Czytaj książkę: «История афинской демократии»

Предисловие

Едва ли надо говорить о том, какой интерес может представлять история афинской демократии, особенно если стать на точку зрения современного направления в области изучения греческой древности. С этой точки зрения античный мир является нам не миром sui generis, далеким и чуждым, а близким и понятным, имеющим много аналогий с так называемыми Средними и новыми веками и с современностью. «В древности преобладали, хотя на гораздо меньшем пространстве и в иных формах, те же влияния и противоположности, которые управляют и современным развитием», – говорит, например, Эд. Мейер, автор новейшей капитальной «Истории древности». «Древний мир волновали те же жизненные вопросы, которые еще и теперь, отчасти не решенные, занимают каждого мыслящего человека», – такова основная идея, которая красной нитью проходит через работы другого видного представителя современной исторической науки, Р. фон Пёльмана, интересующегося преимущественно социально-экономическими отношениями в древности… Направление это иногда впадает в крайность, слишком модернизует древность, но в его основе много верного.

Издаваемая книга посвящена предмету, которого отчасти я касался еще в работе моей молодости – в «Перикле» (1889), – назад тому двадцать лет, и затем в своем исследовании об «Афинской политии» Аристотеля (1895). Многие страницы из этих работ в нее вошли – конечно, с необходимыми изменениями. Кроме того, в основу ее легли соответствующие отделы общего курса греческой истории, читаемого мной в Харьковском университете. Можно сказать, что настоящая книга представляет собой обработку главной части этого курса.

При изложении истории афинской демократии я имел в виду не только самый строй и учреждения, но и среду, воззрения, настроения. Этим объясняется, почему я так часто пользуюсь Аристофаном или, например, Еврипидом. Я старался взглянуть на афинскую демократию объективно, по возможности изобразить ее такой, какой она была в действительности, с ее светлыми и темными сторонами, не черня и не идеализируя ее, ибо, говоря словами «старого мастера исторической науки» Л. Ранке, идеал всегда заключается в том, чтобы представить историческую правду, – «denn Ideal ist immer die historische Wahrheit der Welt zu vergegenwӓrtigen».

Эту книгу я предназначаю не столько для специалистов, сколько для более широкого круга – для университетских слушателей, для ищущих самообразования, для интересующихся историей, в особенности историей политических форм. Поэтому я избегал вдаваться в мелкие подробности, касаться запутанных и спорных вопросов, пускаться в сколько-нибудь рискованные гипотезы. Я не желал загромождать книгу подстрочными примечаниями и ограничился лишь самыми необходимыми, краткими библиографическими указаниями и ссылками, не отмечая подробно в каждом отдельном случае, кому и чем я обязан, что мной заимствовано и в чем я расхожусь с другими. В конце приложены список важнейших общих трудов по истории Греции и афинской демократии, поправки и добавления. Подробные ссылки и указания на источники и новую литературу можно найти у Бузольта.

В. Бузескул

Харьков. 1908 г., 24 ноября

Введение

Общий ход греческой истории с VIII по VI В. до Р.Х

Падение царской власти и владычество знати

В эпоху так называемой микенской культуры, которую открыл Шлиман и расцвет которой относится приблизительно за полторы тысячи лет до P. X., в Греции была сильная монархическая власть, хотя и тогда единого государства там, по-видимому, не существовало. Памятники того времени – «циклопические» стены из колоссальных каменных глыб; обширные дворцы, богато украшенные, с живописью на стенах, иногда с целым лабиринтом зал, коридоров и комнат, с магазинами и кладовыми для запасов; могилы, очевидно – царские, то в виде шахт или глубоких ям, в которых тела иных покойников оказываются засыпанными драгоценностями всякого рода, то в виде величественных куполообразных сооружений, роскошно отделанных, – все это красноречиво говорит нам не только о сравнительно развитой технике, о богатой внешней культуре, некогда процветавшей преимущественно по берегам и островам Архипелага, о тесных сношениях с восточными странами и т. п., но и о типе государств микенской эпохи, о том, что тогдашние цари были могущественными властелинами, что в их распоряжении сконцентрированы были силы подвластного им населения, масса рабочих рук, огромные материальные средства.

