Czytaj książkę: «День ожидания. Телероман»

© Владимир Константинович Янковский, 2016

ISBN 978-5-4483-2261-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

У Вас в руках – документальный политический детектив, развязка которого происходит в недалеком будущем – весной 2018 года.

Главный герои волею судьбы становятся участниками острой политической гонки – президентских выборов в России 1996 и 2018 годов.

Перед Вами пройдут основные события отечественной истории последних семидесяти лет, от Сталина до сегодняшних дней. Наряду с вымышленными главными героями, вы встретите и реальные фигуры политического бомонда страны: Ельцина, Лебедя, Черномырдина… Некоторые персонажи политического бомонда вымышлены – так например, президент Казбекистана, выведенный в книге под именем Икрама Хамидуллаевича Кадырова. Но в нём легко угадывается ушедший на днях из жизни Президент Узбекистана Ислам Абдуганиевич Каримов…

Действие происходит в основном в последние четверть века, но и переносится порой на значительные временные отрезки, вплоть до 20—80 годов девятнадцатого века, развертывается в России, США, Франции, Израиле, странах СНГ.

Книга решена в форме телеромана. Она не имеет конца в прямом смысле этого слова, ибо День Ожидания – это день президентских выборов в России, от которых каждый из россиян всегда ждет очень многого.

Автор.

Пролог

Мне уже за пятьдесят, но это моя первая большая художественная книга. Впрочем, впервые свою фамилию под заметкой в республиканской детской газете я увидел сорок назад, когда учился в седьмом классе. Хорошо помню и свой первый «гонорар» за эту заметку – синяк под правым глазом, ловко поставленный кем-то из старшеклассников за то, что я ославил на всю республику альму матер: в заметке шла речь об одноклассниках, стыдящихся носить пионерский галстук.

Тот «гонорар» сошел довольно быстро, но к десятому классу я был уже в состоянии заплатить два червонца за новогоднюю вечеринку – не только за себя, но и за свою девчонку, что показало ей мое будущее финансовое благополучие. Выбор жизненного пути был сделан еще на школьной скамье: я стал журналистом. На полке в моем кабинете стоят сейчас и книги с моей фамилией на обложке. С другой, настоящей фамилией. Книги совершенно иные по тематике: научные и учебно-методические.

Мне не хватило знаний, полученных в университете, и я стал профессиональным историком – окончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию. «Что тут необычного?» – скажет читатель. Ведь среди писателей всех времен и народов есть и врачи, и инженеры, и разведчики, и учителя, а уж ученых не счесть.

Но абсолютное большинство из них ставит на книгах свою настоящую фамилию, а я – псевдоним. Мне уже приходилось выступать под псевдонимом. Было это в незабвенной студенческой журналистской молодости, когда на газетную полосу местной «Вечерки» попадало сразу несколько моих материалов. Редактор отдела просила выбрать псевдоним. Я решил сделать подарок моей тогдашней симпатии, позвонил ей на работу и спросил, хочет ли она убедиться, что я принадлежу ей? «Хочу!» – потребовала моя прелестница, и вечером, на свидании, я протянул ей пахнущий типографской краской номер, в котором стояла статья, подписанная «Владимир Лидин». Лида онемела от восторга и молча целовала мои ждущие губы. Редактор, усмехнувшись, посоветовала мне не менять пассию. «Не дай Бог твою девушку звали бы Лена… Никто бы не разрешил тебе псевдоним «Владимир Ленин», – с долей тонкой иронии прокомментировала мой псевдоним Надежда Васильевна.

В этот раз я поставил псевдоним на рукопись моей первой художественной книги по просьбе жены. Она случайно зашла на этот файл в нашем домашнем компьютере, когда я был на работе. К моему приходу на столе лежала «Комсомолка» с подчеркнутыми строками: «… за последние годы было отстреляно около двадцати издателей: кого в машине взорвали, кого застрелили. Кое-кто из авторов, взявшихся за написание публицистических и художественных книг на нашумевшие темы (убийство В. Листьева, коррупция в ЗГВ и т.п.) просто бесследно исчез. В этой сфере крутятся чудовищные деньги, порождающие не менее масштабный криминал. Но никто не выносит ссор из избы – боятся».

