Czytaj książkę: «Принять подарком жребий свой. Рассказы и воспоминания»

© Владимир Спиртус, 2019

ISBN 978-5-4493-8644-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РАССКАЗЫ

СКУЧНО БЫТЬ ПРАВИЛЬНЫМ

В советскую эпоху в школе лучшим ученикам выдавали похвальные грамоты в конце каждой четверти и учебного года. На них золотыми буквами было написано: «за хорошую учебу и примерное поведение» или «за отличную учебу и примерное поведение». Украшенные красными знаменами и портретами вождя, эти листы со временем шли на растопку или пылились где-то на чердаках. Но тогда, особенно в младших классах, они являлись предметом особой гордости родителей.

Толик был среднего роста, круглоголовый, с улыбчивыми серыми глазами. Учился он хорошо, благодаря цепкой памяти и способностям, однако благонравием не выделялся. Напротив: то с кем-то подерется, то болтает на уроках. Фамилия у него была Кривенко, и ребята прозвали его «кривым». Прицепили такую обидную кличку. На каждом шагу вместо имени – кривой да кривой, и ничего с ними не поделаешь…

Толе не нравились тихие, аккуратные девочки, бойко тянувшие руку на вопросы учителей. Не по душе был и Алик Сычев: белокурый, всегда ходивший в отутюженных брюках, спокойный и безупречный. Уж он-то неизменно получал похвальные листы… Кривенко за подобной «тишью и гладью» мнилось нечто мертвенно-скучное.

– Хуже круглого отличника только круглый дурак. Нет, это не для меня, – решил он. – Тоска зеленая.

Отец и мама Толи были очень занятые люди. В основном он находился на попечении бабушки Веры. Ее все знакомые родителей называли по отчеству: Ефимовна. Это была невысокая худенькая хлопотливая старушка с ясным лицом и на удивление звучным молодым голосом. Зачастую она тихонько что-то напевала. В воскресные и праздничные дни Ефимовна ходила в церковь. Несмотря на больные ноги, она редко сидела на одном месте, разве что со старинной «божественной» книгой в руках.

– Чего ты, Толичек, к приемнику прилип, ну что в той музыке хорошего?

– Да, бабушка, ты в ней ничего не понимаешь. Ансамбль есть такой: «Биттлз» называется. Классно играют…

– Ох, не научит тебя добру это радио. Ты бы лучше послушал, как в Церкви поют.

– Ну, я ведь ходил с тобой раньше, надоело. И не надо снова вспоминать про овечек и козлов. Довольно с меня…

Кажется, бабушка сильно огорчилась, но ничего не сказала. Покачала головой и ушла к себе.

С той поры прошло лет сорок, а может быть и больше. Ефимовна давно покоилась на старом городском кладбище, умер и Толин отец. Анатолий Федорович уже имел жену, двух взрослых детей и приличную должность в солидной фирме.

Однажды вечером супруга ему сказала:

– Знаешь, наш Коля со своей новой девушкой стал ходить в церковь.

– Да ну! – удивился отец.

Через день у него с сыном состоялся такой разговор.

– Мне мама сказала, что тебя Нина по храмам разным водит…

– Почему Нина водит? У меня своя голова есть.

– И тебе там нравится?

– В общем, да…

– Что же там интересного? Сахар сахарный… И потом – это ж все средневековье дремучее. Ты ведь живешь в двадцать первом веке!

– Знаешь, папа, не будем спорить. Говорят, что в споре рождается истина. Но не в таких вопросах. Я побежал, пока!

Полетели снова будни, заполненные напряженной работой и разными хлопотами. Анатолий Федорович с затаенной досадой вспоминал про разговор с сыном, но «давить» на него не хотел – безполезно, парень уже взрослый.

