Czytaj książkę: «Вавилон. Пламя», strona 19
Дори сделал глоток.
– Из-за спины папочки-то безопасно тявкать? Че, запугивать меня будешь, Фиалочка? Последний раз говорю, по слогам: вали из моего города. Еще раз тя тут увижу, переломаю нахер все кости, и брошу парням заебать до смерти то, что осталось.
Лилит глотнула, и облизнула губы.
– Какое же ты ссыкливое чмо, Дори, – сказала она. – На Афаа-то боязно залупаться, да? Ты, может, и сообразительный, но нихера не умный. Иначе давно понял бы, что мне никогда не нужна была защита Гиммика.
Повисла недолгая тишина. Дори неотрывно смотрел на Лилит, а она – на него. В его глазах было напряжение, в ее – азарт и легкое нетерпение. Лилит видела его. Видела все, что ей было нужно. В конце концов, именно она несколько лет неустанно трудилась, изучая искусство айдзу кагэ-рю.
Движение всегда следует за взглядом. Дори стоило лишь дернуть зрачками в направлении лежащего на стойке кинжала, когда Лилит ураганом ворвалась в его разум. Это далось ей на удивление легко, легче, чем когда-либо в жизни: в мгновение ока она была не просто внутри, она командовала происходящим в сознании Дори, царствовала там и подчиняла себе все, к чему пожелала прикоснуться. Он все еще был там: он молча, с непониманием наблюдал, как она деловито прохаживалась по его воспоминаниям, мыслям и образам.
Пьянящее чувство собственного всесилия медленно овладевало ею по мере того, как она вертела в руках самое сокровенное, что только может принадлежать другому человеку. Она чувствовала, как мечется его испуганное, разозленное сознание, как разум открывается в беззвучном вопле беспомощного ужаса. Она медленно сдавливала пальцы вокруг шейки мечущегося в ее хватке хорька.
Лилит плавно направилась от мыслей к действиям. Она пошевелила пальцами его правой руки, сжала кулак со всей силы, чувствуя напряжение мышц и боль от нестриженных ногтей, впившихся в кожу. Она слегка ослабила хватку. Дори получил достаточно контроля над собственным телом, чтобы на лице его выступили следы нечеловеческого напряжения. Вены вздулись, обширный шрам налился кровью. Прерывисто выдыхая, Дори выругался сквозь зубы.
– И тебе не хворать. Бабки где хранишь?
– …
Разного рода и вида монеты занимали в голове Дори особое место, они были эдаким центром паутины, причиной, ответом и обоснованием всего прочего. Важные воспоминания всегда самые яркие.
Молодой мужчина с обожженным лицом протянул сильно дрожащую руку к кинжалу. Ногтями другой руки он впивался в барную стойку, оставляя на дереве борозды. Все его тело тряслось, на шее вздулись вены, слюна вырывалась изо рта и стекала по подбородку. Глаза его были стеклянными, расфокусированными, полузакрытыми. В момент, когда рукоять кинжала легла в руку мужчины, дрожь в его теле прекратилась, уступая место размеренным, расслабленным движениям. Ловко, даже будто играюче, он подбросил в руке кинжал, совершивший в воздухе полный оборот. Затем перехватил его обратным хватом и одним резким ударом пронзил свое собственное сердце.
Сидящая напротив него высокая девушка, до этого неподвижная, резко выдохнула, задышала часто, шумно и напряженно. Она стерла следы пота с собственного лба и задней части шеи, и уставилась в пространство перед собой. Когда ее дыхание выровнялась, она встала и медленно направилась к выходу. Ненадолго оглянувшись, она окинула взглядом затхлый кабачок: несколько небольших столов, шаткие выцветшие стулья, потрескавшиеся потолочные балки, потертую барную стойку.
– Бывай, Дори, – сказала девушка безинтонационно и сделала шаг на улицу, толкнув горько скрипнувшую деревянную дверь.
Раздался щелчок замка. Варац поднял голову на звук и встал, прислушиваясь.
Это была Лилит. Измотанная, извалянная в грязи, и, кажется, раненная. Под глазами ее были синие круги, на лице была усталая, вымученная улыбка.
