–Именем суда я приговариваю обвиняемого к высшей мере наказания – выселению за пределы Купола.
Он стукнул молоточком, подкрепляя эту уже ставшую обыденностью фразу и оглушая всех присутствующих в зале, нарушая и без того застывшую тишину, до этого прерываемую лишь его короткими репликами.
Со скамьи подсудимого послышались негромкие всхлипы и плач. Судья давно заметил, что все обречённые в какой-то степени однообразно реагируют на выносимый им смертельный приговор и даже перестал обращать внимание на вырывающиеся из глотки преступников или просто страдальцев крики.
–Приговор обжалованию и перерассмотрению не подлежит.
Как же нехотя он каждый раз произносил эту фразу.
–Суд окончен.
Из здания кто-то спешно выбежал. Надо же, в Куполе оставались чувствительные люди.
Конвой скрутил подсудимого и вывел его в отдельную ото всех дверь, ведущую в длинный коридорчик, выходящий наружу Купола.
Нарушение даже самой безобидной Нормы каралось выселением. Люди должны были научиться жить по строжайшим порядкам. Иначе строй предлагал быть сосланными туда, где настоящее солнце своими губительными лучами сведёт их с ума. За пределы Купола.
В какой-то степени это было… Не лишено здравого смысла.
Судья пристально смотрел вслед осуждённому.
Он им завидовал?
Может быть.
Историки умалчивали о том, когда и как единственная звезда, освещающая Землю, стала приобретать убийственный эффект, воздействующий на человеческий мозг. Купол был основан в конце 20-х годов 21 столетия и представлял собой громадное, покрытое солнцезащитным элементом сооружение, призванное защищать часть людей от лучей Солнца. Но лишь ту часть людей, которая была способна работать ради дальнейшего его существования.
Правительством Купола в 2031 году был составлен "Моральный Кодекс Норм и Порядков", содержащий в себе основные принципы существования человечества в пределах Купола. Любое нарушение "Кодекса…" было преступлением против государства и каралось выселением под солнце.
Рабочая занятость населения являлась Нормой №1, а её нарушения даже не требовали судебной церемонии. Тех, кто не был в состоянии найти себе работу или уклонялся от этого, выселяли в первую очередь.
Государственный Верховный Суд был не более, чем традицией, формальностью, придающей чересчур строгому отбору населения хоть какую-то образную гуманность.
Судья поднялся с кресла, повесил на спинку пиджак и окинул взглядом пространство вокруг себя. Потом прошёл по залу, осматривая кресла, на которых несколько минут назад сидели люди и проверяя наличие забытых вещей. На одном из сидений лежала красная зажигалка.
Судья не раз видел эту запрещённую Нормой №46 вещицу почти самого безобидного назначения. Очевидно и среди слушателей суда были не самые порядочные люди. Он аккуратно поднял зажигалку и покрутил её в руках. Ничего замысловатого в ней не было. Обычно запрещённые вещи выглядят куда внушительнее. Судья на секунду запнулся и нажал на кнопку-рычажок. Из сопла с небольшим щелчком вырвалась маленькая струйка огня.
Несколько секунд судья не мог оторвать взгляд от обжигающей даже глаза красно-оранжевой змейки. Она завораживала и вынуждала смотреть на неё всё дольше и дольше, будто гипнотизируя и погружая в обжигающее пространство. В голове возникали образы, которые притупившееся восприятие едва ли могло истолковать. Сердце беспокойно затрепетало.
Судья всё-таки нашёл в себе силы отпустить рычажок. Струйка исчезла так же быстро, как и появилась. Он вернулся на рабочее место к сегодняшним папкам с делами, сунув зажигалку в карман.
Обыденное занятие не переставало быть скучным и надоедающим. Он ведь даже не запоминал ни данные, ни прочую информацию, изложенную в делах. Но, несмотря на это, продолжал.
И вновь последняя папка легла на верх кучки с левой стороны стола. Все оставалось на своих местах. А почему что-то должно было измениться?
Судья, как и всегда, откинулся на скрипящую спинку кресла, в надежде снова закрыть глаза и забыться сладчайшим сном. Но рука будто сама нащупала в кармане зажигалку.
