Czytaj książkę: «День ВМФ»

Эпиграф

Труба, диаметром со ствол дерева, обёрнутая серым материалом, напоминающим брезент с торчащим из-под него куцым пушком стекловаты, выходила из недр земли и долго тянулась параллельно вытоптанной траве. Невысоко и не низко, очень удобно чтобы на трубе сидеть, едва касаясь земли ногами. Было лето и она не грела. Зимой здесь, должно быть, популярное место. Горка, поросшая деревьями в самом центре Балтийска, претендовала на звание Парк культуры и отдыха. Отсюда было рукой подать как до магазинов, так и до баров. Следы тех и других валялись вокруг трубы формируя пирамиды мусора. Мусор здесь, в отличие от трубы, сильно отличался от моего родного города. Такие трубы везде одинаковые. Пивные же бутылки были импортные, обёртки на латинице, множество ярких пивных крышечек, втоптанных в пыль кругляшей, напомнили о том, что часто их коллекционируют. Для подобных людей здесь просто Клондайк.

– А вы откуда? – спросила девушка, что пострашнее. Мы с друзьями сидели на трубе справа, девушки слева. Я был самым дальним от них.

– Из Смоленска, – ответил Аркадий.

– А вы на своих кораблях приплыли? – продолжала вторая девушка.

– Какие они тупые, – наклонился к моему уху своим шёпотом Аркадий.

– В Смоленске нет моря. Там только река Днепр. Мы здесь на практике, в вашей военной базе – ответил он уже в другую сторону громко.

– А зачем на флот посылают тех, кто на море не живёт и ничего во флоте не понимает? – продолжила вторая девушка.

– Это мы и сами хотели бы знать, – сказал я.

Путь к морю

День начинался как мальчишник перед свадьбой. Я принёс в общагу электрическую машинку для стрижки и бриться из парикмахерской своей тёти. В комнате Стаса творилась вакханалия. Шутя и веселясь без повода он, Аркадий и я – три закадычных друга-студента брили друг другу головы электроприбором. Нам, собственно, никто не велел этого делать, полковники просто попросили быть опрятными и аккуратно подстриженными. Но мы хотели выжать максимум из этой игры в армию, этого приключения. Три с половиной года мы посещали военную кафедру и вот финал. Практика на Балтийском флоте в качестве то ли помощников военного врача, то ли матросов-медиков, никто уверенно не знал. До нас много лет студенты туда не ездили, не было финансирования. Мы стали первыми, поддержали традицию, которая была в Смоленском мединституте десятилетия при СССР – после пятого курса идёт военная практика. Мы не получали её даром. За эти годы студенты сдавали экзамены, проходили медкомиссии, терпели шуточки военных преподов и портили зрение адскими сюжетами методичек по организации и тактике медицинской службы. Курс разделился. Девушки, хоть и посещали кафедру и получат военный билет, практику не проходили и оказывались в круге офицеров на халяву. Парни до начала всего этого учебного цикла, ещё на втором курсе заключали контракт, а затем отсеивались по результатам медкомиссий. Оказалось, что требования к врачу флота по здоровью совпадают с требованиями к морпеху. Нам объясняли это так: «Что хотите? Матрос на два года рассчитан, а офицер на двадцать пять. Здоровым должен быть». Так нас осталось всего сорок с курса в двести пятьдесят студентов. Самых мужских, здоровых, сдавших экзамены и кровь с мочой, самых кому позарез нужно было променять каникулы с поликлинической практикой на никому не знакомое возрождённое путешествие на флот. Выпив накануне отправки половину пива города, утром мы стригли друг другу головы. Соседи Стаса по общаге из разных комнат заходили посмотреть на перформанс. Фотографии на память, смех и отключение холодильника перед отъездом. Так запомнились последние часы на медгородке. Садясь в трамвай до вокзала мы с каменным покерным лицом шутили над сокурсниками. Трамвай шёл медленно через весь Смоленск к далёкому Заднепровью с его цыганами и вокзалами. По пути на разных остановках по Крупской и Советской в него подсаживались наши друзья. Все примерно в одно время, в единственный вагон, поскольку время встречи было жёстко определено. Увидев наши максимально короткие волосы, у приятелей округлялись глаза. Они считали, что пропустили требование подстричься наголо перед практикой, волновались, что делать и есть ли парикмахерская на вокзале. Стас, Аркадий и я, разумеется, говорили им, что сто раз было сказано про стрижку и на вокзале, конечно же, есть где это сделать. Где-то же стригут пойманных бомжей, обрабатывают их от вшей, которых в то время на вокзалах была масса.

