Czytaj książkę: «Трагический эксперимент. Книга 7», strona 4

А теперь давайте посмотрим, что было до Сталина и его уродливой «индустриализации». Не идеализируя царскую Россию, нужно признать факты – в начале XX века эта страна довольно быстро развивалась и её промышленные мощности росли буквально с каждым месяцем. Беда в том, что сейчас достаточно трудно найти реальную статистику – в советские времена всё было тщательно подчищено и переписано на совковый лад, но даже то немногое, что осталось, впечатляет.

Самое главное и основное отличие – дореволюционное промышленное развитие происходило без жертв, без ГУЛАГа и без убийства и ограбления миллионов – а просто естественным путём, при помощи разумного предпринимательства и частной инициативы.

Следует просто вспомнить, как развивалась цивилизация в начале XX века – здесь Россия шла в ногу с европейскими странами. В городах строились электростанции и проводилось электричество. В домах была горячая вода, ванны и канализация. Более того – сами дома и квартиры были шикарными, многие до сих пор считают доходные дома периода 1900–1917 годов лучшим, что было в городской архитектуре в принципе. Посмотрите на Санкт-Петербург – всё его великолепие было построено не при Петре Первом (как думают многие), при Петре строились 2–3-этажные домики с деревянными балками, и ещё в середине XIX века Петербург был преимущественно деревянным городом. Все его шикарные 5–8‑этажные дома были построены, в основном, в период 1890–1917 годов. В городах появлялись электрические трамваи и телефоны.

А что было на селе? Совки рисуют нам картины ободранных бомжей в лаптях – но так выглядели далеко не все крестьяне. Инициативные люди зарабатывали на селе немалые деньги – вы могли, например, взят кредит, купить технику и обрабатывать свою землю, получая доходы. Техники было полно – к примеру, мотоплуг Штокка (фактически трактор) мог купить любой желающий – за наличные либо в кредит. Делались плуги, кстати, совместым предприятием – в России осуществлялась крупноузловая сборка и сервис.

Ещё верите в сказки, что впервые комбайн на селе увидели только при коммуняках?

Фирма «Артур Коппель» – совместного российско-германского предприятия, выпускала очень сложные машины – от паровозов до камнесверлильных аппаратов. По тем временам – это вершины технического прогресса.

Локомобили, аэропланы и гидропланы. В СССР рассказывали сказки, что самолёт изобрели чуть ли не в совке, замалчивая тот факт, что в Первую мировую войну у России уже был собственный воздушный флот.

Очень важный момент, который также необходимо понять, – развитие промышленной и военной техники в дореволюционные годы шло в ногу с остальными европейскими странами, создавалось множество СП и собственных предприятий, и, что ещё очень важно, – это никак не мешало развитию бытовой техники и полезных вещей для людей. В свободной продаже были автомобили, велосипеды, печатные машинки, граммофоны, телефоны и все другие новинки.

После переворота большевики просто отобрали и переименовали старые царские заводы – например, фабрику галош «Треугольник» переименовали в «Красный треугольник» – и тем самым это моментально стал «советский» завод. А позже стали заказывать строительство заводов (в основном, военных) на Западе – будучи не в состоянии самостоятельно что-то построить, большевики могли только приглашать иностранных специалистов за отобранные у ограбленного народа деньги.

Без совка и сталинизма всё было бы только лучше – всё развивалось бы естественным путём, без «раскулачиваний», без миллионов жертв и без бесплатных рабов из ГУЛАГа.

Как сооружались «сталинские объекты индустрии», можно рассмотреть на примерах.

Наблюдая всё нарастающий за последние годы поток претензий и ненависти со стороны части жителей Украины в адрес России, хочется услышать от таких громадян конкретные примеры – чем же им насолили соседи-россияне в союзные времена? Но понимая, что ответы получить не удастся, попробуем пойти методом «от обратного» и взглянем на то, чем пожертвовала в своё время «большая» Россия ради украинских успехов в развитии. Весьма красноречивый пример – создание одного из флагманов энергетики нынешней Незалежной.

Когда слышишь высказывания тамошних политиков, обвиняющих наше государство в вековом притеснении украинцев, возникает желание воскликнуть: «Мы же для вас во времена СССР столько хорошего сделали, порой себе, то есть России, в ущерб; а вы теперь нас же и мордуете!»