Однажды он поздно пришел домой с тяжелой головной болью. Быстро перекусил, чмокнул в щечку свою расплывшуюся с годами половину и лег в неубранную с утра постель. Снилась Кривенко сначала всякая ерунда, он почти ничего не запомнил. Будто идет куда-то в одном дырявом носке и грязной футболке. А одноклассник Димка кричит на всю улицу:

– Кривой, кривой, пошли раков на речку ловить…

И вдруг возникает присутствие покойной бабушки, хотя явно он не видит ее. Раньше бабушка Вера никогда ему не снилась. Ощущается за ней свет какой-то, можно сказать приглушенное сияние. Такая она радостная…

– Толя, внучек, слышит. – Что ты в свою работу уперся и света бела кроме нее не видишь? Пора уже и о душе своей подумать. Смотри, поздно будет. Гляди, Коленька то твой поумнее тебя оказался…

Анатолий поднялся с каким-то новым для себя чувством. Проникший из-за окна солнечный луч высвечивал возле штор тонкий шлейф пылинок. Пережитый сон всколыхнул в глубине сознания что-то давно забытое, детское. Вспомнилось одно зимнее утро, когда так не хотелось рано вставать, а бабушка наскоро одела его и почти тянула за собой на какой-то большой и важный церковный праздник.

Старый храм был заполнен молящимися людьми. Дьякон отец Василий в видавшем виды подряснике обходил его с дымящимся мерно взлетающим кадилом, внимательно и строго вглядываясь в лица. Толик почему-то отвернулся от этих добрых испытующих глаз. Сладкий запах ладана, тягучее пение на клиросе, малиновые, светящиеся изнутри лампадки возле икон – все это, однако, погружало мальчишеское сердечко в особый удивительный мир. Что-то вроде сказки, но не волшебной, которая тает и исчезает, а взаправдашней, хотя и далекой. Впрочем, Толя не смог бы выразить словами это чувство. Оно было как промелькнувшая странная фраза в пении: «Радуйся, Невесто Неневестная!».

Анатолий Федорович посмотрел на часы. Надо было ехать на работу. Жена заварила ему в красивой чашечке крепкий кофе. Он привычным движением завязал галстук и сделал пару глотков. Закусил бутербродом с сыром, взял дипломат и вышел к лифту на лестничную площадку. Садясь в свой Мерседес, Кривенко уже обдумывал предстоящий разговор с клиентом.

Вдруг вспомнился давешний сон и, почему-то, как однажды спросил он у бабушки Веры:

– А что делают люди в Раю?

– Мы знаем только, что там очень хорошо, – отвечала старушка. – Просто чудесно. Ангелы непрестанно благодарят Бога и поют: «Свят, свят, свят…».

– Да, ладно, – сказал себе Анатолий Федорович, включая радио «Шансон».

– Куда ни кинь – все грех. Это же – не жизнь. Нет, бабушка, мы еще попрыгаем, – подумал он. Лицо его победно помолодело. Уж очень скучно быть правильным…

ЛИДА

Чисты просторы,

Снежны дали,

Лодчонку утлую луны

Шальные облака скрывают,

Все ж вновь и вновь она летит,

То появляясь, то ныряя,

А ключ в руке моей дрожит,

В проем замка не попадая…

О смерти Лиды Васюков узнал не сразу. Уже прошло три года после того, как ее не стало. Узнал вроде бы случайно, из Интернета, от обнаруженной за границей старой знакомой. Новость ошеломила, обожгла. Неужели он больше никогда ее не увидит? Не может этого быть! Как же так? Хотя они не виделись давным-давно, для него Лида оставалась одним из самых близких людей на свете…

Познакомились они, когда им было по семнадцать-восемнадцать. Кажется, их пути пересекались и раньше. Впрочем, попытки Васюкова вспомнить самую первую встречу успеха не имели. В фамилии Лиды были звуки «Р» и «Ж». За «Р» виделось что-то яркое: розы, рокот волн, а «Ж» – теплое, как жужжание пчелы. Фонемы каким-то образом отражали облик девушки. Васюков, по отцу интеллигент в третьем поколении, вдумчиво относился к фонетике. Сочетания звуков были для него чем-то вроде магических чисел в Каббале для евреев.