Перед посадкой в поезд «Москва-Калининград» наши кафедральные полковники из более-менее адекватных мужиков превратились в военных. На нас повышали голос, построили в одну шеренгу и без конца кого-то одёргивали по фамилии. Создавалась нездоровая атмосфера. Они как-то будто с каждым часом входили в новую роль, в раж, в какой-то давно позабытый угар, в котором младшие должны беспрекословно слушаться и всё происходит по щелчку пальцев. Построенные перед смоленским ЖД вокзалом мы походили на уголовников. Все одели не самые лучшие свои штаны и рубашки, на плечах были видавшие виды сумки или просто целлофановые пакеты в руках. Никто не ждал от флота чудес. Все мои друзья полагали, что мы потеряем или выкинем те вещи, в которых сейчас отправляемся. Наш край шеренги, где Стас, Аркадий и я блестели стриженными затылками только усиливал впечатление освободившихся из малолетней колонии. Обстановку разрядил подполковник, которого мы прозвали «Врангель». Он подытожил прошлые напоминания и инструкции перед посадкой по плацкартным вагонам:

«Помните, что отправляетесь в среду, где всё регламентировало и всё по уставу. Ни во что не влезайте – убьёт, понял Михайлов? По пути следования у вас проверят несколько раз документы. Всяким белорусам, литовцам, консулам в поезде всё показывать без промедления. Даже паспорта. Во время остановки в Каунасе не выходить и на святую литовскую землю в окно не плевать. Не курить и не пить до возвращения домой. Да-да, мы будем всё время рядом, мы за вас отвечаем, будем следить ежечасно. Берегите лица и паспорта. Вопросы есть? Вопросов нет. Проходите по вагонам!».

Семнадцать часов тянулись как пытка. Нас действительно останавливали раз пять и смотрели паспорта фонариком. Плацкартный вагон почти не спал, то собака с кинологом, то свет, то разговоры своих же, отвлекали и будили. Интерес вызывало лишь разглядывание черепичных крыш домиков в Литве и Калининградской области. Всё немного отличалось от обычной России. Где-то на горизонте почудился разрушенный замок, позже старинный чугунный мост. Бывший Кёнигсберг встретил дождём. Построенные снова у незнакомого вокзала мы лицезрели наших полковников во всей красе. Лица их растянулись, походка сделалась увереннее, рост выше, форма чернее, животы спрятались. Капли били по натянутой белой ткани на фуражках как по барабанам. Мы же просто мокли, превращаясь в бездомных. Удаль и молодечность наша стала раскисать при виде военного патруля. Ботинки хватали дождевую воду. И хоть было тепло, и дождь-то был ерундовый, полковники назвали его «морская пыль», настроение с бравурного переменилось на тревожное. Сорок студентов даже стали занимать меньше места при построении. Приветственная речь Врангеля тоже переменилась:

«Смирно! Это не дождь, разве это дождь, Михайлов? Морская пыль! Мы прибыли в славный город Калининград, где вы наконец-то поймёте, чему вас учили на кафедре всё это время. Вы отвечаете за себя, своё здоровье и за здоровье товарища. Сейчас мы будем прощаться с домашней одеждой, с пирогами и бабушкиными сказками, начинается ваша практика. Не опозорьте Смоленск и ваших преподавателей. А кто опозорит – потом пожалеет. Садимся на трамвай и едем на склад за формой. Вольно».

