Czytaj książkę: «Комбат по прозвищу «Снежный Лис»»
Предисловие
В декабрьские дни 1942 года внимание всей страны было по-прежнему приковано к Сталинграду. Два с половиной осенних месяца наши войска упорно обороняли город, буквально вцепившись зубами в узкую полоску правого берега Волги. То в одном, то в другом месте немецкие штурмовые части прорывались вперёд, захватывая всё новые участки береговой полосы.
На огромной реке в ноябре начался ледостав. Дымилась в морозном воздухе тёмная густая вода, напитанная шуршащей массой ледяной каши. Немцы наращивали удары, стремясь уничтожить раздробленные полки 62-й и 64-й армий генералов Чуйкова и Шумилова, сорвать снабжение войск людьми и боеприпасами через Волгу, и без того затруднённое погодой.
Министр пропаганды Третьего рейха Йозеф Геббельс, с проницательным взглядом мелкой, умной охотничьей собачонки, не рисковал делать новые заявления о захвате Сталинграда. Он уже обжёгся в сентябре сорок второго, объявив на весь мир о падении города, но упорные бои продолжались. Хотя по всем прогнозам русские были обречены.
И вдруг внезапный контрудар 19 ноября сорок второго года, сомкнувший за четыре дня огромное кольцо окружения вокруг шестой армии Паулюса.
Наступление продолжалось. Информбюро и советские газеты каждый день передавали сообщения о новых успехах Красной армии. Освобождались районные города и посёлки, волна наступления шла по Ростовской, Астраханской областям. Немецкие войска несли большие потери, а наши части всё дальше углублялись на запад, оставляя зажатую в кольце шестую армию, одну из наиболее сильных и подготовленных армий вермахта, а также приданные ей итальянские и румынские дивизии.
Самый мощный удар за всю войну! Некоторые советские генералы уверенно предсказывали дальнейшее развитие наступления и скорую победу над врагом. Однако не всё обстояло так благополучно. В Сталинграде и вокруг него шли ожесточённые бои. Кольцо окружения не было достаточно прочным. В некоторых местах сплошной фронт отсутствовал, оборону держали разрозненные подразделения, не хватало артиллерии, бронетехники, транспорта для переброски воинских частей на опасные участки.
Двенадцатого декабря немецкие войска предприняли попытку деблокировать окружённую армию Паулюса.
Группировка генерала Гота, насчитывающая 250 танков и штурмовых орудий, при поддержке авиации нанесла мощный удар с юго-запада и через десять дней оказалась в тридцати пяти километрах от полосы обороны 6-й армии. Однако за эти десять дней группировка понесла такие потери во встречных боях, что генерал Гот был вынужден прекратить дальнейшее наступление и встать в оборону.
Эти декабрьские дни могли повернуть ход сражения и пробить кольцо, отбросив наши войска. Советским командованием был принят ряд срочных мер, переброшены на слабые участки пехотные части и артиллерия. Изыскивались резервы для нанесения контрударов, однако обстановка под Сталинградом оставалась сложной. На смену победным реляциям приходило трезвое осознание реального положения.
Враг был силён и сдаваться не собирался. Переломить положение могли только решительные и хорошо продуманные действия.
Глава 1
Батальон наносит удар
Несмотря на сложное положение, каждый немецкий солдат готовился в те дни отпраздновать Рождество. Как обычно, 25 декабря поздравляли друг друга, накрывали столы, наряжали ёлку, вспоминали родной дом и пели трогательную, знакомую с детства песенку «Тихая ночь, святая ночь…»
Война, начатая Германией в далёком тридцать девятом году, разбросала немцев от пустынь Северной Африки на юге до Кольского полуострова на севере. Войска вермахта продвинулись на две тысячи километров в глубину России и стояли у Волги.
Пушечный дивизион одного из полков группы армий «Дон» занимал позиции в заснеженной степи междуречья Волги и Дона. Трудно было придумать боле унылую картину, чем эта бесконечная ледяная равнина с редкими холмами, островками кустарника и одиноко торчавшими деревьями. Дул сильный морозный ветер, вечный спутник степного края, наметая в низинах огромные сугробы.
Командир дивизиона, опытный майор, выбрал для своих двенадцати 105-миллиметровых орудий удобную позицию на холме. Отсюда хорошо просматривалась окружающая местность, а орудия перекрывали огнём обширный участок в радиусе 40 километров.