– Дорогуша, если ты хотела переночевать на псарне, могла бы так и сказать, – Варац подошел к ней и заглянул ей в глаза, ища в них следы лихорадки или бреда. – Отравлена?
– Нет.
– Сколько крови потеряла?
– Немного.
Лилит попыталась поставить хэй к стене, но выронила его на полпути. Вдетый в ножны меч громко стукнулся о паркетную доску. Лилит зашипела от боли в боку.
– Проходи и дай тебя осмотреть, – скомандовал Варац, подбирая упавший меч. Лилит слабо усмехнулась, видимо желая пошутить, но из груди ее вырвался лишь усталый, дрожащий вздох.
Варац помог ей снять куртку. Крови под ней оказалось столько, что сразу обнаружить ее источник оказалось проблематичным. Наконец Варац нащупал края нескольких рваных ран. Лилит сжала зубы и задышала чаще, пока чародей их осматривал.
– Еще что-то есть?
– Не знаю, – она прерывисто вдохнула.
Заметив бордовое пятно на штанине, Варац надрезал ее. Рана на бедре была хуже – глубокой, к тому же в довольно опасном месте. Кровь постепенно сворачивалась; похоже, вены задеты не были. Убедившись, что все остальное цело, Варац выпрямился. Движения его стали чуть более расслабленными – прямо сейчас Лилит ничего не угрожало. Чародей включил горелку на лабораторной стойке и принялся шарить по шкафам.
– Иголка и нитки – последнее, что я надеюсь у себя найти, – услышала она его голос из другой части студии. – К тому же я совершенно не умею шить, ну какова напасть!
– Я умею, – Лилит подняла голову, оглядывая раны на боку. Голова немного кружилась, в теле была знакомая слабость. Пальцы левой руки покалывало. – Материализуй, гений. Это же металл и… – она сжала зубы. – Хлопок, сука…
– Отдать тебе должное, мыслишь здраво, – вскинул брови Варац, уже выводя в воздухе первые начертания. – Не отвлекай.
Материализовав толстую иглу и нить, Варац принес воды и флягу с настойкой. Лилит смыла кровь, полила на рану крепкого, и взяла в дрожащие руки нить с иглой.
Пока она штопала раны, периодически шипя от боли и вытирая кровь с рук о ткань, Варац приступил к приготовлению несложных припарок, которые должны были облегчить боль и предвосхитить заражение ран.
– Как прошло?
– Лучше, чем я ожидала, – ответила Лилит уже более ровным голосом, не отрываясь от своего занятия. – Подай воды.
Варац исполнил ее просьбу, и задержался возле нее.
– Кто тебя так?
– Ребята Дори. Я его грохнула, и вышла прямо к ним. Крепкие, сука, повозиться пришлось… – она смыла кровь, поджимая губы, и наложила еще один стежок. – Давно меня так не трепали. Сдаю.
– Ты ведущей руки лишилась меньше луны назад, – ответил Варац насмешливо. – Радуйся, что вообще жива.
– Не получается. Но работа сделана. И этому я пока еще могу радоваться.
Чародей махнул на нее рукой. Он помешивал отвар, чтобы не дать ему выкипеть, другой рукой готовя повязки.
Затянув последний шов и перевязав нитку, Лилит отрезала ее и отложила иглу с усталым вздохом. Кровь еще слегка сочилась из-под сшитых краев ран, но обещала скоро перестать. Варац неодобрительно посмотрел на размазанные пятна крови на паркете, накладывая мазь на повязки.
– Оклемаешься – будешь отмывать, – проворчал он.
– Вот еще, – фыркнула Лилит. – Я с двенадцати швабру в руках не держала. И начинать не собираюсь.
– А еще говорят, что все наемники беспринципные, – хмыкнул Варац. Он подошел к кровати, держа в руках сильно пахнущие повязки. – Вставай. Перевяжу и будешь отдыхать.
Он подал Лилит руку, помогая ей подняться с пола.
– Афаа не приходила?
Варац приложил припарку к ране, и принялся бинтовать.
– Нет. Было тихо. Ты чаровала?
– Ну и время ты выбрал… – Лилит поморщилась от боли. – Аккуратнее там. Прошлась по воспоминаниям Дори, выудила что мне было нужно. Потом заставила его пырнуть себя в сердце.