Склад действительно оказался таковым. Ворота, охрана, бесконечные ангары и площадки, заваленные разным барахлом. Наш ангар был открыт настежь и охраны не имел. Внутри до железного неба, высотой в три этажа лежала гора одежды тёмно-синего цвета. Это были рубашки с длинным рукавом, одевавшиеся через голову и штаны с ширинкой на пуговицах. Чуть поодаль меньшими горками разбросаны по полу пилотки и прямоугольные воротнички-гюйсы с тремя белыми полосками, которые до этого я видел только на парадах по телевизору. Полковники скомандовали лезть на кучу и выбрать себе лучшее и по размеру. Внизу не подбирать, всё свежее сверху. Несколько студентов буквально взошли на вершину по штанам и стали кидать оттуда вниз то, что не имело дыр, не было выцветшим или приглянулось им по иным критериям. Я остался у подножия и выбрал себе пилотку из небольшой, всего по колено кучи несортированной одежды. Все превратились в бродяг и стали раздеваться, облачаясь по пять раз в разные наборы. Роба одевалась через голову и предварительно прикинуть твоё-не твоё не получалось. Перемеряли десятки штук. Затем вставала проблема штанов без пуговиц или несовпадение синего оттенка у робы со штанами. Иногда форма была заношена до голубого цвета или имела пятна. Гюйсы все были одинаково сине-белые и мятые. С ними проблемы не было. Тельняшки оказались сложены в отдельном сарайчике на школьных партах высокими стопками, вероятно, по размеру. Их особое положение – не на полу и не в горе б/у одежды – сразу выделило тельняшки как важнейший атрибут флота. Недалеко от них стоял какой-то курящий человек, то ли охранял, то ли ждал пока мы уйдём чтобы самому взять. Я подошёл к стопкам и выбрал примерно из середины. При близком рассмотрении тельняшки тоже оказались ношенными. Моя, наугад вытащенная, была довольно новой на вид. Уже ничего не смущаясь после дырявых штанов, я натянул тельняшку на свой голый торс. Широкое горло, плотная, толстая, совсем не летняя ткань, длинные рукава и длинная основная часть для заправки в штаны. Тельняшка села на мне как влития с первой секунды. На ком-то как на скоморохе болтались рукава, другие рассматривали зашитые дыры и пятна. Все жаловались на «зимний» вариант. Но я в тельняшке чувствовал себя хорошо. С ней перестали быть неудобными и рваными штаны и роба, с ней пилотка казалась настоящей важной шапочкой. Стас и Аркадий, мои друзья, были крупными во все стороны и очень высокими, их мучения по подбору шмоток трудно описать словами. Однако наш гардероб прервали какие-то люди извне, да и полковники стали торопить. Видать вышло время выбирать, пора брать всё подряд. Взять второй комплект не разрешили. Студенты спустились из-под крыши за гюйсами в углу и мы построились на площадке перед ангаром доодеваясь на бегу. Кому-то поправили, кому-то матюкнули, через пару минут пилотки были у всех по центру, а гюйсы застёгнуты на пуговицу. Мы стали похожи на команду матросов, переживших шторм, матч «Спартак-Зенит» и толкучку смоленского колхозного рынка последовательно. Помятость и разноцветность в пределах синего была страшной. Пакеты со своими вещами в руках намекали, что мы побираемся по городу, собираем бутылки или медный провод. Я представить не мог как мы в этом будем лечить пациентов. Аркадий уже разодрал на могучей спине робу и пытался стоя последним вытащить из кучи ещё что-нибудь на замену. У кого-то были белые кроссовки, которые подходили к форме как красная звезда Микки Маусу. Насмеявшись, нам вдруг стало не смешно. Нас предупредили, что всё нужно вернуть после практики в пригодном виде, особенно отметили, что нельзя не вернуть тельняшку. Отдельные трюкачи отдирали что-то на память от чужой формы, набили карманы какими-то значками и бантиками. Мои карманы были дырявыми, я стоял и ждал продолжения.

