Земля-Сортировочная

Глава 1. Как я решил про все про это написать

Если бы к северу от нас не было Старомыквинска, то мы бы назывались Новомыквинск-сортировочный. А если бы на юге не было Новомыквинска, то Старомыквинск-сортировочный. Но оба они есть и там, и там, поэтому мы называемся просто Сортировка.

Вся история с космическим десантом и повстанцами тут у нас и произошла. Все ее знают, и с разными подробностями. Но она как-то мимо жизни проходит. Ни астрономы к нам никакие не приезжали, ни в газетах не писали. Словно ничего и не было вовсе. Когда два года назад у нас сошел с рельс пассажирский поезд, то комиссия сказала, что про это в газетах сообщать не будут, потому что это особенный случай. А про особенное не пишут, потому что все люди живут нормально. Только у нас ненормально. Поэтому и космонавты прилетели. Короче, в стране о нашей истории мало знают, и я решил написать ее ну типа как повесть научно-фантастическую.

Вообще-то я фантастику читаю много. Но только вот настоящие писатели про пришельцев все как-то не так пишут. Нет, конечно, интересно, зыко, но не так. Наш с Барбарисом друг Леха Коробкин (он сейчас в армии) сказал, что это потому, что они интеллигенты, а мы рабочий класс и имеем доступ к средствам производства, к той же железной дороге, например. У писателей все пришельцы почему-то на мечах стражаются, и всякие параллельные миры. А на самом деле у всех событий и причины другие, и происходят они по-другому. Пришельцы, к примеру, прибыли к нам не из параллельного мира, а из космоса, их там дофига. И пластались они не мечами (хотя среди них были и принцы даже), не бластерами, а так, что уж под руку подворачивалось – ну, доской там, кулаком или кирпидоном зафитилят. Мужики наши говорили потом, что и бластерами тоже, но я смотрю утром – у кого фонарь, у кого зуба нет. Просто они в запале не разбирались. Да и ладно, не в бластерах дело. Короче, я не писатель, и расскажу правду.

У нас на Сортировке железных дорог тьма. Сколько я не считал, какую-нибудь, да забуду. Значит, так: две ветки на Старомыквинск и Новомыквинск, потом на запад, еще на юг, на рудник, затем старая колея, затем на паровозное кладбище, на кольцо – в общем, целый кубик Рубика, не разберешься. Станция у нас крупная, вокзал большой, а народу на нем мало. Летом еще куда ни шли, а зимой совсем никого.

Из водоемов у нас только река Мыква. Она узкая, грязная и мутная, потому что течет с карьеров. Там, где ее пересекает улица Мартина Лютера Кинга, еще при Николае Кровавом сделали плотину, и в центре поселка у нас образовался пруд. Вода в нем отстаивается, и поэтому он чистый. А далеко в лесах протекает окончательно чистая речка Тиньва. Кроме Мыквы и Тиньвы, у нас есть еще Пантюхин овраг. Внутри он весь зарос кустами и бурьяном. Весною в нем течет бурный поток, а летом пересыхает. Мы гуляем в кустах и ищем, чего он принес – сапоги, корзины, тряпки. Леха Коробкин однажды нашел целый скелет то ли кошки, то ли зайца (задние ноги отвалились, а в остальном скелетом еще можно было пользоваться). Он запутался и висел на кусте малины. Больше в овраге ничего хорошего нет.

Ну, что еще можно сказать про Сортировку?.. Есть автостанция, клуб, столовка, библиотека, школа, детский сад… Если, конечно, какой-нибудь пацан бы к нам приехал, я бы еще много интересного показал и рассказал. А в книжке писать про это не стоит, да и к пришельцам не относится.

Пришельцы у нас своими делами занимались и к людям не вмешивались. От них вроде и следов не осталось. Ну, конечно, тетка Рыбец кабана-то не вернула, ну дак он все равно на ворованных помоях разжирел, и по нравственному закону его быть не могло. Бунька оправилась, а полезный аппаратец у Карасева и вправду увели. Про денежный поезд сказали, что авария, а все остальное уже совершенно ерунда. Никто не погиб, мужики вернулись, а прочее никого не касается.