«Господи, – упрекала она меня за вечерним чаем, – все люди как люди, пишут об актуальном, увлекательно. Хочешь прославиться – учись у классика. Вот Антон Павлович, который «сестра таланта» – жена пододвинула мне «1002 ночи любви», выпущенную издательством «Гелиос». Я открыл любезно заложенную ею страницу:

«Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской блядью. Комнатка у японки чистенькая, азиатско-сентиментальная, уставленная мелкими вещичками, ни тазов, ни каучуков, ни генеральских портретов. Постель широкая, с одной небольшой подушкой. На подушку ложитесь вы, а японка, чтобы не испортить себе прическу, кладет под голову деревянную подставку. Затылок ложится на вогнутую часть. Стыдливость японка понимает по-своему. Огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцем и даже берет в руки, и при этом не ломается и не жеманится, как русские. И все это время смеется и сыплет звуком «тц». В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка тащит из рукава зубами листок хлопчатой бумаги, ловит вас за» мальчика» и неожиданно для вас производит обтирание, причем бумага щекочет живот. И все это кокетливо, смеясь и с» тц «…»

«Хочешь написать о коррупции на телевидении, – продолжала жена, увидев, что я оторвался от письма Чехова к Суворину 27 июня 1890 года, – сделай это в духе классика, страна зачитается!»

Через полчаса я прочитал супруге первые строки своей будущей книги о коррупции на телевидении: «Ты что, так и собираешься трахать меня в черных очках?» – возмущенно произнесла Елена, брезгливо отталкивая потные руки Анатолия Крапивина, ведущего «Паровоза», пытавшиеся расстегнуть верхнюю пуговичку ее блузки. – Имидж ничто, жажда все, не дай себе засохнуть! – плоско пошутил Анатолий, дернув головой, так что черные очки оказались на самом кончике носа. – Снимай, а я стащу с тебя все остальное…

Елене только это и было надо. Многократно отрепетированным движением она сняла его известные всей стране черные очки и положила на прикроватную тумбочку. За долю секунды указательный палец ее правой руки успел прикрепить к душке очков почти незаметную точку – «жучок» теперь будет передавать все разговоры их обладателя. Теперь предстояло снять на «видео» его сексуальные домогательства, чтобы иметь реальные доказательства тех низменных нравов, царящих в Компании».

«Ведь можешь! – удовлетворенно хмыкнула жена, прочитав забористое начало, – пусть это и будет твоей первой книгой». Я согласился, но целый месяц не мог написать больше ни строчки.

«Твой любимый писатель Бунин, ты восторгаешься его „Темными аллеями“, так напиши о любви!», – вновь пыталась прийти на помощь жена. Я придумал сюжет для своей новой книги о любви. Скоропостижно умирает еще не очень старый мужчина. «Инфаркт», – констатируют врачи, с которыми соглашается следователь прокуратуры. Дело закрыто, естественная смерть. Но сын покойного, разбирая письменный стол отца, наталкивается на его записки, заставившие молодого человека взяться за собственное расследование обстоятельств гибели родителя. «Самоубийство или кто-то помог отцу уйти в мир иной?» – вот вопросы, на которые пытается ответить сын, читая увлекательные рассказы…

Но и этот сюжет не вырос пока в рукопись, не стал первой книгой. Возможно, он станет второй книгой, я уже и название придумал – «Дон-Жуанский список» Пушкина». Почему «Пушкин» в кавычках, вы узнаете, если мне позволят написать вторую книгу.

Но могут и не позволить. Манеры наших спецслужб я слишком хорошо знаю. Нет, нет, за почти сорок трудовых лет в КГБ я не служил, хотя еще школьником мечтал об этом, совершенно случайно познакомившись на крымском побережье с сотрудником охраны Хрущева. Могучий сорокалетний полковник Алексей Денисович Когутенко вытащил меня, тщедушного тринадцатилетнего пацана, уже захлебывавшегося черноморской водой, на мягкий крымский алуштинский песок, привел в чувство и сдал на руки подоспевшей матери, не вовремя отлучившейся по своим делам с пляжа. Семья наша с тех пор дружила с ним добрый десяток лет, до самой его гибели, а я мечтал о престижной службе в его ведомстве.

