Czytaj książkę: «Пять ржавых кос»
БЕЛАЯ ДОРОГА
Широкая дорога, называемая Проспектом Мира, сложенная известняковой пылью, доломитовой дресвой и щебнем вилась через посёлок, разбросанный по холмистой глинистой равнине. На пересечении трактом сырых низин, ещё до войны, были выкопаны пожарные водоёмы, метров по тридцать в диаметре, когда-то в них купалась детвора, и женщины полоскали бельё. В семидесятых приехали большие машины, набурили по переулкам глубоких труб, и из колонок потекла чистая ледяная вода. Пруды зачахли, поросли рогозом, укрылись вязкой тиной и в зелёной водной толще, богато зрел свой мир с головастиками, пиявками и жуками плавунцами.
Поперёк светлой обширной трассы легко разъезжались два огромных чадящих «Урала». Зимой, выглаженное снегоуборщиком полотно, было звонким и гладким. Ранней весной, проезжающие трактора и лесовозы корёжили и рвали, распученную грязную колею. К середине мая по подсохшему пути проходил грейдер, выбивая искры из щебёнки и расталкивая на обочины, всплывшие за весну, из недр дорожных одежд, белесые глыбы размером с бычью голову, в которых палеонтолог мог бы увидеть отлично сохранившиеся образцы фауны мелководного и тёплого карбонового моря. Сцементированные остатки коралловых полипов, игл и пластинок морских ежей, обломки раковин брахиопод, не служили делу геологической науки, а помогали разряжать ряды самых лихих байкеров с леспромхозовской стороны. Подвыпившие парни, непутёво и бесполезно, уходили в пустоту, бились на шумных мотоциклах в немые для них куски камня, с примитивными окаменевшими организмами, кричащими о былых эпохах.
Однажды на этой дороге, маленький Коля стал свидетелем дикого случая, оставившего отпечаток в детской памяти. Он возвращался тёплым июльским вечером из гостей, бабушка наказала прийти не позже девяти.
По другой стороне навстречу шла очень красивая девушка в белом платье. Коля бежал по деревянной дощатой панели, но издалека заметил её и восхищённо замер. Сама «любовь» прилетела на «Метеоре» из Череповца, и проплывала мимо.
Рядом гарцевал паренёк на новенькой «Яве-350» в классическом вишнёвом исполнении с никелированным бензобаком. Он отъезжал от фемины, газовал, крутился вокруг неё, поднимая клубы пыли, а тёплый предзакатный ветерок поднимал легкий подол, оголяя смуглые колени смеющейся дачницы. Молодой человек решил показать рискованный номер, он дёрнул руль, и проехал на заднем колесе несколько десятков метров, нарисовав на дороге восьмёрку, поставил мотоцикл на «попа» и довольный соскочил на землю. Девчонка восхищенно выдохнула и игриво смахнула ладошкой чёлку со лба. Окрыленный трюкач прыгнул в седло, газанул и полетел прямо на неё с большой скоростью, как он делал уже сотню раз, до этого, проскакивая в сантиметре от желанного тела. Ветер дунул чуть сильнее, взметнулось легкая ткань, девичий крик, и глухой удар…. Старуха с косой спешила по другим делам, на луговой стороне отходила бабка девяноста шести лет, но даже смерть остановилась, оглянулась и удивлённо моргнула от неожиданности.
Мотоциклист резко затормозил, протащив безжизненное девичье тело, оставляя разбитой головкой с распущенными льняными волосами кроваво-жирный след в бежевой пыли. Раскинутым, поломанным белым цветком она лежала на этой дороге, – сорванная ромашка, сворованная жизнь. Белое платье, оказалась сшито из очень хорошей ткани, застряло в колесных спицах и не порвалось, увлекло за собой девушку. Голова ударилась о дорогу, проломился череп, раскинулись руки и неестественно вывернулись смуглые ноги, оголенные до бёдер. Недалеко закричала женщина, а растерянный парень стоял и смотрел на ноги убитой девушки, он так мечтал потрогать эти ноги. Вдруг он наклонился, его вырвало на дорогу, и вонючие брызги упали на тело.
