Czytaj książkę: «Воин Света из Старого Оскола»
© Ян Кириллов, 2024
ISBN 978-5-0051-7267-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1
Глава 1
Люди в наши дни не пишут друг другу писем. Традиция исчезла с появлением Интернета, и теперь сообщения рассекают пространство со скоростью света. Две тысячи шестой год не был древностью, и всё же тогда не было Скайпа, Вотсапа и социальных сетей. Зато была «аська». Света Калинина – школьница двенадцати лет – активно пользовалась этим приложением, однако особую радость ей доставляла переписка на бумаге. Не одна Света была такая странная. Той же любовью к бумаге отличалась Георгина – лучшая подруга из Новосибирска.
Ранним утром, пятого сентября, Света читала письмо от Георгины. Содержание было настолько волнующим, что Света не успела сесть на диван. Так и замерла посреди комнаты.
Будто знаком судьбы, зазвонил мобильный телефон, и раздалась давно знакомая мелодия – Ten O’Clock Postman. Конечно, это было только совпадение. Но кто его знает?
Дыхание Светы участилось. Буквы на тетрадном листе не вещали ничего особенного – Георгина рассказывала про день города, про то, как ей подарили котёнка и другие приятные мелочи жизни… но!
У Светы и Георгины был тайный шифр. Девочкам не хотелось, чтобы взрослые вторгались в их маленький мирок, наполненный тайнами. Они изобрели шифр, и не просто шифр, а такой, какой можно было бы оставить только в «живом» письме. На некоторые буквы принято было давить, оставляя мелкие точки, едва заметные при беглом чтении. Стоило обращать внимание только на эти точки. Сначала использовали только этот шифр, но потом подумали, что его будет недостаточно и придумали второй. Буквы, на которые давили, назывались «твёрдыми». Не каждая «твёрдая» буква имела значение. Теперь следовало отсчитывать определённое число, а именно – цифра из числа Пи. Сначала выписываем «твёрдые» буквы, читаем первую, пропускаем три, читаем вторую. Затем пропускаем одну, четыре и так далее. Цифры числа Пи после седьмой девочки не помнили, и не хотели запоминать, поэтому после двойки снова шла первая цифра – тройка, и далее по кругу.
Света научилась отбрасывать ненужные буквы как мусор. Она смотрела на обычное письмо от подруги и видела в нём тайное послание, способное перевернуть её жизнь.
«Так, спокойно. Может, показалось?»
Она прошла за стол, отодвинула учебники, положила письмо под лампу. Света привыкла всё делать аккуратно тщательно, и даже чёлку ровняла по линеечке. Так же аккуратно она расчертила строки на альбомном листе и выписала «твёрдые» буквы. Считая про себя каждую букву, она отметила зелёным маркером те, что имели значение.
«Не показалось».
Письма стали частью Светиной жизни благодаря маме. Валентина – мама – зарабатывала тем, что переводила знакомым и подругам корреспонденцию с английского на русский и обратно. В узких кругах интеллигенции Старого Оскола, в которую входили такие как Валентина – учительницы, переводчицы, писательницы и прочие женщины, богатые нематериально, – после падения «железного занавеса» вошла в моду переписка с иностранцами. Валентине доверяли самое святое – тайны личной жизни. Письма Валентина считала искусством, и привила дочери любовь к этому искусству с малых лет, с тех пор как Света научилась писать. На почту Валентина ходила, будто в храм. Письма наполняли её сердце радостью и помогали смириться с утратой.
Шесть лет назад, двенадцатого августа двухтысячного мутные воды Баренцева моря унесли жизни ста восемнадцати моряков. Разделили жизни ста восемнадцати семей на «до» и «после». Среди погибших, как верилось тогда, был мичман Александр Георгиевич Калинин – муж Валентины и Светин папа. Семье должны были выплатить компенсацию, но судьба подкинула и вторую беду, в довесок первой. Ни в каких списках никогда не значился Александр Калинин. Его не было ни в экипаже «Курска», ни в составе моряков Северного флота, ни даже в родном паспортном столе. Как будто не было такого человека. Три года обивания порогов инстанций не принесли Валентине ничего, кроме головной боли.