Среди переворотов, наступивших в конце II тысячелетия до P. X., – тех племенных переселений, из которых главным является вторжение дорийцев в Пелопоннес, – пали «микенские» царства и пышная микенская культура. Цари последующей, гомеровской эпохи (за 1000—800 лет до P. X.), известной нам по «Илиаде» и «Одиссее», резко уже отличаются от царей эпохи микенской, строителей громадных стен, дворцов и гробниц. Правда, они царствуют «божьею милостью», получают скипетр от самого Зевса; но это – не восточные деспоты и не монархи со всей полнотой неограниченной власти: гомеровский царь, особенно в «Одиссее», скорее primus inter pares, первый между равными; его окружают представители знатных родов, «геронты», «старцы» или старейшины, с которыми он «думает», совещается и делит свою власть; это – его сотрапезники, советники и ближайшие помощники.

В гомеровскую эпоху существует и народное собрание, которое в «Илиаде» тождественно с собранием войска, аналогично тому, что мы видим и у древних германцев. Но роль этого собрания еще ничтожна. Обыкновенно ему оставалось лишь выслушивать решение царя и геронтов. Голосования не происходило, и собрание выражало свое одобрение бурным криком, по выражению поэта, подобным шуму, когда ветер вздымает «волны огромные моря» и бросает валы о нависший утес или когда «бурный зефир наклоняет высокую ниву, то подымаяся грозно, то падая вдруг на колосья». Иногда отдельные личности вроде Терсита решаются выступать с резкой речью против вождя-царя, но масса не поддерживает их; народ смеется и выражает сочувствие Одиссею, когда тот наносит побои Терситу («Илиада», II песнь).

В период с VIII до VI до Р.Х. столетия включительно мы видим в Греции ряд важных внутренних переворотов или, точнее, перемен: падение царской власти и господство аристократии, затем борьбу народа, демоса, против этой аристократии, владычество тиранов и, наконец, переход к демократии или к более умеренной аристократии. Перемены эти совершаются с замечательной последовательностью и происходят почти повсеместно в Греции. Уже одна эта повсеместность показывает, что они вызваны были не частными, случайными причинами, а причинами более общими и глубокими, коренившимися в самом ходе развития греческого общества, – в том историческом процессе, который совершался тогда в Греции.

К середине VIII в. монархическая власть исчезает почти всюду в Греции. Как исключение и своего рода «культурный пережиток», сохранилась она в Аргосе, в Спарте да на окраине греческого мира, у отставших в культурном отношении полуварварских племен, например у молоссов в Эпире. Но в Аргосе, где цари упоминаются еще во время Персидских войн, это была лишь тень прежних монархов; в Спарте царская власть тоже утратила свое настоящее значение, свою сущность, и сохранила скорее лишь внешние атрибуты.

Падение монархии в Греции произошло постепенно, без крупных потрясений. Уже в гомеровскую эпоху царь был в сущности только первым между равными ему представителями знатных родов. Между царем и его родом, с одной стороны, и знатными, могущественными фамилиями – с другой, не было резкой разницы; их не отделяла какая-либо непроходимая грань. Знатные, подобно царю, нередко вели свое происхождение от богов и героев; их тоже называли иногда «царями». В период переселений и завоеваний царская власть была еще необходима; но по миновании его миновала необходимость и в царской власти. Теперь уже не было такой нужды в сосредоточении власти в одних руках. Самые природные условия Греции, устройство ее поверхности, далеко не способствовали образованию единого государства с сильной центральной властью. В Древней Греции всегда было много отдельных, самостоятельных небольших государств, и там развился тип государства-города. А в таких небольших государствах легко было обойтись и без царя. Притом тут особа царя не могла быть окружена ореолом величия подобно тому, как на Востоке; она не казалась чем-то таинственным и грандиозным; она была, так сказать, на виду у всех, со всеми ее человеческими слабостями и недостатками. Наконец, царь гомеровской эпохи в своем лице соединял обязанности военачальника, правителя, судьи и жреца. Но с течением времени политическая жизнь развивалась. Отношения делались сложнее, и являлась необходимость в расчленении прежде единой власти.