Среди самых значительных российских жертвоприношений на украинский алтарь можно упомянуть историю почти вековой давности, связанную со строительством ДнепроГЭСа – легендарной электростанции на Днепре.

История этого грандиозного гидротехнического проекта начинается с первых лет советской власти. Ещё в раннем, «ленинском» плане ГОЭЛРО предполагалось построить крупную гидроэлектростанцию в районе Запорожья. Однако тогда приступить к осуществлению задуманного не удалось: у Страны Советов, разорённой годами войн и революций, просто не было средств и технических возможностей. Ленин до воплощения смелого плана «оседлать днепровские пороги» не дожил. Но уже вскоре после его смерти у идеи строительства ДнепроГЭСа появился новый весьма влиятельный сторонник – Троцкий.

Тут в ситуацию вмешалась партийно-идеологическая борьба: набирающий силу в руководстве страны Сталин, оппонируя «пламенному Льву» по большинству вопросов партийного и государственного развития, заодно ополчился и на продвигаемую им идею днепровской гидроэлектростанции: «Товарищ Троцкий думает подхлёстывать наши центральные учреждения… преувеличенными планами промышленного строительства. Но преувеличенные планы промышленного строительства – плохое средство для подхлёстывания. Ибо что такое преувеличенный промышленный план? Это есть план, составленный не по средствам, план, оторванный от наших финансовых и иных возможностей».

Споры вокруг проекта новой гидростанции усугубляла география. Ведь новый энергетический гигант должен был появиться на территории Украинской ССР, а потому здешние республиканские власти очень ревниво относились к задержкам в принятии решения. Дело дошло до внутрисоюзного противостояния: УССР ратовала за то, чтобы в качестве приоритетного проекта для всей страны был выбран ДнепроГЭС, а руководители РСФСР настаивали на «российском» варианте «главной стройки социализма» – прокладке Волго-Донского канала. При этом союзное руководство спорщикам объясняло, что одновременно вытянуть две столь грандиозные строительные эпопеи СССР не сможет.

Впрочем, ситуация сдвинулась вскоре в нужную именно украинским товарищам сторону. К концу 1926‑го партийная верхушка во главе со Сталиным изменила свои взгляды на «днепрогэсовский» вопрос. На состоявшейся осенью 1926 года XV партконференции ВКП (б) был провозглашён инициированный Иосифом Виссарионовичем тезис «о построении социализма в отдельно взятой стране». Но для такого «построения» необходимо ускорить развитие промышленности в Союзе, что в свою очередь требовало достаточного обеспечения электроэнергией. Поэтому, вроде как «забыв» о существовании прежних предложений Троцкого, вместо них выдвинули уже «сталинский» вариант, который пошёл в народ призывом «Даёшь ДнепроГЭС!».

31 января 1927 года Политбюро приняло решение о строительстве на Днепре новой, самой мощной советской электростанции, вслед за тем соответствующий документ был подписан в Совнаркоме. Сооружение ДнепроГЭСа получило статус первоочередной стройки в СССР. Что же касается проекта-конкурента, предлагавшегося на территории РСФСР, – прокладки судоходного канала между Волгой и Доном, – то его отложили на более позднее время (в итоге «Волго-Дон» был открыт лишь в начале 1950‑х).

Естественно, начиная грандиозное строительство, учли административное его подчинение. Курировать работы должны были республиканские власти Украины. В ноябре 1926‑го Политбюро ЦК КП (б) У образовало Комитет содействия Днепрострою во главе с руководителем правительства УССР Власом Чубарём.

Однако участие в ударной стройке приняли рабочие не только с Украины, но и из многих других областей и республик Союза. Значительную часть составляли комсомольцы-добровольцы, приехавшие возводить гигант советской энергетики со всей страны по путёвкам своих райкомов.

К возведению плотины на Днепре приступили уже весной 1927 года. 98 лет назад, в начале марта, прогремели первые взрывы, которыми рушили скальные выступы на месте будущей гидростанции.

Для осуществления масштабного гидротехнического проекта требовались немалые финансовые средства. Рассчитывать только на союзный бюджет кремлёвские руководители не могли. Поэтому в стране один за другим были организованы несколько выпусков государственных займов «индустриализации». Во всех республиках жители городов и посёлков «добровольно-принудительно» отдавали весьма значительную часть своей зарплаты на покупку облигаций этих займов (расплачиваться по ним государство начало лишь многие годы спустя).