К вечеру наш студенческий отряд оказался в безымянном посёлке за бетонным забором поверх которого была беспорядочно густо намотана колючая проволока. Я уже знал, что она не для тех, кто хочет проникнуть внутрь. Она для тех, кто хочет выйти наружу. Военная часть представляла собой пионерлагерьподобное место. Двухэтажные корпуса видавшие виды, дорожки с кирпичом-бордюром, памятный гипсовый знак. Множество неухоженных клумб и деревьев. Первая же сцена, увиденная нашим строем, шедшим парами, напомнила о дне отъезда. Посредине газона был пень, а на пне стоял небольшой табурет. На этом троне сидел матрос в тельняшке. Вокруг него стоял и ходил другой худой матрос с механической древней машинкой для стрижки волос, точно как в фильмах про войну. Парикмахер аккуратно стриг сидящего под ноль. Сидящий очень внимательно смотрел на наш полустрой-полутолпу, особенно всматриваясь конкретно в Аркадия, Стаса и меня. Он даже что-то сказал за спину стоящим поодаль матросам, что-то со словом «команда». Я захотел спросить Врангеля, что за шоу мы наблюдаем, но меня опередили ребята в первой паре.

– Это старослужащий, – отвечал Врангель, – думает, что вы новенькие на подготовку. Лысыми обычно ходят или те, кто только с военкомата или те, кто уже ждёт дорогу домой. У старослужащих – особый статус. Вот стригут такого. Типа это престижно.

– Не по лысине судят о человеке, – встрял Стас.

– А вы, молодцы хорошие, вот и думайте, как на вас смотрят, как на щеглов-новеньких или как на старослужащих, – ухмыльнулся подполковник, – вот узнаете.

Мне стало как-то не по себе со своей лысиной, а Аркадий напротив весь распрямился и будто стал выше ростом.

– Ты иди ещё с ним подружись, – сказал я, – узнаешь может ещё какой мужской обычай.

Мы прошагали мимо, физически ощущая, как парень на пне терпит откусывание волос механической ручной машинкой. Хруст волос или хруст ножей был похож на звук ломающихся костей. Тот эмоций не показывал и следил за нашими тремя головами-шарами.

Всё вокруг в этой части-лагере было неуютным. Кормёжка в столовой по команде «сесть-есть-встать», запрет на выход из корпуса, туалет, открывающийся только на пятнадцать минут каждые два часа, общий на этаже, просиженные до пола двухъярусные кровати с растянутыми пружинными сетками. Всё было пародией то ли на зону, то ли на республику ШКИД. Врангель не скрывал, что это полное непотребство, но всем поведением сообщал нам, что скоро всё изменится. Нам предстояло дать присягу или скажем точнее участвовать в специальном представлении, которое будут разыгрывать ради нас здесь под названием «присяга». Для этих целей на всех выделили один автомат Калашникова и красную папку с листом текста присяги наклеенным чтобы мы его не роняли. Репетиция вечером показала, что никто из студентов не может не облажаться. Мы не могли строевым шагом выйти из шеренги не оступившись, подойти под прямым углом к столу, не ударив по нему ногой, взять папку не уронив, держать автомат, не перепутав как за него браться. Иные путались в ремне автомата, начинали читать не с первого абзаца, становились лицом не к строю, а к подполковнику. Присутствовавший местный офицер матерился и хватался за сердце, но Врангель осаждал его и что-то говорил по то, что мол студенты-медики. В итоге текст сократили до нескольких предложений, ремень на автомате подтянули, местных попросили уйти, а нам приготовиться утром всё это повторить на фотоаппарат «на память». Такого позора, как эта репетиция я ещё не видел. Люди с почти высшим образованием не могли выполнить элементарных действий. Было стыдно за себя и всех. Лично я всего лишь спотыкнулся на выходе из строя. Не упал и не уронил автомат. Но было всё равно очевидно, что я не готов к такой практике.