Но подкачало здоровье, меня даже в армию не взяли, что в те годы считалось позором, а нынче благом. Но с другой конторой – МВД – столкнуться пришлось: поддался на уговоры нашего участкового, переведенного сюда из оперативников уголовного розыска за какую-то неведомую мне провинность. Его даже в звании понизили, из капитанов сделали старлейтом. Погоны участковый не сменил, следы от четвертой звездочки были явно заметны. Старлейт нуждался в грамотном помощнике, способном быстро написать любую информацию, справку, рапорт. Он и уговорил меня оформить документы на «внештатника» – внештатного сотрудника милиции. Это удостоверение в те годы давало право на бесплатный проезд в городском транспорте, что было немаловажным подспорьем для бедного студента.

Милицейские дела меня не обременяли особенно, участковый призывал на помощь один-два раза в месяц. Но одно дело, после которого я с брезгливостью стал относиться ко всем милиционерам, соглашаясь с народным прозвищем «мусора», помню до сих пор.

Родился и вырос я на юге тогдашнего СССР, в Средней Азии. Назовем эту республику Казбекистаном, а ее столицу Нонкентом. (Нон в переводе на русский хлеб, кент – город, вот и получается Хлебный Город.) В начале семидесятых на партийного лидера Казбекистана прямо в центре столицы, неподалеку от его городской резиденции, было совершено покушение. Аллах спас Первого секретаря, он отделался легким ранением левой руки. Террористу удалось скрыться от ребят из «девятки» – Девятого Главного Управления КГБ Республики, охранявших Первое лицо.

Надо ли рассказывать, что за считанные минуты Нонкент практически весь был перекрыт силами КГБ и милиции. Аэропорт, вокзал, автостанции, все выезды из города блокировались усиленными нарядами. Милиция не скрывала автоматов. По официальной версии, запущенной для обывателей, из городской тюрьмы якобы сбежало несколько особо опасных преступников. Вот их и искали, останавливая для досмотра буквально каждую автомашину.

Все работники милиции, в том числе и внештатные, получили фотографию с фотороботом подозреваемого, сделанного на основании показаний сотрудников охраны Первого лица. К фотографии прикладывалась письменная ориентировка. В ней шло словесное описание террориста, подчеркивалось лицо монголоидного типа, указывалось превосходное владение приемами восточных единоборств и всеми видами стрелкового оружия. При обнаружении задерживать в одиночку не рекомендовалось из-за крайней опасности. Гарантировалась и заслуженная награда за обнаружение и поимку.

Мы с моим старлейтом, изучив ориентировку, надеялись найти Японца (так оперативники окрестили террориста) и сдать его кагэбэшникам. Старлейт мечтал о майорских погонах в награду и восстановлении в уголовном розыске, я же о работе в КГБ.

Прошло несколько дней. Участковые тщательно прочесывали каждый дом, проверяя паспортный режим, расспрашивая жильцов обо всех приезжих, гостях или, наоборот, срочно уехавших лицах. Я же в своих поездках по городу внимательно вглядывался в любое встречное монголоидное лицо. Но не везло… Моя тогдашняя пассия, незабвенная Лида, после незалеченного гриппа попала с осложнением в неврологическое отделение одной из нонкентских больниц. Наши чувства были уже достаточно крепкими, поэтому я каждый вечер приходил в больницу с букетом цветов и неизменной передачей в болоньевой сумке. Пока она относила цветы и еду в палату, я прогуливался перед отделением, вяло поглядывая на больных и посетителей, усыпавших всю площадь с небольшим фонтанчиком посредине: шел уже жаркий нонкентский май, в палатах почти никого не оставалось, все ходячие предпочитали прохладу больничного сада. Лида появлялась с пустой сумкой, брала меня под руку, мы шагали по тенистым аллеям, пока не находили свободную уединенную скамеечку в глубине, садились, ворковали и целовались до самых сумерек. Проводив девушку до отделения, я вновь шел через весь сад к известной немногим дырке в заборе, через которую я попадал на городскую улицу, ведь больничная проходная давно уже была закрыта.

Так продолжалось и в те дни, когда появилась ориентировка на Японца. Ожидая Лиду и посматривая на больных в саду, я вдруг увидел Его. У меня хватило ума не выдать себя доставанием фотографии и сличением фоторобота с оригиналом. Но что это был именно Японец, сомнений не оставалось: слишком четко я мог представить его хитроватое лицо с жесткими глазами затаившегося тигра, чтобы ошибиться. Провожая Лиду в тот вечер к палате, я успел заметить, что Японец лежит в том же неврологическом отделении. Через полчаса я сидел в оперпункте у своего патрона.

