Czytaj książkę: «Евангелие от Агасфера», strona 7

Глава 8

«Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорёк пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ глядели из травы.

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытиё

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить два таинства её».

Николай Заболоцкий, «Лодейников»

Завтракать приехали в квартиру Жоржа, располагающуюся в трехэтажном особняке на центральной улице Вильнюса – проспекте Гедеминаса. Там их уже ждали старые знакомцы – Анна-Мария, Наина Карлона и Юрис. Фёдора Михалыча встречали как давнишнего друга, с теплотой и уважением к тому, насколько достойно он прошёл испытания и треволнения вчерашнего дня. Теплые объятия, улыбки, подбадривающие шутки, не говоря уже о долгом и горячем поцелуе, подаренном Аней. Федя, признаться, несколько растерялся, потому как не мог взять в толк – какие меж ними теперь отношения, была ли близость этой ночью неким актом инициации, после которой надлежит остаться друзьями, либо, как ему, конечно же, жаждалось, это означало начало долгого романа. Осведомляться что она сама думает на сей счёт на людях наш герой не стал, но отнюдь не по причине утраты запала решительности и дерзости. Фёдор задумал улучить момент, дабы очутиться с ней наедине, и тогда уже настоять на продолжении любовных отношений – как бы то заранее не планировалось Жоржем или ей самой.

Анна и Наина готовили завтрак, Юрис расположился на диване в гостиной, углубившись в какой-то манускрипт, Альгис с Жоржем направились в кабинет. Фёдор, осмотрев просторные четырёхкомнатные апартаменты, нашел, что они чрезвычайно уютны, да и обставлены с отменным вкусом и даже роскошью. В подробное описание мебели, картин, статуэток мы пускаться не станем, так как чуть позже выяснилось, что квартира не является собственностью Жоржа – он вообще живёт в Вильнюсе не более четырёх месяцев. На вопрос – в какую цену обошлась аренда, старик заявил, что при выборе жилья он просто занимает понравившееся ему пространство, исходя из принципа удобства и функциональности. Фёдор подивился:

– А ежели это квартира, в которой живут её собственники?

– Чаще всего именно так и происходит.

– Как?

– Ты же знаешь, что отказать Магистру невозможно, – вмешался Юрис.

– А что же происходит с жильцами?

– В квартирах такого уровня живут отнюдь не бедняки, так что, на время, пока тут гостит Жорж, надеюсь, они находят, где разместиться.

– Хм… Сколько я понял, это, как правило, совершенно не знакомые ему ранее люди?

– Да.

– Насколько это этично?

– Как тебе сказать? Смотри на это проще. Мэтр настраивается на нужное ему пространство, звонит, и не открыть ему, и не пустить осматривать квартиру – трудно. А после десяти-пятнадцати минут общения с тем, кто может создать атмосферу божественного обаяния, жильцы, без лишних слов собирают необходимые им вещи, и отбывают к родственникам, в загородный дом, в апартаменты или отель, в крайнем случае. Но, заметь, – всё время, пока им приходится несколько ущемлять себя в отношении жилья, они пребывают в состоянии очарования, можно даже сказать – счастья от сознания своей благотворительности.

– Гипноз?

– Нечто гораздо более сложное, что я тебе в двух словах объяснить не возьмусь.

– Хм… Кстати, а что с той женщиной, что давеча выпала из окна? Бедняжка умерла?

– Господь с тобой? Зачем же умерла? И почему бедняжка? В падении её оргазм многократно усилился – эту технику мы изобрели лет восемь назад на Кипре – вначале просто прыгали с утёса – метров двадцать в полёте, затем скатываешься по песчаному склону. А затем затейник Альгис придумал, что вначале можно заняться сексом, стоя на краю утёса, а при наступлении оргазма – оба, слившись в едином порыве, прыгают вниз.

– По песчаному склону – понятно, но вчера-то женщина упала на асфальт.

– Внизу была огромная куча рыхлого песка, так что – не изволь сомневаться – жива, невредима и в высшей степени довольна! А вот Альгис, как ты видел, был до крайней степени огорчён – ему прыгнуть не удалось – стареет – не успел вовремя среагировать.

