Czytaj książkę: «Неутешительная Аналитика. Выпуск №1. Культура памяти»

Ответственный редактор В.В. Черемухин

Посвящается памяти врачей, волонтеров и неравнодушных, которые вели самоотверженную борьбу за жизнь заболевших коронавирусной инфекцией (covid-19).

Слово ответственного редактора

Почему аналитика неутешительна?

Открывая настоящее издание в тяжелый период, связанный с осмыслением событий уходящего «коронавирусного» года, мы, как аспиранты-историки, стараемся смотреть на будущее не только с позитивом, но с пониманием того, что подобные события, как прошедшие в минувшем году, стали не первыми в истории подобными явлениями, в одночасье кардинально изменившими жизнь людей.

Называя настоящий сборник общественных явлений и социальных наук «Неутешительной аналитикой» («Н.А.»), мы исходим из того, что каждый человек, задающий вопросы, пытается найти на них нужные и полезные ответы. Однако аналитика, которая способна дать ответ и даже определенный прогноз, не всегда способна утешить слушателя, а в ряде случаев наоборот – наводит его на дополнительные рассуждения, которые мы в силу своей природы не всегда рассматриваем с позитивной точки зрения.

По этой причине сборник и получил такое название. На наш взгляд, не только полезно сомневаться, но полезно думать и не бояться рассуждать. Это крайне важно.

Изначально, редактором настоящего сборника в начале 2020 года, еще до того момента, как началась всеобщая проблема заболеваний от нового штамма вируса, была выпущена в электронном виде небольшая брошюра под названием «К чему мы пришли и куда движемся?» под общим заголовком «Неутешительная аналитика». В ней были рассмотрены основные проблемы человечества к концу 2019 года, среди которых проблемы экологии, миграции, болезней, голода, социальных конфликтов и других общественно значимых явлений современного мира.

Опираясь на написанное, была заложена идея ежегодно выходить с подобным разбором основных проблем современности. В дополнении к этому пришла мысль начать выпуск сборника научных трудов для новой генерации исследователей и популяризаторов научного знания. Так была создана дополнительная площадка, которая открывается важным материалом Эльмиры Полатхановой о формировании исторической репутации графа Алексея Андреевича Аракчеева, продолжается текстом ответственного редактора о парадоксах исторической памяти о Гражданской войне в России и завершается материалом Олега Очереднюка об экуменизме в современной Римской-Католической церкви.

Заканчивается издание небольшими биографиями трех наиболее значимых, на наш взгляд, личностей, ушедших в этом году, которые в свое время изменили мир, окружающих и культуру.

Площадка «Н.А.» готова стать основой для научных и аналитических трудов начинающих и опытных исследователей, которые согласны придерживаться принципа междисциплинарности в научном творчестве.

Вячеслав Черемухин

Плакат авторства Эльмиры Полатхановой.

Граф А.А. Аракчеев – выходец «гатчинской школы» Павла I: к вопросу о формировании исторической репутации.

Эльмира Полатханова

Во всех значимых преобразованиях и нововведениях конца XVIII – первой трети XIX века со строк указов, приказов и инструкций, воспоминаний современников, статей и монографий не сходило упоминание имени графа А.А. Аракчеева.

В своем очерке «По поводу записок графа Зента», написанном в 1876 году, знаменитый публицист и деятель культуры князь П.А. Вяземский, на наш взгляд, справедливо написал о том, что граф А. А. Аракчеев «как историческое лицо будет в свое время подлежать истории»¹. Государственная служба графа А.А. Аракчеева представляла собой многомерный образ, в котором отражались ключевые события и явления царствования императоров Павла I и Александра I.

Образ «временщика»² и «злодея» складывался, прежде всего, при искусственном расщеплении исторического материала, изучении воззрений, характера, службы, круга общения графа в отрыве от исторического контекста и, главное, без попыток целостной реконструкции его жизненного пути. Да и сама судьба А.А. Аракчеева оставляет столь же разрозненные впечатления: талантливый государственный деятель, реформатор артиллерии, которого публицист Н.И. Греч считал «моральным уродом и неучем»³. Граф воспринимался, по замечанию историка А.А. Кизеветтера, «гатчинским выскочкой»⁴, по воле случая попавшим на государственную стезю.

Большинство современников в своих воспоминаниях, отзываясь как положительно, так и негативно о личности графа, так или иначе (порой сами того не ведая), рассматривали государственную службу графа А.А. Аракчеева как явление историческое.

Так, генерал-майор Н.А. Саблуков, начавший свою стремительную карьеру при императоре Павле I и ушедший в отставку после трагичной кончины последнего, в своих зарубежных записках давал следующую оценку графа: «знаменитый был полковник гатчинской артиллерии Аракчеев, имя которого, как страшилища Павловской и особенно Александровской эпохи, несомненно, попадет в историю»⁵.