Единственной памятью об Александре осталась мемориальная табличка на школе, где он учился. В эту же школу поступила, на следующий год, его дочь. Первый раз в первый класс она шла мимо таблички, с которой на неё смотрел отец – мужественный красивый блондин в тельняшке и бескозырке, со впалыми щеками, острым подбородком и бесконечно добрым взглядом голубых глаз.
Буква за буквой, строка за строкой. Без того бледная Светина кожа стала ещё бледнее. На отдельный листок, содержащий теперь самую суть, было трудно глядеть. Всё равно что глядеть на солнце. Девочка побежала в ванную, чтобы умыть лицо, немного отдышаться. Только после этого, она вернулась и спокойно дочитала роковые несколько предложений.
«Твой папа жив. Знакомая моей знакомой видела его в Новосибе. Я его нашла и говорила с ним! Но твой папа сказал, чтобы ты не искала его. И никто не должен о нём знать! Иначе, всем будет плохо. А ещё он сказал, что любит тебя! Но ты его не ищи, поняла?»
Как ещё могла Света воспринять такое послание? Будь она бунтаркой, она в тот же день собрала бы вещи, украла бы деньги у матери и полетела в Новосибирск. Или поехала поездом, или добралась на попутках. Так или иначе, она вцепилась бы в этот шанс.
Однако Света были слишком правильной, слишком нежной и послушной. Ей подходила роль жертвы, потерявшей отца, белой и пушистой отличницы, которая перед школой по утрам утюжит юбку, пользуется корректором и не даёт списывать хулиганам на контрольных.
Она вернулась в ванную, на этот раз, держа в руке все три листа бумаги и спички. Лучше всего делать это в ванной, где легко затушить.
Стоп! А если мама учует запах гари? Света подумала, не соврать ли ей, что она курит? Лучше этого не делать. Тогда она решила сделать всё во дворе, поздно вечером. Но как оправдать уход из дома на ночь глядя?
«Подождать, пока мама уснёт».
Почему она решила это сделать? Потому что никто не должен этого знать. Папа чётко дал понять – «будет плохо». Значит, он в опасности. В опасности?! Но тогда нужно спасать его!
Двенадцать лет – не тот возраст, когда можно принимать самостоятельные взрослые решения. Только в мультиках дети лет двенадцати, а то и младше, спасают мир. В реальности они даже поехать никуда не могут сами – нет паспорта. И всё же…
Мама ложилась спать очень поздно. До часу ночи или до двух она переводила документы. Мода на переписку прошла в начале двухтысячных, зато теперь, когда Валентина хорошо набила руку и обзавелась кучей знакомых, появились и связи. Теперь она переводила договоры. Перевод целого договора – это часы и часы просиживания за кипами юридических и технических справочников, постоянные проверки, исправления, подбор нужного термина, который точно соответствует требованиям заказчика. Уже через пару часов голова начинает пухнуть от вечно повторяющихся терминов, таких как «исполнитель», «заказчик», «договор», «услуга», «стороны» и так далее. Валентина скрупулёзно выписывала каждый термин, чтобы, не дай Бог, не перевести его в одном месте так, а в другом – эдак. За работой, она не замечала, как летит время, а тиканье часов в её кабинете заглушало собственные мысли. Был уже час ночи, хорошие девочки давно спят, и Свету клонило в сон, а мама всё не ложилась! Рифлёное стекло на двери её кабинета всё не гасло, продолжало гореть жёлтым светом от настольной лампы.
Кофе Света пила, и с удовольствием, вот только оно не помогало. Лишь хотелось в туалет. А вот бутерброд с колбасой отогнал дрёму ненадолго. Наконец, мама вышла из кабинета. Дочь успела вернуться к себе в комнату и накрыться одеялом с головой. Валентина заглянула к дочери в комнату и пошла спать. Вот оно и свершилось! Путь открыт.