Монархия прежде всего падает в греческих колониях, в городах малоазийского побережья: здесь легче было отрешиться от прошлого, от традиционного уважения к царской власти; на новой почве, среди новых условий, легче было возникнуть и новому порядку, новым формам политической жизни, не говоря уже о том, что в этих колониях, особенно в Ионии, исторический процесс вообще совершался быстрее и скорее обнаруживались новые явления в жизни греческого общества.

Итак, в VIII столетии до P. X. монархия в Греции уступает место аристократии, причем эта перемена совершается большей частью не путем революции, а путем эволюции. Иногда власть от царя переходит в руки целого царского рода. Так было, например, в Коринфе, где стала властвовать фамилия Бакхиадов, к которой принадлежали и прежние цари. Случалось, что потомки царей удерживали свой титул; за ними оставались жречество и некоторые привилегии или же этот титул переносился на сановника и членов коллегии, носивших обязанности сакрального характера.

Новейшие ученые – и в их числе Эд. Мейер, автор капитальной «Истории древности», – называют период от переселения племен и до возвышения демоса, эпоху Гомера и могущества знати, греческим «средневековьем». И действительно, в тогдашней Греции мы видим черты, напоминающие нам Средние века Западной Европы. Общественные группы и наследственные сословия резко разграничены. Господствующее положение занимает землевладельческая военная знать, разделенная на роды (γένος), проникнутая сословным сознанием, корпоративным духом, сражающаяся сначала на колесницах, потом верхом на коне, любящая войну, рыцарские подвиги, охоту и пиры. При дворах знатных певец – желанный гость; это – эпоха героической песни, позднее – лирики и новеллы. Чем для средневекового Запада были рыцарские турниры, тем для греков того времени были Олимпийские и им подобные игры, с их ристаниями и состязаниями. Слабый ищет защиты сильного, и у тогдашних аристократов Греции была многочисленная клиентела. Мы видим крестьян в положении людей более или менее зависимых, начиная от смягченных форм крепостничества и до полной закабаленности; видим господство натурального хозяйства, по крайней мере, в первой половине греческого Средневековья, ремесло – презираемым и мало развитым¹…

Аристократы как класс носили в Греции различные названия: их называли обыкновенно «хорошими», «лучшими» (άριστοι, отсюда и самое слово «аристократия» и «аристократы»), «благородными»; «эвпатридами», иногда «богатыми» и даже «жирными», подобно тому, как в Средние века в Италии городской патрициат назывался popolo grasso. Простой народ противополагался им как «дурные», «худые» или «худшие», «подлые» люди.

Основой могущества и влияния греческой знати было, во-первых, происхождение. Если впоследствии даже в демократических Афинах благородное происхождение имело большое значение и считалось «великим и почетным жребием»; если еще Аристотель говорил, что в наилучшем государстве ремесленник не пользуется правом гражданства, что тот, кто ведет жизнь ремесленника или поденщика, не может развивать в себе гражданской доблести, что для этого и для участия в государственных делах нужен досуг; то тем более во времена греческого Средневековья и владычества аристократии господствовало убеждение, что только знатный и богатый человек, не обремененный заботами о насущном хлебе, может заниматься государственными делами. Ремесленники и вообще демос, трудящийся в поте лица, еще считались не достойными принимать участие в управлении.

Но могущество знати основывалось не на одном только происхождении. В те времена знатность соединялась с богатством и аристократы были в пору своего владычества самым богатым классом в Греции. В их руках сосредоточивалась крупная земельная собственность. Кроме того, у знатных были многочисленные стада скота. Но особенно любили они содержать коней: хорошие кони – необходимая принадлежность тогдашнего аристократа; это – его гордость. Высшее сословие в некоторых греческих городах даже носило название «всадники». В домах знати имелись богатые запасы металлов, оружия, утвари, всякого рода припасов, вина и проч. Когда впоследствии стала развиваться торговля и возвысился торговый класс, то аристократы, например, Эгины и некоторые другие, приняли участие и в торговом движении. Но все же землевладение оставалось главной основой богатства знати.