Осталось еще сказать, что у нас в Сортировке почти все работают на железной дороге. Мои папка и мамка проводники в Читинском экспрессе. Когда все произошло, они уехали в рейс, а я жил у соседей – тети Клавдии и дяди Толи Поповых. Ихний сын Борька, которого еще Леха Коробкин прозвал Барбарисом, мой друг. Ну, не так, чтобы очень, а средне.

Вот. Больше сказать, вроде, нечего.

Р. S. Я, наверна, неправельно зделал, что повистуху начел так просто. У настоящих песателей вот сначала ничево не понятна. Все кудато прячуца, грусьтят, и ктото до этово погиб. Ну, ладно, у меня, может, творчиская манера другая, без выкрутасов. Я четателей заинтересововать не собираюс. Не захочут так четать – сами дураки, и все. Зато у меня взаправду было.

Глава 2. Как я наслушался ерунды

Я проснулся от воя Красноярского скорого. Вой пронесся над сеновалом и улетел, только гул упрямо дрожал вдали, как струна, пока не растаял вовсе.

Мы с Барбарисом спали на цветастом, засаленном одеяле, брошенном поверх колючего сена, и укрывались другим одеялом байковым, тощим, злобным, с фиолетовой железнодорожной печатью в углу. Наш коровник (вместе с сеновалом над стойлом) был насквозь просвечен солнечными лучами. Внутри клубилось светящееся облако сенной трухи, да сквозь настил снизу поднимался будоражущий коровий дух, тяжелый, как мед.

Я перелез через Барбариса, взрывая сено, добрался до лестницы и спустился вниз. Чтобы Барбарис учился прыгать, лестницу я оттащил в сторону. Она была сверху увесистая, как парус.

На дворе было жарко и безветренно. Тополя на улице от пыли померкли и осели. Вдали яростно пылала новая цинковая крыша на доме Лютиковых. Со станции доносились невнятные крики и стук. За дом от нас кто-то звонко колотил гвозди, ровно по три удара на каждый – дыц! дыц! дыц! – дыц! дыц! дыц! – потом раздался вопль, вырванный из груди неверным ударом молотка, и все сонно затихло, словно утонуло, выпустив вверх как последний пузырь круглое облако.

Рядом с коровником торчал угловатый короб из ржавой стальной сетки. В коробе, пища и качаясь, суетливо бегали цыплята. Около короба, наблюдая, сидел кот Мотька.

Мотькой (то есть Мотиком) его прозвал Барбарис, потому что у него на морде (у кота, конечно) были черные очки, как у мотогонщика. Барбарис был помешан на мотоциклах. Он все знал про них, вырезал все картинки с ними из журналов в библиотеке, набился в помощники и приятели всем мотоциклистам нашей Сортировки: и дяде Андрею Зацепе, и Сморыгину, и бригадиру Орленко, и Мишке Чуркину, и потомственному рабочему Илье Петровичу Флангу, и Адидасу Тимур-Заде, который почти не говорил по-русски, и даже участковому лейтенанту дяде Лубянкину, хотя у того мотоцикл был очень старый и бывший государственный.

Барбарис до трепета и тоски мечтал обладать двухколесным, грохочущим, бензиновым конем, мечтал однажды пролететь по улице Мартина Лютера Кинга на огнедышащем, сотрясающем мир чудовище без глушителя, передавив при этом всех гусей и засыпав поселок комьями грязи. Подружившись с Лехой Коробкиным, Барбарис загордился, и мне пришлось выколотить из него гордость кулаками и черенком от лопаты. Только после этого Барбарису все равно раз в четверть снилось, как перед армией на своем свирепом «Чизете» Леха Коробкин промчался прямо по железнодорожному мосту через Мыкву.

(Тогда навстречу ему из Новомыквинска шел состав, но Леха лишь увеличил скорость. Состав экстренно тормозил, визжа на всю область, а Леха соскочил с колеи только перед самым его носом и по косогору помчался в лес. Машинист Залымов на ходу выпрыгнул из локомотива и устремился за Лехой, сея опустошение на своем пути. Но Леху он не догнал, хотя пробежал несколько километров и сломал молодую сосну.)