Государственная деятельность графа А.А. Аракчеева действительно все больше обретает черты многомерного исторического явления, которое по большей части складывается из неоднородных элементов общественного мнения, исторической репутации, взглядов и идей императоров, реальной практической и преобразовательной деятельности графа.

Из многих мемуаров, на наш взгляд, выбивается вышеупомянутая записка деятеля П.А. Вяземского, в которой он дает свою оценку происходящих событий периода царствования «самодержавного республиканца».

И возникает вопрос: почему автор в статье решается поднять проблему историчности деятельности графа А. А. Аракчеева, пытается заглянуть в суть происходящих явлений и событий самодержавия императора Александра I и дать им свою оценку?

Литератор П.А. Вяземский, участник Отечественной войны 1812 года, в статье пишет, с одной стороны, что граф при жизни стал «живой легендой». Государственный деятель представлялся своим людям своей эпохи «человеком, выходящим из ряда обыкновенных людей».⁶ Следует отметить, что граф А.А. Аракчеев стал определенным символом царствования императора Александра I, образ «временщика» прочно пошел в историю. Тем самым граф вышел за пределы своей эпохи, его образ настолько многомерен и неоднороден, что несет в себе намного больше, чем критика его личности и реакция на его деятельность.

С другой стороны, автор пытается исходить из позиций историка, разобраться в сути вещей и дать свое понимание для потомков и тех, кто займется исследованием оставленного противоречивого наследия первой половины XIX века. Будучи первым председателем Русского исторического общества, П.А. Вяземский метко определит одну из тенденций, которая возобладает в историографии: «ясно и очевидно, что Аракчеев был не вполне тот, что мерещится нам в журнальных легендах, которые поются с такою охотою на удовольствие общественного суеверия».⁷ Однако большинство историков возьмут в историографическую традицию «укоризны, частью справедливые, большею частью празднословные, и наглые поношения, которыми безжалостно и беспощадно преследуют память его» и предпочтут ее действительности и противоречивости государственной службы графа.

Следует сказать, что публицист критически подходит к деятельности графа А.А. Аракчеева, описывая с разных сторон его качества характера и государственную службу. При этом убедительно предлагает свою положительную оценку государственной деятельности графа А.А.  Аракчеева, рассматривая воспоминания сенатора Е.Ф. фон Брадке (служил при графе в штабе военных поселений) и придворного историографа Н.М. Карамзина, которые давали оценку графу с позиции государственного деятеля, находясь сами на государственной службе.

В целом, Вяземский как раз пытается объяснить, почему и как сложились по отношению к графу такие общественные настроения, преимущественно различных дворянских групп: «почти без приготовления он был судьбою заброшен на вышину, которая давала ему обширную власть, обязывала его большою ответственностью и ставила всем на виду»⁸. Целью статьи автор ставит себе дать оценку как свидетель, разъяснить «темные места в летописи событий» Александровской эпохи. Эпоха, которая занимает особую главу в истории нашей страны, изучение которой выводит на целый комплекс противоречий и проблем, прежде всего связанных с трансформацией государственного строя и поиском вектора развития империи.

На наш взгляд, рассматриваемые мемуарные записки П.А. Вяземского по стилю являются не только свидетельством современника, но и является подспорьем для дальнейших исследований. Несмотря на то, что записки являются мемуарными, автор ставит ряд вопросов, которые не теряют своей актуальности при любой форме знакомства с периодом правления Александра I.

Во-первых, это процесс мифотворчества при жизни самого графа А.А. Аракчеева, который не сходит с исторического поля. Причем мифы и легенды касаются самых различных сторон жизни графа, в том числе и государственной службы. Действительно, создается особая «мифическая реальность», которая состоит из самых различных пластов. При исследовании жизни и службы графа касаешься непосредственно его биографии как первой части проблемы исследования. Помимо этого, используя комплексный подход к изучению преобразовательной деятельности политика, выявляются нарастающие общественные и политические проблемы, вставшие перед Российской империей. Неотъемлемой частью исследования составляют вопросы исторической репутации графа и распространения устоявшихся стереотипов, ставших частью символом и образом явлений и событий царствования Павла I и Александра I.

Во-вторых, деятельность графа А.А. Аракчеева представляется одним из индикаторов взглядов и политики правления императоров.

В-третьих, записки деятеля П.А. Вяземского продолжают традицию дневников и воспоминаний второй половины XIX века, в которых дать оценку деятельности императора Александра I невозможно без упоминания и рассмотрения роли в ней графа А.А. Аракчеева. Характерно, что автор в отличие от современников, никак не пытается оставить значимый след роли своей личности в разворачивающиеся события тех лет и признает, что лично с графом А.А. Аракчеевым был не знаком. Оценки личности и деятельности графа А.А. Аракчеева всегда являются полярными и постоянно варьируются. Важно понимать, по каким параметрам необходимо рассматривать службу и судьбу графа, как и в исторических источниках, так и в научной литературе. Кроме того, пристальное внимание к тому, какие сложились оценки и, почему, в большей степени, избираются и предпочитаются устоявшиеся образы графа и его государственной службы.