Но и этого было мало. В Советском Союзе развернули мощную агитационную кампанию в поддержку намеченного строительства. Повсеместно на предприятиях, в организациях проводили собрания и митинги, на которых безоговорочно принимались решения об отчислении работниками части своего заработка в фонд строительства новой ГЭС на Днепре. Только за пару месяцев, к 1 апреля 1927‑го, в такую «всесоюзную копилку» поступило более миллиона рублей.

Впрочем, на фоне общих затрат на сооружение украинского ДнепроГЭСа эта сумма выглядит очень скромной. В итоге реализация всего днепровского проекта потянула, по некоторым данным, более чем на 300 миллионов.

Сооружение мощной гидроэлектростанции, не имеющей аналогов в стране, требовало привлечения высококвалифицированных специалистов, часть которых пригласили из-за рубежа. Основными западными партнёрами, участвовавшими в строительстве, были германская компания Siemens и американская Cooper Engineering Company.

Их инженеров и мастеров, прибывших на днепровскую стройку, поразило увиденное здесь: бригады рабочих трудились с энтузиазмом, но при этом «доисторическими» методами. Основными «агрегатами» были лопаты, тачки, носилки.

Впрочем, при помощи такого примитивного арсенала можно было выполнить лишь часть работ. А вот когда очередь дошла до установки технического оборудования, ресурсы, которыми располагала Страна Советов, оказались недостаточными. Здесь было не обойтись без импортных поставок.

В итоге из США на ДнепроГЭС привезли несколько построенных по заказу СССР мощных гидротурбин, из Германии – высоковольтные трансформаторы, из Чехии – металлоконструкции…

За всю эту технику и оборудование необходимо было платить «капиталистам» в валюте. Но где же нищей Советской России раздобыть заветные доллары-марки-фунты стерлингов?

Основными товарами советской экспортной программы в ту пору были нефть, древесина и, главное, зерно. Именно за счёт продажи в Европу пшеницы Советам удавалось получать большую часть валютной выручки. Составы с зерном гнали и гнали на запад, объёмы таких поставок наращивали в ущерб собственным гражданам: по стране вновь начал гулять призрак голода. Но даже этих «хлебных» денег не хватало на закупку всего импортного оборудования, необходимого для реализации программы индустриализации: ведь помимо ДнепроГЭСа в СССР возводилось и ещё несколько крупных промышленных объектов: Сталинградский и Челябинский тракторные заводы, Магнитка – металлургический комбинат на Урале…

Требовалось найти дополнительный источник поступления валюты. И кремлёвские власти его нашли. Было решено предложить «богатеньким буржуинам» очень востребованный у них товар: произведения искусства из коллекций крупнейших российских музеев. Тогда и началась распродажа художественных ценностей, о которой говорилось выше.

Искусствоведы называют эту торговую эпопею, растянувшуюся на пять лет, «трагедией и катастрофой».

Дополнительную остроту описываемым событиям придаёт тот факт, что зачастую большевистские торговцы прекрасным, желая поскорее получить деньги, откровенно демпинговали. Вот лишь один красноречивый пример: на берлинском аукционе 1928 года было продано 122 ценнейших предмета из коллекции Эрмитажа, за них в общей сложности удалось получить сумму, эквивалентную немногим более 350 тысяч рублей. Одна из немецких газет, описывая устроенный благодаря Советам аукционный переполох, озаглавила посвящённый очередным торгам материал так: «Большие имена, маленькие цены».

Итак, Москва и Ленинград заметно обеднели, лишившись части своих уникальных музейных сокровищ. Зато полученная за эти артефакты валюта очень пригодилась для покупки импортного оборудования для строящихся по программе 1‑й пятилетки промышленных гигантов.

Одной из таких «ударных строек социализма» стал украинский ДнепроГЭС. Пуск первого генератора станции приурочили к «красной дате календаря» – первомайскому празднику 1932 года.

