Czytaj tylko na LitRes

Książki nie można pobrać jako pliku, ale można ją czytać w naszej aplikacji lub online na stronie.

Czytaj książkę: «Повести и рассказы от разных людей»

Czcionka:

Имена, фамилии героев частично изменены, но все действия и события подлинные. В произведении может встречаться ненормативная лексика. Использовать книжку следует только по прямому назначению! Все перепечатки без разрешения автора категорически запрещены!

Минздрав России предупреждает: СОДЕРЖАЩИЙСЯ НА КАЖДОЙ СТРАНИЦЕ СВИНЕЦ СПОСОБСТВУЕТ ВОЗНИКНОВЕНИЮ РЯДА РАКОВЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ, ОСОБЕННО ПРЯМОЙ И, МОЖЕТ БЫТЬ, ДАЖЕ ДВЕНАДЦАТИПЕРСТНОЙ КИШКИ. Кроме того, туалетная бумага отечественного и импортного производства в пересчете на погонные метры ненамного дороже испачканных свинцом книжных листов.

Совет читателям с буйным воображением, пытливым умом и беспокойными ногами – не старайтесь найти автора, ему и самому достаточно непросто живется на белом свете! Вот и пишет он о наболевшем, до боли знакомом и близком… «Писал, пишу и буду писать!»

Все права защищены. Никакая часть электронного экземпляра этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

От автора

Совершенно случайно один мой приятель, который имеет дурацкую привычку – читать по ночам, посоветовал написать мне несколько рассказов, с которыми я его то и дело знакомил в телефонных разговорах. Обычно мы созванивались утром, между 10.30 и 12.00. Разговоры наши длились от минуты до часа, всё зависело от ряда причин, как-то:

– проснулся он или я его разбудил своим звонком;

– покакал он или ещё только готовился к этому таинству;

– торопился ли он на работу или никуда не спешил и т. д., и т. п.

Приятель был не без образования. Он где-то, когда-то и чему-то учился. Возможно, из него бы мог получиться рядовой инженеришка, но во времена Андропова его дёрнуло податься в ментовку, где он стал, не без отцовской протекции – заместителем Секретаря Комсомола ГУВД Ленинграда и области. Должность была освобожденной и давала возможность путешествовать не только по бескрайним просторам СССР, но и городам и весям всего социалистического лагеря. Причем, заметьте, за госсчет! А если и не за госсчёт, то за такие копейки, о которых даже не стоит и говорить.

Мне почему-то кажется, что о его комсомольском прошлом ещё будет что рассказать, но сейчас я хочу настроить читателя на то, что мне посоветовал приятель после того, как он вернулся с сорокавосьмилетней девушкой из трёхдневного отдыха в одной эстонской деревни.

Я долго зрел по пути к новому для себя виду творчества. И наконец-то созрел. И мой первый рассказ будет посвящен одному академику, которого я случайно встретил в Финляндии, где он гулял со своей внучкой, бегавшей за стаей голубей, клевавших хлебные крошки от русских туристов.

Все герои моих рассказов связаны между собой лишь через меня, т. е. опосредованно. И ещё, время, которое буду описывать – это закат брежневской эпохи и период горбачёвской перестройки, но, возможно, будут и сценки из сегодняшних реалий.

Капитализма ещё не было в СССР, но его гнилостный запах разложения всё набирал и набирал свою силу. До развала СССР оставались считанные годы, но об этом в те времена ещё никто не знал.

Зачет по черчению

Витя Захаров был обычным русским юношей, поступившим без всякого блата на кафедру «Колёсно-гусеничные машины» Энергомашиностроительного факультета Ленинградского политехнического института имени М. И. Калинина. Институт был и престижным, и сложным, и, что самое главное – находился в шести троллейбусных остановках езды от дома. Большого конкурса на ЭнМФ не было, т. к. большая часть выпускников распределялась мастерами и инженерами на предприятия огромной страны, да и по слухам учиться там было крайне тяжело. Все зачеты и экзамены студенты сдавали стоя у доски, где списать было крайне сложно. А раз так, то вероятность двойки была очень высока. Сама по себе двойка – это нормальная студенческая история. Даже две двойки – это ещё не трагедия, а лишь потеря на полгода стипендии, это – головная боль с пересдачей, это – отсутствие каникул и это – ещё дополнительный напряг к тем ужасам и кошмарам, с которыми вообще сопряжена учёба студента. Третья двойка – отчисление. И хорошо, если в армию сразу не загребут, а таких двоечников в политехе было видимо-невидимо, можно было теоретически восстановиться в политех или какой-нибудь другой ВУЗ попроще.