Вспоминая Леху Коробкина, я повесил ведро на клюв колонки с ружейной мушкой на конце, отполированным рычагом накачал себе воды и переставил ведро на черную, разбухшую скамейку рядом. Потом я разделся. Вдали, в мареве, где медленно плавали столбы и семафоры станции, переливчато затрубил Ленинградский поезд и, не останавливаясь, забарабанил на стыках. Вода в ведре задрожала, закачалась, размазав косматое, нестерпимое солнце. Я поднатужился, поднял ведро с солнцем и опрокинул на себя.

Вернувшись в коровник, я увидел, как сверху, с сеновала, сиганул вниз толстый Барбарис и врезался в землю, как Тунгусский метеорит.

– Ерепена крача!.. – очень тихо сказал он.

Я вообще-то редко мучаю Барбариса, но иногда просто не могу удержаться. У меня чувство юмора такое. И, в конце концов, ну почему он такой толстый, нерешительный и неумелый?

Я помог ему доковылять до кухни. Тетя Клавдя уже приготовила завтрак. На кухне было тесно, но чисто. Печку дядя Толя весной побелил. На столе, покрытом исцарапанной клеенкой с розами, под полотенцем млели блины и сметана. На окошке трепетала марля, на стенке тикали ходики, и с творога, откинутого в платочек, на рукомойник звонко падали мутные капли.

– Борьк! Вовк! – крикнула нам из комнаты тетя Клавдя. – Блины на столе, ешьте все!.. А я посижу тут, поговорю вон с Марусей Меркиной…

– Здрасьте, теть Марусь!.. – крикнули мы за стенку, усаживаясь.

– Здравствуйте, ребятки! – фальшивым голосом отозвалась Меркина.

– Вовк, ты не стесняйся, ешь как Борька, он у нас простой, – добавила неугомонная тетя Клавдя. – Борьк, а ты блины на стол не ложи!

– Не, – ответил Барбарис, скатывая трубочкой расстеленный на клеенке блин.

– Чего у Меркиной стряслось? – шепотом спросил я у Барбариса.

– А я почем знаю? – пожал плечами нелюбопытный Барбарис, макая блин в сметану до самых пальцев.

– Вот, Клавдь, я и говорю, – тихо забубнила Меркина за стенкой. Голос ее был дрожащим, потому что она всегда рыдала над плохими сплетнями, переживала их и верила им, как программе «Время». – Рожу так скрючил и говорит мине – знаешь ведь, как он умеет, так, с подковыркой, мол, баба дура, – пять миллионов, мол!

– Пять миллионов!.. – ошарашенно воскликнула тетя Клавдя.

– Пять, – пискнула Меркина и вдруг горько зарыдала, я даже услышал, как качается под ней старый диван с валиками по бокам.

– Дивану каюк, – тоже прислушиваясь, заметил Барбарис. – Сто раз бате твердил, пора новый купить…

– Ну, ладно, ладно тебе, Маруся, может, и обойдется, – бормотала тетя Клавдя.

– Тебе хорошо, – сквозь рыдания быстро ответила Меркина. – Твой-то Анатолий в депо получает сто шестьдесят, да еще на шабашках, а мой-то алкаш – он же фашист, агрессор, он же на все готов!..

Тут Меркина всхлипом втянула в себя все слезы и сопли и тем же приглушенным голосом, от которого бренчали кастрюли на кухонном шкафу, продолжала:

– Говорит, будет пять бронированных вагонов. В одном рубли, в другом трешки, в третьем пятерки, в четвертом десятки, а потом двадцать пять и больше!..

– Тихо!.. – зашипел я на Барбариса, потянувшегося к приемнику.

– А куда их повезут-то, Марусь? – спросила тетя Клавдя.

– Сжигать повезут, Кланюшка! Бумажки-то старые! Новые, точно такие же, напечатали, а старые сожгут! А мужики говорят – все одно, мятая бумажки или свежая, любую отоварят! И мой хлюст козырей с ними туда же!..

