Поди туда, не знаю куда: бродячие сюжеты от сказок до современной прозы
Замечали, что в сказках, мифах и даже современных книгах встречаются похожие мотивы? Герой отправляется в опасное путешествие. Бедняк становится принцем, а красавица влюбляется в чудовище. Это не случайность – такие повторы называют бродячими сюжетами. Они переходят из культуры в культуру, меняя имена и детали, но сохраняя суть.
В XIX веке учёные думали, что сказки просто «переезжают» из страны в страну – русский «Иван-царевич» мог прийти из индийских легенд. Позже оказалось, что повторы иногда рождаются независимо – просто потому, что люди в разных уголках мира мечтают, боятся и любят одинаково.
Сегодня бродячие сюжеты живут не только в фольклоре. Они – часть современной культуры. Мы выбрали некоторые из таких тропов, чтобы показать, как повествования менялись в веках и как выглядят сегодня.
От Ивана-царевича до Фродо Бэггинса: герой проходит квест
Один из самых распространённых сценариев мифов, а позже и авторских произведений. И речь тут идёт не только о литературе. Так, голливудский продюсер Кристофер Воглер, автор книги «Путешествие писателя. Мифологические структуры в литературе и кино», считает «квест» базовым сюжетом для любого повествования.
Истории, в которых герой покидает привычную ему среду, отправляется в другой мир, выполняет задания, меняется внутренне (а иногда и внешне), можно встретить и в греческих легендах, и в индийских сказаниях, и в скандинавских сагах, и в русских волшебных сказках. Американский исследователь мифологии Джозеф Кэмпбелл считал, что у таких сюжетов есть свои стадии.
Помните, как в сказке про Ивана-царевича и серого волка (на Русь она пришла из латинских легенд) главный герой отправляется за Жар-птицей? Это сепаративная стадия, обозначающая выход из социума. В дороге Иван встречает волшебного помощника, говорящего волка, и с ним преодолевает множество испытаний (проходит квест), а в конце даже погибает от рук своих неудачливых старших братьев. Это ламинарная (переходная) стадия мифа, когда герой пребывает в промежуточном состоянии между мирами и действительно может умереть, попасть в подводное или подземное царство или, например, к Бабе-яге, известной проводнице между живыми и мёртвыми. В итоге волк окропляет погибшего хозяина сначала мёртвой, а потом живой водой, Иван-царевич воскресает, возвращается домой, забирает у обидчиков невесту и занимает главенствующее положение в доме. Это конечная стадия повествования, где все счастливы (как правило).
Следы мифа-квеста есть и в авторских историях, например в романах Вальтера Скотта или пушкинской «Капитанской дочке». Здесь, как и в исходном содержании, герои покидают привычный мир, отправляются на поиски приключений, преодолевают множество трудностей, часто оказываются на грани жизни и смерти (тот же Гринёв был ранен в третьей главе и чудом избежал казни в пятнадцатой), но в конце обретают и славу, и невесту, и, иногда, состояние.
Судьба толкиновского Бильбо Бэггинса («Хоббит, или Туда и обратно») – тоже классический квест. Герой покидает свой уютный Бэг-Энд, отправляется на поиски приключений, а возвращается к распродаже собственного имущества, потому что за время отсутствия соседи сочли его умершим. Правда, после своих похождений Бильбо не обретает ни невесту, ни славу, а наоборот, теряет статус «почтенного хоббита», но его это мало заботит.
Не всегда герой, проходящий квест, – это мужчина. Литература знала сильных девушек задолго до современного тренда. Так, в мифе об Амуре и Психее (в пересказе Апулея) главная героиня нарушает обещание, данное супругу, и вынуждена выполнять задания его матери, Афродиты, чтобы воссоединиться с мужем. Ради этого девушка даже спустилась в подземное царство. Этот миф нашёл отражение и в знаменитой норвежской сказке «На восток от солнца, на запад от луны», и в «Душеньке» Ипполита Богдановича, и во многих более поздних книгах.
Не забыт этот поворот и в современной литературе, причём у очень разных авторов. Так, элементы базового мифа-квеста есть и в фэнтезийном «Ходячем замке» Дианы Уинн Джонс (том самом, по которому снял свой анимационный фильм легендарный Хаяо Миядзаки), и в реалистичной «Долгой помолвке» Себастьяна Жапризо.
«Из грязи в князи»: сказки про Золушку и Алладина
Что роднит героиню Шарля Перро и братьев Гримм с юношей из сказок Шахерезады? Сюжет про историю успеха. Он был известен задолго до появления разного рода коучей.