Женщины, тем временем, приготовили замечательный кофе с добавлением домашнего ликёра, омлет с ветчиной, картофельные драники со сметаной и вкуснейшие горячие кибинаи (национальное блюдо – пирожки с курицей и бульоном). За столом собралась та же компания, и как бы разительно не отличались обстановка, стол с яствами, посуда, одежда присутствующих, даже их манеры – неизменными оставались два фактора: чувство, что эти люди как будто бы знакомы Феде уже очень много лет, и атмосфера – он по-прежнему не мог понять – разыгрывают ли его или же, напротив, всё, что говориться – чистейшая правда. За завтраком он узнал любопытнейшие детали образа жизни учеников Магистра. Всего, как он уразумел, у Жоржа было около пятидесяти близких и верных учеников, большинство из которых, как и он, вели кочевой образ жизни, собираясь вместе небольшими группами – с присутствием самого гуру или же без него, для решения общих задач или выполнения каких-то более или менее длительных поручений. Все эти люди рассеивались большей частью по городам Европы, Азии и России, некоторые находились в данный момент в странах Северной и Южной Америки. Иногда, двое или трое учеников засылались в какой-то город на несколько лет, для создания там своеобразной базы людей или событий, на которой затем разворачивались основные действия с участием Учителя. Из присутствующих здесь Анна-Мария и Альгис были десантированы в Вильнюс пять лет назад, как раз, когда начинался российско-украинский конфликт: Альгиса Жоржу удалось внедрить в руководство местной полиции, а Анну – удачно выдать замуж за сотрудника украинского посольства. Впрочем, и эти двое достаточно свободно располагали временем, и могли выезжать куда-либо на общие сборы, порой на несколько недель. Юрис и Наина несколько лет курсировали между Веной, Прагой, Братиславой, Брно, Будапештом и Белградом, а в Литву прибыли одновременно с Магистром четыре месяца назад. Сам гуру явился сюда из Германии. К слову, Альгиса звали Алексеем, а Юриса, как нетрудно догадаться – Юрой. Похоже, что почти все пятьдесят учеников Жоржа были русскими или, по крайней мере, русскоговорящими. Почему Маэстро, скитаясь по всему миру, выбирал учеников именно по этому принципу, оставалось покамест неведомо.

В беседах о том, как проходит жизнь этих странствующих чудаков, завтрак растянулся часа на полтора. Фёдор слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, и, при всей несообразности некоторых объяснений и произошедших событий, компания, в которую его затянуло, становилась ему всё более симпатична, а образ жизни новых друзей завораживал какой-то совершенно ранее невообразимой для него легкостью, свободой и непринуждённостью – столь он отличался от его однообразных, давно уже опостылевших будней. Открывающаяся возможность присоединиться к такой вот вольной и непосредственной жизни-игре – не было ли это воплощением тайных мечтаний, в коих он боялся сам себе доселе признаться? Вот он – шанс позабыть о прошлом, о порядком осточертевшей работе, о нелюбимой жене – к слову, сын уже заканчивал университет и намеревался вскоре жениться, а любвеобильной Наташке, с его – Фединым исчезновением, откроется полная свобода действий – благо обеспеченных поклонников у неё – пруд пруди. Таким образом философствовал про себя Дядя Фёдор, отгоняя, всё же, на задний план, несколько беспокоивших его мыслей. С недосыпу отгородиться от сомнений было не сложно. Мы, однако же, попробуем, вместо самого героя, додумать то, что самому ему в сей час неприятно. Первое: и во время застолья на чердаке, и нынче – речи присутствующих были обращены будто бы специально на него – обсуждать все эти вопросы между собой им не было никакого резона. Вкупе со странными событиями прошедших вечера и ночи, всё это походило на заранее срежиссированный спектакль для одного лишь зрителя – для него, Фёдора, – постепенно втянутого в этот спектакль и превращающегося в главного героя. Но с какой целью? Впрочем, вся эта катавасия, вполне могла явиться разрозненным набором случайных событий, которые именно ему, по причине недосыпа и череды неожиданностей, могли казаться нарочно срежиссированными вокруг него. Второе: странный ночной рассказ старика. Совершенно переиначенный миф об Агасфере – правда, сам Жорж не настаивал на том, что в его мудрёную историю необходимо верить, более того, даже намекал на то, что всё это можно воспринять и как метафору. Но какую цель преследовал старый лис, повествуя о Вечном Страннике? И еще – сама задача Агасфера казалась какой-то непонятной и расплывчатой. Почему-то Агасферу почудилось, что взгляд Иисуса возложил на него миссию спасителя мира от какого-то грядущего страшного катаклизма. Ладно, для литературного повествования, дабы скоротать несколько часов на нарах, всё это было весьма годно – особливо из уст столь искусного рассказчика, и вполне вписывалось в его облик эксцентрика-парадоксалиста – любителя перевернуть всё шиворот-навыворот, дабы заинтриговать и озадачить слушателя. Но зачем столько внимания такого незаурядного человека ему – Феде? Если же всё продумано и роли заранее распределены, то к чему его хотят склонить, и к какой задаче в своей странной и более чем непонятной игре – приготовить?