Выслушав мой суматошный рассказ, старлейт осознал, какая невиданная удача идет к нам в руки.

– Смотри, как хитер Японец! Его с ног сбившись на дорогах ищут, а он преспокойненько месячишко-другой в больнице проваляется, выйдет и укатит восвояси! – изумлялся мой наставник.

Мы решили не спешить, чтобы не осрамиться перед КГБ. Старлейт снабдил меня снимками еще нескольких разыскиваемых преступников, и на следующий вечер в ординаторской неврологического отделения я уже беседовал с дежурным врачом. Когда я попросил ее узнать на фотографиях кого-нибудь из больных, врач уверенно показала на Японца:

– Это же Садык Халмухамедов из третьей палаты!

В его истории болезни я сражу же обратил внимание на домашний адрес: хорошо зная родной город, заметил, что под указанным номером на Саперной улице вовсе не жилой дом, а гостиница «Россия»…

Взяв с дежурного врача слово о неразглашении нашего разговора, я вынужден был не спешить, проведя как обычно ритуал моего посещения больницы: прогулка с Лидой, объятья на дальней скамейке. Впрочем, Японец что-то заподозрил, надо отдать должное его квалификации – он дважды прошел мимо нас в тот вечер, оглядывая обоих, как говорится, с головы до ног. Но я выглядел настолько юным и безобидным в свои двадцать лет, никакого оружия при мне, конечно, не было, радиостанции тоже, а наши объятья и поцелуи с Лидой были такими жаркими и естественными, что никак не вязалось с его возможными представлениями о целомудренности сотрудников «наружки». Японец в конце концов оставил нас в покое, а я помчался к своему патрону. Старлейт позвонил куда-то и уехал. Вечером следующего дня Лида рассказала мне о необычном оживлении, царившем с утра в больнице:

– Представляешь, приезжали человек пятнадцать практикантов из военно-медицинской академии, смотрели наших больных, одного даже взяли на консультацию к себе в Москву. Вот повезло мужику!

Не знаю, как с Японцем, а вот старлейту действительно повезло: через пару недель в газетах я прочитал указ о награждении майора Смирнова орденом Боевого Красного Знамени за задержание особо опасного преступника. Майора с тех пор я не видел, в оперпункте появился новый участковый. Тогда я понял, что в органах у нас работают не совсем порядочные люди…

Я не имею доступа к государственным тайнам. Все события книги основаны на сведениях, почерпнутых из обычных Средств Массовой Информации. Надо только уметь их анализировать. Моя задача была сделать такой анализ и донести до читателей правду о нашем недавнем прошлом и о том, что может ждать нас всех впереди. Именно такая правда может не понравиться спецслужбам. Спецслужбы всегда охраняли существующий строй и всегда скрывали правду о сильных мира сего от простого народа. В этом они видят свою задачу.

Наши спецслужбы могут все. Если они захотят, человек спокойно может попасть под колеса проезжающего автомобиля на самой тихой улочке, умереть от инфаркта в расцвете сил или выброситься из окна – в зависимости от богатства фантазии конкретных киллеров. «Твоя научная специализация – история СССР 1920—30-х годов, – убеждала меня жена, – так пиши о Ленине и Сталине. Актуально, интересно и безопасно, давно уже умерли все главные действующие лица», – продолжала убеждать меня жена. Возможно, когда-нибудь я напишу и о них, если успею. Хотя после Эдварда Радзинского сказать что-то новое о Хозяине будет трудно.

«Ты интересуешься российскими реформаторами, Александром Вторым, Петром Столыпиным, пиши о них! – умоляла жена, – Помни о детях…»

Родившись на Востоке, я хорошо знаю обязанность каждого мужчины – посадить дерево, построить дом и воспитать детей. Под посаженным в безоблачном школьном детстве кленом в Нонкенте сейчас раскинулось российское посольство: его здание, бывший райком партии, построили в небольшом сквере напротив школы, где я учился. Школу давно уже перевели в современное типовое помещение, в ее старинном, 1912 года постройки здании расположилась какая-то контора, а деревья, посаженные нашим классом в честь принятия в пионеры в год полета Юрия Гагарина, принялись и выросли в могучие ветвистые гиганты.

Дом, в котором я родился в Нонкенте, снесли двадцать два года назад и на его месте выстроили современную девятиэтажку. Что касается детей… Именно подумав о них, я и решил написать свою первую художественную книжку, которую Вы держите в руках.