– Ох, лихие мужики!.. – простонала тетя Клавдя. – И когда они хочут?

– Не знаю, Кланюшка, не знаю!.. И кто у них заводила – тоже не знаю!.. А мой-то, слышь, после этого меня за границу утягивает!..

– В Америку?

– В Саудовскую какую-то Аравию! К Пиночету в штурмовики!..

– Тебя?!

– Да не меня, Кланька, – сам туда пойдет! Я ж его знаю! За бутылку родину продаст – изверг, враг народа, морда каторжная!..

– Слышал? – толкнул я Барбариса.

Р.S. Дорогой четатель! Сразу очинь хочу аговорить условея нашево взаимнаво деалога. Художесвенное произведенее отличаеца от нехудожесвеннова тем, что в нем есь подтекс, потому что в нехудожесвенном нет. У меня тоже есь подтекс, но не не везде. Где есь, я буду абозначать ево галочками или крестиками. Или нет, лутше в конце ево буду писать сам. Ведь могут неправельно понять и не напечатать, а могут аштрофовать или вобще посадить в психбольницу, хотя и незашто. А я еще молодой.

Глава 3. Как мы были у Карасева

– Пошли к Кобелевым, Вовтяй, – предложил мне Барбарис, когда мы вышли на крыльцо. – Они «Иж-Юпитер» купили…

– Ну их, твои мотоциклы… – хмуро отозвался я.

– Пошли тогда к бане, – не обидевшись, снова предложил Барбарис. – Сегодня женский день, позырим…

– Дурак, что ли? – спросил я. – Там же окна закрасили. Слушай, Барбарис…

– Чего?

– Пошли в тупики к дяде Карасеву, а? Он же у Кольки Меркина собутыльник! Мы его подпоим и узнаем про ограбление денежного поезда!

– И чего делать будем потом?

Я подумал.

– Ну, посмотрим, как будут грабить…

– А чем подпоим Карасева?

– Возьмем ведро картошки из вашего погреба, а у него аппарат моментальной перегонки… Он сам и подпоится.

– Н-ну, ладно… – заколебался Барбарис. – А почему нашу картошку, а не вашу?

Самое лучшее в таких случаях – пнуть ему хорошенько.

– Дождешься ты у меня, Вовтяй… – проворчал, удаляясь к погребу, Барбарис.

Спустя пять минут он вернулся. В ведре лежала холодная, черная картошка.

– Годится, – одобрил я, и мы пошагали к станции.

– Вот уедет Колька Меркин за границу, – через некоторое время заговорил Барбарис, – и пойдет в штурмовики к Пиночету…

– Врет он все, – хмыкнул я. – И не возьмут его туда вовсе, там карате надо знать.

– Дак он знает, – возразил Барбарис. – Когда его в марте братья Криворотовы побить хотели, помнишь, как он их ногами отпинал?

– Это все фигня, потому что у настоящих каратистов есть разные пояса – черный, там, белый, красный, а у Меркина ничего нет, даже галстука.

– Купит.

– Нет, – решил я. – Он, наверное, пойдет работать на радиостанцию «Свобода». Помнишь, как он критиковать любит?

И я представил, как у нас на Сортировке зимними ночами слушают по радио далекий и изменившийся голос Кольки Меркина, пробивающийся через свист и Пугачеву.

– Тогда он про все расскажет, – рассудительно заметил Барбарис. – И про инженера Паранина, и что тетка Рыбец из столовки свиням ворует, и что дядя Дмитрий Карасев космический шпион и самогонщик, и про танки на железной дороге… И если будет война, на нас бомбу сразу и шандарахнут!..

Я похолодел, представив над станцией ядерный гриб в десять раз выше старой водонапорной башни.

– Слушай, Борька, – взволнованно сказал я, – надо этих грабителей мильтонам сдать, потому что знаешь, что будет, если бомбу скинут?..

– Что? – испуганно спросил Барбарис и замолк.

– Всем ерепена крача, – горько подтвердил я.