Витя был «малолеткой-интеллигентом», ленинградцем, маменькином сынком. В пику родителям он сам решил, что хочет после школы поступить в политех. Выбрал самый халявный по тем временам факультет, где можно было на вступительных экзаменах получить одну тройку и с аттестатом 4,0 абитуриента гарантированно зачисляли на первый курс, с первой месячной стипендией в 40 рублей, что по тем временам было совсем ни мало.

Походив по киношкам во время занятий на месячных подготовительных к экзаменам курсах с таким же долбо@бом, как и он сам, Витя и Лёха поступили на первый курс, причем приятель пошел на электромех, куда бал проходной был не 19.0, а 20.0. Кстати, и тот и другой набрали по 20 баллов и были несказанно счастливы тому, что убили, как минимум, двух зайцев: и от армии откосили, и в институт со стипендией поступили. О, как!

Лёха продолжал балбесничать. Он запоем читал художественную литературу, катался на своём спортивном велосипеде, иногда ходил на занятия. А Витя старался ничего не пропускать, и это при том, что дважды в день у него было плавание, и ещё вечерами он играл в быстрые шахматы. Спортсмены книг обычно не читают. Они говорят-то либо короткими фразами или отдельными словами, либо просто матерятся, когда силятся оформить мысль. Витя же был не таким. И в плавании, и в шахматах он в 17 лет выполнил норму мастера спорта. Как и Лёха он тоже любил читать, но если Лёха ежедневно проглатывал от 100–150 страниц художественной литературы, а бывало частенько и более, то Витёк с трудом осиливал 50 страниц в день, лёжа на диване, в ущерб институтским занятиям. При этом в группе его сразу же прозвали царём. Рост у царя был в то время 185 см., вес колебался между 79 и 82 кг, в зависимости от графика выступлений на соревнованиях. А корешок Лёха был метр с кепкой и выглядел не на свои 17 лет, а на все 11, ну, может быть даже на 12 из-за своих подростковых усиков. Про вес и говорить не хочется, т. к. в сильный ветер на велосипеде он кататься не мог, его сдувало и валило…

Незаметно пролетели сентябрь, октябрь, ноябрь и начался декабрь, последний учебный месяц первого семестра. С 18 декабря 1978 года начиналась зачётная неделя не только в политехе, но и в остальных 57 ВУЗах города. Что это значило? Последнее учебное занятие (лекция, семинар, практическое занятие) могло быть только 16 декабря. В субботу все ВУЗы работали, но везде все занятия заканчивались не в 17.40, а на целую пару раньше, т. е. в 15.40. Но это – у дневников. Вообще, обед в институтах был с 11.40 до 14.00. И так было везде и всегда, пока не грянула перестройка. Всегда за два с лишним часа можно было сделать кучу дел. Неофициально, разумеется, некоторые преподы прихватывали обеденные часы, но деканаты на это закрывали глаза. И такая порочная практика была повсеместно.

Высшая математика, физика, химия, начертательная геометрия, черчение, история, английский язык, физкультура – вот, что изучали на первом семестре первого курса ЛПИ.

Занятия на первом курсе всегда начинались ровно первого сентября. Без размусоливания, без вступительных речей, а сразу и конкретно. Витя к зачетной неделе подошел, как и все, нормально. Хвостов было много, но все они были сдаваемыми. Даже по высшей математике он был в шестёрке счастливцев, кто в пятницу получил долгожданный зачет и был допущен к первому экзамену – экзамену по высшей математике. Это была победа! Ведь из 31 студента его группы только шестеро получили шанс сдать без хвостов всю сессию и перевалить со стипендией во второй семестр, если, разумеется, не будет троек. Про двойки даже не стоит и говорить. И это всё так, да только не совсем так…

Витя словно почувствовал засаду в черчении. Для получения зачёта с оценкой (дифференцированный зачёт) ему надо было сдать три чертежа, три формата А2 шрифтов. Препод, доцент Рябков, похожий на крокодила Гену из советского мультика про чебурашку, шапокляк и крокодила Гену, брился наголо, был спортивного телосложения и никак не дотягивал до своих 68 лет, максимум – полтос.

Витя шрифты сделал с помощью соседа, Геннадия Федосеевича, который имел прекрасные навыки по черчению и рисованию. У него был идеально ровный почерк и твёрдая рука. Окружности и прямые линии и сосед, и доцент чертили ровно, аккуратно и от руки. Чудеса? Но соседа подвела импровизация. Работая старшим инженером на одном военном заводе, сосед столько в своей жизни сделал чертежей, что такое количество никому бы и присниться не могло. Он чертил быстро, аккуратно и для него это была обычная рутина.