Озаряемый луной, двор выглядел чужим. Света пошарила в карманах, не забыла ли спички. Те лежали на месте. Какое облегчение! Сделав небольшое углубление в песочнице, Света скомкала письмо и подожгла. Принялось хорошо – ночь выдалась сухой и ветреной. За письмом в огонь упал конверт. За конвертом – листок с «твёрдыми» буквами. Оставалось чистое послание. Света прижала его к груди. Не хотелось предавать огню и его – последнее, что связывало с папой. Тогда Света зажгла ещё одну спичку и прочитала снова. Каждое слово отпечаталось намертво в её голове. Особенно предпоследнее: «А ещё он сказал, что любит тебя!». Это было самое главное.
За завтраком, с лёгкой душой и бодрыми мыслями, Света пожелала маме доброго утра. Послание хранилось теперь в самом надёжном «сейфе» – в её голове. Что с ним делать, отличница не думала – пусть пока лежит. Папа сказал не искать, значит не искать. Главное, что он жив! Но стоит ли сказать маме? Если да, зачем нужна была ночная вылазка? Если нет…
– Чего кашу не кушаешь? Не проснулась, соня? – отвлекла мама. – Опять в «аське» сидела до ночи? Эта ваша «аська»!
– Да нет, мам, просто не хочется. Я так, кофе с бутербродиком.
– Никаких «кофе с бутербродиком»! Принимайся за кашу и разговор окончен. И посуду потом не забудь помыть. Морской закон – кто последний, тот и моет.
– Морской закон – посуду за борт, – дочка сама не заметила, как вспомнила любимое папино выражение.
Валентина замерла на секунду, глядя в окно. Потом пришла в себя, помотала головой. Достала пачку сигарет.
– Мама! Ты опять?
– Я форточку открою.
– Мы же договорились!
– Ну, дочь, ну, что такого? У мамы стрессовая работа. Я должна как-то… компенсировать.
Света понимала, что дело вовсе не в работе.
– Тебе что психолог говорила? Не при дочери и вообще бросать. А книжку, которую я тебе подарила, ты открывала вообще?
– Открывала, читала. Только не просто это всё, – Валентина вздохнула.
Вроде бы, ничего не изменилось, но теперь мать и дочь будто говорили на разных языках. Будто пребывали в разных мирах, и миры эти разделяло знание. Одна знала, что она – вдова. Другая была уверена, что это не так. Оставался вопрос: что теперь делать с этой уверенностью?
В школу Света летела как на крыльях, сотканных из бумаги и парусины. День был яркий, сочный. Каждая капелька росы отражала солнце, превращаясь в отдельную Вселенную. Тысячи и миллионы Вселенных проносились ей навстречу. Путь из дома в школу, который обычно занимал десять минут, Света преодолела за пять.
Школа не изменилась, и было непонятно, почему. Ведь папа жив, он будто воскрес, а значит измениться должно всё. Каждая деталь. Но подружки остались подружками, завистницы – завистницами, хулиганы – хулиганами, а ботаники – ботаниками. Девчонки обсуждали новый сериал «Герои», но ни одна не мечтала стать героиней.
Такой была Георгина. Подруга рассказывала Свете, как боролась с преступностью. В прямом смысле. С настоящей, а не компьютерной. Жизнь Георгины была наполнена приключениями, настоящими, опасными и далёкими от анильных детских фантазий. Новосибирская подруга Светы помогала следствию ловить маньяков. По ночам, она притворялась жертвой и гуляла в парке, под наблюдением оперативников. Когда подходил маньяк и приглашал девочку к себе или в кусты, под разными предлогами, она давала знак. Педофила задерживали. Допрашивали в отделении, уже без неё, но чуть ли не каждую неделю Георгина видела, как очередному извращенцу скручивают руки за спиной. Кроме того, она каждый день вела переписку в сети, на форумах даркнета, где собирались любители маленьких девочек. Сотрудники милиции берегли девочку словно хрустальную, не позволяя маньякам даже касаться юной «приманки».
– А я вам рассказывала, как моя подруга сама отбивалась…
– Слушай, Калинина, – прервала одноклассница. – Ты уже достала со своей Георгиной. Георгина то, Георгина сё. Каждый день одно и то же.
Девочки захихикали.
– Долго эти истории придумываешь?
– Я ничего не придумываю! Георгина… Вы думаете, её нет?!