– После двух бессонных ночей и прочего стресса последних дней? – Варац прекратил манипуляции и поднял на нее глаза. – Контроль над чужим телом? Не заливаешь?
Лилит мотнула головой.
– Поразительно, – чародей затянул повязки, и поднялся на ноги, задумчиво смотря куда-то в сторону. – Воистину, неизвестны.
– Что? – не поняла Лилит.
– Пределы дикой магии, – ответил Варац машинально, явно о чем-то задумавшись. – Чертовски любопытно.
Лилит осторожно улеглась на кровать поверх покрывала. Стоило ее голове коснуться подушки, как она тут же отключилась.
Лишь под вечер Варац успокоился достаточно, чтобы вернуться к чтению. Весь день мысли его лихорадочно бились в голове, не давая сосредоточиться ни на чем конкретном. Обычно в такие дни он делался дерганым и раздражительным до такой степени, что становился неприятен сам себе, но сегодня самоконтроль, почему-то, давался легче.
Стоило ему усесться на пол и прочесть название раздела: “Теории о существовании бесплотного во плоти”, как в дверь раздался стук. Варац посмотрел на спящую Лилит, и замер. Он быстро понял, что нет сценария, в котором они оба уйдут из студии живыми, если сейчас он разбудит ее. Более того, она выдворит его на крышу, а сама останется здесь, наедине с Афаа. Вараца передернуло от этой мысли, и он тихо, но решительно направился к входной двери с намерением открыть ее. Вероятно, это было идиотское решение. Но оно давало им какой-никакой шанс. Чародей щелкнул дверным замком.
Прошлое, нагоняющее тебя в настоящем, имеет свойство оглушать и выбивать из привычной колеи. Оно игнорирует прошедшее время, изменения, события, оставившие на тебе след за время вашей с ним разлуки; оно заявляется, самонадеянно полагая, что все в точности так, как прежде. И неважно, когда было это прежде, год, два, или целую жизнь назад.
Впрочем, Вараца уже давно непросто было застать врасплох. Удивить тоже: побочный эффект жизненного опыта, и, вероятно, самая удручающая сторона старения. Варац смутно узнавал черты стоявшей перед ним сульянки, но не мог вспомнить ни ее имени, ни где он прежде ее видел. Впрочем, его это волновало мало.
Оперевшись о дверной косяк с усмешкой на лице, Варац окинул девушку со змеиными глазами нарочито небрежным взглядом.
– А говорят, товар не портится с годами. Ужасно выглядишь, анса.
Сульянка со змеиными глазами брезгливо поморщилась.
– Huthala, – процедила она, почему-то отворачивая голову.
Варац степенно кивнул.
– Воистину, ничто не ново под луной, – он со вздохом оглянулся. – Ну? С чем пожаловала?
Ноздри сульянки гневно раздулись, и она сделала быстрый шаг по направлению к чародею, вынуждая того отступить назад. Дверь за ней с треском захлопнулась.
– Какая изумительная наглость. Если мне не изменяет память, в чужой дом в Гордой Нации без даров не приходят, анса.
Девушка ударила его под колено, явно не в силах больше сдерживать гнев. Чародей упал на пол, больно ударившись выставленным локтем.
– Будешь шуметь, прибегут соседи, – сказал он насмешливо, и в следующий миг голова его мотнулась в сторону от размашистого удара сапогом по лицу. Афаа сделала несколько медленных шагов вокруг.
Варац машинально провел языком по ряду зубов, проверяя, все ли на месте. Облизнув разбитую в кровь губу, он стрельнул глазами в сторону кровати, краем глаза замечая, что Лилит там уже нет.
Он быстро оглядел нападавшую, ища, за что зацепиться. Вскоре он это нашел: наколка на запястье, полустершаяся, старая и едва заметная.
– С каких пор рабам разрешают покидать Сульян, интересно? – он сделал попытку встать. – Или султан вас, нелюдей, стал наделять правами свободного сословия? Большая ошибка. Собака в белом воротничке – все еще собака.
Следующий удар пришелся точно в ребра, и в этот раз не прошел так же бесследно, как удар по лицу. Варац ясно услышал хруст костей и почувствовал, как от резкой боли сперло дыхание.