***
Обломки самых ярких детских воспоминаний всё равно скроются без следа под глиной сладких впечатлений молодости и горьких разочарований старения. За человеческую среднюю, относительно недолгую жизнь, следы от прожитых интересных дней, недель складываются в слои, слои цементируются в пласты и со временем, заносятся мощным слоем серого песка обыденности. И вроде всё прошло, забыто, но…
Ты открываешь глаза душной ночью, после плохого сна, и в сознание, будто без причины выталкиваются сокровенные отзвуки прошлого. Этот кошмар, которого ты не помнишь, перетряхивает разум, выворачивая наверх детское давящее чувство холода в затылке, сплывает слепок чего-то, возможно, самого важного, что случилось в твоей жизни, подобно тектоническим сдвигам в литосфере, когда на дневную поверхность выходят глубинные древние свиты с неведомыми науке окаменелостями, раскрывающими историю живого мира земли.
***
Дорога слепящей лентой размоталась за горизонт и таяла в полуденном мареве. Посёлок обезлюдел, коровы лежали в узкой тени заборов и сараев, вяло отмахиваясь от назойливых слепней. Вдалеке, посередине проезжей части показался велосипед с двумя седоками: это был Николай и его двоюродный брат Василий, восседающий боком на раме древнего «взрослика» марки «Кама-Прогресс», чёрного с большими колёсами и выгнутым потемневшим от времени рулём. Вася, большеглазый любопытный, и не по годам умный парнишка десяти лет, младше водителя на полных три года, что в этом возрасте – целая вечность. Старший брат пользовался у него огромным непререкаемым авторитетом.
Колин подбородок упирается во взмокшую русую макушку Васятки, водитель иногда поднимает руки и управление, радостно визжа, берет на себя пассажир. Они с раннего утра вышивают по посёлку кренделя причудливого маршрута, уже сгоняли в леспромхоз, потом на плотину, заехали в книжный магазин прямо к открытию и там провели около часа. У обоих было отличное настроение, в книжном Коля заплатил за лотерейный двадцатикопеечный билет, доверил его выбрать мелкому. Васятка долго ковырялся в барабане из оргстекла и вот – удача, они выиграли три рубля, на которые приобрели, после долгих раздумий, книгу Жюля Верна «Приключения капитана Гаттераса» и цветные карандаши. Покупки Коля убрал в пакет и зацепил пружиной багажника. Они съездили к каналу, посидели на нагретых солнцем кнехтах пристани, помахали пассажирам проходящего четырёхпалубного теплохода «Советская Конституция» и двинулись в сторону дома.
На душе было так хорошо, что от избытка чувств Коля крикнул: «Вперёд, за Родину», нажал на педали, резко вывернул руль и повёл велосипед к краю дороги, туда, где начиналась глубокая канава поросшая крапивой.
– А-а-а, – заорал Васятка и схватился за руль.
Коля в последний момент вывернул и избежал падения.
– Колька, ты с ума сошёл, мы могли упасть? – облегчённо выдохнул Васятка.
– Могли, но не упали, не дрейфь малявка, со мной не пропадёшь! – сказал Коля, направил велик поперёк дороги к другой обочине и повторил опасный манёвр, потом ещё и ещё. Васятка кричал уже не испуганно, а радостно, в предвкушении нового виража на краю канавы.
Улица бежала под горку и внизу дорожная высокая насыпь левым краем обрывалась к заросшему пруду. Коля прижался к правой обочине и ускорился. Ветер зашумел в ушах, Васятка, больше не орал, и напрягся, как будто почувствовал темечком неладное, его руки лежали на изгибе руля рядом с руками брата. Он заметил, как побелели костяшки на Колиных кулаках:
– Ты чего? – крикнул Васятка.
– Ничего! Держись крепче, – уверенно гаркнул ему в ухо Коля, и направил велосипед поперёк дороги прямо к обрыву.
Николай хотел повторить старый трюк и вывернуть в последний момент, но вдруг, за долю секунду до края, какая-то упрямое второе «Я» шепнуло ему: «либо ты всё, либо ничего», он крепче схватился за руль и нажал на педали.
Васятка, не веря своим глазам, тонко вскрикнул, велосипед взлетел над тёмной гладью и рухнул, подняв кучу брызг.