Безусловно, на краю сознания, все эти мысли кружились, но давать им ход решительно не хотелось. Главенствовали совершенно иные устремления, подогреваемые возбуждением после бессонной ночи – образы страстных Аниных объятий – на первом плане, обрамляемые куда более расплывчатыми картинами будущих авантюрных путешествий по миру в компании новых замечательных друзей.

Кстати, вопрос об объятиях Анны решился совершенно неожиданно – Фёдору даже не пришлось искать случая уединиться с нею и проявлять настойчивость. Завершив, наконец, трапезу, из-за стола первым поднялся Альгис – вновь обретя наклонность к мелодекламации и театральным манерам, он обратился к нашему герою:

– Душа моя! С сего дня ты гость на моей даче. И не вздумай возражать – это будет незабываемый отдых – в уединении – в воистину райском уголке – на Тракайском озере. Поживешь там в своё удовольствие некоторое время – покуда я не изготовлю тебе новые документы взамен утерянных. К тому же, иногда к тебе кое-кто будет наведываться, как я полагаю!, – взоры его обратились к Анне, и та, как ни в чём не бывало, отвечала:

– Конечно, я буду навещать тебя.

– Ну вот, голубчик, всем необходимым ты будешь обеспечен, так что изволь – через десять минут жду тебя в машине!

Вновь за него решали, но дело обернулось столь стремительно, и так отвечало его мечтам, а долгий, вновь погружающий в испытанное ночью состояние сладчайшего растворения в чём-то необозримо-волшебном – Анин поцелуй на лестнице – всё это отодвинуло любые сомнения до такой степени далеко, что Фёдор Михалыч, распрощавшись с весёлой компанией, вскоре спустился вниз и водрузился на сиденье комфортабельного «Гелендвагена».

По городу вначале ехали молча. Фёдор кемарил, а Альгис, в свою очередь, выказал деликатность и не стал его беспокоить своими заливистыми речами. Минут через пять, однако – поставил «Pink Floyd». «Кислотные» гитарные соло Дэвида Гилмора и баритон Роджера Уотерса сон не только не углубили, но возымели обратное воздействие – для Дяди Фёдора эта музыка была увязана с воспоминаниями о выпускном вечере в школе, жене и всей прошлой жизни. Он встрепенулся – сонливости как не бывало. Вспомнился странный ночной рассказ про Вечного Странника. Альгис заметил, что пассажир проснулся:

– Не спится?

– Вспоминаю рассказ про Агасфера. Может быть, мне показалось, но Жорж, как будто намекнул, что между ним и Агасфером существует некая странная связь. И даже вроде как он этим самым Агасфером и является… Что ты об этом знаешь?

– Всякое может быть, душа моя! Я и сам человек скептический, однако же, и отрицать чудеса, в этом мире происходящие, не стану.

Ответ был в высшей степени уклончивым. Фёдор не унимался:

– И всё же: Агасфер он или нет?