Медленным движением он взял её в ладонь и чиркнул рычажком. Вновь оранжевая змейка вырвалась из сопла, издавая негромкий щелчок, извещая о своём присутствии в этой комнате.
Огонь. Вечно можно смотреть только на него.
В голове пронеслась фраза, когда-то произнесённая в компании судьи, и, насколько он знал, цитировала какого-то художественного деятеля докупольных времён. Ещё тогда она показалась ему странной, почти что бредовой и бессмысленной со всех возможных сторон.
"Рукописи не горят".
Он отпустил рычажок зажигалки и попытался вновь понять, может даже переосмыслить её для себя. Тщетно. Тогда тяжёлый засыпающий взгляд упал на вчерашние досье, уже валяющиеся под столом.
Подняв одно из них, он снова прочёл написанные тяжёлым кривым почерком слова, сливающиеся в отдельные комки под действием дурмана уставшего мозга. Прочёл и поджёг.
Танцующая змейка снова вырвалась из недолгого плена, жадно облизывая своим языком уголок старых бумаг. Огонь быстро разошёлся по буквам и пустым строкам, пожирая их в медленном танце, оставляя от них лишь пепел и серый, горчащий и щиплющий глаза дым.
Насколько прекрасна может быть природа стихии, призванной разрушать и уничтожать. Танец огня по желтоватой бумаге длился совсем не долго, но для судьи это время тянулось затягивающую вечность. Завороженно он смотрел на исполняющее незамысловатые па мерцающее пламя, не испытывая эмоций, но будучи намертво погружённым в этот обжигающий балет.
Что-то этот танец огня возбуждал в его душе. Что-то принуждал вспомнить и заново переосмыслить. Судья чувствовал это, но пока что пытался отогнать навевающих демонов прошлого.
Последний кусочек бумаги, догорая, упал на пол и тут же сгорел, унося за собой и феерическое исполнение танца красно-оранжевой змейкой, только вошедшей в свой ненасытный вкус, и последнюю информацию о человеке, на которого было заведено это дело.
Так и знал. Всего лишь глупая фраза. Ничего больше.
Рукописи горят, и мало что горит лучше, чем они.
Судья встал и положил зажигалку в ящик стола. И пусть он сильно сомневался, что она ещё может хоть когда-то ему пригодиться, он без раздумий решил оставить её здесь. Потом он развеял по воздуху совсем небольшие пылинки пепла и вновь, подавляя оставшиеся мысли, прилег в своё кресло.
***
несколько дней спустя
Разве нет совсем никакого шанса?
Повседневное рабочее кресло вдруг стало слишком жёстким и неудобным, хотя до этого с необычайным комфортом заменяло кровать. Рабочее место казалось новым и непривычным, хотя сопровождало судью эти долгие годы. Слишком долгие годы.
Полумрак. Сухой воздух. Запах. Всё стало совсем другим и будто наполнилось совершенно иным, несуществующим смыслом. Некой сутью.
Будто приобрело ценность.
Судья полулежал в кресле. Увидь это посторонний, он непременно подумал бы, что старый осыпающийся потолок здания вот-вот полностью обрушится под томительным взглядом, а пол провалится под непрерывным отрывистым ритмом, отбиваемым подошвой совсем новых туфель.
Но нет, сейчас его никто не видел.
В таких ситуациях, и правда, лишь остаётся глупым взглядом проедать бездонные дыры в потолке, впрочем не сопротивлявшемся, и отстукивать бесконечную чечётку на ламинате, будто для этого и предназначенном. Всё равно они будут терпеть до последнего.
Стены нагло подслушивают. Окна бесстыдно подглядывают.
Лишь пол и потолок. Только эти двое совсем не имеют намерений или собственных корыстных целей.
Единственные, кому можно доверять.
Единственные, с кем можно молча поговорить.
Единственные, кто правда выслушает.
Единственные, кто немного слышит.
И, пожалуй, единственные, кто не изменился в здании суда в тот день.
Веки то опускались, то поднимались. Сами собой. Ведь начинаешь моргать ими самостоятельно, только если обратишь внимание. Внимания судьи же сейчас не было вовсе.
Сознание расплывалось внутри звенящей головы, унося в водоворот все мысли, способность понимать материальное окружающее.
Глупые, бессмысленные мысли.
То, что лишено смысла, не всегда лишено сути.