Скорее всего, их встреча произошла в читальном зале областной библиотеки. Здание ее располагалось в центре южного города на тихой улице, усаженной старыми каштанами. Особая атмосфера уюта возникала здесь по вечерам, когда за столами зажигались зеленые настольные лампы, а высокие своды зала погружались в задумчивый полусумрак…

У Васюкова сильно болело колено. Мучил возникший после серьезной травмы артроз. Он пробовал разные процедуры и мази, но особых улучшений не было. Из кухни позвала жена:

– Мне звонила Ленка. Я должна зайти к ней ненадолго. Помой, зайка, посуду. Только с горчицей и хорошенько, там есть жирные тарелки.

«Зайка» посуду мыть не любил. Мысленно он снова перенесся в читальный зал. Васюков обычно набирал сразу по несколько книг и журналов. Рядом со свежими номерами «Юности» и «Нового мира» перед ним зачастую лежали «Диалоги» Платона или «Опыты» Монтеня. Оказалось, что и Лиду интересуют подобные вещи. Она была даже очень неглупа. Но зацепило его не это, а скорее какие-то глубокие, округлые ноты, исходившие от ее юного существа. Такой стереозвук был тогда у приемников типа «Беларусь», не сравнить с расхожими транзисторами.

Читал Васюков бегло и взахлеб, иногда перескакивая с одного на другое. Все было ему внове, перед его воображением и умственным взором открывались захватывающие дали истории и культуры.

После середины шестидесятых годов тупая тяжесть официоза советской идеологии становилась все несносней. В воздухе носились идеи зарождающейся «чешской весны». Стихийно у нескольких человек сложилась идея где-то собраться и обсудить волновавшие всех темы. Состоялось, кажется, несколько таких сходок. Больших последствий, как у будущих диссидентов, эти встречи не породили. Но на фоне горячих слов о свободе, демократии и партийных чиновниках было выпито немало бутылок дешевого портвейна. Под аккомпанемент незамысловатой закуски и песен Высоцкого завязались отношения, давшие начало переплетению дружб, симпатий и судеб. Васюков, Лида и Славик стали частью «маленькой такой компании».

Внешне Лида не выглядела эффектно, как иные броские девушки. Несколько широкое ее лицо украшали большие карие глаза и распущенные длинные пряди волос. Безусловно, обаяние ее открытой натуры, девичья свежесть, высокая грудь и гортанные оттенки голоса произвели определенное впечатление на Васюкова. Довольно сильное. С каждой встречей где-то в груди все росла и углублялась потаенная тихая радость. Несмотря на возраст, когда очень хочется «всего и сразу» ему было очевидно, что Лида не из тех девчонок, с кем можно просто погулять. На таких надо жениться. Но тогда Васюков и думать не мог о подобных вещах, настолько и внутренне, и в материальном отношении был совершенно не готов к браку. Он это хорошо понимал.

Вскоре состоялось более близкое знакомство Васюкова и Лиды. Тут же рядом возник и Славик. Он был чуть выше среднего роста, худощав, с прямым «шнобелем» посреди вытянутого лица, тонкими губами и маленькими, блестящими глазами. Его отличала порывистость речи, брызжущее остроумие и постоянная всепроникающая ирония. Васюкову поначалу Славик не понравился. Не понравился какой-то своей юркостью и постоянными хохмами-каламбурами. Не то, чтобы новому знакомому были чужды высокие и серьезные темы. Но, пожалуй, как рыба в воде Славик чувствовал себя в атмосфере раскованного застолья, умных споров с изрядной приправой злословия, легкого и тонкого флирта в своем кругу. Он умел создавать такой фон и буквально купался в нем. Конечно, это вполне прояснилось впоследствии.

Почему-то Васюков «повелся» на стиль поведения Славика. Барьер первоначального неприятия был скоро разрушен. Сыграли тут роль живая непосредственность и обаяние личности нового друга? Вступили в действие некие инфернальные силы?

Вернулась жена от соседки. Она сильно спешила, даже запыхалась. Сняла с плеча сумку и повесила на крючок в коридоре. Достала из нее капусту и кабачки. Скинутые поношенные шлепанцы со следами мокрой глины стали под углом в девяносто градусов.