Когда Витя впервые пришел на консультацию в конце последней учебной недели к Рябкову, то он был на 100 % уверен в получении своей законной пятёрки. Отстояв полтора часа в очереди на право доступа к телу доцента, Витя с несказанной радостью и лучезарной улыбкой спортсмена протянул свою зачётку доценту, достал из тубуса все три чертежа и был готов продемонстрировать красивые, сделанные «под ключ» все три чертежа, все три формата А2.

– Это кто? – спросил доцент Рябков, впервые увидев студента Захарова.

– В каком смысле? – не понял вопроса Виктор.

– Ты кто такой, ковбой? – спросил Рябков и сквозь большую щель между очками и мохнатыми седыми бровями лукаво взглянул на студента, который ни разу за семестр не появился ни на семинарах, ни на консультациях преподавателя.

– Я, это самое, как его, Захаров, Виктор, – промямлил спортсмен.

– А, Захаров? Захаров, говоришь?! Это хорошо, Виктор Захаров, – Рябков внимательно стал листать сначала групповой журнал, затем свои кондуиты. – Учёт и контроль, учет и контроль! О, как! – спокойно повторил доцент. – А что пришел вдруг? А? Чего надо?

– Так ведь можно же? – неуверенно спросил Виктор. – Все ходят, и я пришел, зачет хочу получить…

– А где твоя машинка, Витя Захаров? – поинтересовался преподаватель черчения, вокруг которого столпилось 20–25 первокурсников с разных групп и разных факультетов.

Студенты жадно ловили каждое слово Рябкова, примеряя как бы чужую ситуацию на себя, поскольку история была не единичной. Бывали студенты, у которых не было даже готовых чертежей…

– Какая машинка? – не понял вопроса Виктор.

– Губозакаточная, – спокойно ответил преподаватель.

– Не понял… – Виктор стоял, чуть наклонившись к Рябкову, и растерянно смотрел то в журнал, то в большую тетрадь, в которой Рябков аккуратно вёл свой «двойной» учет по каждой своей группе.

– Это я пока не понимаю, дружочек, почему ты за целый семестр не удосужил меня своим присутствием? Ни разу я тебя не видел у себя на лекциях, семинарах и на всех 8 консультациях, которые были специально для вашей группы. Ты болел? Да?

– Нет, – промямлил Виктор.

– А что тогда случилось? – не унимался Рябков. – Ты не молчи, пожалуйста, отвечай, когда я тебя спрашиваю. Посмотри, сколько вокруг тебя народу!? Поведай нам, облегчи свою душу и совесть.

– Я на соревнованиях был, и я на тренировках занимался… Не успеть было к Вам…

– А вот твой однофамилец, Слава Захаров, тоже футболист, кстати, так вот он, между прочим, уже свою четвёрку почти получил. Ты знаешь об этом?

– Что он футболист?

– Нет, что случай твой очень и очень тяжёлый…

– Почему?

– Да всё потому же, дружок, потому же… Учиться надо не через пень в колоду, а ежедневно, ровно, согласно учебному плану. Понятно?

– Понятно, – промямлил Виктор.

– Что-то я не слышу в голосе твоём былой уверенности? Испугался?

– Да нет, просто вижу, что Вы меня начинаете прессовать, – с грустью в голосе заметил Захаров.

– Ах вот оно что?! Ну, что же, похвально, похвально! Значит, ещё не всё потеряно, есть хоть какой-то шанс надежды… Ну, ладно, ступай, – и Рябков поставил в своей тетрадке точку напротив фамилии Захаров.

– Подождите! А как же мои чертежи? Вы даже на них не взглянули?! – возразил Виктор.

– А вот теперь я уже не понимаю, чего ты от меня ждёшь?

– Оценки, зачёта, – уверенно ответил Захаров.

– А, в этом смысле?! Ну, хорошо, – Рябков поставил в своей тетради напротив Захарова 5 и далее спросил, – Следующий?!

Виктор, увидевший, как доцент ставит в свою тетрадку цифру пять решил, что это – оценка по черчению.

– Вот, пожалуйста, – Виктор положил на стол перед Рябковым свою зачётную книжку.

– Что это? – сильно удивился доцент.

– Зачетка. Вы же сами мне только что поставили отлично?

– А-а-а? В этом смысле? – рассмеялся Рябков. – Нет, дружочек! Это – процент готовности, а не оценка. Понял?

– Нет, не понял, – возмутился Захаров. – Вы же даже не посмотрели на мои чертежи?!