Аристократы были и главной военной силой. Еще Аристотель принципом аристократии выставлял доблесть, подобно тому как принципом демократии, по его словам, была свобода. Располагая материальными средствами и досугом, аристократы могли проходить школу своего рода рыцарского воспитания; они могли предаваться военным упражнениям, гимнастике, играм и т. п. В ту пору главную силу на войне составляла конница. Но чтобы иметь колесницу и соответствующее вооружение, содержать коней, нужно было располагать большими средствами, слугами, челядью. Всем этим располагали аристократы. Аристотель по этому поводу замечает, что тем, кто небогат, нелегко содержать коней; поэтому в древние времена в городах, сила которых была в коннице, господствовала олигархия.

Аристократы были обладателями и тогдашнего образования. Оно было еще мало распространено и тоже соединялось обыкновенно со знатностью и богатством. Аристократы являлись знатоками и толкователями обычаев и права, хранителями старины и традиции. Они были судьями и жрецами; некоторые жреческие обязанности связаны были с известными фамилиями.

Таким образом, в те времена аристократия была не только политической, но и социальной, военной и культурной силой. Немудрено, что ей принадлежало владычество.

И в лучшую свою пору аристократия смотрела на свое владычество не только как на право и привилегию. Она понимала, что noblesse oblige. Она служила обществу и государству, и в мирное, и в военное время, в совете и на поле битвы. Она отправляла дорого стоившую военную службу и щедро выполняла общественные повинности. Тогда аристократы в известном смысле действительно были άριστοι «лучшие» мужи, и с честью несли лежавшие на них обязанности.

Но с течением времени замечается нравственный упадок аристократии, деморализация и разложение ее. Сыновья часто не были похожи на своих отцов, которые, как мы сказали, с честью несли свою службу государству и обществу. Новые поколения расточали богатства, предавались наслаждениям, забавам и роскоши. Недаром издавались законы против излишней пышности. Сыновья знатных росли среди неги и роскоши, тогда как молодое поколение демоса среди труда и забот закалялось в борьбе за существование. Наконец среди аристократии обнаруживается и разлад, происходят раздоры и соперничество, борьба отдельных лиц и фамилий за власть. Разумеется, это не могло способствовать упрочению могущества знати.

Было время, когда знатный человек оказывал во многих случаях покровительство и защиту слабому, простому, когда он был для демоса «кремлем и башней», по выражению поэта². Но, в общем, положение народной массы с падением царской власти не улучшилось, а скорее ухудшилось. Прежде царь мог стать посредником между знатными и простым народом; в его даже интересах было оказывать покровительство демосу, чтобы иметь в нем опору против могущественной знати и ее притязаний. Теперь же простой народ был всецело в руках правящей аристократии, и ее владычество вскоре стало для него тяжелым игом. К тому же с VII в. в экономической жизни Греции происходит перемена, которой мы будем еще касаться и которая не могла не повлиять на ухудшение отношения знатных к народной массе: начинается переход к денежному хозяйству, появляются первые признаки капитализма, обнаруживается страстная погоня за деньгами. Прежние патриархальные отношения уступают место эксплуатации и большему произволу. Тут влияли не только личная корысть и алчность, но и более общие причины. С распространением денег и с переходом от чисто натурального хозяйства к денежному цены повышались, жизнь становилась дороже. А между тем noblesse oblige (благородное происхождение обязывает, фр. – Примеч. ред.). Родовой знати приходилось состязаться с возвышавшимся новым классом, богатыми купцами, промышленниками, своего рода капиталистами. Надо было поддержать свое достоинство, сохранить общественное положение, соответственное знатности. Иные аристократы сами принимались за торговлю; но для большинства земля оставалась по-прежнему главным источником дохода, и чтобы добыть новые средства, приходилось выжимать их из земли, повышать с крестьян аренды, поборы, повинности, без пощады относиться к неисправным плательщикам.