– Ты опять засел за компьютер?

– Я только полчаса назад включил. Ничего еще не успел…

– Смотри, потом будешь опять сидеть с красным как свекла лицом. И пустырник тебе не поможет.

Она, конечно, права по-своему. Жена у него – золото, но забота ее иногда раздражает. Хотя она, безусловно, права…

Васюков продолжал вспоминать. Первая совместная вылазка с Лидой и Славиком на природу. Тут уже они основательнее пригляделись друг к другу. Поехали тогда не очень далеко от города: в район предгорий и карстовых пещер. Так, чтобы вернуться засветло. Беззаботно болтая, они то углублялись в буковый лес, то обходили груды валунов, натыкаясь на колючие заросли ежевики. Иногда присаживались, задерживаясь на опушках солнечных полян, где стрекотали кузнечики. Вокруг зрел кизил на высоких кустах, отцветали зверобой и мелисса.

Тон задавал Славик, он почти не умолкал, как и положено, если хочешь «охмурить» барышню. Тема разговора постоянно менялась. Лида держала себя естественно и просто, внимательно и добро глядела своими карими ясными глазами. Поощряя, и в то же время с подтекстом:

– Ну, давай, давай, продолжай трепаться…

У Васюкова, наверно, тоже были какие-то шансы. Однако он не ставил перед собой амбициозных задач и отдал инициативу Славику. Идеалисты всегда проигрывают прагматикам…

День прошел роскошно: празднично и радостно, как редкий подарок судьбы, из тех, что глубоко прогревают душу и могут служить ей утешением в грядущих передрягах.

Славик ковал железо, пока горячо и вел себя очень напористо. Вскоре он добился благосклонности Лиды, и она забеременела. Осенью того года Васюков перевелся на второй курс, в считавшийся престижным университет и уехал в другой город.

А в следующем году была еще одна памятная поездка. На этот раз на море и впятером. К их компании присоединились школьный товарищ Славика Валентин со своей подругой Люсей. Это был интересный типаж, отличавшийся изысканностью в одежде, вдумчивостью в поведении и большими претензиями к каждому произнесенному слову. Миловидная его девушка старалась, как могла, попасть ему в тон.

Самодеятельная группа поставила две палатки в пятидесяти метрах от берега моря, недалеко от знаменитых античных развалин. Несколько дней они провели в прогулках, купаниях с большими заплывами, веселой, остроумной болтовне и задушевных беседах за походной едой и вечерними кострами. Ночами на небосводе туманился млечный путь, ослепительно сияли яркие звезды, глухо рокотали волны и лаяли собаки вдали.

Поблизости от них никого не было, только за грудой камней на берегу стояла еще одна брезентовая палатка и иногда доносились оттуда отдаленные голоса. С растопкой для костра вообще-то дело там обстояло туго. Один раз Васюков обнаружил сравнительно близко от чужой палатки запас жердей и щепок и ничтоже сумняшеся приволок к своему кострищу. «Грабеж» этот он совершил, конечно, неосознанно, занятый какими-то своими мыслями. Лида впоследствии часто с улыбкой вспоминала забавный случай.

– Где ты взял это хозяйство?

– Да вон там лежало, – сказал Васюков, полуобернувшись и показывая вытянутой рукой.

– Наверно, те ребята собирали или, может, с собой привезли…

– Ты думаешь? Ну и что теперь делать, отнести им назад?

– Да ладно уж. Извинимся, если что…

Выяснять отношения никто не пришел.