Пруд оказался совсем не глубокий. Коля, облепленный тиной, помог выбраться оглушенному, ничего не понимающему брату на берег и побрёл обратно по грудь в воде, нащупал в мутной придонной жиже, колесо, другой рукой выхватил из воды и встряхнул пакет из книжного магазина.
Велосипедная рама переломилась от удара об воду и раритетная «Кама» раскололась на две части. Коля повесил обломки на плечо и выбрался к Васятке. Мокрые волосы младшего брата облепили лоб, он убрал их с больших, нет не испуганных, а скорее возбуждённых глаз человека, пережившего событие, потрясшее его до самого нутра, до маленького сердечка в худенькой груди, прошептал дрожащими губами:
– Ну, ты даёшь, Колька, ты и правда, сумасшедший.
Они выбрались на дорогу, очистили одежду от ряски и пиявок, выжали рубахи и штаны. Коля проверил купленную книгу, вода не успела просочиться внутрь свёрнутого в четыре раза пакета, но обложка была немного влажная, наверно накапало с будущих читателей. Посмотрели на останки велосипеда, сложенные на обочине.
– Что папе скажем? – спросил Васятка.
– Скажем правду, – сказа Коля.
– То есть, ты специально со мной на раме его любимого велосипеда, ещё со школьных времён, разогнался и с обрыва прыгнул в пруд? Он не поверит!
– Можем сказать, что прыгнул не специально, – вздохнул Коля, собирая железо. – Пойдём, я обещал тебя к обеду привезти.
ИВАН ПОСТНЫЙ
Коля проснулся от стука в окно. Растворив ветхие, в облупившейся краске рамы, он высунулся по пояс в холодный августовский туман. За окном, в серо-молочной пелене, темнели редкой паутиной, ветви рябины, простертые из мглы, к брёвнам старого дома. Коля вытянул руку, и ему показалось, что ладонь растворяется в пустоте. Вдруг по груди больно ударил маленький камушек.
– Кто здесь? – крикнул Коля.
– Миха! Кто ж ещё! Собирайся, поедем рыбу ловить, – послышался с улицы знакомый голос.
Это был Мишка, Колин друг. Они договорились сегодня идти на рыбалку. Коля посмотрел на часы – половина пятого, а собирались они в восемь утра встретиться у моста:
– Чё так рано?
– Дядька на моцике в район едет по делам. Нас до «Ивана» подкинет. А то пешкодралом-то не очень баско, – раздался быстрый окающий говор из тумана.
– Хорошо, хорошо, сейчас выйду, – сказал Коля и закрыл окно.
Он стремительно натянул штаны, носки и рубашку. На цыпочках, чтобы не будить бабушку, прошел на кухню. Залпом выпил литр молока прямо из банки и взял кусок хлеба. Жуя на ходу, Коля открыл тяжелую дверь и прошел в сени. Там впрыгнул в резиновые сапоги, захватил эмалированное ведро под рыбу и, накинув отцовскую лесную куртку, вышел за порог.
Обычно с высокого крыльца открывался красивый вид на спускающийся к каналу зеленый луг, белую пристань и леспромхоз на другой стороне. По каналу, Волго-Балтийскому водному пути, неторопливо проходили сухогрузы типа река-море, контейнеровозы и пассажирские теплоходы. Сейчас же в пределах видимости не было даже парника с огурцами, а калитка в десяти метрах от дома еле угадывалась в светло-сером мареве. Весь видимый мир для Николая ограничивался крыльцом, дорожкой до ворот и поленницей у забора, исчезающей в пустоте.
Коля представил себя моряком, стоящим на борту своей каравеллы, дрейфующей в штиль, вблизи незнакомых берегов, скрытых в тумане. Он встал сбоку – благо, леер у капитанского мостика был низкий, расстегнул ширинку и выпустил мощную пенистую струю прямо за фальшборт – "в морские волны", то есть на грядку с горохом.
– Ты скоро там? – послышалось за калиткой.
– Иду, – Коля застегнул штаны, повернувшись, взял из угла длинное удилище, схватил ведро, положил туда ранее заготовленный пакет с банкой червей и спустился с крыльца.