В воздухе что-то просвистело, и в дверь с характерным звуком вонзился метательный нож. Сульянка резко повернула голову, но ей не пришлось даже уходить от следующего броска – второй нож был пущен еще кривее первого.
– Сука, – услышал Варац голос Лилит. – Уважаемый чародей, я так понимаю, ситуация гранат?
Варац зашелся кашляющим смехом, корчась от боли.
– Афаа, – Лилит склонила голову, стоя в дверном проеме. – Приятно тебя видеть.
Сульянка окинула ее цепким, оценивающим взглядом..
– С работой ты не справилась. Драку не переживешь. Не путайся под ногами.
Лилит устало качнула головой.
– Давай поговорим, что скажешь? Тут вино есть приличное, с твоей родины. А он пусть пока полежит. Можешь ноги ему сломать, если хочешь. Чтоб точно не убежал.
Афаа с ненавистью посмотрела на Вараца, из глаз которого лились слезы боли. Он улыбался чуть ехидно, и дышал прерывисто.
– О чем?
– О разном, – уклончиво ответила Лилит.
Афаа смотрела на нее прямо, будто решая, как поступить.
– Рана открылась, – она кивнула на повязку Лилит, по которой медленно расплывалось кровавое пятно.
Лилит оперлась о стену, борясь с головокружением.
– Тратишь время. Уходи, пока даю.
– Не могу уйти. Он мне должен, – Лилит кивнула в сторону чародея. – Три луны тут с ним сижу, все завтраками кормит.
– Очень в его духе, – Афаа вновь пнула чародея, поджав губы. Тот не издал ни звука. – Возьми вещь. В его вшивом особнячке каждая склянка стоила дороже полусотни рабов, – она присела возле Вараца, цедя сквозь зубы: – Так ведь, дорогуша?
Она схватила его за волосы и ударила лицом об пол. Если до этого Варац еще и был в сознании, то теперь совершенно точно его потерял.
– Видимо, больше нет, – хмыкнула Лилит, окидывая рукой пространство вокруг. – Живет как крот. Скульптура, может, чего-то стоит, но куда я ее упру? – она шмыгнула носом. – Дышит еще?
Афаа с видимой неприязнью приложила пальцы к его шее.
– Дышит. Lays tawil.
– Афаа, будь другом. Пусть оклемается. Я из него быстренько вытяну, где он бабки прячет, и свалю по-тихому. Делай с ним что хочешь. А меня тут и не было.
Еще раз посмотрев на Вараца, Афаа ответила после паузы:
– Тебя тут не было. Меня тут не было. Тебе – деньги, мне – месть, – она подняла глаза на Лилит, все еще сидя на корточках. – Идет?
– Еще как, – охотно кивнула Лилит и присела на пол, придерживаясь за бок. – Так что, будешь вино?
Афаа покачала головой.
– Подобрею. Кайф испорчу.
– Долго гонялась за ним? – с пониманием спросила Лилит.
– Долго.
– Хотела тебе его выдать, когда ты пришла, – призналась Лилит. – Даже жаль, что так получилось. Оказала бы тебе услугу.
– Это работа. Я не в обиде.
– Расскажи хоть, кого я от тебя защищала, – вздохнула Лилит. – Я про него не знаю ничего.
– Лучше продолжай не знать. Крепче спать будешь.
– И все-таки.
Афаа усмехнулась. Потом заговорила, и Лилит слышала, сколько в ее словах было старой боли и ненависти, которая росла и крепла внутри годами, пуская корни в самые отдаленные уголки ее сердца. Эта ненависть была огромной частью ее самой.
– Урод жил в своем особнячке. Клепал свои скульптуры и тряпки. Имел рабов. Рабынь.
Она поморщилась, поигрывая челюстью.
– Насиловал. Избивал. Издевался. Убивал. В своем специальном подвальчике. Потом одни собаки выносили трупы других собак. Зная, что дальше будут выносить их.
Она сплюнула презрительно.
– Нас зовут душегубами. Убийцами. Бандитами. Мразями. Вот – настоящая мразь. Знак видишь? – она приподняла запястье Вараца, указывая на полувыцветшую наколку между большим и указательным пальцами. – Значит shakhson. Человек. А вот это – она указала на свою, в том же месте. – Kalb. Собака. Шавка.