– Друг мой! Пять лет жизни отдал бы за твоё спокойствие по этому поводу, но, посуди сам, как я могу тебе ответить на сию апорию однозначно, когда сам я с Жоржем знаком лишь с тысяча девятьсот восемьдесят шестого года? Невероятных чудес, которые он отмачивал с удивительной легкостью, я повидал за эти годы немало, и многие из его деяний превосходили моё воображение и обычные человеческие способности. Но вот истоки этих его возможностей… Как я смею о них судить – обретены ли они сотни лет назад, или же Жорж сподобился обучиться магическому искусству, в ходе своих путешествий и встреч с замечательными людьми в шестидесятых-семидесятых годах двадцатого века? Сложнейшая тема! Но, существует, так сказать, официальная версия его биографии, которую я, вкратце, готов тебе поведать, душа моя!

– Ну что же, охотно послушаю.

За двадцать минут, пока ехали до дачи, и еще за пару часов уже на самой даче, Фёдор Михалыч сподобился услыхать историю хотя и не из седой древности, но, может быть, не менее увлекательную и необычную. По словам Актёрыча выходило, что Жорж Хейтин – так он рекомендовался на публике – родился в тысяча девятьсот тридцатом году. Благодаря особым тренировкам, начатым еще в юношеские годы, он до теперешнего почтенного возраста – а выходило, что Жоржу ныне восемьдесят девять лет, сохранил отменное здоровье и силу, которым мог бы позавидовать любой сорокалетний мужчина. Появился на свет будущий волшебник в Берлине, в семье русских эмигрантов: отец – еврей – преподавал философию и подвизался в кругу известного русского же философа Александра Кожева, давшего новое развитие знаменитой гегелевской теме диалектики Господина и Раба (сноска). Мать – русская – домохозяйка – увлекалась оккультизмом, посещала кружки последователей Блаватской и Штайнера (сноска). В тридцать третьем году, когда к власти окончательно пришли нацисты, семья переезжает в Париж. Стараниями матери, в дом начали захаживать ученики величайшего мистика и мага двадцатого века – Георгия Гурджиева. Отец в тридцать пятом умер. Тогда мать была приглашена кем-то из учеников Гурджиева в местечко Фонтебло, в замок, где и располагалась Школа. Достаточно быстро она и сама заняла место среди наиболее ревностных последователей Георгия Ивановича.

Не мудрено, что юный Жорж, воспитываясь в столь экзотической атмосфере, сумел впитать в себя очень многое – а главное – дух учения Мастера. По словам самого Хейтина, уже вполне в сознательном возрасте – с пятнадцати до восемнадцати лет, он не только прочитал все книги Гурджиева, но практиковал его систему упражнений, и даже выполнял ряд заданий великого мистика. После смерти Гурджиева, случившейся в сорок восьмом году, юноша, уже весьма подкованный в эзотерических науках, возвращается в Париж, где поступает в знаменитый Колледж де Франс. Юность его проходит в кругу таких громких в философской среде имён как Жорж Демюзиль, Гастон Башляр, Жорж Батай, Мишель Фуко. (Историю про кружок Пьера Клоссовски, палача и жертву, встречу со своим ровесником – Жаком Деррида и последним из алхимиков – Фулканелли – Фёдор слышал и ранее). Около года путешествует по Латинской Америке, пьёт психоделическое варево шаманов Амазонии, посещает танцевальные мистические марафоны в Рио-де-Жанейро, в Буэнос Айресе заводит дружбу с Хорхе Луисом Борхесом. Возвратившись в Париж в конце пятидесятых, как и многие тогда, увлекается лекциями Жака Лакана и умудряется в течении трёх лет пройти индивидуальный анализ у последнего. Однако, начинает разочаровываться в слишком рафинированной среде последователей Лакана, и неожиданно – такого рода траекторий – из-за лютых противоречий между двумя учениями ни до него, ни после никто, пожалуй, не проделывал – перемётывается в Цюрих к Карлу Юнгу и, вплоть до смерти отца глубинной психологии, остаётся подле него, изучая недра коллективного бессознательного. Ежегодно, вместе с мэтром посещает знаменитые семинары «Эранос», где сближается с Карлом Кереньи, Клодом Леви-Строссом, Джеймсом Хиллманом и Мирча Элиаде. Вновь встречает на заседаниях «Эраноса» своего первого учителя – Демюзиля, и тема трикстерства с новой силой воспламеняет его воображение. Как мы видим, за весьма короткое время, молодой человек исхитряется уместить в себя практически все сколько-нибудь значимые философские, культурологические и мистические учения того времени, несмотря, подчас, на их совершенную несовместимость.