Итак, женский вариант – Золушка – насчитывает более тысячи вариаций в сказках и легендах разных народов мира. Самый древний из них – египетский. Есть свои Золушки во Франции, в Италии и даже Китае. Башмачки у героинь могут быть очень разными, от изящных сандалий до хрустальной туфельки (в XIX веке исследователи всерьёз спорили, из чего была сделана обувь красавицы), и в различных количествах – от одной пары до трёх. Неизменно одно: бедная девушка с помощью своей доброты и волшебных помощников обретает любовь и выходит из трущоб в мир больших возможностей.
Мужской вариант – сказка про Алладина – несколько отличается: никаких башмачков тут нет, зато есть волшебные лампы, кольца и джинны. А сам герой, хоть и действует в арабской сказке, почему-то живёт в Китае и, в отличие от своей западной «сестры», бездельничает. Но, как и Золушка, он поднимается с самых низов, находит свою любовь и богатство благодаря волшебству. Ни в одном из арабских вариантов «Книги тысячи и одной ночи» сказки про Алладина нет, её включил первый европейский переводчик Антуан Галлан только в начале XVIII века, из-за чего история считается западным наслоением, пусть и имеющим восточные корни.
К сказкам о герое, который поднялся «из грязи в князи», можно также отнести «Кота в сапогах», «Сивку-бурку», «По щучьему веленью» и другие. В авторской классической литературе этим приёмом часто пользовались, чтобы показать социальные проблемы. Например, в «Жизни Дэвида Копперфилда, рассказанной им самим» Чарльза Диккенса или в «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте поднимаются проблемы закрытых школ, работных домов, положения бедных и не только.
Современные Золушки и Алладины часто встречаются в биографических книгах. Например – Коко Шанель, простая швея, которая перевернула наши представления о моде; или Мэй Маск, ушедшая из абьюзивных отношений и добившаяся всех своих целей; Фил Найт, выросший из бухгалтера в основателя компании Nike; или Стив Джобс, который воспитывался в семье автомеханика, а позже основал Apple.
В художественной литературе Золушки (а чаще всего авторы используют женский тип) тоже нередкие гости. И они могут быть самыми разными: спокойными и меланхоличными, как в «Милости крёстной феи» Заболотской; раскованными и рискованными, как в «Пятидесяти оттенках серого» или «Грее» Э. Л. Джеймс; независимыми и скептичными, как в «Романтической комедии» Кёртис Ситтенфилд.
Стокгольмский синдром: «Красавица и чудовище»
Сказки в духе «Красавицы и чудовища» можно вписать в рамки других сюжетов. Даже в мифе об «Амуре и Психее» главный герой изначально прикидывается чудовищем. И всё-таки эта история, не будучи архетипической, стала настолько популярной, что её можно рассмотреть отдельно.
В базовом изложении перед нами юная красавица, оказавшаяся в замке жуткого человекоподобного зверя. Героиня испытывает страх, но постепенно влюбляется в своего тюремщика, соглашается стать его женой и тем самым снимает чары, превращая чудовище в принца.
Впервые похожая сказка была записана в XVI веке Джованни Франческо Страпаролой, позже появилась в сборниках Габриэль-Сюзанны Барбо де Вильнёв (1740 год) и Жанны-Мари Лепренс де Бомон (1757 год). Но самый известный западный вариант записал Шарль Перро в конце XVII века, а наиболее близкий русским читателям – «Аленький цветочек» Сергея Аксакова – появился в 1858-м как приложение к автобиографии «Детские годы Багрова-внука».
Интересно, что почти во всех вариантах таких рассказов (хотя записывали их люди из высших сословий) важная роль отведена горожанам. Даже в сборнике де Вильнёв красавица Бэль, хоть и принцесса, но воспитана в семье купца. Продолжением этой традиции стал роман «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго.
Сегодня содержание «Красавицы и чудовища» продолжает трансформироваться. Отдельным его ответвлением стали многочисленные ретеллинги: «Королевство шипов и роз» Сары Дж. Маас, «Красавица и Чудовище. Другая история Белль» Лиз Брасвелл. Вариацией на тему можно считать троп «барышня и хулиган», который встречается, например, в романе «Крылья на двоих» Эшли Шумахер. И даже в описании неожиданной дружбы ангела и демона из «Благих знамений» Терри Пратчетта и Нила Геймана.
Мужской вариант «красавицы и чудовища» тоже существует. Вспомните «Царевну-лягушку» с тропами «отвратительной леди» или «заколдованной невесты». Подобное встречается в легендах о короле Артуре, «Кентерберийских рассказах» Джеффри Чосера и уже упомянутом «Ходячем замке» Дианы Уинн Джонс.
Дорога домой: странствия Одиссея и не только
Можно объединить с мифом-квестом, ведь и тут и там есть мотив путешествия, а можно рассматривать как отдельный вид, поскольку основное повествование начинается уже тогда, когда герой находится далеко (или не очень далеко) от дома и всеми силами стремится вернуться.
