Antonia Susan Byatt

Но когда пишешь свою версию Рагнарёка в двадцать первом веке, не можешь не думать о другой катастрофе. Мы – единственный вид животных, разрушающий собственный мир. Не из злобы – или, по крайней мере, не столько из злобы, сколько от гремучей смеси исключительного ума, исключительной жадности, исключительной плодовитости и врожденной близорукости.

Она побрела обратно к себе по ясному, серому Кембриджу. От Рафаэля у неё голова шла кругом. Он одолжил ей книги – а это кое-что значит, всем известно, что дать книгу – всё равно что протянуть ниточку. По этой ниточке придёшь обратно.

Деликатность и трусость – самое обычное сочетание. Из-за них она всю жизнь лезла вон из кожи, только бы не задеть чьих-то чувств, не оскорбить убеждений.

Она не любила, когда о ней говорили. В равной степени она не любила, когда о ней не говорили, когда взрослые болтали на свои возвышенные темы, как будто ее тут и не было. В общем, на нее невозможно было угодить. Даже в одиннадцать лет ей хватало ума понять, что на нее невозможно угодить. Она много думала о чувствах других людей и анализировала их, и только недавно начала понимать, что другие люди, как правило, этого не делают и не отвечают ей тем же.

Как часто, решив не блуждать без пути, устроить свою жизнь по правилам, мы обнаруживаем, что решение наше запоздало, правила неосновательны, а выбранный путь, бывает, ведёт не туда.