– Знаю, о чем ты, – Лилит кивнула на свои клейма.
– Ага, – протянула Афаа.
– Месть это дело чести, – вздохнула Лилит. – Жаль, мне мстить некому.
Афаа посмотрела на нее вопросительно. Злость постепенно уходила из ее взгляда, хоть она все еще хмурилась и смотрела исподлобья.
– На Севере клейма – дело коллективное, – пояснила Лилит, меняя позу и морщась от боли в боку. – Их ставят добрые люди. А добрых людей очень, очень много.
– Может стать меньше.
– Пожалуй.
Они немного помолчали. Напряжение улетучивалось, оставляя наедине двух людей, закрытых от мира и обнаженных лишь друг другу. Среди наемников не бывает друзей. Но бывают те, чьи судьбы так похожи, что они понимают друг друга без слов. Иной раз лучше, чем супружеские пары.
– Извини, что так вышло.
– Сказала же, не в обиде.
– Ага.
Аметист, полный силы и решимости, встретился с опалом, отважным и настороженным. Густые черные брови хмурились от напряжения, безволосое лицо исказила гримаса ненависти. Змея вилась вокруг огня и не могла дотронуться до него, лишь шипя, а пламя не могло обжечь влажную змеиную кожу.
На бледном лице проступил пот, рука стиснула собственную ногу. Боль осталась в сознании размашистым следом, как пролетевшая в ночи зажженная стрела.
Было все меньше комнаты. Было все больше живой темноты. Все шептало и все говорило, стучало и билось, и болело, болело, болело… Больше не было ненависти. Была лишь тоска. Бесконечная, воющая, густая, такая же, как окружавшая их темнота. Которая расступалась перед ее светом, обнажая наполненные тоской глаза цвета опала.
– Eso… eso, – слышала она дрожащую мольбу. Мольба отозвалась в груди волной гнева, и пламя разрослось и заполнило черноту. Послышался невыносимо громкий звон, утонувший в хоре голосов. Лопнула струна. Все стихло. Раздался последний, преисполненный облегчения выдох бесконечного.
– Grande…
Темнота сомкнулась. Пламя остыло. Лилит открыла глаза.
Был краткий миг, пока она помнила. Она бы записала, будь под рукой угольный карандаш. Все, что ей удалось – обмакнуть палец в кровь открытой раны и вывести на полу одно-единственное слово: eso. Ее голова бессильно упала на пол.
Глава 6
Лилит очнулась в постели. Она тут же скользнула рукой под одеяло: проверить состояние раны. На нее был наложен свежий, ровный шов. Крови на пальцах не было.
– Долгой жизни, – поздоровался Варац, не отрываясь от книги.
Лилит присела, стараясь двигаться осторожно. Она посмотрела на чародея. У того была разбита губа и рассечена переносица. Все его внимание было устремлено в толстый фолиант.
– Тебя подлатала Юки. Тело тоже забрала она.
Значит, не показалось. Лилит не помнила их контакта, но помнила рот, разинутый в беззвучном крике. Помнила опал, безжизненно уставившийся в потолок. Афаа не боялась смерти. Она слишком часто видела ее в чужих глазах. В ней было лишь сожаление о том, что она не успела закончить начатое.
Варац отложил книгу с неслышным вздохом и посмотрел на Лилит.
– Я догадываюсь, о чем вы говорили. И я пойму, если ты захочешь… прервать наше соглашение.
Повисла густая тишина. Лилит перевела глаза на чародея. Он ожидал увидеть в них разочарование, боль или гнев, но они не выражали ничего. И это ощущалось – было – гораздо хуже.
– Сейчас, – заговорила Лилит тихо, но Варацу казалось, что нет ничего громче и пронзительнее звука ее голоса. – Я решаю, выйдешь ли ты отсюда живым.
Она повернула голову обратно, смотря в пустоту перед собой. Пальцами она поглаживала выступающую кость на культе, корпус ее слегка раскачивался. С улицы доносились голоса. В комнате было светло от выглянувшего солнца.
Через какое-то время Лилит встала. Она подошла к чародею и присела напротив, придерживаясь за бок. Она привычным жестом попросила у него крученку. Варац щелкнул портсигаром.
