Основной контент книги Костя едет на попутных. Повести
Tekst

Czas trwania książki 430 stron

18+

Костя едет на попутных. Повести

1,86 zł

O książce

Игорь Штокман, Москва: «„Не плагиатничай у народа!“ Таким укором можно, пожалуй, гордиться. Более того — его сначала надобно заслужить, то есть создать тот тип литературного сочинения, к которому подобный упрёк имел бы прямое и обоснованное отношение». Ираида Осипова, Москва: «От этих повестей остаётся впечатление подлинности. Очень интересно читать о настоящей жизни, а не об имитации в декорациях». Книга содержит нецензурную брань.

Zobacz wszystkie opinie

Мария Бушуева, Москва (в т.ч. ЛГ №48,2017):


Тарпановку Владимира Пшеничникова видишь так, точно живёшь рядом с этими людьми, которые решили отделить свою деревню от эксплуатирующего их колхоза и устроили свободные выборы, но порой, когда на Тарпановку спускается ночь, она видна читателю через волшебное стекло Гоголя, которое у Пшеничникова утрачивает волшебность, но сохраняет умение по-гоголевски заметить сатирическую и лирическую стороны жизни.

А некая, иногда проявляющаяся стилистическая смутность, будто автор пишет для того, кто знает Тарпановку и её жителей, объясняются видимо замыслом: смутность показанного времени (это начало 90-х) отражается, как в воде, и в стиле…

Автор, создавая иллюзию подлинности, идёт ещё дальше – он вводит в текст читателей, недовольных тем, что в его повести, которую они воспринимают как сугубо документальную, нет одного из жителей Тарпановки:

– А почему Бори Баранкина нету? – удивлённый вопрос. Действительно – почему? Да потому, что Владимир Пшеничников, используя абсолютно документальный приём – как бы «подслушанные» диалоги (о достоверности, предваряя книгу, пишут И. Штокман и И. Осипова) отнюдь не журналист, а именно писатель – и документальность – только один из способов высказать миру языком именно прозы, а не очерка, то, что назрело в авторской душе. А там многое выстрадано: и разлом, прошедший по стране, по людям, по деревням, и тяжёлый вопрос – принесло и принесёт ли новое время благо народу, и мучительный вывод: «Блаженны алчущие и жаждущие правды…». Потому и блаженны, что нечего и ждать её, правды, на всей земле». Владимир Пшеничников никого не осуждает и не судит – разве только себя в пронзительной истории о первой любви – рассказе «Нечего терять», обозначенном как «романс». Роковой и горький, надо сказать, романс, особенно самоистязанием – чувством вины, которое проглядывает не только в подтексте, но и в образах и жены, и Леры. «Только дикий зверь вины не знает», так говорит один из героев книги («Привилегия человека»). В рассказе «Нечего терять» юмора почти нет, хотя есть забавные и точные штрихи – это юность героя, его первая, а может быть, и единственная любовь – с трагическим концом. А повесть о Тарпановке юмором и сатирой пронизана, вот, к примеру, что случилось с коровами, отведавшими привозимых в сельский магазинчик просроченных вафель: «Вафли (…) испробовали и некоторые единоличные коровы, и молоко наутро дали не парное пресное, а слегка как бы даже игристое». В повести «Черты из тарпановской жизни» – как всякая подсмотренная, подслушанная – жизнь в первый миг кажется абсурдной, пока не откроется читателю авторский взгляд: жизнь – проста, и смысл её заключён в себе самой, и становится она абсурдной только при включении в её контекст «игроков», которые привносят в простую и вечную вязь бытия свой игровой вираж, путающий следы, запутывающий людей.

«И по какому такому праву игроки вмешиваются в жизнь?!» – этот авторский вопрос, возможно, некоторые читатели не заметят, но он очень важен для В. Пшеничникова, рефлексирующего, скорее, не по поводу абстрактного игрока, а вокруг квинтэссенции своей судьбы, ведь и сам автор – один из героев книги. Причём, что интересно, Владимир Пшеничников, по сути своего литературного дарования – новатор, но по идейной платформе – писатель почвеннических ориентиров. Возможно, именно потому другая повесть – «Костя едет на попутных» – интересна, но как бы не до конца ясно очерчена, точно подлинный, а не рациональный её замысел, блуждающий в авторском подсознании, пока ещё не принял определённых очертаний.

Тарпановка, несмотря на деревенский сюжет и персонажи, не уводит нас к советской прозе писателей-«деревенщиков», а вот следующая повесть этой книги «Черты лихого лета» с завлекающим любителей кинематографа подзаголовком «Повесть для кино» совсем другая – хотя и здесь герои сельские жители – её сюжет чем-то напоминает деревенскую прозу Валентина Распутина.