Поздно вечером кто-то из наших посеял панику. Вся комната из сорока студентов и не менее восьмидесяти двухэтажных кроватей пришла в движение. Решили отчего-то что а. нас ночью придут бить и б. надо найти утюг и погладить обноски к присяге. По пункту а. мы закрыли дверь в коридор, переместили кровати чтобы получался узкий проход и выставили пару часовых, которых нужно было сменять несколько раз за ночь. Как хилый я не попал в число счастливчиков. По пункту б. из «ленинской» комнаты принесли один на всех утюг и стали в огромную очередь на поглажку роб и гюйсов. Большинство студентов делали это впервые отчего масса времени уходила на обучение следующего, порчу утюга и вещей, а также замечания вроде «не так, смотри как надо». Стас решил ничего не гладить и лёг спать, как так ему было дежурить в три ночи. Аркадий погладился первым и пошёл ковырять телевизор в углу комнаты. Я занял очередь примерно тридцатым и очень хотел не дождаться её или чтобы сгорел утюг. Каждый шорох в коридоре трактовался как вот-вот начнётся, каждая потеря нагрева утюга давала надежду, что цирк закончится. Спас меня от этой суеты Аркадий, который реанимировал старый «Рубин» и мы тихонько сели смотреть чемпионат мира по футболу во Франции. Так я и уснул на ближайшей пружинной сетке. Проснулся ещё более мятым, не избитым, но выглядел ничуть не хуже всю ночь дежуривших или гладивших воротники. Из печалей осталось только то, что в туалет я попасть не успел, он закрылся по расписанию на замок. Всё время «присяги» мы болтали в строю про то, как лучше фотографироваться с автоматом и про вчерашний матч. Из ошибок, увековеченных теперь на фото, я всего лишь неправильной рукой взялся за цевьё. Это не ускользнуло ни от местного офицера, ни от друзей, однако было лучше, чем наступить на свои же шнурки или не смочь открыть красную папку с текстом. Появилось веселье и первые общие кадры. Врангель прикрывал нас от избыточного мата местных начальников и собрав в кучу похвалил, отметив всё же: «Михайлов, ты хоть, когда с кровати встаёшь, на член себе не наступаешь?». Отряд грузился в автобус, затем в электричку до Балтийска и почти всю дорогу мы могли видеть море. Мечтали искупаться сегодня же вечером и оставить метод ночных дежурств у общей комнаты на всю практику, быть вместе, быть командой.