Слабому трудно было найти правды и защиты против сильного: и господами, и судьями были знатные. Жалобы на тяжелую долю земледельца, на беззащитность слабого и в особенности на отсутствие правды в судах, мы встречаем уже за 700 лет до P. X. у Гесиода в его «Трудах и днях»³. Мрачными красками рисует Гесиод современный ему век – «век железный», когда люди обречены весь день страдать от труда и тяжелых забот, не иметь отдыха даже ночью. «Позднее родиться или раньше умереть» хотел бы поэт, чтобы только не быть современником этого поколения, испорченного и преступного. Но зло станет еще хуже, и тогда, «прикрыв прекрасное тело одеждой белой, с земли широкой улетят на небо и Стыд, и Совесть», оставив смертным людям тяжкие печали, и не будет защиты против зла. В поучение правителям⁴ Гесиод приводит басню о ястребе и соловье. Ястреб схватил соловья «сладкозвучного» и нес его высоко в облаках, вонзив в него свои кривые когти, и когда тот начал жалобно стонать, то ястреб обращается к нему с такими словами: «Чудак! Чего ты кричишь? Ведь ты во власти более сильного. И отправишься туда, куда потащу, хоть ты и певец. Захочу – съем, захочу – выпущу. Безумец тот, кто захочет бороться с сильным: и победы лишится он, и сверх того испытает горечь унижения». «Так говорил быстролетный ястреб, ширококрылая птица». Неправый торжествует благодаря правителям-«дароедам», по выражению Гесиода, т. е. берущим подарки, взятки. В судах нет правды: ее изгнали правители-«дароеды», которые, как хотят, так и судят и постановляют несправедливые решения. Поэт грозит гневом и карой Зевса, который все видит, все наблюдает – и правду, и злые дела – и который каждому воздаст по делам. Есть еще дева Дика, Правда, рожденная от Зевса, и она ему поведает о нанесенных ей обидах, о несправедливости людей.

Неудивительно, что владычество аристократии стадо вызывать неудовольствие и ропот, и против этого владычества обнаружилась оппозиция.

Между тем в Греции наступали новые условия, которые в свою очередь отразились неблагоприятно на положении аристократии, и выдвигался новый класс – возвышался демос.

Тут мы должны обратиться к другим сторонам того исторического процесса, который совершался тогда в Греции.

Колонизация, экономический переворот и возвышение демоса

Было бы ошибочно думать, будто историческая жизнь тогдашней Греции сосредоточивалась преимущественно в таких пунктах, как, например, Спарта или Афины. По верному замечанию одного историка, центр тяжести греческой истории от 1-й Олимпиады, т. е. с 776 г. до P. X., и до середины VI в. следует искать не у эллинов в Европе, но на периферии греческого мира: полный, настоящий пульс жизни греческого народа бьется до половины VI века преимущественно в ионийских колониях Малой Азии.

Колонии эти шли во всех отношениях впереди метрополии. До V в. это был центр политической, умственной и художественной жизни греков. Ни один город собственной Греции, ни Афины того времени, ни тем более Спарта не могли выдержать сравнения с городами-колониями вроде, например, Милета на востоке и Сибариса на западе. Колонии, особенно в Малой Азии, могущественнее, богаче городов метрополии. В них кипит торговая и промышленная деятельность, жизнь бьет ключом. Здесь умственный кругозор был шире; греки сталкивались или сближались не только друг с другом, но и с иными народами, знакомились с их строем, их культурой; завязывались сношения с различными странами, иногда весьма отдаленными, – с понтийскими берегами, Египтом, далеким Западом. Здесь образуется многочисленный класс моряков и купцов; получает особенное значение движимая собственность, деньги. Развитие во всех сферах идет тут быстрее. В колониях, как упомянуто, легче было отрешиться от традиции, и тут раньше совершается ряд тех политических перемен, которые характеризуют рассматриваемый период греческой истории, т. е. смена монархии аристократией и затем переход к более умеренной аристократии, к тимократии или же к демократии. В Ионии, по замечанию Э. Курциуса, впервые гражданское равенство поставлено было принципом общественной жизни. Здесь же, в Малой Азии, развивается и греческая поэзия – эпос и лирика, – развивается искусство. Малоазийские колонии, в особенности Иония, родина и греческой науки, и греческой философии…

Греческая колонизация, начавшаяся еще до переселения племен, усилилась после этого переселения, в особенности после вторжения дорийцев в Пелопоннес, а в VIII—VII столетиях достигла своего высшего развития.