В начале декабря, ещё до попытки генерала Гота прорвать кольцо окружения, русские пытались уничтожить дивизион, который мешал продвижению их войск. Но пехотному полку, усиленному несколькими танками, не хватало маневренности. Хотя тяжёлые орудия не отличались высокой скорострельностью, но их прицельность и мощность были высоки. А расчёты хорошо подготовлены.
Снаряды весом пятнадцать килограммов проламывали броню танков, осколочные и бризантные заряды выкашивали пехоту. Кроме того, дивизион был усилен автоматическими зенитками, а также пулемётным и сапёрным взводами. После нескольких безуспешных атак на закопчённом снегу остались сотни три неподвижных тел в длиннополых рыжих шинелях и сгоревшие танки.
Русские больше не пытались атаковать дивизион. Артиллеристы, хоть и понесли потери, но чувствовали себя уверенно. Майор приказал укрепить траншеи, вырыть запасные капониры и усилить посты.
– Русские сумели окружить Паулюса, – рассуждал майор, – но воевать не научились. Нельзя же так бездумно лезть на орудийный и пулемётный огонь. Вряд ли у них что-то получится с этим окружением.
Офицеры согласно кивали. Их раздражало упорство русских, из-за которого так надолго затянулась война. В успех русского наступления они не верили. Тем более, газеты и радио ежедневно сообщали о мужестве окружённых солдат Паулюса.
В ту рождественскую ночь возле орудий, как всегда, стояли часовые, мёрзли дежурные расчёты одной из пушек и спаренной зенитной установки, перетаптывались пулемётчики. Обер-лейтенант, командир второй батареи, обходил позиции, прислушиваясь к ночным звукам.
Он воевал в России с осени сорок первого года и считался опытным офицером. То, что ему выпало дежурить в праздничную ночь, говорило о доверии начальства, и молодой офицер старался всячески его оправдать. Время перевалило за полночь, посты несли службу исправно, а из блиндажей доносились пение и смех. Время от времени выходили проветриться разгорячённые дружеским застольем солдаты и офицеры. Обер-лейтенанту приветливо махали руками, поздравляли с Рождеством и сочувствовали, что приходится дежурить в такой весёлый праздник.
Начальник штаба дивизиона угостил коллегу сигаретой и тоже посочувствовал, что обер-лейтенант мёрзнет, а все веселятся.
– Завтра я доберу, что мне полагается, – потирая руки в тёплых перчатках, отозвался молодой офицер. – А сегодня кому-то надо вас охранять.
– От кого? – засмеялся один из лейтенантов. – Русские крепко завязли, пытаясь заглотить слишком большой кусок.
Дежурный был с ним согласен, но легкомысленный разговор не поддержал. Вестовой, сопровождавший обер-лейтенанта, предложил принести горячего кофе и бутерброды. Это было очень кстати. Заодно, хотелось отдохнуть от пронизывающего ветра.
За компанию с ним остался начальник штаба и закурил очередную сигарету. Капитан был ровесником командира дивизиона, воевал ещё в ту войну, двадцать лет назад. Он считал, что праздник пора закруглять. Конечно, офицеры и солдаты дивизиона знают меру, вряд ли кто перехватит лишнего, но нервное напряжение последних месяцев ослабляет людей.
– В такие ночи русские особенно опасны, – рассуждал начальник штаба. – Они голодают, обозлены, и в Сталинграде наверняка наносят удары, как крысы из темноты.
– Но здесь их ближайшее охранение находится километрах в семи, – осторожно заметил обер-лейтенант, – а крупных частей поблизости нет.
– Может, и так, – согласился капитан. – Но хороший лыжник может бесшумно одолеть десяток километров за тридцать-сорок минут. Пожалуй, пора заканчивать веселье.
– А я ещё раз проверю все пулемётные расчёты, – козырнул обер-лейтенант.
Эта ночь тянулась особенно долго, но всё же подходила к концу. Обер-лейтенант, в подбитой мехом шинели и тёплых сапогах, в очередной раз осмотрел окрестности в бинокль. За эти недели он изучил здесь каждый холм, неглубокие овраги и подозрительного ничего не заметил. По направлению к Сталинграду прошёл на северо-восток воздушный наблюдатель «Фокке-Вульф 189». Русские проводили его несколькими зенитными залпами, но не попали. Всё шло, как обычно.