– Ну, хорошо, хорошо, – успокоил взволнованного студента Рябков. – Давай сюда мне свои чертежи…

Виктор положил на стол свёрнутые в трубочку чертежи, которые он только что достал из тубуса и хотел было их развернуть, но доцент Рябков взял их, словно подзорную трубу, направил в сторону верхнего освещения и бегло посмотрел сквозь неё так, словно проверял на просвет.

– Да, действительно… Ты прав. Извини! – Рябков вернул обратно Захарову неразвернутые даже все чертежи, т. е. трубочку, взял в руку ручку и цифру 5 исправил на цифру 8. – Восемь! – с гордостью сообщил студенту новое число, новый процент готовности.

Воцарилась гробовая тишина. Студенты внимательно наблюдали за обоими участниками диалога.

– Простите, но Вы даже не разворачивали моих чертежей? – возмутился Виктор.

– Ты просил, чтобы я посмотрел?! Правильно? – доцент с серьёзным видом, без малейшего намёка на издёвку или просто иронию спросил у студента Захарова. – Я посмотрел. Я признаю, что процент готовности твоих чертежей на сегодняшний день не пять, как я вначале решил, а восемь. Извини, ты оказался прав. Но для того, чтобы получить хоть какую-нибудь положительную оценку по черчению, надо, чтобы процент готовности вырос до 100 %. Понимаешь?

– Понимаю, – промямлил Виктор.

– Вот, смотри… Когда ты ко мне выходишь все пропущенные тобой консультации, а это – восемь, целых восемь дней, восемь раз, понимаешь? Вот тогда мы с тобой перейдем непосредственно к просмотру твоего чертёжного опуса. А сейчас, мой юный друг, не мешай мне работать. Следующий!

Захарова оттеснили в сторону. Он пребывал в полной прострации. До окончания времени консультации оставалось ещё полтора часа и Виктор решил снова занять очередь к Рябкову.

За 10 минут до окончания приёма подошла новая очередь Рябкова. Виктор как ни в чём ни бывало поздоровался с доцентом, представился ему и положил на стол свои чертежи. Рябков нашёл фамилию Захарова в своей тетради и рядом с цифрой 8 вывел число 15.

– Следующий! – Рябков посмотрел на девушку, стоявшую за Захаровым. – А, Настенька? – обрадовался доцент. – Ну, что у тебя, голубушка?

– Вот, – девушка покраснела и сильно смущаясь, положила на стол чертежи.

– Ну, это ещё рановато… Напомни мне, пожалуйста, свою фамилию, – вкрадчиво попросил доцент Рябков.

– Капушинская. Капушинская А. К., тридцать седьмая первая группа.

– Ясно, ясно, солнышко. Молодец! У тебя уже 40 %. Умничка, – похвалил Рябков. – Следующий!

Виктор, наблюдавший доцентскую экзекуцию над нерадивыми студентами, с грустью понял, что ни завтра, ни послезавтра зачета ему не видать как своих ушей.

На восьмой день у Захарова уже было 80 %. Скоро начиналась сессия, т. к. это был самый что ни на есть последний день зачетной недели. Настенные большие часы в аудитории показывали 10.00

Виктор с 8.15 ожидал Рябкова, который начал консультацию ровно в 10.00, минуту в минуту.

– Ну-с, мой хороший, как дела? – поинтересовался доцент у Захарова. – А где же твои чертежи?

– Так у меня же только 80 %, по Вашим учётам ещё рано… Да?

– Да, но ведь надо же выходить на первый экзамен? – заметил Рябков. – Показывай!

Захаров быстро достал из тубуса все три листа ватмана. Волнение просто зашкаливало. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Развернув первый лист прямо перед Рябковым, он уперся глазами в свой красивый чертёж, на котором были изображены детали машин в аксонометрии. Но самое главное – это были шрифты.

Рябков отложил в сторону свой карандаш, взял шариковую ручку и пастой начал корректировать практически всё, что было изображено на листе. И так было со всеми тремя чертежами. За каких-то 15 минут он испортил всё, что только было можно.

– Вот, Захаров. Вот так должно было быть, а не так, как ты мне хотел представить. Понятно?

– Понятно.

– Ну, иди, исправляй. Следующий.

Домой Виктор несся быстрее, чем можно было себе только представить. И работа закипела. Без соседа, без помощи кого-либо он сам начал чертить. Навыков практически не было. Линии были убогими, с разной шириной и степенью нажатия грифеля на бумагу. Повсеместно оставались следы от стиральной резинки и линейки. И, о Боже! Свершилось чудо! К 17.50 Виктор всё закончил. Ехать в институт было бессмысленно, но он взял и рискнул.