На улице его ждал Миша – худой, похожий на кузнечика четырнадцатилетний голубоглазый юноша, со светлыми растрепанными кудрями. Он был в такой же, как у Коли, большой для него, куртке лесного мастера и сапогах. Рядом на красном «ижаке» сидел парень в мотоциклетном шлеме – дядя Андрей, очень похожий на Мишку, только взрослее, выше и в два раза шире.
Андрея уважали в деревне. Он воевал, был ранен в Афгане. Для всех подростков на переломе восьмидесятых и девяностых, во время агонии великой страны, когда клеймили все старое, пересматривали историю, очерняя былых героев, нужны были какие-то свои ориентиры – такие, как дядя Андрей. Человек испытан войной – это был "знак качества". Ребята даже немного завидовали Мишке, ведь у него такой боевой дядька.
Коля обратил внимание, что мотоцикл был без коляски.
– И как мы поедем? – спросил он.
– Не ссы, садись за мной, – Андрей качнул головой за плечо.
Миша сел впереди – ближе к бензобаку, а за водителем на краю сидушки уместился Коля с ведром. Оба удилища они положили нижней частью на руль и протолкнули вперед, как копья у средневековых рыцарей. Середина удочек удерживалась под дужкой ведра, а вершина их хлыстом болталась позади.
– Держитесь крепче, – крикнул Андрей, заводя мотоцикл.
Через секунду "Иж Планета-5" с тремя пассажирами выскочил из переулка на главную улицу и лихо, с рёвом, газанул в сторону канала. Несмотря на нулевую видимость, Мишкин дядя ехал очень быстро, во всяком случае, так казалось Коле. Из-за широкой спины Андрея он не видел, что творится впереди, а по сторонам пролетали только клочья тумана и деревянные столбы ЛЭП. Следить за дорогой оставалось лишь по смене покрытия. Было понятно, что они заехали на асфальт богатой леспромхозовской стороны или соскочили на бетонку – значит, деревня закончилась, потом повернули на ухабистую грунтовку. Слева и справа их обступил лес. Тёмная корба нависала над дорогой, тянулась из пелены широкими еловыми лапами.
Коле казалось, что ехали очень долго, хотя на самом деле минут пятнадцать – двадцать. Он изо всех сил одной рукой держал удочки с ведром и чуть не вылетал на дорожных кочках, судорожно хватаясь за твердое плечо водителя. Наконец, Андрей притормозил, вырулил к просвету на обочине.
– Приехали, – сказал он и заглушил мотор. – Ну, рыба, берегись! Не маленькое ведерко-то взяли? А то, глядишь, улов не влезет! – посмеивался Андрей над здоровенным Колиным ведром.
– В самый раз, – солидно сказал Миша. – Хватить балякать. Заводи свой тарантас да езжай, тока не так шибко. А то убьёсси, что я бабке скажу? – строго наказал дяде.
– Бывайте, счастливо порыбалить, – улыбнулся Андрей, завел мотоцикл и, тарахтя, нырнул в туман.
Ребята, поеживаясь, стояли на дороге, смотрели ему вслед.
– Пошли, что ли, – прервал тишину Коля и шагнул на тропинку.
Двинулись через луг, навстречу им выплывали из мглы, как доисторические животные, большие стога сена. Рассветало. Молочно-серый туман перекрашивался в сиренево-розовые тона. Впереди как будто стало бледнее, под ногами зачавкало, тропинка вывела к болотистому берегу, заросшему осокой.
Озеро, на которое ребята приехали, находилось в шести километрах от деревни и называлось Иван Постный. Это был небольшое круглый водоем, примерно шестьсот метров в диаметре, с удивительно прозрачной водой, белым илом, и даже коряги на дне его были светло-бежевого оттенка. На Вытегорских заболоченных равнинах озера с такой чистой водой, как в Иване, большая редкость. Несколькими сотнями метров восточнее находилось ещё одно озеришко – Корбозеро. В нём вода по цвету напоминала крепко заваренный чай. Здесь рыбы было гораздо больше, но ребята все равно предпочитали рыбачить на Иване Постном. Ах, какие там водились окуни! Не очень крупные, но красивые, светлые. Даже полупрозрачные, если смотреть сквозь них на солнце. Рыба не пахла тиной, как окушки из Корбозера, а благоухала свежестью – это, наверно, самые вкусные окуни, которые Коля ел в своей жизни.