В те времена Васюкову нравились девушки, державшие себя свободно и раскованно, похожие на актрис из итальянского кино. Может потому, что с ними ему, стеснительному, было легче и проще. Он уже пробовал курить, и, втянувшись потом, долго не мог оставить эту привычку. Лида тоже вроде бы баловалась этим делом. У нее были сигареты «Трезор» с симпатичной собачкой на обложке. Несколько раз Лида угощала Васюкова и они вместе задумчиво дымили, сидя на берегу. Вроде бы мелочь, пустяк, но, пожалуй, именно тогда между ними возникло какое-то глубокое душевное понимание, взаимная симпатия и сочувствие, словно заключенный незримый союз…

Студенческое общежитие Васюкову дали только на последнем курсе. Ему пришлось снимать квартиру. Он впервые вырвался из-под опеки родителей, но радости от этого хватило ненадолго. Все было чужим: дома, люди, обороты их языка, сам воздух вокруг. К тому же и наука, которую надо было постигать, стала казаться сухою и черствой. Росло ощущение, что это все не его. Но довлела мысль, что так надо, и он терпел, стиснув зубы, как вынужденную ссылку, как полученный срок, который надо отмотать. Сдавал сессии, и даже неплохо, а при любой возможности возвращался хоть на несколько дней в родные края.

Родительский кров, однако, тяготил Васюкова. Расспросы матери, тревогу за него, оставлял без ответа. Он не мог себя заставить играть по ее правилам. Не устраивал его общий уклад и стиль жизни, ставший ему, повзрослевшему, обременительным, не совпадающим с его устремлениями. Объяснить же ничего родителям не мог, да и не пытался… Конечно, он вел себя как эгоист.

А у Славика и Лиды ему хорошо было даже просто молчать – настолько они на одной волне. Внешне выглядело так, что он дружил со Славиком и ходил к нему. Тот петушился, сыпал анекдотами, брал с собой Васюкова туда и сюда. А очаг был вокруг Лиды, ее ясных глаз и душевного тепла.

– Привет, ну, давай заходи! Картошку жареную будешь есть? Славик скоро должен прийти, подождешь?

– Да, посижу… Я не спешу. А что за книжка, можно глянуть?

– Кто-то из французских поэтов. Валентин принес. Мне не особо нравится…

Ты ешь, не стесняйся. И колбаску бери. А хочешь, есть немного белого грузинского вина?

Окончив университет, Васюков вскоре женился. Ему было тогда двадцать два. Брачный союз его продержался около десяти лет. Наташа, несколько экзальтированная симпатичная брюнетка, работала в больнице медсестрой. Она не отличалась особым умом или тонкостью чувств, но Васюков тогда это считал неважным. Главным казалась ее горячая любовь к нему. Все говорили, что они не пара. Надо отдать должное Наташе. Она старалась войти в культурное поле Васюкова, в мир его интересов. Правда, у нее это плохо получалось. К тому же они оба были не готовы к тому, чтобы терпеть и прощать, идти друг другу навстречу. Начались бытовые ссоры, взаимные измены. Позже Васюков на период первого брака стал смотреть, как на сплошной ужас, как на выжженную степь. Что говорить, и потом было много всякого в его жизни…

Печально, но отойдя от Славика, он потерял и Лиду. Со Славиком он не хотел встречаться, а с Лидой вел долгие мысленные разговоры, особенно, когда было смутно и нехорошо на душе. Особенно дорог ему был один эпизод.

Как-то Васюков возвращался на север в свой университет, чтобы дальше «грызть гранит науки». Дул сильный ветер, смешанный с дождем, нагоняя тяжелое уныние. Вдруг на платформе, где он ждал прибытия поезда, появилась Лида. Договоренности с ней не было никакой, это выглядело как чудо. Они обнялись. Десять минут до отъезда спрессовались в один радостный миг. На прощание она неожиданно поцеловала его в губы. Васюков тут совсем ошалел… Эти проводы отпечатались в нем на годы и годы. В поцелуе Лиды не было страсти или обещания, просто проявление любви в ее незамутненном виде. Сейчас это назвали бы гуманитарной помощью. Удивительно, как точно и вовремя она тогда подоспела…

В «сети» неожиданно для себя Васюков нашел довольно много материала о Лиде, в том числе и про ее похороны. Но, увы, ни полслова об отпевании.