И наконец, в записке публицист П.А. Вяземский мельком упоминает имя императора Павла I, который стал связующей нитью между графом А.А. Аракчеевым и императором Александром I. Помимо этого, следует добавить, что опыт Гатчины стал определяющим фактором для тесного сотрудничества между ними.

На наш взгляд, Гатчину следует рассматривать как особую школу государственного управления и способ осуществления взглядов на государственную политику ее создателя и благодетеля (как вспоминали об императоре и сам граф, и его «гатчинцы») Павла I.

Как писал исследователь Н. Лансере, «Павел наложил такой отпечаток на весь «дух» гатчинских построек, что по справедливости можно назвать Гатчину Павловским созданием»⁹. Хотя сам Гатчинский мыз, входивший в земли Великого Новгорода, имеет свою отличительную историю. История ее земель вошла в летопись русских сражений, начиная от войн с Ливонией и Швеций и заканчивая знаменательной победой Петра I в Северной войне¹⁰.

Подобное историческое место и его красоты стали частью историй лиц знаменитых владельцев Гатчины, как сестры Петра I Натальи Алексеевны и блестящего екатерининского деятеля графа Г.Г. Орлова. Однако верно заметит исследователь С. Казнаков, что «ни “Гатчинские машкарады” Меншикова, и грандиозное строительство Орлова, с любовным попечением Екатерины о замке и садах всесильного любимца, ни карантин опального вельможи, почти впрочем не жившего в Ринальдиевском замке, бродившего по заграничным “спа” с бездетной молодой женой, – ничто не наложило на «Гатчинскую мызу» такой печати жизни, творчества и красоты, какой запечатлел свое созданье Павел I»¹¹. Характерно, что Гатчина, которая по своей сути будет являться «маленьким государством с крепостями», со своим войском, станет символом и олицетворением жизни императора Павла I, воплощением его идей и взглядов.

Определяющим словом является символ, который неоднозначен и до сих пор воспринимается по-разному современниками и исследователями, придерживающихся различных историографических традиций по данному вопросу. Символ строгих порядков, воинской дисциплины, муштры на прусский манер. Возникает вопрос: что сокрыто за возникшим символом, каковая его внутренняя составляющая, позволяющая более полно взглянуть на события?

Те, кто не проходили службу в Гатчине и отражали настроения, царящие в обществе, как, например, мемуарист Ф.Ф. Вигель (по собственному признанию видевший два раза графа на балу) писал о службе молодого Аракчеева: «лучшей школы раболепства и самовластия найти бы он не мог; он возмужал среди людей отверженных, презираемых, покорных, хотя завистливых и недовольных, среди этой малой гвардии, которая должна была впоследствии осрамить, измучить и унизить настоящую, старую гвардию»¹². Следует отметить, что в историографии довольно часто под фактами используются высказывания автора. По сути, за данными эпитетами стоит проблема столкновения старого государственного аппарата с новым, в который войдут «гатчинцы».

В работе «Павловская команда 1782-1796. История, униформа и снаряжение Гатчинских войск» исследователь К. Татарников убедительно развенчивает мифы о комплектации, обучении и практики, значении гатчинских войск, подкрепляя аргументами из архивных источников и выявляя противоречия в популярных воспоминаниях.

Одно из таких противоречий как раз относится к запискам мемуариста Ф. Ф. Вигеля, которого, как подчеркивалось выше, довольно часто цитируют в исторических трудах. Тот писал, что гатчинские батальоны Павла Петровича состоят из людей грубых, непорядочных и необразованных. При этом вспоминал одного «гатчинца» Петра Малютина, в котором для автора было главное: «в фронтовом деле был он величайший мастер, за то все ему прощалось, даже страсть его к щегольству – порок непростительный в глазах Павла Первого»¹³. Яркие эпитеты и не скрываемое отношение к графу и Гатчине Ф.Ф. Вигеля, ставшего впоследствии директором Департамента духовных дел иностранных исповеданий, потомки и исследователи будут передавать из книги в книгу.

К таким воспоминаниям часто будет обращаться историк Н.К. Шильдер, автор фундаментальных исторических работ, посвященных правлениям императора Павла I и императора Александра I. Известный историк задавался вопросом, как императрица Екатерина II и современники допустили «необъяснимое недоразумение» и не воспрепятствовали сыну императрицы в постепенном формировании «особых отрядов» в Павловске и Гатчине¹⁴. Историк, описывая события биографии цесаревича Петра Павловича до восшествия на престол, не скрывал собственного отношения к войскам и писал о них: «уродливые гатчинские войска, обратившиеся со временем в грозный бич для всей русской армии»¹⁵. Нельзя обойти вниманием в труде историка сравнение «гатчинцев» с опричниками.