Первой на ум приходит «Одиссея» Гомера, в которой главный герой много лет провёл вдали от родного острова. Любопытно, что этот же сюжет был заимствован в одну из былин о Добрыне Никитиче, где богатырь отправляется «во чисто поле», а возвращается аккурат на свадьбу собственной жены и названого брата Алёши Поповича. В некотором роде «путешествием домой» можно считать и «Божественную комедию», только Данте Алигьери (и лирический герой в одном лице) достигает не своего жилища, а приобщается к высшей благодати.
В XIX веке «дорогу домой» нередко использовали в романах с социальным подтекстом (совсем как троп «из грязи в князи»). Он встречается и у Чарльза Диккенса («Приключения Оливера Твиста»), и у Льюиса Кэрролла (его Алиса также стремится домой из Страны чудес, попутно решая чужие проблемы), и у Гектора Мало («Без семьи»).
Одиссеи XX столетия сосредоточились на литературных и смысловых экспериментах (модернистский «Улисс» Джеймса Джойса), а также на темах семьи (роман-эпопея «Тихий Дон» Михаила Шолохова) и поиска себя в новом мире (драма «Возвращение» Эриха Марии Ремарка).
Сегодня мотив возвращения домой можно увидеть в самых разных жанрах, и не всегда в сюжете есть долгая дорога. Это могут быть детективы, где персонажи приезжают в унаследованный дом, чтобы разгадать семейные тайны («Опасная игра бабули» Кристен Перрин), романтические комедии, в которых персонажи возвращаются в город детства, чтобы обрести покой, но встречают любовь («Ранчо одиноких сердец» Лайлы Сэйдж), психосоциальные романы-исследования про обретение и переоткрытие себя («Растворяясь в песках» Гитанджали Шри).
Новый герой: преображение персонажа
Этот троп тоже очень похож на историю про героя, проходящего квест, с той только разницей, что здесь нет намёков на инициацию и переход персонажа с одной социальной ступени на другую. Помните, тот же Иван-царевич был младшим сыном, которого третировали старшие братья, но получил и трон, и невесту? Что же до возрождения/преображения – то это неотъемлемая часть мифологической и религиозной литературы: под воздействием обстоятельств или божественной силы персонаж меняется внешне и/или внутренне.
В классической художественной литературе такой сюжет использовали Чарльз Диккенс («Рождественская песнь в прозе»), Фёдор Достоевский («Преступление и наказание»), Лев Толстой («Война и мир», «Воскресение»), Оскар Уайльд («Звёздный мальчик») и многие другие. В основном с нравоучительной целью: будь хорошим – и жизнь изменится. Но этот же подход привёл к более глубокому анализу психологического состояния героя «в начале пути» и исследованию перемен его характера на протяжении всего повествования. Так, Диккенс оказался вынужден объяснить, что привело Скруджа к такой жизни, а Достоевский – показать, какие теории повлияли на Раскольникова.
Интересно, что после выхода романа «Поллианна» Элинор Портер, в котором одиннадцатилетняя героиня учит окружающих «игре в радость», в психологии возник целый феномен – принцип Поллианны, который показывает, что наше подсознание в первую очередь реагирует на положительные моменты вокруг. К слову, сознательная часть ведёт себя как Эбенезер Скрудж в начале повести: всё время фокусируется на негативе.
Сегодня про преображения нередко пишут в произведениях, где важнее не фабула, а внутреннее состояние героев. Например, в романе «И в горе, и в радости» Мег Мэйсон в центре повествования – писательница Марта. Женщина страдает ментальным расстройством, и, только разрушив свою жизнь до основания, решается принять и понять себя, преображаясь внутренне и воскрешая старые чувства.
Часто именно на тропе «преображения» и «воскрешения» строится современный автофикшн, где герои и героини пытаются выстроить себя заново, найти причину тревог и избавиться от прошлого или настоящего травматичного опыта («Отец смотрит на запад» Екатерины Манойло, «Вероятно, дьявол» Софьи Асташовой).
Этот сюжет используется и в больших романах, чтобы показать перемены в семье и обществе: так, даже в райском Парамбиле («Завет воды» Абрахама Вергезе) героям потребовалось прожить три поколения, чтобы понять,что те, кого они всегда считали слугами, на самом деле – члены их большой и по-своему счастливой семьи. Получается очень универсальный троп. Рассмотреть все бродячие сюжеты в одном тексте невозможно. Мы попытались показать наиболее популярные и подчеркнуть феномен этого явления: как бы ни менялась жизнь и какие бы требования ни ставил мир перед людьми, главные истории о поиске себя, преодолении трудностей и любви остаются похожими друг на друга.
