Пугало виновато пожало плечами и глупо улыбнулось. У тюремного надзирателя никогда не было проблем с Пугалом, оно всегда соблюдало тишину после отбоя и держало порядок в камере, поэтому он не отказал ему в маленькой просьбе. Достал папиросу из портсигара и дал Пугалу.

– Мя, мя, мя!

– Ну чего ещё? А, прикурить?

Тюремный надзиратель зажёг спичку, подождал пока Пугало прикурит и вышел из камеры дальше проводить обход.

Пожарный посмотрел на меня и глаза его блестели.

– Тюремщики говорят, что просто это Пугало было такое глупое и неуклюжее, что уронило окурок себе за шиворот, – пожарный ощерился. – Но я лично так не считаю. Я вот как думаю. Наверное, Пугалу так опостылела его жизнь… У него ведь ничего не осталось, верно? Начиная с жены. Потом у него и дом отобрали. Какой-никакой, а это был его дом. Убогий, косой, но угол. Работу. Пугало любило свою работу, у него хорошо получалось разгонять ворон. Я даже скажу, что ни у кого в городе не получалось это лучше, чем у него. Да чего там, я готов держать пари, что за всё время ни одна ворона не посмела подлеть к той кукурузе, которую сторожило Пугало. Но самое главное – его лишили права на справедливость. Там, в суде. Ведь даже самый маленький человек должен иметь такое право. Ну хоть на какую-то справедливость. Когда котёнка в порыве гнева незаслуженно пнут, чтобы не путался под ногами, так даже и он обижается.

И главное, как у него это всё отняли! В миг, в одно мгновение. Не оставив ни единого шанса побороться за своё, будто уличный вор вырвал монетницу из рук старика и сбежал.

Ничего из этого Пугало уже вернуть себе не могло. Но у него ещё оставалась сама его жизнь.

– Думается мне, – пожарный медленно и тщательно подбирал слова. Он говорил уже скорее не мне, а себе. – Думается, что Пугало не захотело отдать им последнее, свою жизнь. А захотело оно само распорядиться ею. Распорядиться самому. Хоть чем-то. Хоть какое-то последнее право. Это был… если угодно, это был протест.

Раскурив папиросу, Пугало расстегнуло пуговичку у себя на груди, и сунуло, впихнуло, вдавило туда окурок, в самую солому. Наверное, даже прижало подбородок к груди, вытянуло губы трубочкой и дунуло на огонёк.

– Соломенное Пугало сгорает меньше чем за минуту, – со знанием дела отметил пожарный. – Если в тюремной камере было совсем сыро, то, возможно, за две минуты. В любом случае, когда мы подъехали на пароконном ходу с бочкой воды, пока доковыляли… В то время пожарные команды набирались ведь из инвалидов, из солдат неспособных к строевой службе, как я, например. В общем, нам оставалось только смести на лопату пепел от Пугала. Маленькая горстка пепла – вот и всё, что осталось от Пугала, от всей его жизни, от всей его любви и работы.