– Слава Богу, светает, – сказал вестовой. – Здесь такие мрачные ночи. Дикая земля…
Никто из дивизиона не заметил, как в километре отсюда, с невысокого кургана за ними наблюдают двое русских разведчиков в белых маскхалатах. Не дожидаясь, пока окончательно рассветёт, они спустились со склона, встали на лыжи и, убыстряя ход, помчались к балке.
Здесь стояли два десятка танков и два американских бронетранспортёра с крупнокалиберными пулемётами. Капитан, командир батальона, светловолосый, в овчинной куртке и валенках, выслушал доклад. Коротко посовещался с командирами рот, уточнил задания. Офицеры нырнули в открытые люки «тридцатьчетвёрок», на броне заняли свои места десантники.
– Двигаем помалу, – дал команду танковый комбат, заняв своё место в головной машине.
Советские «тридцатьчетверки» обычно выдавали своё присутствие громким лязганьем гусениц. Но снег отчасти глушил звуки. Танки шли хоть и быстро, но на ровном газу, без лишнего шума. Они приблизились к позициям артиллерийского дивизиона с подветренной стороны, с юго-запада, что позволило выиграть несколько сотен метров.
Обер-лейтенант, старательно наблюдая за степью, не учёл, что русские могут ударить с тыла. Это было бы безрассудно. В двенадцати километрах за спиной находились позиции пехотного полка, противотанковая артиллерия, тяжёлые шестиствольные миномёты. Кроме того, на линии обороны стояли в капонирах ещё несколько замаскированных батарей дальнобойных орудий. Русские могли нарваться на хороший удар и, тем не менее, рискнули.
Самое обидное, что опасность разглядел не дежурный офицер, которому вверили безопасность дальнобойного дивизиона, а ефрейтор-пулемётчик. Это неприятно задело обер-лейтенанта.
– Русские танки! – кричал ефрейтор, посылая светящиеся трассы из своего машингевера МГ-34.
Обер-лейтенант разглядел снежные вихри и силуэты стремительно приближавшихся танков. Они двигались почти бесшумно (звуки глушил сильный ветер), затем отчётливо послышалось лязганье гусениц.
– Тревога! Аларм! – выпустил красную ракету дежурный офицер.
Посты непростительно зевнули, подпустив вражеские танки слишком близко к тяжёлым орудиям. Это был русский штурмовой батальон, достаточно опытный в своём деле. Танки приближались волной, выныривая из низин, развивая скорость на гребнях, где ветер сдул снег.
Обер-лейтенант кинулся по траншее к блиндажу командира дивизиона, но майор в распахнутой шинели уже отдавал команды и крикнул дежурному:
– Бегом к своей батарее!
Из блиндажей выскакивали полуодетые артиллеристы и бежали к орудиям, разворачивая их навстречу танкам. Однако это занимало время. Дальнобойные пушки имели массу пять с половиной тонн – развернуть их в нужную сторону было не так просто.
Но солдаты и офицеры очень старались, не замечая обжигающей тяжести промёрзшего насквозь металла, – от этого зависела их жизнь. Заряжающие уже открыли ящики со снарядами, ожидая команды. Считанные минуты, и тяжёлые орудия откроют огонь.
Быстрее других заняли свои места расчёты 20-миллиметровых зенитных автоматов и противотанковое отделение с гранатомётами и магнитными минами. Господи, дай им Бог задержать врага, пока развернутся орудия дивизиона!
Первый выстрел сделал дежурный орудийный расчёт – снаряд не попал в цель. Пока артиллеристы перезаряжали пушку (десять секунд!), дружно ударили оба спаренных 20-миллиметровых автомата. Трассы мелких зенитных снарядов уткнулись в головные машины, высекая снопы искр и сбрасывая с брони десантников, которые не успели спрыгнуть. Несколько танков стреляли на ходу, но огонь был неточный.
– По гусеницам! – кричал командир зенитного взвода. – Бейте по гусеницам!
Расчёты снизили прицел. Одна из «тридцатьчетвёрок» крутнулась, расстилая перебитую гусеничную ленту. Танки в ответ открыли огонь с коротких остановок – видя, что, кроме зениток, в их сторону уже развернулись два-три тяжёлых орудия.
Фугасный снаряд взорвался под массивным колесом орудия, которое так и не успело выстрелить второй раз. Пушку перекосило, раскидав в стороны расчёт.