– Кажется, я понимаю того, кто придумал клейма.
Она закурила.
– Жаль, что система не работает.
Крученки прогорели до конца в полной тишине. Варац не сводил глаз с Лилит, ожидая ее решения. Наконец и она посмотрела на него в ответ.
– Благодари сатори. Если бы не он, я бы не раздумывала.
– Знаю, – ответил Варац негромко.
Лилит сделала очень медленный вдох и такой же медленный выдох. Она закрыла глаза.
– Я никогда по-настоящему не прощала, – сказала она негромко, отвечая на незаданный вопрос. – И не жди, что у меня получится. Но я попробую.
Еще какое-то время они сидели в тишине. Потом Лилит вернулась в постель, а Варац снова уткнулся в книгу.
Шли дни, проводимые в зализывании ран. Вечерами Лилит подолгу сидела на балконе, слушая город. Каждый раз, выходя из студии за едой или вином, Варац был готов к тому, что по возвращению застанет ее пустой. Но каждый раз он видел худощавую фигуру, сгорбившуюся на полу возле арочного прохода. Она много времени проводила там, смотря на непонятный кровавый развод на полу – единственный, который она запретила смывать.
Иногда Варац ощущал на себе ее продолжительный, изучающий взгляд, когда занимался чем-то посторонним. Он был готов к тому, что однажды этот взгляд завершится звуком меча, доставаемым из ножен, и научился существовать в этом состоянии постоянной готовности встретить свою смерть. Он давал ей возможность принять решение самостоятельно, и, пусть он об этом и не знал, именно это сыграло ключевую роль в вердикте, который вынесла Лилит. В одно утро она вышла из умывальной, и на лице ее была легкая улыбка, которую чародей не видел, казалось, целую вечность. Она посмотрела на него, подбрасывая в руке монетку, и сказала:
– Что-то мы засиделись, уважаемый чародей. Выберемся в город, что скажешь?
Смотря на ее непринужденную позу, Варац ясно почувствовал: ему был дан еще один шанс. Он хмыкнул, отвечая:
– Охотно, кирья. Охотно.
Пели птицы, и было удивительно тепло и погоже. Душный штиль сменился легким ветерком, приятно овевающим лицо. Было людно: народ высыпал на прогулки и за покупками, праздно шатаясь по городу и наслаждаясь поздним осенним солнцем.
Лилит и Варац сидели на деревянном балкончике одного из заведений певчего квартала, поглядывая вниз, на кипящую жизнь..
– Я хочу кое-что понять, – начала Лилит, делая маленький глоток из стоявшей перед ней кружки.
– Слушаю.
– Растя на Севере, – она говорила медленно и будто задумчиво. – Когда тебя самого растили церковники. Били, ставили на колени и бесконечно принуждали. Как так вышло?
Чародей сделал глубокий, неслышный вдох.
– Самому интересно, – ответил он, постукивая длинными пальцами по столу. – В разные периоды своей жизни я давал себе разные ответы на этот вопрос. Но разреши сначала спросить. Как ты думаешь, человек рождается с жестокостью или становится жестоким?
– Рождается. Мы уже вели этот разговор.
– Хорошо. Я так не считаю, но тут с какого угла ни посмотри, суть не меняется. Ты хочешь знать, как так вышло? Когда-то я считал, что это травмы. Когда-то, что страх. Все люди животные, просто у кого-то хватает смелости себе в этом признаться, был и такой ответ, – он усмехнулся немного болезненно. Его тон казался безразличным, но Лилит ясно чувствовала, сколько бессонных ночей он провел в попытках примириться со своим прошлым. И, кажется, так и не смог сделать этого до конца. – Это ответы. Оправдания я даже перечислять не буду, иначе до ночи тут будем сидеть.
– И какой из них ты считаешь верным сейчас?
– Я человек. А человек слаб. Власть, деньги и безнаказанность делают его еще слабее. Я ненавидел себя всю свою жизнь, по самым разным причинам. И это тоже сыграло свою роль. Очевидно.
Лилит ничего не ответила. Она понимала.
– Ты сказал, – Лилит облокотилась на стол. – что ты понимаешь, если я захочу разорвать наше соглашение. Почему?
Варац хмыкнул и слегка закатил глаза.