В душе его всплывали и накатывали друг на друга разные мысли и воспоминания. То выразительный взгляд Лиды, несущий заряд солнечного тепла, то ее мимолетная озорная улыбка или она – вся такая домашняя – в интерьере, где на безупречный вкус накладывались мелкие бытовые «проколы»

– Может быть, еще ее и сожгли, – подумал он с саднящею горечью. – Это – ужасно! Кто бы мог показать мне ее могилу? Но разыскивать Славика он не стал…

ПРОСТИ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ

Никто не может знать, что разговор,

Прикосновенье, диалог глазами —

Сокровище, пока незримый вор

Не украдет его или мы сами

Его не растеряем на пути

И будет поздно говорить «прости».

прот. Андрей Ткачев

– Как противно, как глупо. Ну, зачем, спрашивается, было туда ехать, – снова и снова грыз себя Андрей. – Глупость какая…

Аллочка, подруга Юры, была невысокого роста, тоненькая, с мальчишеской фигурой. Модная тогда короткая челка делала ее похожей на знаменитую итальянскую киноактрису Джульетту Мазину. Может быть, поэтому в своем кругу ее звали Джельсоминой.

Это была утонченная, очень стильная девушка. Особенно красила ее обворожительная улыбка, временами расцветавшая на лице. Врожденная естественность Аллочки удивительно гармонично вписывалась в пейзажи южного края. Горьковатый миндаль и тягучий изюм, просвеченная солнцем на горных склонах буковая листва – все это, казалось, было создано именно для нее по какому-то специальному заказу…

Теперь о Юре. Молодой человек с открытым красивым лицом. Среднего роста, плотный, подтянутый, с цепким взглядом художника. Он любил хорошие вещи, с большим вкусом одевался. Не терпел банальности, приблизительности и небрежности. Будь-то детали интерьера, предметы искусства или повседневный разговор на кухне. Пустые места, слащавость, патетика, всякого рода «завитушки» вызывали у Юрия аллергию. В карих глазах его тогда появлялся какой-то сухой блеск, борода мерно колыхалась, правая ладонь решительно рассекала воздух и обычную его иронию сменяли довольно жесткие инвективы.

Юра глубоко разбирался в искусстве, особенно в живописи. Он высоко ценил, высоко ставил цельность, творческую свободу, незаурядность. Андрей много нового узнал от него, например, о художнике Ван-Гоге, о его поразительном таланте и несчастной жизни. В годы развитого социализма с его навязчивой идеологией такие вещи были труднодоступны и мало известны.

Стояло лето. Юра уезжал на сессию в Ленинград, где учился на заочном отделении одного института. Алла в то время устроилась на временную работу в живописном месте, расположенном над морем, среди крымских гор. Там находился пункт геофизических и метеорологических наблюдений. Аллочка числилась разнорабочей, она разбирала какие-то ящики, таскала их, снимала показания приборов. Андрей, как и его друг, был тогда студентом, но дневного стационара. Экзамены он уже сдал и был до осени свободен.

– Слушай, – предложил ему Юра, – поезжай к Алле. Там красивые места. Отдохнешь, по возможности поможешь ей. Она будет рада…

Помогать Аллочке было особенно нечем. У Андрея, таким образом, образовался огромный резерв свободного времени. Он часами бродил по окрестностям, читал, точнее, проглатывал книги, предавался мечтам. Труднее всего было по ночам. Опасная близость молодой девушки – каких-то пять-шесть шагов – порождала неудержимую тягу к ней, не давала уснуть. Правда, недалеко, в соседнем помещении, находился пожилой человек. Но, собственно, дело было не в этом обстоятельстве. Андрей ворочался с боку на бок, иногда с его пересохших губ срывались какие-то невнятные звуки, похожие на стоны. Он уговаривал себя, что между ними ничего невозможно. Надо спать, а не мучаться, происходящее только восстание низкой и гадкой плоти – и все, но ничего не помогало. Похоже, что и девушке было непросто в такой ситуации.