Издавна старики говорили о целебных свойствах воды из Ивана, но никто толком не знал о происхождении названия. Позднее, когда станет старше, начитавшись Карамзина и Ключевского, Николай придумает для себя историческую версию. Ведь день усекновения головы Иоанна Предтечи (11 сентября по старому стилю) называют на Русском Севере Иваном Постным. Возможно, в стародавние времена новгородские промышленники, обращая в свою веру племена местных финно-угорских туземцев, крестили их вождей, окуная в эту прозрачную водицу, и именно поэтому озеро было названо в честь Иоанна Крестителя.
И вот ребята стояли в прохладной, обволакивающей их светло-сиреневой тишине на берегу Ивана Постного. Коля замер, сладко и тоскливо заныло в груди, голова закружилась.
– Э-эй, Ваня, вот и мы, здарóво-о! – заорал Миха в сторону озера что есть силы.
– Во-о, во-о! – ответило ему эхо из тумана.
Коля вздрогнул и закричал вместе с другом. Они шумели, махали руками, и эхо вторило им. Надурачившись вдоволь, пошли искать лодку. Старая общественная плоскодонка оказалась притопленной рядом с берегом, недалеко от тропы. Кольцо с веревкой торчало из форштевня, конец был привязан к ближайшей сосне. Под деревом лежали вёсла, рядом – булыжник, обмотанный веревкой, – он играл роль якоря.
Ребята подтащили лодку и вычерпали воду двумя консервными банками, плавающими в ней. Загрузили вёсла с камнем, удочки, ведро и отчалили. Туман стал рассеиваться, хотя другого берега еще не было видно.
Вставив уключины, Коля потихонечку выгребал, с подозрением осматривая днище лодки. Миша сидел на корме. Через некоторое время Колины опасения подтвердились: чёлн их протекал, правда, не очень сильно. Примерно раз в полчаса надо будет отчерпывать воду. Они проплыли еще немного и бросили якорь. Коля размотал удочку, достал червяка потолще и насадил на крючок.
– Ну что, начнём. Ловись, рыбка, большая и маленькая, а лучше – большая, – полушёпотом сказал он, плюнул на червя и закинул удочку.
Миша забросил с другого борта. Пошла рыбалка. Потянулись минуты, часы. Туман окончательно рассеялся.
Рыбаки несколько раз меняли место. Пройдя вдоль всего берега, уходили на глубину, потом вернулись, где начали. Но рыбы не было – ни одной поклёвки. Стало припекать. К полудню в воздухе появилась полупрозрачная серая дымка, закрывшая солнце. Всё затихло кругом. С запада небо потемнело.
Коля, в очередной раз закончив вычерпывать воду, посмотрел наверх, потом на Мишин поплавок.
– Похоже, не будет сегодня рыбы, да и гроза собирается, – показал он на тучу товарищу. – Полчасика – и домой?
– Да, – грустно вздохнул Миша.
Пробковый самодельный поплавок его, уже как будто целую вечность замерший на одном месте, вдруг внезапно дёрнулся, потом еще раз и ушел под воду. Мишка словно окаменел и никак не реагировал.
– Клюёт же, клюёт, тащи! – крикнул ему Коля, выводя друга из ступора.
Мишка вскочил на ноги, да так, что лодка чуть не перевернулась, и резко дернул удилищем. В воздух взметнулся бьющийся светлый полосатый окунь размером с мужскую ладонь. Миша схватил его и хотел показать другу, но у Коли в этот момент тоже клюнуло, он подсёк и вытащил окушка поменьше. Посмотрел на Мишку, подмигнул ему, быстро снял рыбу с крючка и кинул в ведро. Поправил червя и закинул снова. Через секунду поплавок дернулся. Коля выдернул еще окуня. От азарта затряслись руки.
У рыбы начался страшный жор. Ребята не успевали закидывать удочки. Пойманных окуней бросали вначале в ведро, а потом, когда оно заполнилось, прямо в лодку, под ноги. Боясь, что закончится наживка, червей стали рвать на мелкие кусочки. Казалось, клюёт на пустой крючок – просто на запах.