– Разумеется. Понимает ли любитель вечеринок, почему бандитка и наемная убийца вдруг захотела поступить по совести. Это тебя интересует?
Он посмотрел на нее, склонив голову набок.
– Преступники были единственными, кто принял тебя. Жить с чувством, что в любой момент тебе могут вонзить в спину нож, стало не просто данностью, но почти необходимостью. Их не волнуют твои клейма, твое прошлое, твои взгляды. Их вообще ничего не волнует. Иногда от них приходится избавляться, конечно, но это всегда неприятно, верно? Но хотя бы понятно, зачем и чего ради. А тут, – он усмехнулся. – Большой вопрос. В конце концов, кто тебе ближе – бывшая рабыня, пробившая себе дорогу в люди, или тот, кто так напоминает тебе о твоих собственных мучителях? У меня к тебе еще один вопрос, Лилит, – он глотнул вино. – Если человек рождается, а не становится жестоким, то может ли он изменить свою природу?
Деревянная вывеска внизу захлопала на внезапно усилившимся ветру.
– Нет.
Чародей кивнул.
– Так и думал.
– Я скорблю о таких, как Афаа. Насколько мне вообще доступна скорбь. Но я не ищу оправданий. Ни для нее, ни для тебя, ни для себя. Ты выбрал убивать. Она выбрала мстить. Я выбрала защищать то, что мне дорого. Каждый из нас следовал своему пути и оказался там, где оказался. Она сказала, что такие как ты хуже, чем я и она. Но никто не лучше и не хуже. Я могла бы снести тебе голову, вернуть меч в ножны и продолжить идти своей дорогой. Но выбрала этого не делать. Почему?
Варац молчал. На этот вопрос не существовало верного ответа, кроме того, что даст сама Лилит. И он ждал, что она ответит.
– Потому что мой путь не в том, чтобы мстить. Месть это… слишком человечно.
Мимо прошла официантка, и Лилит сразу почувствовала, что она греет уши. Захотелось невзначай напугать ее, но Лилит махнула рукой, подумав, что она, вероятно, уже достаточно напугана их необычным разговором.
– И в чем же он, в таком случае? Твой путь.
– Чтоб я знала, – хмыкнула Лилит. – Ты ошибся в одном. Это не убийцы, налетчики и бандиты приняли меня. Это я приняла – и могу принимать – только их. Так уж сложилось.
– Семью не выбирают?
– То-то и оно, что выбирают. И я выбрала эту. И, хочешь ты того или нет, ты – ее часть.
– Я тронут, – усмехнулся чародей.
– Ерничай-ерничай, – улыбнулась Лилит, делая глоток. – Лучше тебе все равно ничего не светит.
– У меня в жизни было достаточно лучшего, – кивнул Варац, задумчиво покачивая бокалом. – Лучшее – это скучно.
Задышалось легче. Лилит прикрыла глаза, чувствуя, как солнце греет шею.
– Что изменилось? – спросила она, приоткрывая один глаз. – Почему ты покинул Сульян?
– Ответ “раскаялся и уверовал” тебя не устроит, я полагаю? – хмыкнул он. – Сложно сказать. Моя память, в отличие от твоей, склонна к подменам и забывчивости. Сейчас мне кажется, что я хотел быть чем-то еще. Кем-то еще. Но тогда, скорее всего, мною двигало нечто более прозаичное. Допускаю, что я пресытился и мне стало… скучно.
– М-м, – протянула Лилит. – Скучно, да?
– Относись к этому как хочешь, – пожал плечами Варац. – Тебя ведь интересует истина. У меня ее нет. Есть только версии.
– Всегда есть та версия, которую ты сам считаешь истинной.
– Есть версия, которая тебе нравится больше других. Это не делает ее истинной. Но ты ведь можешь увидеть, разве нет? Зачем спрашивать?
– Знаешь, люди ошибочно полагают, что прочтя чужие воспоминания можно узнать, как все было на самом деле. А я отвечу: это худший способ искать истину. Иной раз там такое творится, что хочется себе глотку расцарапать от чужой обиды и ненависти. Есть только эмоции и игры восприятия, а истиной там и не пахнет. И, – она подвинулась, меняя позу. – Я не хочу чувствовать то, что чувствовал ты, когда вспарывал глотки рабыням ради удовольствия. Есть места, из которых не возвращаются.