Благодаря новой мощной гидроэлектростанции преобразилась жизнь на юго-востоке Украины. Энергия, вырабатываемая турбинами и генераторами ДнепроГЭСа, была направлена на промышленные предприятия Запорожья, Донбасса, Днепропетровска, Кривого Рога… Электричество пришло и во многие украинские сёла и посёлки. Кроме того, при помощи сооружённой огромной плотины удалось поднять уровень воды в Днепре, скрыть его опасные пороги, в результате река на большем своём протяжении стала судоходной. 1 мая 1933 года через шлюз Днепровской ГЭС прошёл вниз по течению первый рейсовый пароход новой пассажирской линии Киев – Херсон.

Практически все эти достижения времён ударной советской индустриализации сохранились до наших дней. После распада СССР они достались Украине. И сейчас, глядя на исполинскую бетонную дугу ДнепроГЭСа, людям, которые живут в этом независимом государстве, не стоит забывать, какой ценой была построена днепровская красавица-гидростанция. В её создание вложили свой самоотверженный труд тысячи строителей-добровольцев, приехавших на берега Днепра из разных уголков огромной России. На её сооружение и оснащение пошли деньги из общего бюджета Советского Союза, из взносов простых граждан – это деньги, сэкономленные на благополучии и здоровье не только самих украинцев, но и русских, белорусов, татар, казахов, башкир…

А ещё при упоминании о ДнепроГЭСе не надо забывать, громадяне, о тех утратах, которые понесли почти 100 лет назад крупнейшие российские художественные музеи, в том числе и ради строительства этой гидроэлектростанции. Да, потери были вынужденные, «по приказу сверху», но от этого они не становятся менее ощутимыми.

Взгляните на Днепровскую плотину и почувствуйте, что за её могучими конструкциями мелькают миражи ушедших от нас величайших шедевров: рафаэлевской «Мадонны», «Волхвов» Боттичелли, «Венеры» Тициана… Почувствуйте и задумайтесь – это ведь именно «плохие» русские принесли такую жертву ради будущего благополучия вашей страны.

В 1930 году сотрудники «Антиквара», почти исчерпав музейные резервы двух столиц, отправились на гастроли в провинцию. За Уралом их внимание привлекла Научная библиотека Томского университета. В апреле 1930 года в город прибыла «ударная бригада» из трёх ленинградских товарищей, которые должны были оценить и изъять часть раритетов научки. Надо сказать, что контора по экспорту антиквариата пользовалась всяческой поддержкой другой могущественной конторы – ОГПУ. Поэтому в Томске перед дорогими гостями были открыты все двери, в том числе железная дверь кабинета графических искусств, где хранилась Строгановская библиотека, состоявшая (на момент прибытия «бригады») из 24 тысяч томов. Именно это собрание оказалось главной целью ленинградских визитёров.

– Строгановская библиотека была подарена основателю Томского университета Василию Флоринскому, который провёл переговоры с наследниками графа Григория Строганова, русского дипломата и общественного деятеля, – рассказывает Валерия Есипова, заведующая сектором изучения и раскрытия фонда НБ ТГУ. – Строганов бóльшую часть жизни провёл за границей и всю жизнь собирал книги. Будучи франкофоном, он обращал особое внимание на французскую букинистику. После смерти графа его книжное собрание хранилось в упакованном виде в Гостином дворе Санкт-Петербурга. Василий Маркович Флоринский всем наследникам графа говорил примерно одно и то же: когда-то Строгановы покорили Сибирь для московского царя оружием, а теперь пришло время покорять её с помощью культуры. Наследникам эта мысль приглянулась, и они подарили первому сибирскому университету это собрание, содержавшее в том числе средневековые рукописи, Библии XIII века, книги из библиотеки французских королей, на что указывал штемпель фамилии Бурбонов (три лилии в круглом щитке и над ним корона), прижизненное издание писем Вольтера с собственноручными правками и заметками автора, газеты и журналы времён Великой французской революции и много других раритетов.

К открытию университета фонд библиотеки насчитывал свыше 96 тысяч томов. Среди бывших владельцев личных библиотек были графы Строгановы, князья Голицыны, поэт Василий Жуковский, цензор Никитенко и сам Василий Флоринский, который 22 июля 1888 года, выступая на церемонии официального открытия Императорского Томского университета, особо отметил, что:

«Едва ли найдётся другой университет, который ко дню своего открытия обладал бы таким богатым запасом книг по всем отраслям знания, каким в настоящее время обладает Томский университет. Мне особенно приятно указать здесь на эти богатые приобретения, потому что все они составлены из добровольных пожертвований частных лиц, и при этом не одних сибиряков, но по преимуществу ревнителей просвещения из Европейской России».