Если мне не удастся написать больше ни одной, если не позволят сделать это наши спецслужбы, дети будут гордиться своим отцом, который книгой сумел внести свой, пусть небольшой вклад в победу настоящей демократии в России. Эта книга о реформаторах в России, настоящих и мнимых, вы встретитесь на ее страницах и с Александром Вторым, и с Петром Столыпиным. Она о коррупции на телевидении, и в некоторых ее героях вы узнаете тех, кто ежедневно глядит на Вас с голубого экрана. Она о российских спецслужбах, в них ведь есть настоящие герои, не одни же только предатели и сволочи. Она и о сексе – не ругайте меня за эти страницы, это не дань моде и не попытка поднять тираж. Хотим мы того или не хотим, секс есть в жизни каждого из нас, прошел через него и наш герой. Так зачем же молчать «Про это…»?…

Сделав выбор, я написал именно эту книгу первой, «День ожидания», ибо эта книга – сценарий того многосерийного художественного фильма, в котором с августа 1991 года каждый день играем главные роли мы с вами, все 146 миллионов россиян, а режиссером-постановщиком является сама жизнь. И только от Господа Бога и самой жизни зависит, каким по жанру будет этот фильм – триллером как сейчас или мелодрамой со счастливым концом.

Часть первая. Прошлое

Глава первая. Одинокий реформатор

Колноберже, небольшое имение в Литве, полученное Аркадием Дмитриевичем Столыпиным за карточный долг. Август 1911 года.

По саду гуляют двое – Петр Аркадьевич Столыпин и его дочь Мария. Премьер-министр России только что вернулся из Риги, куда он ездил на открытие памятника Петру Великому. Разговор заходит о Григории Распутине. Дочь, зная отрицательное отношение отца к старцу, пытается выяснить, неужели нет никакой возможности открыть глаза государю?

– Ничего сделать нельзя. Я каждый раз, как к этому представляется случай, предостерегаю государя. Но вот что он мне недавно ответил: «Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». Конечно, все дело в этом. Императрица больна, серьезно больна, она верит, что Распутин один на всем свете может помочь наследнику, и разубедить ее в этом выше человеческих сил. Ведь как трудно вообще с ней говорить. Она, если отдается какой-нибудь идее, то уже не отдает себе отчета в том, осуществима она или нет. Недавно она просила меня зайти к ней после доклада у государя и передала свое желание о немедленном открытии целой сети каких-то детских приютов особого типа. На мои возражения, что нельзя такую работу осуществить моментально, императрица сразу же пришла в страшное волнение, со слезами в голосе стала повторять:

– Mais comprenez-moi donc, ces malheureux enfants pas attendre; cela doit etre arrange tout de suite, tout de suite. (Но, поймите меня, несчастные дети не могут ждать. Это должно быть сделано немедленно, немедленно. – С французского – Авт.) – Видя, насколько она возбуждена, мне только оставалось ответить:

– Je ferai mon possible poir satisfaire le desir de Votre Majeste. (Я сделаю все возможное, чтобы удовлетворить желание Вашего Величества. – С французского.) – комментирует сложившуюся при Дворе ситуацию П.А.Столыпин.

– Ведь ее намерения все самые лучшие, но она действительно больна! – убежденно утверждает Мария Петровна.

– Какая разница между императрицей Александрой Федоровной и ее сестрой! Великая княгиня Елизавета Федоровна, – это женщина не только святой жизни, но и поразительно энергичная, логично мыслящая и с выдержкой, доводящая до конца всякое дело. Займется она, например, каким-нибудь брошенным ребенком, так можешь быть уверена, что она не ограничится тем, чтобы отдать его в приют. Она будет следить за его успехами, не забудет его и при выходе из приюта, а будет дальше заботиться о нем и не оставит его своим попечением и когда он кончит учение. Это женщина, перед которой можно преклоняться, – удивляется премьер.

– Папа, ты долго еще пробудешь с нами? – как бы невзначай спрашивает дочь.

– В Киеве большие торжества по случаю открытия памятника Александру II, будет государь, мне необходимо присутствовать. Скоро уезжать, а как мне тяжело на этот раз, никогда отъезд мне не был так неприятен. Здесь так тихо и хорошо! – сокрушается Петр Аркадьевич.