Колонизация вызывалась, прежде всего, ростом населения, ощущавшимся недостатком земли и трудностью добывать пропитание при тогдашних условиях хозяйства и землевладения. Переселенцы, во главе которых нередко становились лица, принадлежавшие к знатным родам, искали сначала плодородной земли, и первые греческие колонии имели характер, так сказать, земледельческий. Затем племенные переселения и завоевания, а еще позднее внутренние смуты, борьба партий, тирания, должны были послужить могущественным толчком для основания колоний и усилить колонизацию. Многие предпочитали покинуть родину и искать нового местожительства на чужбине, нежели покориться победителю. Тираны посредством основания колоний старались избавиться от опасных для них элементов. Основание колоний служило и социальной мерой; в них направляется избыток населения. Впоследствии же чаще всего колонии основывались в торговых видах. Словом, колонии для греков играли, можно сказать, ту же роль, что Новый Свет для Западной Европы в новые века.

Природные условия препятствовали распространению греческой колонизации сухим путем. Зато и географическое положение Греции, и близость моря, и устройство берегов, изрезанных удобными бухтами, и соседство множества островов – все это влекло к морю, к мореплаванию, к основанию колоний за морем. Прибавим к этому сам характер народа, большей частью живой, предприимчивый, непоседливый, и мы поймем, почему греческая колонизация достигла такого развития.

Греция по устройству своей поверхности и очертанию берегов обращена, так сказать, лицом к востоку. И колонизация направлялась сначала на восток. На запад греки стали проникать гораздо позже. Это и понятно: западный берег Греции не так удобен для морских сношений и самое плавание на запад сопряжено с большими затруднениями и опасностями. Основание греческих колоний в этой части Средиземного моря относится уже всецело к рассматриваемому периоду, ко второй половине VIII и к VII в. до Р. X. И греческие колонии широко раскинулись на далеком пространстве – от берегов Испании до устьев Дона и берегов Кавказа с одной стороны, от устьев Роны и северного побережья Черного моря до устьев Нила⁵ и северного берега Африки – с другой. Они обрамляли, иногда с большими, конечно, перерывами, берега морей Средиземного и Эгейского, Пропонтиды и Понта. Далеко в глубь соседних стран колониальные владения греков не простирались. По образному выражению Цицерона, это была кайма у широкой ткани варварских земель, а по другому сравнению (у Платона в «Федре»), греки сидели вокруг Средиземного моря, словно лягушки вокруг пруда. Даже на западном побережье Малой Азии греческие города занимали хотя и сплошную, но узкую полосу (расширявшуюся лишь в Эолиде), причем для поселений избирались преимущественно устья рек. В качестве купцов или наемников греки заходили и дальше намеченных пределов. Со времени династии Псамметиха они проникали, например, в глубь Египта, даже к самым Нильским водопадам, как свидетельствует об этом надпись, начертанная в Абу-Симбеле греческими воинами. А плавания греков на запад простирались до Геркулесовых Столпов, т. е. до нынешнего Гибралтара, и даже несколько далее.

Такое распространение колоний было, конечно, делом многих поколений. Прочному, окончательному основанию поселения предшествовал иногда целый ряд открытий, предварительных попыток и т. д. Для нас остались большей частью неизвестными имена этих своего рода Колумбов, открывавших новые, неведомые дотоле грекам страны, прокладывавших новые пути торговле. «Того, что возникает мало-помалу, предание не хранит обыкновенно», – говорит по этому поводу Э. Курциус в своей «Греческой истории». «Отдельный битвы являются в ярком блеске славы, тогда как мирная и не бросающаяся в глаза работа народа, на которую в течение многих поколений он тратит лучшие свои силы, остается в тени, в неизвестности…»

Главными пунктами, откуда направлялась греческая колонизация в VIII—VII столетиях, были преимущественно ионийские города в Малой Азии, особенно Милет, по преданию, основавший будто бы до 80 колоний, затем Фокея, отчасти остров Самос, а в самой Греции – эвбейские города Халкида и Эретрия, из дорических же – Коринф, метрополия, например, Сиракуз, Мегары, основавшие Византий, и некоторые другие. Обыкновенно каждый из таких городов имел свой излюбленный район, куда он направлял своих колонистов, Милет – к берегам Черного моря, Халкида – к полуострову Халкидике и к берегам Сицилии, но никто не заходил так далеко на запад, как колонисты Фокеи.