– Резонно, – промычал Варац в ответ. – И что же? Ты правда оставляешь в себе немного тех, в чьем разуме тебе довелось побывать?
– Да. К моему величайшему сожалению. Но плюс в том, что когда видишь тысячу истин, понимаешь, что ничто не истинно. А значит твоя истина – единственная верная.
– Потрясающе, – усмехнулся Варац. – Мне даже любопытно, что было бы, схлестнись мы в дебатах на академической трибуне. Тогда, когда мне еще было дело до чужих взглядов.
– Это до сотворения мира-то? – Лилит забарабанила пальцами по столу. – Судя по возрасту Афаа, Сульян был не так давно. Или я ошибаюсь?
– Грязно играешь, – Варац подпер висок пальцами, вальяжно развалившись в кресле. – Почему тебя так волнует, в каком году моя скромная персона нарушила покой своей семьи, появившись на свет?
– Меня не это волнует. Я хочу знать, сколько ты прожил в Сульяне.
– Надо было сразу установить лимит на количество вопросов, которые ты можешь задавать из позиции силы, – проворчал Варац. – Долго я там прожил. Учился, пытался приобщиться к академическому сообществу. У них любопытная школа, мне было что наверстать после консервативного Севера. Потом я увлекся искусством, после чего пропал. Что творилось в моей голове, описывать не буду; не к столу будет сказано. Какое-то время я прыгал по пустыням Сульяна с очень вдохновенным выражением лица, изображая странствующего голодного художника. Потом мне повезло завести парочку знакомств в свете – через старые академические связи – и мой скромный гений пригрел сульянский принц, которого забавляли мои безумные замашки. Дальше следует невообразимо скучная история о том, как молодой бездарь, опьяненный всеми благами, которые приходят вместе с протекторатом его высочества, катится под откос. Все начиналось довольно невинно – оргии, приемы, порошки и прочая чушь. Правда вот в чем: ненависть жила во мне давно. Она долго решала, куда же ей, несчастной, податься, вовнутрь или же вовне. Церковь, вырастившая вашего покорного слугу, учила направлять ее вовнутрь, и долгие годы я так и поступал. Пока не попал в общество, где в качестве жеста доброй воли считалось нормальным подарить соседу пяток человеческих существ. В Сульяне kalb не считаются – и не называются – людьми. На них не смотрят, с ними не говорят. Один шейх, чью семью я одевал на высшие приемы, любил заживо скармливать рабов своим собакам, и подобное отношение было не редкостью. Сначала я этого не понимал – сквозь прутья клеток я видел живых людей, пусть затасканных, диких и неграмотных, но людей. Но ты не представляешь, как быстро это изменилось. Пугающе быстро, я бы сказал. Слухи о том, что творится в моем доме, поползли по двору и окрестностям. Но единственное, на что это повлияло – на цены моих кошмарных произведений. Как ты можешь догадаться, они взлетели до небес, и стали стоить гораздо больше, чем в действительности того заслуживали. Продавались уже не скульптуры, продавались слухи об изуверствах их создателя. Я еще и пользовался этим, как мог – спустил с поводка свое безумие, стер границы дозволенного, уничтожил любой контроль. Делал что первое в голову придет, просто чтобы посмотреть, как отреагирует общество.
– И как оно реагировало?
– Обожало это, ясное дело. Такое развлечение, просто куда деваться, – Варац жестом подозвал трактирщицу, указывая на пустой бокал. – Классическая история трагического клоуна. Думаю, часть меня хотела посмотреть, как далеко я могу зайти. Другая часть, вероятно, хотела быть наказанной согласно деяниям моим. Я перешел все возможные и доступные грани. А сама история кончилась ничем. Однажды я просто ушел. Может, у этого и были какие-то предпосылки, но я не помню, что тогда было у меня в голове. Я был безумен, без преувеличений. Страдал провалами в памяти и целым ворохом самых разнообразных приступов. И у меня ушло чрезвычайно много времени, чтобы вернуть себе некое подобие контроля.
– Ты не ответил на вопрос. Когда ты покинул Сульян?
– Около сорока лет назад, – ответил чародей чуть неохотно.