«Тридцатьчетвёрка» с перебитой гусеницей вела беглый огонь и накрыла ещё одно орудие. Но экипаж танка был контужен попаданиями зенитных снарядов, вытекала солярка из запасного бака. Гусеницу скреплять не было возможности из-за сильного пулемётного огня.
Обер-лейтенант, ощущая свою вину вместе с расчётом сумел развернуть орудие. Бронебойнотрассирующий снаряд с расстояния ста пятидесяти метров проломил броню «тридцатьчетвёрки», сковырнув башню на край опорной плиты.
Командир танка и башнёр погибли. Сумели выскочить механик-водитель и раненый стрелок-радист. Из развороченного отверстия вырывались языки пламени, затем начали детонировать снаряды, сотрясая обречённую машину.
Обер-лейтенант с удовлетворением проследил, как пламя охватывает «тридцатьчетвёрку». Два уцелевших орудия его батареи ловили в прицел приближавшийся русский танк. Угол горизонтального обстрела шестьдесят градусов позволил поймать в перекрестье прицела одну из «тридцатьчетвёрок». Опытный фельдфебель готовился дёрнуть спусковой шнур, но рядом с ним взметнулся фонтан мёрзлой земли и утоптанного снега.
Ком земли ударил обер-лейтенанта в грудь. Перехватило дыхание. Он пытался встать, глядя на танк, его отполированные гусеницы, подминавшие снег и неумолимо приближавшиеся к повреждённому орудию. Обер-лейтенант не раз видел, что остаётся от людей, угодивших под гусеницы, – месиво разорванной плоти и одежды. Неужели это конец! Почему молчит оставшееся орудие его батареи?
Тем временем остальные «тридцатьчетвёрки» и лёгкие Т-70 вместе с десантниками захлестнули артиллерийские позиции – шёл ожесточённый ближний бой. Совсем не тот, которого ожидал командир тяжёлого дивизиона, рассчитанного на уничтожение врага за несколько километров.
Пятитонные орудия не успевали ловить в прицел стремительно приближавшиеся танки. Выстрелы трёхдюймовых башенных пушек обрушивали капониры, кромсали механизмы и уничтожали расчёты. Пулемётный огонь не давал уцелевшим артиллеристам прицелиться.
Начальник штаба дивизиона наводил ствол, спеша опередить «тридцатьчетвёрку». Он знал, что гибель дивизиона его командирам не простят, и рассчитывал хоть с запозданием остановить русские танки.
Осколочно-фугасный снаряд взорвался между массивных станин. Почти весь расчёт был убит или тяжело ранен. Начальник штаба, громивший Севастополь и топивший корабли с беженцами, растерянно смотрел на обрубок руки с оторванной кистью, только что сжимавшей штурвал наводки.
На краю капонира в оседающей снежной и глинистой пыли возникла фигура русского десантника в маскхалате. Громоздкий автомат с дырчатым кожухом окутался клубком пламени. Русский безжалостно добивал расчёт. Кажется, он что-то выкрикивал, а рот кривила злобная гримаса безжалостного тупого азиата.
Тела артиллеристов дёргались от попаданий пуль, заряжающий кричал, заслоняясь вытянутыми ладонями. Неужели этот варвар будет стрелять в пожилого раненого офицера? Не эсэсовца или карателя, а всего лишь честного солдата-артиллериста, которому нужна срочная медицинская помощь.
– Не делай этого! – в отчаянии воскликнул капитан.
Война безжалостна. Сержант-десантник потерял брата и отца и не собирался щадить врагов. А начальник штаба три недели назад, не слишком задумываясь, приказал расстрелять два десятка пленных русских солдат, с которыми некогда было возиться.
– Мы прикончим их штыками, – сказал тогда фельдфебель. – Патронов не так и много.
– Поступайте как хотите, – отмахнулся занятый другими делами капитан.
Артиллеристы орудовали штыками не слишком умело. Запомнилось, как кричали от боли обречённые русские пленные и просили пощадить их. Это были совсем молодые парни, которым фельдфебель приказал снять шинели и валенки. Они остались лежать на обледеневшем от крови снегу. Некоторые продолжали шевелиться и стонать, а босые ноги из последних сил скребли бурый лёд.
Один из пленных, рослый сержант, воевавший с сорок первого года, сумел спастись. Сбросив шинель и валенки, он побежал налегке, не дожидаясь, когда начнётся расправа. По нему с запозданием открыли стрельбу но смелым везёт. Сержант, получив несколько лёгких ранений, бежал, не останавливаясь, и сумел добраться до своих.