И действительно, очень схожая историческая коллизия, казалось, внешне напоминающая суть явления. Ведь опричнина представляла собой попытку царем Иваном IV создать новый аппарат управления и выстроить эту систему. Только ведь иные и вызовы времени, и эпоха, и само самодержавие конца XVIII века Российской империи претерпело изменения. И все же грядущее столетие началось с правления императора Павла I и было ознаменовано его смелыми преобразованиями.

В целом, знаменитому историку были близки по духу общественные настроения. Следует обратить внимание на то, что историк Н.К Шильдер дает свое понимание предназначения гатчинских войск в государственной политике «гатчинского преобразователя» Павла I. Так, автор видит его в «верном залоге будущего возрождения российской армии нуждавшейся, по его мнению, в коренном преобразовании в гатчинском духе»¹⁶.

Устройство Гатчины, как правило, рассматривалось сквозь «прусские порядки». Следовательно, ее образ часто ассоциировался с увлечениями императора Петра III с его «голштинцами». В записках адъютанта князя Г.А. Потемкина и военного советника М.А. Гарновского дается описание гатчинского караула при дворце в Павловске: «помянутый баталион совершенная копия прусских солдат»¹⁷. Уже упоминавшийся современник, генерал-майор Н.А. Саблуков, в рассматриваемых записках будет отмечать, что строение у войск «точь-в-точь такие, как в Пруссии»¹⁸. В этом многие современники и исследователи видели наследие отца, императора Петра III.

Историк Е.С. Шумигорский в биографическом труде, посвященном жизни и правлению императора Павла Петровича, в связи с описанием гатчинских войск, привел цитату из манифеста Екатерины II от 7 июля 1762 года, где «неудобоносимые обряды» ее мужа отменялись¹⁹. На самом деле автор также продолжает описывать традиционные представления общества об идеях и действиях императора Павла I.

Справедливо отмечено, что прусская школа имела влияние на поиск и создание своей опоры будущего императора. Но такие сравнения больше приобретали политический характер, отражали противоречия между двором Екатерины II и двором цесаревича Павла Петровича. Однако суть явлений снова становится не раскрытой.

Приведем мнение исследователя А.В. Гаврюшкина, считавшего, что император Павел I вовсе не был «пруссофилом»; для него был важен прежде всего порядок и дисциплина. Историк писал в своей работе, посвященной биографии графа Н.И. Панина, который являлся одним из воспитателей цесаревича Павла Петровича: «В тогдашней Пруссии, по мнению всей Европы, государственные учреждения и армия содержались в образцовом порядке. Им подражали везде, поэтому трудно осуждать Павла за то, что он, подобно другим монархам, стремился перенять у Фридриха II полезные нововведения. Другое дело, что полезное, с точки зрения Павла, не всегда оказывалось таковым в действительности»²⁰. И вновь повториться похожая история, связанная с влиянием и симпатиями к Наполеону Бонапарту и его проводимым реформам в армии даже во время Отечественной войны 1812 года.

Известный историк Е.И. Юркевич, специалист в области военной истории Павловской и Александровской эпох, приводил следующий пример: «кроме прусского опыта Цесаревич активно использовал опыт французской артиллерии, реформированной в 1760-х гг. “отцом французской артиллерии” генералом Жаном-Батистом Грибовалем, а также все лучшее, что было наработано в русской полевой артиллерии»²¹. Судя по всему, императору Павлу I было важно найти в существующих порядках те идеи и принципы, в которых монарх мог увидеть возможность создания прочной армии как части сильного государства. Сначала в Гатчине император развивал собственные идеи, воплотившиеся затем в его преобразованиях.

Следует отметить, что идея государственности как в прусском, так и во французском вариантах, императора Павла I не устраивала. Известны следующие указания императора, как «Распоряжение императора Павла об улучшении русскаго языка» и «Высочайшее повеление 1797 года об изъятии из употребления некоторых слов и замене их другими»²². Для императора идея порядка и практичности дела была характерной чертой государственной политики.

Так, император Павел I писал К.А. Куракину, который занимал в то время пост петербургского губернского прокурора: «…по каким бы то ни было делам изъяснялись самым чистым и простым слогом, употребляя всю возможную точность и стараясь изъяснить лучше самое дело, а высокопарных выражений, смысл подменяющих всегда избегать!»²³. Многие бы современники и исследователи отнесли бы данный пример к чрезмерной мелкой регламентации. Однако в приводимом отрывке обращалось внимание на подход к делам, и закладывались принципы, при которых дела бы шли эффективнее.