Жоржу, однако, каким-то чудом удаётся все эти противоречия интегрировать. Позже, уже своим ученикам поясняет, что он смог сочетать несочетаемое благодаря особой мировоззренческой позиции, перешедшей в жизненное кредо, которое он назвал Путём Раз-Гильдяя – человека, умудряющегося не быть вовлечённым ни в какую конкретную Гильдию – став её ревностным апологетом, и, в то же время, проходя сквозь множество Гильдий и обретая знания и умения, наравне с лучшими учениками. Преимущества такого подхода очевидны: ведь вокруг каждого учения или концепции сплачивается группа яростных сторонников. Это не секта, но даже, если на словах эти люди готовы признавать, что их учение – особенно, когда речь идет о науке – лишь одно из многих других, на глубинном уровне, верхняя часть которого представлена эмоциями, все они убеждены в единственности и правильности именно своего мировоззрения. Этот механизм работает на уровне коллективного бессознательного группы, поэтому он вне рациональных возможностей повлиять на реакции членов группы на другие концепции или критику их точек зрения. Вольно-невольно образуется некое «мы», которое болезненно и ранимо. В двадцатом веке происходило немало курьёзов, связанных с этим явлением – курьёзов, доказывающих, что даже рациональное понимание происходящего не помогает – бессознательное и связанные с ним эмоции берут верх. Жоржу довелось присутствовать на одной забавной конференции, где одновременно собрались последователи Юнга и Фрейда – давние враги, на дух не переносившие друг друга. Некий доброхот решил примирить два лагеря. Солидные мужи, прошедшие не один десяток лет анализа – каждый в своей парадигме, казалось, проработанные за эти годы до мозга костей, явившись на конференцию, даже смогли, хотя и с внутренним скрипом, пожать друг другу руки. Начались первые доклады. Выступил фрейдист, вещавший о так называемых «первичной травме» и комплексе Эдипа, предлагая юнгианцам убедиться, что психоанализ отнюдь не чурается мифологии. Всё это были прописные истины и для тех, и для других, однако по рядам сторонников Юнга пронеслись сдержанные возгласы с пока еще достаточно лёгкими оттенками снисходительности. Пространство явно ощетинилось. Далее речь держал убеленный сединами профессор, представлявший лагерь юнгианцев. Всё шло хорошо до того момента, как этот пожилой господин, завершая свой доклад, вскользь упомянул, что, дескать, одна из фундаментальных работ Фрейда – «Психология масс и анализ человеческого я» – хороша во всех отношениях, однако же, ей не хватает той глубины, которую могла бы внести концепция коллективного бессознательного. Тут в зале словно бомбу подорвали. Умудрённые мужи – образчики осознанности с обеих сторон, вдруг разом вскочили со своих мест и пустились дёргать друг другу бороды. Казалось бы, всё можно было решить в рамках философической дискуссии, ан нет! – вмешалась некая Сила, превосходящая сознание, поверхностный слой которого вмиг слетел, обнажая древнейшие инстинкты и архетипические сюжеты. Жорж оказался свидетелем многих подобных курьёзов, иные из которых завершались трагически.

Сей механизм известен из мифологических сюжетов, подробности Альгис не имел времени рассказывать, но суть Фёдор, хотя и смутно, но уяснил – важно, углубляясь в то или иное учение, найти ту тонкую грань, за которой ты оказываешься уловленным этим выставившим во все стороны копья «мы» той или иной Гильдии. Это великое искусство, так как если ты вышел из-под влияния Гильдии намного раньше этого момента, то, скорее всего, ты останешься профаном, скользящим по верхам, и не улавливающим основы, базиса концепции или учения. С другой стороны – ежели прозевал – то увязнешь в Гильдии, и далее, даже если исхитришься из неё выйти, все остальные знания будешь преломлять через именно её концепцию. Жоржу удалось настолько искусно чувствовать нужный момент, что он умудрился вобрать в себя множество противоречивых учений, и внутри него эти учения не вступали в спор, а уживались весьма мирно и взаимодополняли друг друга. Способности к Раз-Гильдяйству Жорж передавал своим ученикам, и, судя по тому, как те, что собрались в Вильнюсе, проявили себя давешним вечером, Фёдор Михалыч, имел случай убедиться в том, что они весьма преуспели в упражнениях, развивающих сии способности – одна только беседа Юриса с Наиной Карловной тому порука, не говоря уже о мастерстве перевоплощения пьяненькой босоножки Марии в королеву бала Анну, и развязного кутилы Актёрыча в строгого полковника полиции.

