Лёшка вновь сидел за столом и вспоминал, как полгода назад выйдя из тюрьмы, беседовал с матерью. Сначала она долго молчала, поджав тонкие губы, тревожно глядела на него, словно боялась заново потерять сына. Алексей много курил, сильно кашлял. Мельком взглянув на мать, он сказал грубым охрипшим голосом:

– Ты что? Вернулся ведь. Забудь…

– Куда теперь? – робко спросила Валентина Никитична, чувствуя, как начинает терять силы, уж слишком долго держала себя в напряжении.

– Не знаю. Может назад, сантехником…

– Отдохни немного, – с трудом сдерживая слёзы, проговорила она. – Приглядись к нашей жизни.

Алексей поднялся, прошёл по комнате, низко опустив бритую голову. Посмотрел на пожелтевшие от табака ногти.

– Я уже пригляделся, – пробурчал он. – Два года… Многие за спекуляцию по пять лет… А теперь, вон… На каждом углу торгуют…

– Всё меняется, Лёшенька! Ты уж на людей—то шибко не серчай. Времена нынче другие. Люди не виноваты. Дружок твой, Алька, с толку тебя сбил. Зачем тебе понадобилось в чужую квартиру лезть? Добра не нажил. Жизнь искалечил…

– Проехали уже… Что было, того не вернёшь. Новую жизнь начну.

– Ох, сможешь ли? – усомнилась мать. – Жениться тебе надо. Семью бы завёл. Я бы внучат нянчила.

– Кто ж за меня пойдёт? – огрызнулся Лёшка. – По улице иду, народ в стороны шарахается. Ничего. Я там времени зря не терял. Кое—чему надоумили. Голодать не будем…

– Боюсь я, сынок. Один ты у меня остался.

Валентина Никитична почти выкрикнула эти слова и, вдруг, её резкий голос перешёл в какое—то захлёбывающее рыдание.

– Ну, хватит канючить, – озлобился Лёшка. – Без тебя тошно…

– Прости, сынок, не каменная. Душа болит… – утирая слёзы краем кухонного полотенца, сказала она и тут же добавила: – Сходил бы

To koniec darmowego fragmentu. Czy chcesz czytać dalej?