Одновременно с колонизацией развивалось и морское дело, мореплавание. За 700 лет до P. X. коринфянин Аминокл впервые, по свидетельству древности, стал строить триеры, т. е. суда с тремя рядами гребцов, для самосцев. Греки, шедшие нередко по следам финикиян, постепенно вытесняли этих прославленных мореплавателей, купцов и посредников в сношениях между Востоком и Западом.

Вообще колонизация явилась важным фактором в историческом развитии греческого народа⁶.

Во-первых, она должна была сильно повлиять на развитие торговли и промышленности. Между метрополией и колониями должен был установиться живой обмен. Колонисты получали с родины продукты и предметы, к которым они привыкли, в которых они нуждались, и в свою очередь посылали туда свои товары. Колонии вступали в сношения друг с другом и с соседними странами – с Лидией и вообще Востоком, со скифами, фракийцами, этрусками, латинами… О том, как обширны и живы были эти сношения, говорят нам не только литературные свидетельства, но и многочисленные данные археологии – предметы, находимые благодаря раскопкам. С востока, как и раньше, получались предметы роскоши; с запада, из Италии и Сицилии, шел хлеб, металлы. Нынешняя Южная Россия, северные берега Понта, служили уже в ту отдаленную эпоху житницей для греков. Отсюда они вывозили хлеб, а также рыбу, кожи и т. п., а взамен доставляли свои изделия. Немало греческих городов и в собственно Элладе, и среди колоний уже тогда выдавались как торговые и промышленные центры и оттесняли на второй план общины чисто земледельческие. Таковы были названные уже раньше как исходные пункты колонизации Милет, Самос, Халкида, Эретрия, Коринф, Мегары. Из них Милет славился своей шерстью, своими тканями, пурпурной одеждой, коврами. Коринф, благодаря своему положению на перешейке, служил, по словам Фукидида, эмпорием Греции: через него шла торговля между восточной частью Средиземного моря и западной⁷. Он славился, кроме того, своей керамикой, в особенности вазами («коринфскими»), затем бронзовыми изделиями, шерстяными материями, вообще своим промышленным развитием, и Геродот отмечает, что здесь ремесленники пользовались большим уважением, чем в остальной Греции. Халкида торговала преимущественно металлами, медью и изделиями из них, оружием и т. д. К этим пунктам надо присоединить еще Хиос, славившийся своим вином; малоплодородный, бедный природой, но торговый остров Эгину, занимавший одно время господствующее положение на море; Сикион и такие колонии на западе, как Сибарис и Сиракузы. Позднее стала выдвигаться Аттика своими оливками, серебром Лаврийских рудников и в особенности своей керамикой. Даже между отдаленными друг от друга городами существовали живые торговые сношения, например между Милетом на востоке и Сибарисом на западе, а сношения Коринфа простирались от Сицилии и до Лидии и берегов Понта. Когда Лидия утвердила свое господство на малоазийском побережье, подчинив себе тамошние греческие города, а затем на смену ей явилось владычество Персии, образовавшей на востоке одну обширную державу, то и это благоприятствовало развитию греческой торговли. По крайней мере, так было до тех пор, пока не восстала Иония и не был разрушен Милет.

С развитием промышленности число ремесленников увеличивается, но дешевых свободных рабочих не хватает – развивается рабство и торговля рабами. Говорят, остров Хиос первый начал торговать рабами, покупая их в чужих странах и потом перепродавая; он сделался таким образом рынком для покупки рабов. В торговых и промышленных городах поселяются и свободные ремесленники из чужих краев, не пользующиеся политическими правами, находящиеся в положении афинских метеков.

Таким образом, уже в ту эпоху промышленность удовлетворяла не только местные потребности: она производит предметы и на вывоз, и схема известного экономиста И.К. Родбертуса и его последователя К. Бюхера, по которой вся древность относится к периоду замкнутого, так называемого «ойкосного» или «домашнего» хозяйства, чистого производства на себя без обмена, где продукты потребляются в том же хозяйстве, которое их производит, эта схема по отношению к Греции оказывается неверной⁸. Уже в древности существовали высшие формы экономических отношений; уже тогда промышленность и торговля играли важную роль, продукты производились для вывоза, для сбыта, и еще в VII столетии до P. X. во многих местностях греческого мира совершается переход к хозяйству денежному.