Об этой расправе узнали не только в его полку, но и в штурмовом танковом батальоне, посланном в рейд по немецким тылам. После этого пощады ждать было бесполезно.
Бой продолжался. Орудие первой батареи в упор всадило снаряд в приоткрытый люк «тридцатьчетвёрки». Танк загорелся и спустя несколько минут взорвался вместе с экипажем. Унтер-офицер подбил из чешского противотанкового ружья лёгкий танк Т-70, однако общая обстановка складывалась не в пользу немецких артиллеристов.
Тяжёлые орудия расстреливались из танковых пушек, их забрасывали гранатами десантники. Расчёты вели ответный огонь из карабинов, упорно обороняясь, но гибли в схватках с десантниками или попадали под гусеницы русских танков.
Майор, командир дивизиона, видел, как «тридцатьчетвёрки» раздавили обе 20-миллиметровые зенитные установки и расстреляли фугасными снарядами тяжёлую батарею на левом фланге. Немногие уцелевшие артиллеристы убегали, но их догоняли пулемётные очереди.
Взорвался склад боеприпасов. На десятки метров взвился столб огня, дыма, мёрзлой земли.
Взлетали обломки бревенчатого перекрытия, смятые массивные гильзы с горящими пороховыми зарядами.
Мощный толчок обвалил траншею, по которой отступали офицеры из штаба дивизиона. Всё вокруг покрылось завесой дыма и едкой пороховой гарью. Молодой адъютант надсадно кашлял, привалившись спиной к обрушенной стенке траншеи.
Русский танк промчался рядом, его экипаж не заметил офицеров. Зато приближались десантники, открыв на бегу огонь из автоматов.
– Это офицеры! – крикнул кто-то из них. – Брать живьём!
– Подавишься, – хрипло огрызнулся майор, пристраивая на бруствере длинноствольный «люгер».
Он стрелял метко и свалил первым же выстрелом бегущего впереди десантника. Глядя на своего командира, поспешно передёргивали затворы пистолетов остальные офицеры. Автоматчики из охраны штаба понимали, что живыми из танкового кольца им не выбраться. Выполняя свой долг, они лихорадочно опустошали магазины МП-40. Упали, пробитые пулями, ещё двое десантников, но это уже ничего не решало.
Обозлённые смертью товарищей, бойцы в маскхалатах не обращали внимания на торопливые очереди и пистолетные хлопки. Приблизившись к траншее, они били в упор из своих скорострельных ППШ (шестнадцать пуль в секунду) и брать в плен никого не собирались. Спрыгнув вниз, десантники снимали с убитых часы, подбирали пистолеты, гранаты, обшаривали карманы.
– Документы собирайте у офицерья, – крикнул сержант. – И поменьше из ихних фляжек хлебайте. Бой не закончился.
– Гля, главный боров ещё жив, – удивился конопатый боец, показывая на грузного майора в излохмаченной пробоинами шинели.
– Подохнет… в него полдесятка пуль угодило, – отозвался другой десантник. – А вот сапоги снять надо. Мехом подбиты.
Из бокового ответвления траншеи выскочили трое артиллеристов. Лица были покрыты копотью, бежали они пошатываясь, видимо, были контужены. Унтер-офицер вскинул карабин, на бегу выстрелил в конопатого бойца и быстро передёрнул затвор, досылая новый патрон в ствол.
Всё произошло неожиданно. Двое десантников стаскивали тёплые сапоги с немецкого майора, кто-то подбирал гранаты, а конопатый боец судорожно зевал, пытаясь вдохнуть воздух в разорванные пулей в упор лёгкие. Опытный унтер владел карабином К-98 не хуже, чем штурвалом наводки своего дальнобойного орудия. Он наверняка бы успел сделать ещё два-три точных выстрела, тем более, появление немецких солдат из узкого отсечного хода было неожиданным.
Но успел среагировать сержант Дарькин Василий, помощник командира взвода, воевавший более года. По возрасту старше своих подчинённых, он был настороже. И хотя упустил секунды, но сделать унтер-офицеру второй выстрел не дал.