Сюжет вроде бы прост:

в деревню приезжает к своей матери дочь с мужем, внуком и правнучкой дабы забрать старушку в город, поскольку ездить им к ней надоело и от сельской жизни они совершенно оторвались. По поводу приезда городских гостей Мария Кузьминична и её подруга, тоже старушка, Настя готовят праздничный стол, приглашают людей, и стол с едой, поскольку в доме тесновато, ставят на улице… Но непредвиденно начинается ураган, в деревне пожар, горит и дом старой Настасьи, один из главных гостей, Николай Петрович, цельный, крепкий, хозяйственный мужик гибнет…

То есть в повести есть и событийный, весьма напряжённый сюжет, есть и точные разнообразные характеры. А вот откровенно плохих людей у Пшеничникова в книге нет. Есть люди грубоватые, есть от рождения инвалиды; есть и деревенские пересуды, и гулящие бабы, и ссоры, и даже воровство, но как-то всё это вписано в общую картину жизни и автором подаётся как факт – это есть и всё, и, мол, сама жизнь потом всё поправит, всех рассудит и кого нужно осудит. Главное, не запутали бы жизнь «игроки»…

И, конечно, в повести «Черты лихого лета» очень ярко представлена главная черта стиля Владимира Пшеничникова – как бы подслушанные разговоры, в которых автор отсутствует полностью, сведя свою задачу именно к «записи». Диалогов много. Они определяют общую стилевую картину текста. Формальные изыски автору тоже не чужды. Но, если о содержании, то главное всё-таки в повести другое: две силы – сила сострадания автора к сирым и убогим, и показанная им сила старого поколения людей:

так и не удаётся дочери и её мужу увезти с собой старушку-мать, – и это не просто привязанность к месту, где прошла вся её жизнь, это верность её своим крестьянским корням…

Деревенское кладбище с могилами прадедов и родителей, родной пейзаж и то чувство семейственности, которое было и, может быть, где-то ещё и осталось у жителей небольших деревень – всё это в книге важно, всё значимо.

Семья старой Марии Кузьминичны не вернётся в деревню, и дочь её, и внук срослись с городской средой, не утратив, однако, уважения и к сельскому менталитету – это любящая дочь и уважающий тёщу зять, это милая, сразу приникшая душой к прабабушке девочка. В деревню возвращается другой герой повести «Черты лихого лета» – Гришка – перекати-поле, образ которого (несомненная удача автора) вызывает сначала отрицательное отношение, но постепенно трансформируется почти до героя – ведь именно он вытащит из горящей избы документы и деньги старой Насти, обгорит сам, но выживет. И – останется в деревне. «Гришке уезжать можно, а не едет. Все деньги Соне передал, сама относила. Женя его в бригаду позвал…». Гришка – вернулся. В деревню? Или к несчастной Соне, сын которой – глухой от рождения Юрик?

Эта линия: Гриша – Соня дана автором ненавязчиво, только намёками – но умеющий читать, всё поймет сам....

А ведь поток уезжающих из села теперь не иссякает. Послушаем самого автора:

«За это время из Гребенёвки гораздо больше было отправлено грузовиков с пожитками тех, кто находил себе место жительства на стороне, их провожали не скорбя, а благословляя, и, расходясь по домам, думали о том, кто будет следующим, с мутным чувством зависти и раздражения, а не горя или утраты. Про себя Домашов знал, что из Гребенёвки, если уж подопрёт, уедет последним» («Привилегия человека. Вместо предисловия»).

Идея возвращения к своему родному, шире – к традиционному, не менее важна для Владимира Пшеничникова, чем идея «вмешательства игроков» в простую и мудрую жизнь, которую они, переплетя её простые дороги в усложнённый узор, способны запутать – и распутать эти сплетающиеся зигзаги будут способны только сохранившие в душе свет жизненной правды: правды, доброты и труда на своей земле. В этом Пшеничкников не просто инстинктивный традиционалист, но традиционалист убеждённый, идейный, с метафизической подкладкой («Привилегия человека. Вместо предисловия»). По контрасту вспоминается «Прощание с Матерой» Валентина Распутина. И Тарпановка «богатой и вольной была. Славилась волостным базарчиком. А коллективизация возьми да и достань её вооружённой рукой пролетарских уполномоченных». За этой как бы слегка ироничной фразой (вообще ирония – одна из особенностей авторского стиля) – несколько миллионов погибших крестьян. Но, несмотря на то, что старики советских сёл и их дети прошли мученичество коллективизации и раскулачивания, простое и мудрое течение жизни постепенно восторжествовало, и деревенская жизнь пошла на лад (недаром книга еще одного советского писателя-почвенника, Василия Белова, так и называлась «Лад»), но тут настали 90-е годы, и постсоветское деревенское пространство стало распадаться на глазах, острыми обломками раня, порой смертельно, сельчан-старожилов и их семьи.