Именно дарами ревнителей просвещения из европейской России особо заинтересовались «антиквары» из Ленинграда. Путеводителем по томским книжным сокровищам для них была статья «Библиотека гр. Строганова в Томском университете», опубликованная журналом «Русский библиофил» в 1914 году.

Автор статьи сообщал читателям, что «в библиотеке немало “уник”, особых подносных экземпляров, напечатанных на пергамене, принадлежавших лицам королевской фамилии, украшенных оригинальными рисунками иллюстраторов или пробными оттисками гравюр».

Галина Колосова, главный библиотекарь НБ ТГУ, первой опубликовала документы, посвящённые «ограблению научки» в 1930 году (статья Г. Колосовой «История изъятия книжных раритетов из фонда Научной библиотеки Томского государственного университета»). Она предполагает, что строгановское собрание могло бы остаться нетронутым, если бы не «реклама» в «Русском библиофиле», попавшаяся на глаза сотрудникам «Антиквара».

– Мы всегда знали, что когда-то, ещё до войны, из Томска в Ленинград вывезли несколько десятков ящиков с редкими книгами, – рассказывает Галина Колосова. – Но подробности стали известны только в конце 1980‑х годов благодаря папке, которую собрал бывший директор Научной библиотеки Михаил Филимонов. Уходя с должности директора, Михаил Родионович передал в отдел редких книг и рукописей небольшой том, который долгое время хранился у него в сейфе, так как имел гриф «Не подлежит оглашению»… Позднее мне удалось найти в архиве библиотеки ещё несколько документов, с помощью которых была восстановлена картина изъятия книжных раритетов товарищами из ударной бригады. Из-за их действий сильно пострадало не только строгановское книжное собрание, но и библиотека Жуковского, – говорит Колосова.

«Не подлежит оглашению. Томск, 25 апреля 1930 г. Мы, нижеподписавшиеся: Член Штаба Ударной Бригады по выделению и изъятию музейных и Библиотечных ценностей для нужд. экспорта т. Эпштейн Л. З., действующий на основании Мандата Правительственной комиссии т. [Л. М.] Хинчука и Наркомпроса Р. С.Ф.С.Р. от 3 февраля 1930 г. за № 570/С, члены той же Бригады – т. Петровский А. С., т. Шик М. Я., Директор Томской Университетской Библиотеки т. Курдыба Г. И. и представитель Томского Окружного отделения О.Г.П.У т. Батищев – произвели, на основании секретного постановления Совнаркома Р. С.Ф.С.Р. от 6/1–1930 г. (протокол 10/16), обследование книгохранилища Главной библиотеки Томского университета и признали имеющими экспортное значение – книги, рисунки, гравюры и проч., перечисленные в прилагаемых при сём списках на 46 стр[аницах] в количестве 830 номеров, состоящих из 2093 корешков общей ориентировочной оценкой в сумме 185 090 рублей, в чём и составили настоящий Акт».

Бóльшую часть списка составляют издания XVIII в. Из изданий ХVI – ХVП вв. отобрано около 100 названий и все 7 инкунабул, причём два экземпляра – из библиотеки М. В. Сурина, а остальные из строгановского собрания. Своим вниманием члены бригады не обошли и прижизненные издания произведений французских писателей XIX в., таких как О. Бальзак, А. Дюма и др. Ударная бригада писала:

«Нами произведена экспертиза и оценка книг, выделенных из Томской библиотеки и находящихся в помещении Антиквариата. Означенные книги признаны экспортными и оценены на общую сумму руб. 34.500».

Томская профессура тоже выступала против этой спецоперации. Несмотря на то, что мероприятие по отбору книг из фонда библиотеки старались произвести без широкой огласки, представители научной общественности университета попытались противостоять изъятию книг. Профессор Ревердатто (директор университетского гербария) вступился за библиотеку и составил список книг по биологии, которые необходимо оставить в Томске. Причём в своей записке Ревердатто, с профессорской иронией указывая на нелепость совершаемых действий, писал, что научная и преподавательская работа получит серьёзный ущерб и придётся некоторые книги вновь выписывать из-за границы, то есть платить за них валютой. Краевые власти, а Томск входил тогда в Западносибирский край, пытались помешать «ударной бригаде». В своей статье я привожу телеграмму из Новосибирска: «Категорически воспрещается выдача материалов библиотеки Строгановых. Выезжает наш представитель».