– Конечно есть, деточка, – самая высокая из девчонок – Настя – обняла Свету со спины. – Она есть у тебя в голове.
Света вырвалась и стукнула Настю учебником по руке.
– Ничего я не придумываю. Не нравится, не слушай!
Подруги захохотали, явно наслаждаясь новым шоу: Калинина-обиженка. Света и раньше терпела подобное, но теперь, когда папа воскрес, а мир преобразился, это было особенно больно. Как взлететь и упасть.
К счастью, вмешалась одноклассница Юля:
– А вчера в «Зачарованных» видели как Пайпер…
Дальше она не слушала. Не интересно! Какие-то «Зачарованные». То ли дело Георгина с её маньяками. Ведь это интереснее! Это живое, реальное. Но даже Георгина, с её миром, полном событий, померкла. Стала чем-то далёким и таким же придуманным, как американские ведьмы, популярные у подростков. Всё померкло. Настоящим было только послание от отца. Даже слова учительницы, которые раньше имели значение, проносились как шум – насквозь.
Для Светы началась новая жизнь. Пока ей не хватало мужества это осознать, но она началась. И не сегодня. А тогда, в роковой август и роковой год с тремя нулями.
«Я должна… нет, нет, нет, безумие! Но я должна. Обязана!»
Из зеркала на Свету глядела девочка двенадцати лет со светло-русыми прямыми как стрелы волосами, с мягким круглым лицом, с глазами серыми, в маму, но наполненными той же добротой, что была у отца. Доброты этой было в избытке, и Света не любила в себе эту черту.
«Слишком мягкая. Слишком застенчивая».
Девочка была в меру красивой – ни изгоем, ни центром внимания. Она всегда добивалась дружбы с самыми неприятными людьми, и те её не трогали, даже не оскорбляли.
«Меняться».
Она сжала кусок мыла. То выскользнуло и чуть не отбило край раковины – Света вовремя успела поймать.
«Дура».
Надо было только решиться. Чемодан собран. Вещи взяты – и тёплые, и летние. Зубная щётка, расчёска… взять осталось только себя.
Розовые наручные часы показывали девять вечера. Почему-то Света возненавидела эти часы, именно за их цвет. Слишком девчачий. А ведь надо быть мужественной, с этой минуты. Она сняла часы. Положила их на раковину. Вздохнула. Надела обратно. Часы могут пригодиться – они механические, а телефон сядет. У Светы был телефон – модная и не самая дешёвая раскладушка, подаренная мамой на одиннадцатый день рождения. Что примечательно, не розовая.
«Пора».
Она вышла из ванной. Оставила в прихожей записку, в которой изложила всё честно, разве что не упоминая про письмо. «Я еду к подруге в Новосиб. Я так решила! Мама, не переживай, я вернусь в целости и сохранности. Целую (в смысле поцелуя, а не то, что я вернусь целой, хотя это само собой). Всё, пока!». Мама в это время была в магазине. Повезло! Из дома она выходила только в магазин и на почту.
Когда бежишь из дома, думаешь, будет холодная погода, моросящий косой дождь, завывающий ветер. И ты будешь идти героически, преодолевая непогоду. Свету же встречал тёплый и даже приятный вечер. Полный штиль.
Всю дорогу до вокзала она думала: «Спросят ли паспорт?». Если нет, блестяще. Если да, придётся выкручиваться. На автобусной остановке, она надела наушники и с полминуты выбирала, какую музыку включить. В основном попадалась дурацкая попса.
«Не сейчас!» – подумала Света. Сейчас нужно было что-то эпичное, соответствующее моменту. Первые шаги в неизвестность. И тут попался трек, от которого на её глазах, в прежние годы, наворачивались слёзы.