Говорят, что чудес на свете не бывает. Ан нет, ещё как бывают и чудеса, и знамения… Забежав в здание, прямо в дверях Виктор столкнулся лицом к лицу с доцентом Рябковым, выходившим на улицу, видимо только для того, чтобы отправиться на метро домой.

– Захаров! Ты меня убить хочешь?

– Ой, простите! Я…

Вдруг Виктор почувствовал, что земля у него начинает уходить из-под ног, голова закружилась и он вот-вот потеряет сознание.

– Ты ко мне? – спросил Рябков.

– Да, – выдавил из последних сил Виктор.

– А что так поздно? В часах не ориентируешься? – Рябков смотрел на беднягу, у которого вся душа ушла в пятки. – Ладно, пошли.

– Куда? – спросил Виктор.

– Куда, куда? – передразнил доцент. – К свету, в тепло… Не на улице же мне смотреть твою мазню?

– А, ясно.

Оба быстро поднялись из подвала, где располагались гардероб, на первый этаж главного здания, вход в который для всех был через цокольный этаж, через гардероб. Найдя свободную аудиторию, Рябков, не раздеваясь, прямо в пальто, присел за преподавательский стол и начал разглядывать каждый из чертежей. Он опять своей шариковой пастой оставлял правки, но теперь их было гораздо меньше. Виктор чувствовал, что ещё чуть-чуть и он просто разрыдается. Ему было так обидно, что слёзы вдруг предательски начали капать одна за другой прямо из глаз. Несколько капель попали на ватман.

– Так, дружочек, ты что это тут делаешь? Ревешь, что ли? – спросил Рябков. – Зачем? Зачем ты портишь свой же чертеж, а?

– Всё равно его опять переделывать, – громко всхлипывая, ответил Виктор.

– Ну, в принципе – да. Тут с тобой не поспоришь. Давай, реви, что есть мочи! Ещё миску возьми, чтобы было куда, – посоветовал Рябков.

Виктор слегка улыбнулся, вытер рукой сопли и слёзы, затем достал носовой платок и громко высморкался в него.

– Извините, не сдержался!

– Понятно, – вздохнул доцент. – Ну, Захаров, теперь скажи мне, только честно, сам исправлял?

– Сам.

– Трудно было?

– Ага.

– Больше не будешь хвосты копить?

– Не буду. Честное слово не буду.

– Ладно, не буду тебя больше мучить. Поставлю тебе трояк, так и быть. Давай зачётку.

Виктор обрадовался и от волнения долго шарил по карманам в поисках своей зачётной книжки. Наконец он её достал и положил перед Рябковым.

– Так, я вижу, у тебя все зачеты, кроме моего?! Правильно?

– Да.

– Охламон! Что же ты мне сразу не сказал, что ты – отличник?

Виктор молчал. Он растерялся и не знал, что ответить. Молодой человек вдруг начал сомневаться, что Рябков поставит ему обещанную тройку. И действительно, его предчувствие оказалось верным.

– Знаешь, Виктор, не поднимается у меня рука ставить тебе трояк. Не могу. Извини, но тройку я тебе не поставлю, – трагическим голосом сказал Рябков.

– Но Вы же только что обещали?

– Ну, обещал. А теперь передумал, – Рябков внимательно посмотрел в глаза Захарову, а затем с широкой улыбкой вдруг сказал: «Знаешь, я сам когда-то был тоже студентом… И я прекрасно помню, как тяжело давалась учёба… И ты не поверишь, я тоже когда-то был молодым… Время тогда было другое, но молодость…».

Виктор стоял с поникшей от горя головой и слушал бесхитростные воспоминания доцента Рябкова.

– Поставлю я тебе сейчас четверку и дам карт-бланш на всю сессию. А вдруг ты сдашь все свои экзамены без троек? А?

– Вы серьёзно?

– Да нет, что ты?! Конечно же шучу, – уже серьезно ответил Рябков. – Четверку я тебе ставлю, но двойки у тебя в первую сессию обязательно будут. Ты просто ещё ребёнок, который и жизни настоящей не видел. Кто твои родители, а? Успешные люди? Порядочные?

– Ну, да…

– Вот пока ты сам не начнешь понимать жизнь, пока ты сам, для себя не сделаешь вывод о том, что без труда ничего нельзя добиться… ничего у тебя путного не получится. Давай, взрослей! Мужай и не тушуйся перед трудностями. Старт дан. Первый снаряд пройден. Ты понял меня?

– Понял… Спасибо Вам большое!

– Эх, ни черта ты меня не понял. Но это – нормально. Молодой ещё…