Приехавший из Новосибирска представитель Крайисполкома Н. Кутафьев, ознакомившись с актом и списком отобранных книг, также выразил свой протест против изъятия из библиотеки ряда изданий, о чём свидетельствует сохранившийся в архиве документ под названием: «Мотивировка протеста представителей Сибкрая к списку книг, намеченных к изъятию из Томской университетской библиотеки».

В документе перечислялись конкретные издания, против изъятия которых возражал Кутафьев. Но это не помогло.

Из «центра» поступали телеграммы в Томск и Новосибирск с требованием как можно быстрее упаковать и отправить в Ленинград книги, отобранные для продажи за границу.

Книги были уложены в 49 ящиков и стояли в книгохранилище. Их не спешили отправлять, но требования Наркомпроса были жёсткими. Сохранившиеся в архиве библиотеки несколько телеграмм подтверждают это.

Требование «центра», поддержанное авторитетом ОГПУ, было исполнено. Весной того же года в Ленинград из Томска отправилось 49 ящиков с двумя тысячами экземпляров экспортных книг. Примерно 10 процентов Строгановской библиотеки – среди них очень ценные издания, такие как письма Вольтера, 7 книг XVI века и 5 инкунабул, изданных до 1501 года, на заре европейского книгопечатания. Впрочем, неизвестно, насколько ограбление библиотеки Томского университета помогло святому делу сталинской индустриализации. Скорее всего, «Антиквару» не удалось реализовать «уники» из собрания графа Строганова за те деньги, на которые рассчитывало руководство Наркомвнешторга. Массовый выброс на продажу книжного антиквариата сильно «перегрел» европейский рынок. Цены упали настолько, что агенты американских букинистических компаний, активно работавшие в Европе, скупали редкие книги оптом и на вес, а затем получали большую прибыль, продавая их среди библиофилов США и других западных стран.

– Да, впечатляет, – вздохнул Аркадий.

– Но был ещё один способ ограбления населения, – напомнил Семён. – Это Торгсин.

Сегодня в России мало кто знает, что такое Торгсин и какую роль он сыграл в истории страны. Для тех же, кто в сознательном возрасте пережил 1930 годы, Торгсин явление не менее знаковое, чем «Берёзка» для поколения 1970–1980‑х. В представлении обывателя магазины системы «Торгсин» – это возможность обменять серебряные ложки на отрез ткани или кулёк сахара. Но с исторической точки зрения Торгсин сыграл куда более важную роль, чем просто удовлетворение минимальных потребностей населения в трудные для страны годы. Об этой стороне деятельности Торгсина корреспондент журнала «Эхо планеты» Варвара Васильева поговорила с известным экспертом по Торгсину, доктором исторических наук, автором книги «Золото для индустриализации: Торгсин» Еленой Осокиной.

– В вашем фундаментальном исследовании Торгсин предстаёт глобальной, сложной, хорошо организованной политической операцией большевистского руководства СССР, целью которой было путём шантажа полностью реквизировать все накопления народа, собранные за предыдущие 300 лет истории страны. Методом шантажа в вашей книге предстаёт голод, а конечной задачей – получение средств для оплаты невероятной по срокам и масштабам индустриализации страны. Как вы оцениваете суть такого явления, как Торгсин?

– Прежде всего не понятно, почему создалось такое впечатление от книги. На самом деле я не думаю, что создание Торгсина было спланированной, организованной и продуманной операцией. Если читать исследования по 1930 годам по любой теме – по коллективизации, индустриализации, – то в каждом из них авторы подчёркивают, что организация и планирование шли на ходу. Никаких заранее продуманных калек, чертежей, проектов не было.

Такая же ситуация была и с Торгсином. Он во многом был государственной импровизацией на тему голода. Это время ведь было не только периодом выживания людей, но и периодом выживания советского государства, которому надо было проводить индустриализацию с пустым карманом.

Я не хотела в книге показать, что Торгсин был подготовленной спецоперацией, что некий злой гений заранее продумал методы шантажа населения. Такие выводы скорее – домыслы читателей. Когда занимаешься Торгсином, становится очевидно, что в его работе было много пробелов, ошибок, ляпсусов, упущенных возможностей для государства. Книга показывает, что Торгсин всё время запаздывал, не опережал, а шёл вслед за развитием событий.

