. Он и вы. Ну, что же. Покинув школу лет шестнадцати, вы продолжали учиться дома. Ваш отец умер в следующем году. Ваша мать – на два года позже. С тех пор вы жили на Рассель Стрит, в Блюмсбери, на доход, оставшийся от вашего отца. Три фунта в неделю – совершенно верно – выплачиваются вам душеприказчиками вашей матери. И вы не занимаетесь какой-либо из свободных профессий. Кажется, это все.

– Вы порядочно потрудились, чтобы разузнать мою историю, – подозрительно сказал Вальтер Хайн.

– Это мое дело, сэр, – сказал мистер Джарвис. – Теперь взглянем на будущее, которое открывает более приятные перспективы. Совершенно нелепо, мистер Хайн, чтобы молодой человек, который должен наследовать четверть миллиона, прозябал бы на три фунта в неделю. Это плохо и для государства, мистер Хайн. А его интересы для нас должны быть дороги. Когда это состояние попадет вам в руки, вы должны уметь им распоряжаться.

– О, я сумел бы им распорядиться! – перебил его, хихикая, мистер Хайн.

Мистер Джарвис весело засмеялся при этой шутке. Вальтер Хайн решил, что он проявил большое остроумие. Это придало ему уверенность.

– Шутник вы, мистер Хайн. Сумели бы распорядиться. Недурно. Я должен рассказать это своей жене. Но к делу, – он понизил голос до доверительного шепота. – Я предлагаю выдавать вам две тысячи фунтов в год, уплачиваемых вперед по четвертям. Пятьсот фунтов каждые четверть года. Сорок фунтов в неделю. С вашими тремя, мистер Хайн, это кое-что составит. Ха-ха.

– Две тысячи в год! – воскликнул мистер Хайн, откидываясь на стуле. – Быть не может. Две тысячи. Что же я должен сделать для этого?

– Ничего, только тратить их, как подобает джентльмену, – сказал мистер Джарвис. Ни тому, ни другому не пришло в голову, что это было для Вальтера Хайна как раз невыполнимое условие.

– Но вы тут не при чем, – сказал Вальтер Хайн. – Пусть меня повесят, если я тут что-нибудь понимаю.

– Конечно, я тут при чем, – откровенно сказал Джарвис, – я или мои душеприказчики. Нам, может быть, придется долго ждать. Дяде вашему семьдесят три года, но он крепкий человек, живущий в здоровом климате. Скажем, четыре тысячи фунтов за каждые две тысячи, которые вам даю. Эти выгодные условия, мистер Хайн. Две тысячи в год, пятьсот в триместр. Сорок фунтов в неделю. Сорок три вместе с вашим маленьким доходом. Что скажете?

Мистер Хайн был совершенно оглушен перспективой богатства – возможностью немедленного обогащения. Но он жил среди людей, которые никогда ничего не делают без выгоды для себя, и в нем проснулась подозрительность. Он начал рассуждать.

– Но предположим, что я умру раньше моего дяди. Тогда вы ничего не получите, – сказал он.

– Ну, нет, я этого не забыл, – сказал мистер Джарвис. – Это, конечно, маловероятное предположение, но мы должны его рассмотреть.

Он откинулся на стуле и снова устремил взгляд на своего посетителя. Потом он заговорил гораздо более спокойным голосом:

– Есть способ предохранить меня от потери. Вы можете застраховать свою жизнь на случай, если вы умрете раньше вашего дяди, скажем, на сто тысяч фунтов. Вы можете выписать полис на мое имя. Я буду платить взносы, а если с вами что-нибудь случится, то я буду застрахован.

Он не отрывал глаз от лица Хайна. Тот сидел, положив локти на ручки кресла, сложив руки у подбородка.

– Да, я понимаю, – сказал мистер Хайн, соображая.

– Вы согласны? – спросил Джарвис.

– Да, – сказал Вальтер Хайн.

– Отлично, – сказал Джарвис. – Чем скорее сделка будет совершена, тем лучше. Вы тогда сразу получите монету. Что касается страхования, вы должны получить медицинское свидетельство от врача страхового общества, и поэтому лучше вам дня на два остепениться. Советую вам сегодня же поговорить с вашим поверенным. Как только ваше долговое обязательство и страховой полис будут в моем бюро, мистер Хайн, вы получите ваши первые пятьсот фунтов. Надеюсь, у вас хороший поверенный?

– У меня вообще поверенного нет, – сказал Вальтер Хайн, вставая.

– Нет? – с видимым удивлением спросил мистер Джарвис. – Так хотите, я вам порекомендую. – Он сел и написал записку, положил ее в конверт, надписав адрес, и передал конверт не заклеенным своему клиенту. – Фирма «Джонс и Стайльс Линдольнс Инн», – сказал он. – Спросите мистера Драйвера. Откровенно расскажите ему все предложение и спросите его совета.

– Драйвера? – спросил Хайн. – Не следует ли мне поговорить с одним из участников фирмы?

– У вас деловая голова, мистер Хайн. Он вошел в контры с этим капризным учреждением – законом об акционерных компаниях. И поэтому имя его не публикуется. Но «Джонс и Стайльс» – это он. Расскажите ему все. Если он посоветует вам отклонить мое предложение – послушайтесь его и в таком случае. Добрый день.

Мистер Джарвис прошел к двери и отворил ее.

– Ну, видите, вот она – паутина, – сказал он с добродушным смехом. – Не такое плохое место. Что? – и он выпустил мистера Муху из своего бюро.

Потом он подошел к телефону.

– «Джонс и Стайльс», – спросил он. – Попросите мистера Драйвера к телефону, – и он в течение пяти минут беседовал с мистером Драйвером, а потом с удовлетворённой улыбкой мистер Джарвис вернулся к невскрытым письмам, ожидавшим его с утра.