Небо потемнело. Вдалеке засверкало и загрохотало. Гроза обходила стороной. Начался дождь, но клёв не прекращался. Вода в лодке прибывала, а рыбакам было не до того. Оба они стояли в полный рост, вымокшие до нитки, и махали удилищами, как пастух – бичом или как воин – двуручным мечом, сверху и сбоку, вперед от плеча и назад. Затаскивали окуней, изредка переглядываясь и безумно хохоча. В лодке стало тесно, вода бурлила от рыбы, которая тёрлась об ноги – даже ступить было некуда. Когда плоскодонка почти заполнилась водой, самые активные пойманные окушки начали выпрыгивать обратно в озеро. Борт возвышался над водной гладью сантиметра на два-три. Дождь усилился, и влага стала прибывать в лодку ещё и с неба.
Вдруг всё как отрезало. Клёв внезапно прекратился. Рыбацкая вакханалия длилась около часу. Миша схватил консервные банки в обе руки и начал быстро выплескивать воду. Коля очень аккуратно и тихо правил к берегу, стараясь не зачерпнуть бортом и не перевернуться. Добравшись до суши, ребята вытащили лодку. Ведро оказалось полным – надо было куда-то девать рыбу. Тогда Коля расстелил на земле лесные куртки – свою и Мишкину, и добычу стали сваливать прямо на брезент. Потом связали рукава – получилось два мешка с рыбой.
Удилища как лишний груз решили с собой не брать. Сняли только лески с поплавками и замотали на кусок коры. Лодку привязали обратно к сосне. Когда все сделали и приготовились уходить, дождь закончился.
Друзья стояли на берегу и смотрели на затихшее озеро. Выглянуло солнце.
– Такой рыбалки у меня ещё не было, – заметил Коля, беря ведро в одну руку и узел с рыбой в другую.
– Разно было. Было и баско, но бащще, чем сёдни, не клевало никогда, – с достоинством согласился Миша, двинувшись к дороге.
– Спасибо тебе, Иван, может, ещё увидимся! – сказал Коля, повернулся и поспешил за Мишкой.
Друзьям повезло: встретился попутный лесовоз. Разговорчивый шофер расспрашивал, как рыбалка, как клёв, но ребята отвечали односложно: нормально, мол, и всё. Больше молчали, понимающе переглядываясь друг с другом, будто у них была своя тайна.
Рыбу решили делить на крыльце. Когда Коля вывалил второй узел, из дома вышла его бабушка.
– Батюшки святы, рыбы-то сколько! – всплеснула она руками. – Ишь, добытчики! Что мы делать-то с ней будем?
– Есть, – сказал Коля и подмигнул Мише.
В конце лета Коля уезжал домой, в город. На автобус его провожала бабушка. Пассажиры громко обсуждали события в Москве, какой-то путч, переворот… Коле было на всё это наплевать, он смотрел в окно на белую пыльную дорогу и с тоской думал о предстоящей школе. Когда автобус сбавил скорость у канала, мимо проехал красный мотоцикл с двумя знакомыми седоками, Коля проводил их глазами и улыбнулся про себя.
Больше на Иване Постном Николай так и не побывал.
МАЛЬЧИК С НЕМЕЦКОЙ УЛИЦЫ
Главное воспоминание было связано с текущей водой: тёплый свет, влага, уходящая в круглую мандалу – печать стока. Размытый образ, как древняя расфокусированная фотография с затемненными углами. Что это? Откуда?
Видение предшествовало всем остальным снимкам в памяти и приходило оно в моё сознание, всегда нежданно, откуда-то из дальних потаённых уголков, и я заметил, когда не могу заснуть, и много беспокойных мыслей толпится в голове, вдруг окутывает нечто знакомое, родное, успокаивает и убаюкивает меня.
В двадцать три года родилась дочь, и через некоторое время всё встало на свои места, проявились истоки старого, нечёткого отголоска прошлого.
Я проснулся в третьем часу ночи, вышел из спальни, услышал звук льющейся воды, ласковый голос жены, и агуканье родного человечка. Свет узкой полосой падал в коридор из полуоткрытой двери в ванную, я заглянул туда. Жена мыла дочку Полину, а та лягалась маленькими ножками и, улыбаясь чему-то, смотрела, как струя из-под крана кружится в раковине и утекает в решётчатый слив.