В шесть лет, благодаря маме, Света хорошо знала английский. Она умела и очень любила петь. В редкие счастливые месяцы, когда папа был дома, она пела родителям песни на английском, и особенно любила нежную и трогательную «Ode to My Family» – «Оду моей семье», группы The Cranberries. Девочка настолько обожала этот ирландский коллектив, что песни «клюкв» и Долорес О’Риордан постоянно были её спутниками по жизни. Порой, она даже задавала вопросы и слышала в песнях ответы. Шесть лет назад она пела «Оду моей семье», стоя посреди комнаты, босая на тёплом ковре. Мама и папа сидели на диване, играл магнитофон, и, взяв расчёску вместо микрофона, Света пела негромко, местами фальшивя, но так душевно, что улыбка не сходила с папиного лица. Мама иногда кивала, чуть подавшись вперёд – ей было интересно исполнение, произношение английских слов, а вот папе важна была душа.
Теперь, шесть лет спустя, в ожидании последнего автобуса, двенадцатилетняя Света, глубоко внутри оставшаяся той самой босой девочкой на ковре с расчёской, выбрала ту самую композицию.
«Ту ту-ду ту. Ту ту-ду ту… – нежно напевала Долорес О’Риордан. Света тихонько подпевала, стараясь не закрывать глаза, чтобы не пропустить автобус. – Understand the things I say. Don’t turn away from me…»
В салоне, кроме беглянки, почти никого не было. Только парочка молодых на заднем сиденье. Парень и девушка. Они о чём-то шептались, девушка хихикала. У них всё было хорошо. Они никого не теряли. Никуда не спешили на ночь глядя. Ехали, наверное, домой. Или она к нему, или он к ней. Света поймала себя на мысли, что завидует их счастью. Они есть друг у друга. У неё же не было никого. Мама – не в счёт. Подруги? Смешно. Парни из класса, которые хотели с ней дружить? Но они предлагали так неискренне, будто на один день. Нет! У неё был только папа. И был он где-то далеко впереди, в темноте, куда медленно катил автобус.
Медленно. Слишком медленно. Так можно и заснуть. Надо было включить что-то бодрое, и Света нашла песню, подходящую по теме. The Cranberries – Skeleton.
«Faster, faster, faster!» – пела солистка.
«Быстрее, быстрее!»
Но песня только навеяла мысли и дрёму. Света не заметила, как произошло то, чего ей так не хотелось. Большие дома скрылись. Остались только задворки. Как ни печально было это признавать, она пропустила остановку.
«Что за тупой маршрут! Все нормальные маршруты заканчиваются на вокзале».
– Конечная, – объявил водитель. В салоне теперь оставалась одна пассажирка – одинокая жертва собственной наивности. Пассажирка огляделась. Кругом было темно. Из окна, освещаемые фарами, виднелись кусты, опора ЛЭП, обшарпанная бетонная остановка с переполненной урной и бычки, что валялись вокруг. Всё прозаично. А где вокзал?! Где врата в новую жизнь?
Вокзал был синонимом радости и грусти. Он был узлом, который связывал судьбы людей и, одновременно, порталом, ведущим далеко в неизвестность. Несколько раз в год семья Калининых отправлялась на вокзал, иногда в полном составе, иногда для того, чтобы воссоединиться. Хотелось бы оказаться прямо на вокзале, но один промах – перелёт – и беглянка очутилась вовсе не там, где желала.
«Были бы у меня тапочки как у Дороти…»
Она решительно встала. Хватит сказок! Идти, так идти.
– А до вокзала далеко? – насколько помнила Света, идти отсюда в город нужно было прямо, по обочине, мимо эстакады. Примерно час пути. И всё же, в этом районе она бывала редко, и стоило спросить.
– Что, уснула, что ли? Тебе на обратный нужно, только автобусы уже не ходят.
– Да, я знаю, – она поправила сумку и крепко взялась за чемодан.
– Чё, пойдёшь? – он усмехнулся, глянув на тяжёлые вещи. – Поезд-то во сколько? Не опоздала?
– А вам-то что? Даже если опоздала, – Света направилась к выходу.
– Сейчас, по темноте, ты никуда не дойдёшь. Пойдём ко мне, переночуешь, а утром по светлу. У меня дома жена, покормит тебя.
Девочка вспомнила одну из многочисленных историй Георгины.
– Спасибо, обойдусь.
Она спрыгнула с порожка, спустила чемодан и покатила свой груз по гравию обочины, навстречу судьбе.
Водитель развернулся, высунулся и прокричал в окно:
– Стой! Хоть подвезу. Мне по пути.