СКР

Корабль я выбрал вовсе не сердцем. Когда нас, одетых как наполеоновские солдаты при отступлении, высадили на вокзале в Балтийске и построили, у меня заболел живот. Не в том смысле, что я стал болен внезапно. А в том, что мне очень захотелось в туалет. Желание это заслонило от меня первые впечатления от городка, дорогу до КПП и встречу нашей группы местным офицером-медиком. Он велел разобраться нам на пары, которые он отведёт на корабли для прохождения службы. Меня пучило и крутило, я не помню момента, когда наши полковники растворились и мы остались один на один с флотом. Я очень обрадовался, что мы вот-вот попадём на корабли и пошёл скорее поскольку терпение моего живота было на пределе. Туалет, камбуз, гальюн, каюта, что там у них, лишь бы скорее. Друзья разобрались по парам и получилось, что мои самые близкие как голубки отошли от меня, я был для всех них третьим, непарным. В другое время я бы начал ехидничать и ёрничать, а может быть и обиделся бы. Отчего это Аркадий и Стас не со мной? Лучшие-то мои друзья. Но урчание и скрюченные ноги торопили меня решать физиологические проблемы, а не социальные. Я схватил за руку Сергея, которого знал слабо, он в одиночестве волочился в хвосте группы и сказал ему, что мы сейчас срочно выбираем самый первый попавшийся корабль и вместе на нём будем. Сергей вздохнул: «Эхе-хе». Путь от КПП, где на нас не обратили ни малейшего внимания до длинной бетонной стенки с кораблями, занял, мне показалось, целый час. Первый мы с Сергеем проворонили, я проворонил, Сергею в туалет не нужно было. Это был большой десантный корабль без имени, только с номером, куда поднялись сокурсники. Второй такой же перехватили у меня Стас и Аркадий, дружки мои сердечные, после того как сопровождавший нас капитан медслужбы сказал, что это польский проект и там всё «сделано по-людски». Завидев третий зад корабля, я перебежал из хвоста отряда студентов в начало, притащил Серёгу и стал активно кивать капитану на все его шуточки-прибауточки. Пару раз я замер чтобы напрячь пресс и перевести дух, пару раз ослаблял ремень, но не отставал. Вдруг до меня, может быть последнего из всех, дошло, что капитан в жёлтой рубашке пьян. Причём как следует, до степени красного носа, от него разит и он шатается. Ничто уже не имело значения кроме обретения туалета для меня, я чётко выразил желание пойти на приближающийся корабль и указал на желающего Серёгу, который в знак согласия кивнул и опустил глаза. Капитан рыгнул и усомнился, что нам надо туда куда я показал. «Это СКР «Неукротимый», там, знаете, другое, я вас хотел по десантным рассадить. Не надо вам туда». Я уверил офицера, что очень даже надо, тем более он рядом, дёрнул Серёгу и ускорил шаг, как мог. Капитан сделал какое-то движение, среднее между пожать плечами и упасть, и повёл нас к серому как асфальт летом борту. Этот корабль был совсем не похож на два предыдущих, был длинным до конца берега и более военным на вид. Около него стояли ряды матросов, играла музыка. «Вечернее построение, – пояснил наш пьяный сопровождающий, – подождём». Какой подождём? Я лопну или тресну через пять минут. Вокруг не было ни зданий, ни кустов, ни надежды. Огромное количество матросов около корабля, которых мы ещё не видели в таком числе, запели и замаршировали. Как они там все помещаются? Делали они свои марши в стиле «туда-сюда», на пятачке вдоль судна просто не было места ходить строем как на картинке. Ноги они поднимали еле-еле и этим я был на них похож. Я заприметил вход или трап, или что там у кораблей и огромные буквы «Неукротимый». Хотел было рассказать Серёге о традиции называть крейсера на русском флоте прилагательными, но жуткая боль и урчание в животе остановили меня. К чёрту все традиции, весь этот порядок вещей, эти гимны и построения. Вместе с ними и всех, кто ушёл на другие корабли и этого пьяного мужичка с золотыми змеями вокруг чаш. Если я прямо сейчас не попаду в цивилизованный туалет, то случится что-то страшное. В шуме шагов матросов, капитан что-то обсуждал с другим, «чёрным» офицером, показывая на нас. Недоумение «чёрного» было столь сильно, что казалось он стал выше на несколько сантиметров за счёт поднятых бровей. Низкорослый капитан медслужбы пошатывался перед ним на полусогнутых, что-то говорил и дышал в лицо. Мимо шли синие матросы, пролетали белые чайки, мимо нас стоял как серый дом корабль. Я зелёный от своих проблем первым увидел полужест-полузов от офицеров и какое-то неясное направление пальцем на борт. Взбежал по трапу, шёл по непрямым железным коридорам за кем-то, делал вид что слушал, оказался в очень приличном кубрике и дождался пока за мной закроют дверь. Через полсекунды вылетел в коридор, чутьё подсказало, куда бежать и ещё через миг я был самым счастливым человеком на этой бронированной коробке с пушками. Настоящий домашний унитаз, все мелочи гигиены и самая что ни есть индивидуальная кабинка подсказали мне, что служба на флоте не так и плоха. Корабль я выбрал не сердцем, но всё будет хорошо. Наверное, я сидел на унитазе полгода, может больше. Какие-то шаги раздавались за дверью, бас что-то спросил. По радио голос приказывал явиться кому-то в какое-то БЧ-3. Я молчал как мышь в опасности. Так же стремительно выскочил, нашёл дверь с номером 6. Внутри на нижней из двух коек сидел Сергей и вздыхал. За крохотным круглым окошком-иллюминатором садилось солнце. Мы были голодными, но решили до утра не показывать своё существование. Серёга рассказал какой большой корабль, что он насчитал не меньше сотни только матросов, а по пути видел медицинский отсек с изолятором. По мере затемнения в нас поселялся неуютный лёгкий мандраж от пребывания в абсолютно незнакомой среде, криках из коридора, наступающей неопределённости, отсутствия связи с сокурсниками и нашими кураторами-вояками. Обследовав кубрик, мы обнаружили, что здесь живёт капитан-лейтенант или два одинаковых капитан-лейтенанта, только такие погоны были на форме в шкафу. Ничто из личных вещей не выдавало, что человек этот имеет интересы помимо флота. К нам также пришло осознание, что наша крепость в чреве корабля, неизвестно на каком его ярусе, временная. Хозяин вернётся и нас переселят куда-то. Мы засыпали под голодные песни желудка и споры могут ли нас перекинуть к матросам, где нам совсем не хотелось оказаться. Сойдёт ли там моя голова за старослужащего? Я храбрился и заявил Серёге, что завтра мы покажем всем настоящих врачей, займём амбулаторию и статус лиц ни при каких условиях не ночующих с матросами. Мы приехали сюда оказывать медицинскую помощь, а не палубу драить. Я петушился и ярился, рисовал перспективы переехать в кубрик не хуже этого, а также пообещал встать и поискать еды в шкафах и ящиках капитана-жильца. Серёга, выслушав всё это, сказал: «Эхе-хе…».