За время короткой передышки Дарькин успел перезарядить диск и патронов не жалел. Очередь перебила цевьё карабина, кисть руки, сжимавшую оружие, и прошила в нескольких местах тело унтера. Бежавший следом солдат в распахнутой шинели тоже угодил под трассу «маузеровских» пуль автомата ППШ, пробивающих насквозь пятидюймовый сосновый брусок.
Третий артиллерист, развернувшись, попытался скрыться в узком отсечном проходе. Очередь ППШ догнала его и опрокинула лицом вниз. Десантники, запоздало схватившие свои автоматы, молча смотрели на убитых немецких артиллеристов. Умирал конопатый боец, рана оказалась смертельной.
– Вот так рот разевать, – хрипло проговорил Василий Дарькин. – Всем проверить оружие, двигаем дальше.
К этому времени почти все орудия дивизиона были уничтожены огнём «тридцатьчетвёрок». Из низины пытались вырваться полугусеничные тягачи «фамо» с брезентовой крышей. Тяжёлые машины выныривали одна за другой. На ходу в них прыгали артиллеристы и солдаты-ремонтники.
Командир танкового батальона капитан Андрей Шестаков приказал развернуть свою «тридцатьчетвёрку» и вместе с первой ротой выскочил наперерез тягачам.
– Огонь! Не дать никому уйти!
Восемнадцатитонные тягачи, способные буксировать по глубокому снегу тяжёлые орудия, являлись ценной техникой, уничтожить которую было не менее важно, чем вооружение дивизиона. Несмотря на свои внушительные размеры, «фамо» не были бронированы.
Фугасный снаряд взорвался с недолётом. Головной тягач увеличил скорость, но командир взвода Савелий Голиков догнал окутанную снежной пылью машину, вложив снаряд в корму. Шесть килограммов тротила в стальной оболочке вышибли два колеса вместе с обрывками гусеницы, перекосили кузов.
Двигатель продолжал упрямо тянуть массивный тягач, но через несколько метров машина остановилась. Из кабины и кузова выскакивали артиллеристы, ожидая в любую секунду следующего снаряда. Но танки вели огонь по другим тягачам, обходившим с двух сторон подбитую машину. В низине намело ветром глубокие сугробы, единственная дорога была перекрыта. Громоздкие тягачи, спеша выбраться наверх, вязли в снегу и невольно замедляли ход.
Орудия «тридцатьчетвёрок» расстреливали и поджигали машины одну за другой. Густой дым горящей солярки, окутав склоны, дал возможность нескольким тягачам выскочить из ловушки. Прикрывая их, отчётливо и звонко вела беглый огонь «собака» – 37-миллиметровая автоматическая пушка.
Расчёт во главе с молодым немецким офицером знал, что долго не продержаться – через считанные минуты их сомнут русские танки. Артиллеристы тоскливо оглядывались по сторонам. Не будь с ними офицера, фельдфебель приказал бы взорвать пушку и попытаться спастись. Но молодой офицер, видимо, решил принести себя и расчёт в жертву будущей победе вермахта. Но будет ли когда-нибудь эта давно обещанная победа?
Лёгкий танк Т-70 точным выстрелом угодил в двигатель «фамо». Из брезентового кузова выскочили несколько солдат ремонтной бригады. Пулемётные очереди настигали их одного за другим.
– Надо помочь камрадам, – крикнул офицер. – Прикончите этого русского недомерка.
– Кто бы нам помог, – пробормотал один из артиллеристов.
Но даже в такой безнадёжной ситуации ослушаться офицера никто бы не посмел. Этот выкормыш гитлерюгенда был моложе любого из своих солдат, но артиллеристы знали, что он без колебания расстреляет каждого, кто не выполнит приказ.
Расчёт «собаки» развернул тонкий ствол своей пушки, а заряжающий загнал в лоток обойму с бронебойными снарядами. Они вылетали со скоростью 800 метров в секунду. Скошенная броня лёгкого танка выдержала несколько попаданий, хотя десятитонную машину ощутимо встряхивало, а в разные стороны веером разлетались искры.
– Стреляй, командир, – нервничал механик-водитель Т-70, пытаясь увернуться от очередного удара, но младший лейтенант, командир машины, не мог развернуть заклинившую башню.
– Дави сволочей! – воскликнул он. – Башня не проворачивается.
В танк летели усиленные снаряды с вольфрамовой головкой из новой обоймы. Два из них пробили башню и тело младшего лейтенанта. На механика-водителя капала кровь. Сержант слышал, как ворочается и хрипит его командир.