– Нет, спасибо! – она отмахнулась.
Как бы это выглядело со стороны? Отказалась, заподозрила в водителе маньяка, твёрдо решилась идти одна, отошла на три метра и тут же передумала? Так смелые бунтарки путешествие не начинают. С другой стороны, его не начинают и с пропущенной остановки.
– Смотри, тут народ всякий бывает.
– Ладно! – подумав, ответила Света, через секунду после того, как водитель начал отъезжать.
Сидя на переднем и глядя как мелькают полосы на асфальте, горе-бунтарка мысленно проклинала себя за глупость. Нет. Света не была бунтаркой. Она не умела быть самостоятельной, просчитывать вероятности и выбирать пути. Она едва ориентировалась в родном городе, а ведь это была далеко не Москва. Это был Старый Оскол, с населением в двести тысяч жителей. Иногда ей казалось, её знают все, а она не знает никого.
– Остановите, – попросила она водителя. До вокзала осталось метров двести. – Спасибо большое!
– Здесь выйдешь? Дай хоть с чемоданом помогу.
– Благодарю, не надо.
– Что, из дома убежала?
Света обернулась на порожке.
– А вот это не ваше дело.
– Училась бы лучше! А так никому ты будешь не нужна, – холодно бросил водитель. – Раньше в восемнадцать сбегали в Москву, ради хорошей жизни, а теперь вон в тринадцать. И что ты там найдёшь? Только на панель и всё?
– Не ваше дело! – закричала Света, уже стоя на земле, за пределами территории наглого водителя, там, где он больше не имел прав. Крик вышел негромким, и не перекрыл даже шума мотора.
– Бросай эти мысли и возвращайся домой!
Не дав беглянке ответить, водитель нажал на кнопку. Дверь автобуса скрипнула. Железная машина покатила дальше, гордо освещая себе путь. Света осталась одна в полутьме, под звёздами, фонарями и далёкими, но, в то же время, близкими огнями вокзала.
«Всего какие-то двести метров. Ха! Обойдусь без вашей помощи, господин Всезнайка!»
Внутри у Светы горел адский огонь. Ещё никогда её так не оскорбляли. Не прочили панель. Белая и пушистая сущность пока не сгорела в этом огне, но уже ясно чувствовался запах её подпалённой шерсти.
Света перешла дорогу по зебре. Путь до вокзала немного сократился, но его свет манил ещё будто на горизонте.
«Я как мотылёк, летящий в костёр».
Наверное, стоило отогнать эту мысль – уж больно она пугала. Но Света решила: «Пусть остаётся. И пусть она будет моим проводником».
Не продали. Ещё одна преграда – злая тётка, бесчувственная кассирша. Девочка не успела попросить билет, не назвала пункта назначения, как тётка уже спросила паспорт. Ну, конечно! Чего ещё стоило ожидать? Деньги у Светы были – как и полагается бунтарке, свой поход она начала преступлением, ополовинив мамин кошелёк. В наличии беглянки было двенадцать тысяч двести рублей, плюс мелочь. На билет, на еду и на непредвиденные расходы должно было хватить, по крайней мере, на несколько дней. Света чувствовала себя взрослой, держа в руках такие деньги. Но вот чего не хватало ей для полноты ощущения зрелости – так это простой книжицы, которая, по несправедливым законам, выдаётся только в четырнадцать.
Она развернулась. Ничего другого не оставалось. Оглядела вокзал: длинные ряды скамеек, лениво бродившие туда-сюда охранники, сонные люди, краем глаза охранявшие свои чемоданы.
– Такси, такси, – повторял у выхода кавказец, будто мантру. Ключи, которые он вертел на пальце, заменяли ему чётки.
– До Новосиба поедешь? – уверенно обратилась Света.
Кавказец сначала опешил. Девчонка лет двенадцати, в начале сентября, едет на ночь глядя, да ещё в другой город – в Сибирь. Таксист поёжился, не то ощутив кожей сибирский мороз, не то представляя себе чеки за бензин. Недолго думая, кавказец назвал цену. Сумма превышала светин бюджет более чем в полтора раза.