Поэтому ещё раз повторю: эта операция не была организована, не была продумана. Сама идея, витавшая в воздухе, о том, что можно допустить советских людей в Торгсин – до 1931 года это учреждение торговало только с иностранцами – была высказана директором одного из московских магазинов. Он не был изобретателем Торгсина, но первым предложил обменивать товары на бытовое золото, лом, драгоценности. Но даже после того, как он высказал эту идею, её осуществление полгода буксовало в бюрократических инстанциях.

И как окончательный продукт, Торгсин был результатом участия двух сторон: не только государства, которое хотело получить ценности для финансирования индустриализации, но и людей, которые приспосабливали Торгсин под себя, подсказывали советской власти, что ещё у них можно забрать. Ведь сначала правительство разрешило приносить в Торгсин только золотой чекан – царские монеты, а с декабря 1931 года – бытовое золото. Но ни серебро, ни бриллианты, ни платину, ни произведения искусства Торгсин вначале не принимал. Решения о приёме в Торгсине этих ценностей запоздали. Если бы торгсиновская идея действительно изначально была продумана, то, наверное, сразу бы разрешили приносить всё.

– То есть Торгсин – это импровизированная чрезвычайная мера в условиях разразившегося в стране финансового кризиса?

– Да. Это действительно была чрезвычайная мера, во многом даже компромисс: идеологический и экономический. Торгсин ведь на деле был предпринимательством, и в качестве главного предпринимателя здесь выступало пролетарское государство. Это была грандиозная спекуляция, проводимая в то время, когда спекуляция по закону считалась преступлением. Торгсин был компромиссом, «поступлением принципами»: отказ от принципа государственной валютной монополии, отступление от классового принципа – всё это было нехарактерно для того времени.

В этой импровизации были и упущенные возможности, и много ошибок. Например, можно было бы открыть скупку золота раньше. Ведь 1932 год был таким же голодным, как и 1933‑й. Однако, если сравнить тоннаж золота, которое принесли в Торгсин люди в эти годы, разница будет огромной: в 1932 году – 20,8 тонны, а в 1933 году в два с лишним раза больше – 45 тонн чистого золота. 1932 год был с точки зрения правительства упущен: Торгсин опаздывал, он начал разворачивать золотую скупку только на второй год голода.

– И всё-таки можно ли на основании проведённого вами исследования утверждать, что голод начала 1930 годов – не только результат коммунистических преобразований в деревне, но и сознательная акция советской власти, вынуждавшая людей отдать последние сбережения в обмен на продовольствие, источником которого был Торгсин?

– Я не поддерживаю идею о том, что голод явился целенаправленным, заранее спланированным деянием государства. Голод, на мой взгляд, был неизбежным результатом того типа индустриализации, который был выбран – индустриализации за счёт обирания деревни, выкачивания оттуда сырья и продовольствия для продажи на мировом рынке за валюту. Как я не считаю, что голод был заранее спланирован, так и не считаю, что Торгсин был заранее продуман и специально организован. И одно из доказательств тому упущенный голодный 1932 год. Если бы власти планировали этот голод, заранее его организовывали, то, наверное, уж позаботились бы развернуть торгсиновскую торговую сеть до 1932 года.

Ещё одно доказательство – запоздалое начало скупки серебра. Одна из возможных гипотез, высказанная в книге: с серебром не торопились, чтобы собрать «золотые сливки». Иначе люди сначала пытались бы решить свои проблемы за счёт сдачи серебра и придерживали бы золото. Но тем не менее, на мой взгляд, советская власть «не добрала» серебра: открой они Торгсин для населения хотя бы на год пораньше, могли бы выручить гораздо больше.

На самом деле голод только создал условия, в которых государство импровизировало, стремясь использовать ситуацию. Повторюсь, я не согласна, что голод был заранее спланирован и подготовлен.

– Позвольте вернуться к тому, что вы назвали «экономическим компромиссом». По сути, советское государство через Торгсин выкачало все ликвидные ценности у населения – золото, серебро, платину. Эффективность работы Торгсина напрямую зависела от экономического положения населения: невозможно выкачивать деньги там, где их изначально нет, как и там, где население не вынуждается к «сдаче» накоплений.