Двинемся далее в шестидесятые годы. Исполненный философскими и мистическими идеями и разномастными культурологическими и психологическими технологиями, Хейтин решает создавать импровизированные театральные представления, разворачивающиеся на улицах и площадях городов, при этом так, чтобы никто не догадался, что это спонтанный спектакль – начало действа задавали специально обученные люди, а далее главными героями становились случайные прохожие и даже достаточно большие группы людей – порой десятки и даже сотни человек. Так и не сбывшаяся, в своё время мечта Антонена Арто (ссылка), знатно наперчённая атмосферой трикстерства – всем тем, что Жорж впитал от Демюзиля, Карла Кереньи, бразильских мистиков и аргентинских мачо. Хейтин видел своей задачей искусство создания значительных массовых событий, которые стороннему наблюдателю казались бы спонтанными, но на деле направлялись небольшими группами подготовленных им специалистов, к решению определённых социальных задач. За несколько лет подобного рода представления, приводившие иногда к весьма заметным социальным реформам на уровне отдельных городов и округов, прокатились по Франции, Западной Германии, Австрии, Швейцарии, Италии и Португалии. Венцом такого рода деятельности Жоржа и его группы явилась студенческая революция весны тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года в Париже. Надобно признаться, что несмотря на огромный масштаб и резонанс, охвативший сотни тысяч людей, – что, казалось бы, говорило об успехе предприятия, это событие привело совершенно не к тем результатам, на которые надеялся их теневой кардинал – Жорж. В итоге, Хейтин переживает глубокое разочарование, понимая, что существует некая критическая масса – несколько сотен людей, выход за пределы которой, ведёт к абсолютно непредсказуемым последствиям. За рубежом трёх-четырех сотен человек, созданный им метод перестаёт работать. В свою очередь, события, в которые вовлекаются не десятки и сотни тысяч людей, как в мае шестьдесят восьмого, а всего на порядки меньше – приводят лишь к небольшим локальным реформам. Жорж же ищет ключи для управления масштабными процессами.

Впрочем, парижская весна шестьдесят восьмого не прошла даром – он знакомится с человеком, чей буйный нрав гениальным образом проявляется равно в философии, психиатрии, психоанализе, литературе и, одновременно в самом отъявленном и, в то же время – масштабном хулиганстве, подрывающем основы представлений о законе, власти, и государственных структурах. Анархиствующего философа – сорвиголову зовут Феликс Гваттари. В ту пору он как раз начинает совместные работы с совершенно противоположным по нраву гением философии – Жилем Делёзом, человеком умственным и достаточно хладнокровным. Первые годы после знакомства с Феликсом, Хейтин избегает общества Делёза, но вмести с Гваттари совершает несколько достойных отдельного плутовского романа авантюр, нашедших резонанс в среде множества европейских интеллектуалов и представителей искусства. В частности, они нелегально проникли на территорию Палестины с целью организации израильско-палестинских переговоров, запустили акции поддержки революционных процессов в Алжире, Вьетнаме, странах Латинской Америки и, если говорить о результатах их совместных трикстерских проделок, то невозможно отрицать влияние деяний этих двух апостолов революционного духа на общий процесс оттепели в Европе (и не только в ней) в семидесятых-восьмидесятых годах двадцатого века, когда значительно смягчилось давление полицейских и психиатрических репрессий, и снизился уровень бюрократизма и формализации общества.