– Ладно, спасибо.
Она отошла спиной вперёд, плавно, бессознательно чувствуя, что водитель такси может поймать её за плечо, решив поторговаться. Но минутой позже бредовая мысль отпустила – торговаться нужно было бы ей, а никак не кавказцу. Тому невыгодно везти куда-то малолетку, а потом отвечать на вопросы милиции.
То ли мысли материализовались, то ли это было очередное совпадение, но в зале появились двое в форме. Один, не торопясь, направился в сторону беглянки. Другой что-то сообщил по рации.
«За мной? Чёрт, да конечно за мной!»
Бежать было поздно – до милиционера была пара шагов. Света успела только отшатнуться.
– Тихо, тихо ты. Калинина Светлана?
– Да, – едва слышно ответила она.
Сотрудник милиции положил ей руку на плечо. Пальцы были холодные и твёрдые. Милиционер не давил, зато давал понять: шаг влево или шаг вправо будет считаться попыткой бегства.
С другой стороны, отсекая последний путь к отступлению, подошёл второй.
– Чё, в отделение пойдём? Признание напишем?
Света опустила голову. Она не была бунтаркой. Не умела выбирать пути. Она знала и была на сто процентов уверена, что однажды научится, но… не сейчас. Слишком быстро.
«You can’t outrun your skeleton». «Ты не можешь обогнать собственный скелет».
В наказание за эту слабость, двое милиционеров теперь выбирали путь за неё. В отделение, так в отделение.
«Прости меня, папа», – только и прошептала она, неслышно, в пустоту.
За несколько часов из правильной девочки Света превратилась в бунтарку, а из бунтарки в беглянку. И вот теперь, когда оставалось несколько минут до полуночи, она сидела на жёстком стуле в кабинете детской комнаты милиции. Рядом, на диване, отвернувшись и протирая платком лицо, сидела мама. Достав зеркальце, Валентина посмотрела на свои морщины, достала косметичку, обновила тушь, подрумянила щёки. Она постаралась сделать так, чтобы не было видно красноты под глазами, как будто в этом было что-то постыдное.
Света, в отличие от матери, сохраняла спокойствие. Будь ей десять или одиннадцать, она бы расплакалась, и такое желание было. Оно давило изнутри. Но Света могла держать себя в руках, оставаться спокойной даже там, куда никогда не попадают не по своей воле хорошие дети. Это была её новая сверхспособность.
Валентину невозмутимость дочери пугала, и от этого она начинала нервничать ещё больше. Преодолев стыд, она посмотрела на Свету.
– Что скажешь?
– Всё хорошо, мамочка.
Это было уже слишком, и мать разрыдалась. Чего не могла понять дочь Валентины – зачем устраивать трагедию там, где можно всё разрешить мирно?
В кабинет вошла женщина в звании старшего лейтенанта. Света поняла это, услышав из коридора, как обратился к ней младший по званию. Женщина была довольно стройной и красивой, правда, сильно перебарщивала с косметикой. Хотя, краситься она умела куда лучше, чем мама. Последняя редко выходила из дома. Первая каждый день видела таких, как Валентина заплаканных матерей, и сразу обратилась к той, ради которой она и пришла в кабинет.
– Фамилия, имя, отчество.
– Мои? – растерялась Света.
– Нет, Пушкина. Ну, конечно, твои, – сказала милиционерша без тени ухмылки.
– Как можно к вам обращаться?
– Фамилия! Имя! Отчество! – времени старлей явно терять не хотела. – Товарищ старший лейтенант, – негромко добавила она, протянув последнее слово и уставившись куда-то в бумаги.
– Товарищ старший лейтенант, или фамилия, имя и отчество – Светлана Александровна Калинина. Мой год рождения – девяносто четвёртый. Тысяча девятьсот.
– Ну, и? – подняла глаза старлей. – Зачем из дома-т сбежала? И мать обокрала?
– Я не кра… Хорошо, признаюсь. Я позаимствовала некоторую сумму, в размере двадцати тысяч трёхсот рублей. Из них потратила только на проезд в автобусе. Но я собиралась их вернуть! Как только доеду, вышлю перевод, от подруги, – Света обернулась на мать. – Прости, мама, я не упомянула об этом в записке.