– А если в Пантюхи овраг залезть, то, наверное, можно спастись от радиации… – предположил Барбарис.

– Ага, очень можно, – недоверчиво хмыкнул я.

– Можно! – горячо заявил Барбарис. – Надо только противогазы!

– Очень противогазы, – хохотнул я. – В них, во-первых, потеешь, а в поте и будут все консервогенные вещества, а во-вторых, в них же в глазах стекла, и во время вспышки враз ослепнешь!.. А вообще, – добавил я, – спастись можно будет только в старых карьерах, потому что там песку много. Но, самое главное, надо при взрыве крепко-крепко зажмуриться, а потом провеять всю одежду от радиации.

– И трусы?.. – опешил Барбарис.

– И трусы, – жестко подтвердил я.

– А девки?.. Они тоже?..

Но договорить мы не успели.

Впереди показался кирпичный пакгауз и ограда из железных листов. Мы пролезли в парализованную дверку и через крапиву выбрались на насыпь. Вдоль задней стороны деревянного перрона мы пошли к паровозной стоянке. Под перроном валялись ящики, обломки кирпичей, газеты, бутылки и башмаки. Впереди показались ворота, которые охранял космический шпион дядя Дмитрий Карасев.

Вообще-то он охранял тупики, где стояло обширное вагонное хозяйство. О нем все забыли, но все равно берегли. Тут стояли, сейчас припомню, два паровоза, дрезины, платформы, цистерны, еще чего-то, короче, не помню, дофига всего. Этот тупик был обнесен забором с колючей проволокой наверху, а дядя Карасев охранял ворота.

Ворота были замечательные, железные, побитые, как рыцарский щит. На них был написан отрывок какого-то грозного слова: «…тужай!». Под ворота убегали ржавые рельсы, а дальше уже расплетались целым веером. Над воротами торчала будка с выбитыми стеклами. Карасев должен был сидеть там, но чаще он, совсем пьяный, лежал за будкой на панцирной сетке, сквозь которую проросла трава.

– Скажешь Карасеву, что тебя дядя Толя прислал, – наказал я Барбарису, поднял с земли специальный болт и загрохотал по створкам.

Через некоторое время я услышал хруст шагов, а потом скрежет засова. Карасев со скрипом приоткрыл створку и высунул лохматую голову в репьях.

– Борька? Вовка? – спросил он, увидев нас. – Вам чего?

– Батя прислал… – фальшиво залопотал Барбарис, протягивая ведро. – Просил, как обычно…

– Заходи! – заметно приободрился Карасев.

Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза.

Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка.

– Дядь Мить, – окликнул я Карасева, – вас еще не выследили шпионы диктатора?

– Не, Вовка, – сказал он. – У них квалификации не хватает.

Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес.

– Дядь Мить, – опять спросил я, – а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели?

– Правда, пацаны, – серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. – Хотя может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь.

Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю.

– А почему ваша тарелка самогон гонит? – спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления.

– Он, пацаны, в еенном двигателе как смазочное масло, – пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. – Раньше-то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую.

Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль-барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели.

– А Байконур пьет? – спросил я.

– Все пьют, – ответил Карасев. – Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил.

– А как же друзья?.. – я забросил удочку насчет Меркина.

– Стараюсь в одиночку, – ответил Карасев. – Боюсь шпионов.

– Так вообще не пейте, – сказал Барбарис.

– Молодой ты еще, Борька, – грустно произнес Карасев. – Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип.

– Какой еще принцип?.. – буркнул Барбарис и качнулся.

Я тоже почувствовал, что все поплыло – кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе.

– Такой принцип! – задиристо крикнул Карасев. – Я знаешь, кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер-лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… – он потряс свой ватник за грудь, – как у Гагарина!.. Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!..

В ведро из шланга потекла тоненькая струйка.

– Выследил?.. – спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком.

– Пацаны во мои милые, глупые!.. – Карасев обнял нас и попытался заплакать. – Да ведь их хрен выследишь!.. Они вот где-то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, непонятно никому!..