Увидел эту волшебную картину и меня осенило, побежали мурашки по спине:
– «Ведь мне, было, может два, три месяца», – потрогал маленькую дочкину пяточку, – Ну что, бублик, а ты вспомнишь, как тебе по ночам жопенцию намывали?
– Бу-бу, – ответила Полина, пустила слюнявый пузырь и топнула по моей ладони пухлой ножкой.
1
В четырёх сотнях метрах от нашей девятиэтажки находился каменный карьер, в нём добывали серый кварцито-песчаник. Взрывы, два раза в сутки сотрясали стены брежневских панелек – удивительное явление, разработка месторождения полезных ископаемых в черте города.
Мама сидела с коляской рядом с подъездом, у стола, где мужики в выходные забивали козла и выпивали слегка, а я не умел ещё ходить, стоял, качаясь, держался за край досок, и обходил игровое поле вокруг, под вой предупреждающей сирены. Земля дрогнула, тёплая волна прошелестела по кустам, и мама отвернулась на север, а я пошёл под стол, на юг. Пошел сам, без опоры, в сторону взрыва.
Через некоторое время, начальство решило, пора завязывать, иначе от сотрясений начнут разрушаться дома. Карьер закончил работу, когда генсек ещё был жив. Осталась огромная дыра в земле, которая стала заполняться грунтовыми водами, ведь откачивать их уже было некому.
2
– Рота подъем! – так будил нас с сестрой, папа, крупнейший специалист в мире по цитоэмбриологии лиственницы. У него был ненормированный рабочий день – печатал ночи напролет. Звуки бьющих о бумагу литер и передвигаемой каретки сопровождали меня тогда всегда: когда я играл, кушал, смотрел «Спокойной ночи малыши», засыпал и просыпался. У нас было три печатных машинки, две советских и одна, старинная, с латинскими буквами, специально для набирания Coniferae, Pinaceae, Larix sibirica и других волшебных слов.
Мама уже на смене, в детском саду. Она уходила рано.
– Рота подъём! – контрольный выкрик папы, специально для Аси, моей сестры.
Я почистил зубы, оделся, закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Мы жили в двух комнатах коммунальной квартиры на первом этаже. Солнце поднималось над школьным стадионом, я должен был повернуть направо к детскому объединению № 89, но маленькие ножки вышли на грунтовку, налево, и повели меня в сторону леса, окрашенного золотыми лучами.
Пара шагов взрослого равняется полутора метрам, пара быстрых шагов ребенка – около метра. Я не бежал, но торопился и минут через семь был у скального обрыва.
Помню строительную технику и бытовки, столбы освещения на дне тёмной каменной ямы, на краю которой стоит любопытный мальчик с широкими веснушчатыми скулами и жестким непослушным ёжиком.
Ходили слухи, что откачивающие помпы демонтировали раньше времени, подземная вода стала поступать слишком быстро и технику из карьера убрать не успели. С тех пор, на дне, под многометровым слоем зеленоватой воды ржавеют гаражи и экскаваторы, за ковши которых, иногда по народным праздникам, цепляются пьяные утопленники, «химики», слесаря и фрезеровщики завода «Красный Авангард». Может, и сейчас, стоят, покачиваясь, в прозрачной изумрудной толще, бледные мерцающие фигуры, в чёрных семейных трусах и засаленных майках алкоголичках, с брутальными лаконичными пороховыми наколками на плечах.
Мне пятый год, мама на работе, папа, поглощенный описанием белковых тел в пыльце лиственницы сибирской, бьёт по клавишам, полирует статью в международный научный журнал «Цитология и генетика», сестра никогда, никуда не торопилась, она опять заснула, школа подождет, а я – на краю обрыва, который стал теперь частью моей Ойкумены.
Возвращаюсь обратно, быстро прохожу мимо своего дома, и поворачиваю к детскому саду. Мама в белом халате ждёт у окна и машет мне рукой.
3
Детский сад, первые классы школы – важные этапы, но резких фрагментов от той жизни в моём мысленном альбоме осталось не так много. Я начинаю вспоминать, и вижу, что двигаясь из бессознательных кладовых в настоящее по временной ординате, все вспышки в памяти связаны только с очень яркими эмоциональными потрясениями, либо с физической болью – эти чёткие картины является реперами, опорными точками, основываясь на которых можно частично восстановить ландшафты прошлого.