Андрей был абсолютно не готов к предательству друга, даже мысль об этом казалась ему дикой и нелепой. С его стороны не было какой-то внезапно возникшей страсти, да и Аллочка отнюдь не была таким уж легкомысленным существом… Будь это не так, молодой человек пытался бы «подбить клинья» к девушке, сократить дистанцию между ними, чтобы его «ночное бдение» имело хоть какой-то шанс на счастливую развязку. В общем приемы довольно простые: где-то подсесть поближе или взять за руку невзначай, рассказать пошлый анекдот, нести любую чушь, перемежая ее какими-то вольными словцами… Но ничего такого не было и в помине.

Может быть дело в том, что Андрей был эстетом? Одним из тех, о ком сказала Марина Цветаева: «Дитя, не будьте эстетом! Не любите красок – глазами, звуков – ушами, губ – губами, любите всё душой». Нет, пожалуй, дело обстояло еще серьезней и хуже. Разные силы души: ум, сердце и воля не были у Андрея крепко связаны в один узел. Особенно хромала воля, он привык плыть по течению. Вот и приплыл…

Ночи в горах холодные, и Андрей спал в свитере. Аллочка укрывалась двумя шерстяными пледами. Когда Андрей выходил по нужде на воздух, его сознание почти мутилось от ослепительной красоты южного неба, острых уколов звезд. Любимой звездой Андрея, которую он старался отыскать, была Вега из созвездия Лиры. Но часто она пряталась за облаками.

По утрам над землей стоял густой туман, полосы которого постепенно таяли под лучами утреннего восходящего солнца. Тогда открывался удивительной красоты вид на морскую сторону горного склона с его соснами и скальными дубами. Андрей нередко совершал длинные походы. К вечеру трещины и воронки плато, в которых колыхались жесткие метелки ковыли, ясменник, солнцецвет и лазурник мелькали перед его глазами нескончаемой вереницей, сливаясь в пестрый ковер.

Неизвестно, о чем думал Юра, посылая своего юного и одинокого молодого друга на помощь Аллочке. Скорее всего, ему и в голову не приходила мысль, что из этого могут возникнуть какие-то серьезные проблемы. Во всяком случае, инфантильный и преданный ему Андрей уж никак в его глазах не представлялся соперником…

Но двадцать лет для парня – очень тяжелый мучительный возраст. Возраст, когда каждая одинокая ночь кажется безвозвратной потерей. К тому же на фоне крымского горного лета, читаемых томиков лирических стихов и грациозной девушки, расцветающей иногда очаровательной улыбкой.

Несколько ночей Андрей бился, как бабочка о стекло. Настойчиво и безумно восставала плоть, дребезжала и кричала, оскорбленная в своих мужских чаяниях. При прежнем чистом и возвышенном отношении ее хозяина к предмету своего страстного ночного притяжения.

Парадокс… Когда-нибудь это страдание должно было кончиться и кончилось, наконец.

Служебный газик увозил их в областной центр. Аллочка, сидя на узкой скамейке напротив Андрея, не смотрела на него. Казалось, в ее отношении к нему лопнула какая-то струна. Это было непоправимо. Андрей ощутил, что по его вине, по его глупости разрушено нечто драгоценное и редкое, вроде японской изящной фарфоровой вазы. Уже не будет в его жизни крепкого рукопожатия Юры, его ироничного подтрунивания и рыцарского благородства. Не будет вместе пройденных троп и дружеской пирушки за бутылкой сухого вина. Не будет блестящих глаз Джельсомины, ее улыбки, которую трудно забыть и трудно описать. Улыбки чайной розы…

Прочувствовав все это, Андрей чуть не завыл по-собачьи. Улучив момент, он стал просить Аллочку о прощении, умолять о нем чуть ли не на коленях. Чего бы он ни отдал теперь, чтобы вернуться назад на несколько дней, отмотать их назад, как ленту магнитофона… Но все было напрасно, безполезно и напрасно…

Андрей любил заносить в блокнот свои мысли. Спустя многие годы, он с высоты прожитых лет напишет не без самобичевания: умницы, в отличие от тупиц, избегают тупиков, предугадывают их. Они выбирают открытые и чистые пути. Это – залог возможного счастья…