Не пора ли вернуться к деревенскому ладу? И возможно ли возвращение?

Повесть «Костя едет на попутных» как раз вроде бы – о возвращении. И её легко прочитать как традиционную. Однако она обнаруживает двойной, даже тройной слой. Первый слой – действительно почвеннический:

хороший деревенский парень Костя Косолапов, отслуживший в армии и гордящийся своим военным билетом, оставив в деревне мать, о которой скучает, едет на поиски работы. И текст, на первый взгляд, вполне соответствует направлению: «Костя вышел поджидать дядьку во дворе. Повиснув на штакетинах внутреннего забора, смотрел на соседскую голубятню и мимо неё – в горячее белёсое небо. Слушал шум города, покамест не различая в нём ни направлений, ни расстояний, ни причин. Дома в назначенные дни он со своего двора узнавал звук свернувшего с трассы автофургона и почти вровень с ним поспевал на разгрузку, отличал соседов и чужой мотоциклы, мальчишкой каждую корову в материнской группе узнавал по голосу, и пастух Кириллов ставил его в пример нерадивым дояркам…».

Городской фон и окологородской для такой прозы тоже обычный, негативный, используется и сленг для отрицательной характеристики времени:

«совхоз – разорили, разворовали», «десяток нынешних мажоров тусуется с дрочерами по кафешкам, и главная характеристика их люфтганзы – цена, оплаченная родаками-барыгами и городскими шишками».

Но остальное не вписывается, так сказать, в привычную формулу. Например, те же диалоги. Их много:

с водителем попутки, с рабочими, с официантками, с мужем тётки

– все разговоры, опять вроде бы очень достоверные, подробные, образуют отдельный слой повести, повисающий над сюжетом, точно сеть, в которую чужая жизнь должна затянуть Костю Косолапова. Здесь автор невольно скользит по той грани, за которой начинается… абсурдизм. И вообще оттенок какой-то случайной абсурдной повседневности в повести очень отчётлив.

Количество диалогов всё нарастает – именно они движут скрытую пружину действия, хотя внешне сюжет развивается по прямой:

Костя едет на попутных и доезжает до весьма недальнего места, где решает начать искать работу, временно остановившись у своей тетки и её мужа, тётушка больна, показывается пару раз и произносит пару слов (но видна зримо), её муж, вечером немного выпив с племянником супруги, утром рассказывает ему свой сон, перекликающийся со сном погибшего при аварии на производстве Костиного отца, – автор не акцентирует эту деталь, не обращает никакого внимания на сон пожилого родственника и Костя, – затем тот ведёт его и устраивает к себе на работу, и фактически тут же сам гибнет из-за аварии крана. На следующее утро Костя получает расчёт – и вместе с девушкой Зоей (косвенно виновной в гибели родственника Кости) отправляется обратно домой. Хронотоп повести, расширившись, мгновенно сужается и закольцовывается мистической деталью (сном). Простой парень Костя Косолапов (такой вот «русский медведь») неожиданно оказывается фигурой рока —передатчиком гибельного импульса от своего отца к другому человеку.

Возникает вопрос: почему? Это третий слой романа.

Но автор видит и ещё одну ипостась Кости Косолапова

именно он, обычный парень, цельный и сердечный, и есть главный часовой того вечного традиционного уклада жизни, который нужно сохранить. От кого? Да от тех «игроков», для кого простой человек – никто, и его деревню можно затопить, реку его родную развернуть и этим погубить, а деревенское кладбища стереть и землю, в которой покоятся его предки, ловко продать. И Костя Косолапов, возвращающийся домой, к любимой матушке, «обязан бдительно охранять и стойко оборонять свой пост» и не отдавать своего главного оружия – любви к родной земле – никому, «включая и лиц, которым он подчинён». И хотя в повести Костя уходит на завод, мотив – что Костя Косолапов именно страж народной традиции – отчётлив.

Zaloguj się, aby ocenić książkę i dodać recenzję
Książka Владимира Пшеничникова «Костя едет на попутных. Повести» — pobierz w formacie fb2, txt, epub, pdf lub czytaj online. Zostaw komentarze i recenzje, głosuj na ulubione.
Ograniczenie wiekowe:
18+
Data wydania na Litres:
22 listopada 2017
Objętość:
430 str. 1 ilustracja
ISBN:
9785448596087
Format pobierania:
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 5 на основе 11 оценок
Tekst
Средний рейтинг 4,4 на основе 25 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 4,5 на основе 2079 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 4,5 на основе 39 оценок
Tekst
Средний рейтинг 5 на основе 3 оценок
Tekst
Средний рейтинг 4 на основе 3 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 4,3 на основе 291 оценок
Tekst
Средний рейтинг 4,8 на основе 3810 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 4,8 на основе 54 оценок
Tekst
Средний рейтинг 5 на основе 2 оценок