Первая моя смерть произошла во время прогулки. На деревянной горке мы боролись, я был в основании кучи тел, попытался выбраться и скатиться вниз, ребята держали за капюшон, который затягивался на шнурках с деревянными шариками, я не мог дышать, пытался крикнуть, но только открывал рот, задохнулся и умер. Было темно, а потом светло. Я открыл глаза, совсем рядом на меня смотрели два больших серых зрачка Кати Звонарёвой.
– Ты чего тут разлёгся. Обедать звали.
Поднял голову и оглянулся. Лежал на гравии, под горкой и никого, кроме Кати рядом не было. Если я здесь, значит, смог вырваться, выкатился за низкий бортик и упал вниз.
Катя прикоснулась к моему горлу.
– Что это, тут след какой-то? Вот вы, странные, мальчики, не можете спокойно погулять. Вставай, давай. Пойдём в группу.
С помощью Кати я поднялся, отряхнул штаны и пальто, она почистила мне спину и мы пошли на обед.
Передо мной тарелка с горкой тушёной капусты чёрно-янтарного оттенка, я делаю вид, что ем, а на самом деле размазываю её по краям, распределяю по всей матовой площади, формирую небольшие котловины, холмы и увалы. В середине моей модели местности, образуется кальдера, заполненная жижей тёмного цвета, а весь окружающий золотисто-тёмно-коричневый пейзаж напоминает картины Рембрандта.
Воспитательница у нас добрая, она только что вышла, а нянечка очень строгая и сердитая с жёстким взглядом и ямочкой на подбородке глубже, чем у Джона Траволты, присматривает, как мы едим.
Несколько дней назад, вечером, я случайно подслушал, как мама шёпотом говорила папе, что наша няня сидела в тюрьме за убийство мужа. Папа не поверил, сказал, – «сплетни». Я верю.
– Чтобы всё сожрали! – грозит нянечка, стуча половником о край большой алюминиевой кастрюли. – А вот, покажу я вам горе!
Кто-то рядом всхлипывает. Свободного места на тарелке больше нет, вся капуста размазана. Нянечка подходит ко мне, я ощущаю затылком опасное присутствие, едкий запах её пота обволакивает меня. Она молча забирает несъеденное блюдо. Выдыхаю. Меня спасает от оплеухи, только то, что я на особом положении, ведь мама работает воспитателем через коридор.
4
Сегодня, на стене в группе, висит портрет знакомого пожилого человека с густыми тёмными бровями и звёздами на пиджаке. По краю рамки прикреплена черная ленточка и две красные гвоздики.
Воспитательница и нянечка разговаривают вполголоса. Нас собрали в актовом зале, и заведующая объявила, что умер руководитель советской страны. В понедельник отменили учёбу и садик, я вместе с сестрой остался дома. Смотрим по телевизору похороны в Москве. Помню, как торжественно медленно, шагал караул: солдаты высоко поднимали ноги, останавливались на пару секунд и двигались дальше. Я попытался также красиво пройти, но не удержал равновесие и упал на зелёный палас.
Вечером я сделал из кубиков стену и построил рядом небольшой мавзолей, в котором похоронил чебурашку. Хотел организовать ещё погребение для маленькой пластмассовой белочки, но мама позвала спать.
Утром, навещая вчерашние похороны, очень удивился, ушастая фигурка была повёрнута мордочкой вниз, а я её оставил вечером, лежащей на спине. Готов поклясться, что чебурашка вечером смотрел на меня, когда закрывал саркофаг! Побежал к Асе, она уверяла меня, что ничего не трогала, мама с папой тоже. Значит, чебурашка повернулся сам? Во мне зародилось сомнение. А что если игрушки живут своей жизнью, когда мы спим или уходим из дому? Возможно, они общаются между собой как люди, играют и гуляют по квартире. Я стал проводить эксперименты, усаживал перед сном солдатиков, плюшевых медведей и кукол в разных позах и запоминал, а утром проверял. И ведь они точно двигались! Может быть на сантиметр, на самую капельку, но сидели не так, как я их оставлял вечером.