– Что за подруга?
– Георгина Семёновна Воскресенская. У неё папа, как и вы, в милиции работает. Георгина пригласила меня в Новосибирск, но просила, чтобы я не говорила никому, а приехала сама. Иначе бы меня не отпустили.
– Деньги где?
Света молча достала свой кошелёк. Протянула маме. Старлей, чуть склонив голову, посмотрела на Валентину.
– Заявление забирать будете? – та кивнула и взяла кошелёк.
Света мельком посмотрела на часы. Одна минута за полночь. Настал новый день, а предыдущий растворился во тьме. Неожиданно для себя, Света ощутила заряд силы, уверенности, какую испытываешь, когда твёрдо стоишь на ногах после качки. Почему-то ей захотелось обнять маму обнять старлея, но девочка сдержалась. Надо было скромно попрощаться и спокойно дойти до дома. И всё же, тьма отступала. Её разгоняла уверенность, логичная и, в то же время, иррациональная – будет рассвет.
Папа жив. Это точно. Но знать об этом нельзя никому. Даже маме. Тем более, кому-то постороннему. Это убеждение грело Светину душу по пути домой. Шли пешком, по ночной прохладе, которая пришла на смену вечернему теплу. Мама шагала семеня, Света, нарочно не попадая нога в ногу, ступала легко и широко.
– Может, такси возьмём? – предложила дочь.
– Все мои деньги хочешь потратить? Тут идти два квартала.
В прихожей, Валентина включила свет не обычным щелчком – она ударила по кнопке. Стянула жмущие туфли, подпрыгивая на одной ноге и держась за тумбочку. Та пошатнулась, отчего помада скатилась на пол. Света подняла и аккуратно положила обратно.
В момент, когда загорелась лампочка, бодрость и весёлость исчезли. Схлопнулись. Теперь Света была в родной квартире как в тюрьме. Через зеркало, она посмотрела на маму. Неужели сейчас будет буря? Но мама, надев любимые просторные тапки, вдруг упала на колени, обняла дочь и принялась её целовать.
– Прости меня! Прости меня, родная.
Следы помады покрыли Светины щёки.
– Что ж я так не уследила за тобой? Что я тебе сделала?! – Валентина ударила дочку по щеке. А потом снова начала целовать.
Неловкость нарастала с каждой секундой. Свете хотелось испариться, провалиться под пол, к соседям, сгореть одной вспышкой! Лишь бы это не продолжалось.
– Мама, – она мягко надавила матери на плечи, не толкая, но и не давая прижаться сильнее. – Ты не виновата.
– А кто? Кто виноват? Может, скажешь мне, а?
Два слова – нет, ещё четыре – обожгли Свете горло. Хотелось высказать, и это объяснило бы многое. «Папа жив. Я хочу его найти». Но было нельзя. Иначе – опасность. Иначе всем будет плохо. Но Валентина уже трясла её за плечи.
– Папа жив! – Света не понимала как, но слова сами вырвались из груди. Говорила не она – что-то внутри вещало её голосом. – Я хочу его найти.
Валентина отстранилась. Миг она смотрела на дочь как на чужую.
– Давай ты приляжешь. Хорошо? Нам нужно отдохнуть. Мы так устали. Да?
– Да. Что я такое несу? Конечно, он не жив, – захотелось расплакаться, но и в этот раз Света проявила новую сверхспособность.
– Но он жив. Где-то глубоко, в наших сердцах.
– Мама, пожалуйста, прекрати! – она чувствовала, что ещё немного, и не сдержится, начнётся рыдание, которое перерастёт в уже пройденную шесть лет назад трагедию. Вспоминать об этом очень не хотелось. – Давай просто ляжем спать.
– Ты права, дочка, – Валентина поднялась, отряхнулась, поправила юбку.
– Только никому не говори.
Услышит ли она последнюю просьбу? Услышать-то услышит, поймёт ли?
Укладываясь спать, Света повторила:
– Никому не говори, ладно? Это важно.
– Хорошо, хорошо. Спи. Я выключаю.