Что наступило раньше, утро, новый прилив голода или стук в дверь? Нет, стука не было, к нам просто ввалился кто-то в форме и скомандовал бежать на подъём флага. Нацепив свои не по размеру сидящие шмотки мы в коридоре попали в поток людей, бегущих в одном направлении. Поток подхватил нас, стукнул пару раз голову и плечо о железные перегородки и вдруг вывел из электрического света серых проулков корабля на солнечный свет утра. Серёге и мне не было места среди хаоса палубы, превращающегося на глазах в порядок. За каждой башней с орудием и каждой серой бронированной будкой формировались шеренги матросов. Мичманы и офицеры менее торопливо ставили себя центральнее. Мы, как два пня, торчали в поле сине-бело-чёрных людей. Старший лейтенант дёрнул нас и втолкнул в строй матросов за какой-то столб или мачту. Строй не принимал нас и выпихивал назад, офицер гаркнул и мы провалились в людей, слились синевой с ними. Я старался не наступить на ноги кому-нибудь и тут же увидел, как сильно отличается наша с Серёгой обувь от всех. Нас можно было вычислить с расстояния именно по ботинкам. Наши домашние примерно чёрные, почти строгие ботинки были как клоунские бутафорские кеды в строю одинаковых низких ботинок цвета антрацита. Я попытался спрятать всё, что смог, лицо, ботинки, стать ниже и худее за первым рядом пацанов с гюйсами. Я до того скукожился, что мне не видно стало ни флага, ни офицеров, ни самой процедуры, ради которой мы пришли. Хотелось только одного, убраться из этой не моей среды назад в кубрик и закрыться там. Происходило движение, говорили слова, но ни это, ни солнце не радовало больше, чем облегчение, когда мы снова нашли свой пятачок с двумя кроватями. Теперь он казался маленьким и неуютным. Мундир капитан-лейтенанта мешал, стул не разворачивался, постели мы помяли конкретно, развалившись в них повторно, периодически наши с Серёгой руки либо ноги касались друг друга. Отдых от стресса длился пятнадцать минут. Всё это время мы смотрели на часы-барометр над дверью. Закрыться изнутри не посмели. Дверь снова резко отворилась и тот же лейтенант, что был наверху, коренастый блондин, позвал нас на завтрак. Мы покорно шли за лейтенантом до расширения серого стального коридора, в котором каждый метр был покрыт десятками заклёпок и болтов, откуда начинались боковые пути, а также лестницы вверх и вниз. Вниз вела особо крутая. Я заглянул в недра и увидел перемещающиеся там затылки матросов, как на муравьиной ферме. Показалось, что их там многие десятки. Подняться снизу по этой лестнице было вполне понятно как, но вот спуститься, я и представить не мог, настолько она была крутой. Задом? Вряд ли здесь так ходят, скорее скольжением на локтях. Или как пожарные по столбу. Столба рядом не находилось. Вторая широкая и не столь крутая лестница вела ввысь. К ней и двигался наш сопровождающий. Какой-то небесный свет и разговоры лились оттуда, сверху. Мы сделали первые шаги по ступеням и Серёга дёрнул меня за рукав: «Пахнет едой». Я было попытался унюхать что-либо, сделал вдох и растопырил ноздри. Но кроме запаха помещения в котором скопилось много мужчин ничего не получил. Я стоял уже на третьей ступени, как неожиданно наш лейтенант-блондин остановился, начал топтаться в нерешительности и повернулся к нам, как будто забыл что-то сказать. Мой лоб был на уровне его живота, мой зад на уровне лба Сергея. Лейтенант как будто посмотрел мне за спину на моего коллегу-студента, потом снова на меня и сказал очень не к месту и неожиданно для нас.