В семьдесят третьем году выходит книга Делёза и Гваттари «Капитализм и шизофрения», взорвавшая умы десятков тысяч интеллектуалов всего мира. Напрямую Жорж никак не участвовал в обсуждениях, приведших к появлению этого ключевого для конца двадцатого века манускрипта, однако, нетрудно догадаться, что его влияние на Гваттари отразилось и на многих идеях книги – Делёз, человек кабинетный, вдруг увлекается идеалами номадизма (сноска), и мир, еще недавно представлявшийся людям стройным, целостным и завершённым, под его пером обрушивается в лабиринты так называемой ризомы, пребывающие в вечном непредсказуемом движении, ветвлении, неожиданных разрывах и столь же спонтанных пересечениях, ускользающих от любого постоянства и определённости.

Лишь в конце семидесятых Жорж общается с самим Делёзом. Великий философ-постструктуралист в ту пору начинает увлекаться «важнейшим из искусств» с точки зрения описания структурирования человеческого восприятия посредством кинематографа. У Хейтина здесь свой интерес – разочаровавшись в организации социальных перфомансов, и убедившись в том, что выше относительно небольшой критической массы людей, они решительно выходят из-под контроля, он решает, что кино может справиться с задачами огромного масштаба, ежели поэтапно и дозированно вбрасывать некоторые идеи, способные освобождать мировоззрение людей от жестких догм, в шедевры мирового кино. После бесед с Делёзом, он изучает творчество многих известных и молодых режиссеров, затем, с некоторыми из них входит в достаточно плотный контакт. Бергман, Полански, Вачовски, Финчер, Кустурица – список культовых режиссеров, на которых Жорж оказал влияние – очень внушительный, а многие его идеи воплощены в таких классических фильмах, как «Матрица», «Бойцовский клуб», «Револьвер», «Венера в мехах», «Игра»…

В конце восьмидесятых Жорж начинает формировать команду «социальных дизайнеров» – свободных Игроков, чьи точечные выверенные действия призваны спутать планы крупнейших кукловодов современности, ведущих мир, как видится Хейтину на грань невиданной еще в истории человечества по масштабам и жестокости катастрофе, которая, по его прогнозам, может развернуться уже в двадцатых годах нового столетия. В эту команду вливаются постепенно и новые друзья Фёдора, а теперь, похоже, и ему приготовлена пока еще непонятная роль в этой затее Безумного Старика.

В ходе беседы об этой версии судьбы и деятельности Жоржа, Альгис показывает Феде свой двухэтажный коттедж со всеми удобствами, а также живописные окрестности – озеро и величественный тракайский замок. Фёдор Михалыч надеется провести здесь пару недель и основательно отдохнуть, предвкушая, к тому же и страстные встречи с Аней. Неожиданно, после окончания рассказа, тон Альгиса становится всё более серьёзным:

– Тебе, друг мой, даётся два дня на то, чтобы выспаться и нагуляться по окрестностям, а затем, как говорил классик – учиться, учиться и еще раз учиться! Время будет расписано по минутам. Всем необходимым ты будешь обеспечен, и кроме одного дня в неделю, когда тебя будет навещать Анна – также, большей частью с целью кой чему научить, остальные дни будут расписаны по минутам, к тому же – в режиме отшельника. В девять утра ежедневно будешь открывать почту на ноутбуке в кабинете – тебе будет выслана литература для изучения и видео-инструкции к блоку упражнений и практик, по которым каждый вечер будешь присылать мне подробнейший отчёт. Поживёшь здесь месяца два-три в таком ритме, затем я привезу тебе новые документы, и будем думать, как поступить с тобой далее.

– Но я же могу уйти.

– Далеко ли? Без документов то?

– Что это значит?

– Расслабься! Начинается самый увлекательный период твоей жизни – большая Игра. Но, для того чтобы войти в неё, поначалу требуется железная дисциплина. Впрочем, как тебе и обещали, раз в неделю ты будешь с лихвой вознаграждён за свои усилия, хе-х.

– Похоже на вербовку в школу диверсантов. С кнутом и пряником…

– Все мы прошли через нечто подобное. И поверь, более счастливой, хотя и рискованной судьбы никто из нас себе не пожелал бы.

– Но почему именно я?

– Случай, друг мой. А может быть – судьба. Или то и другое вместе.