– Игорь! – позвал он лейтенанта, продолжая давить на газ. – Ты живой?
Снаряд врезался в массивный выпуклый люк, из рук механика выбило рычаги. Двадцатилетний сержант не ощущал рук. Ему показалось, что они оторваны, комбинезон был окровавлен, а танк завалился в воронку.
Наверное, расчёт «собаки» добил бы лёгкий Т-70 и его механика, который не в силах был управлять машиной и обречённо ждал, когда очередной снаряд оборвёт его жизнь. Люк заклинило, руки не слушались. Сержант из последних сил толкнул плечом люк, который слегка поддался. Надо быстрее выбираться!
Сотрясая землю, мимо пронеслась «тридцатьчетвёрка» взводного Савелия Голикова и на скорости подмяла под себя зенитку, перемалывая гусеницами и всей своей массой платформу, ствол и тела расчёта.
Немецкий офицер метнулся в сторону, но сильный удар опрокинул его в снег. Кажется, он потерял сознание, а когда снова открыл глаза, русский танк был уже далеко. Рядом, среди обломков зенитки, ворочался и стонал кто-то ещё. Надо уходить, пока не поздно.
Офицер сделал движение, чтобы подняться, но тело пронзила острая боль. Сапоги были сплющены, разорваны, а под ними расплывалась пятно парящей на морозе крови. Ноги! Эти звери раздробили кости обеих ног. Офицер достал из кобуры пистолет, но боль сковала тело.
– Хильфе! Помогите!
Из обломков кое-как выбрался заряжающий. Прижимая к груди раненую руку, подошёл к офицеру.
– Господин лейтенант, у вас раздавлены ноги. Я не смогу вам помочь, – медленно проговорил солдат. – Простите меня…
И шатаясь побрёл прочь.
На него не обращали внимания. Русские танки расстреливали из орудий пытавшиеся уйти тягачи. Разбросанные по степи, они горели чадным пламенем вытекавшей из баков солярки. Коротко вспыхивал просушенный морозом брезент, огонь выбивался из-под капотов двигателей, перекидывался на массивные резиновые колёса.
По снегу убегали уцелевшие водители тягачей, ремонтники. Их догоняли пулемётные очереди, но несколько человек, скатившись в овраг, сумели спастись.
Офицер-артиллерист с трудом взвёл затвор вальтера. Оставался единственный выход – пустить себе пулю в висок, пока не появились эти дикие азиаты и не вспороли ему живот. Но проходили минуты, холод всё сильнее сковывал тело, а офицер убеждал себя, что слухи о зверствах русских придуманы идиотами или эсэсовцами. Надо звать на помощь, стрелять вверх, чтобы его услышали. Однако пальцы уже не повиновались, сознание мутилось, и всё закрывала морозная пелена.
На мёртвое тело наткнулся спустя четверть часа боец-десантник. Забрал пистолет, отстегнул часы и с сожалением осмотрел добротные сапоги, разорванные гусеницами танка. Впрочем, впереди ещё долгая зима, а валенки греют лучше.
К «тридцатьчетвёркам» комбата Андрея Михайловича Шестакова привели человек семь-восемь пленных, в том числе обер-лейтенанта, командира батареи. Их допрашивал Пётр Бельченко, возглавлявший взвод разведки.
Главный вопрос, который интересовал Шестакова, – есть ли поблизости крупные немецкие части. Обер-лейтенант, контуженный мёрзлым комом земли, кашлял и говорил с трудом. Назвал своё имя, должность, на остальные вопросы отвечать отказался.
– Надо ли играть в героя? – усмехнулся капитан Шестаков. – Ты всего лишь неудавшийся завоеватель, не более того. Церемониться с тобой не будем.
Когда Бельченко перевёл слова комбата, обер-лейтенант вытянулся по стойке «смирно» и, пытаясь держаться с достоинством, заявил:
– Я давал присягу и могу сообщить только своё имя. Какие-либо сведения военного характера передавать не имею права – это будет считаться предательством.
На эту фразу ушли все его силы. Увесистый ком мёрзлой земли крепко повредил грудь, возможно, сломал рёбра. Кашель согнул его, лицо побагровело, шинель была порвана.
Двадцатисемилетний комбат Шестаков смотрел на него, ожидая, когда пройдёт приступ кашля. Обер-лейтенант был единственным пленным офицером, и только он мог дать какие-то нужные сведения. Капитану уже доложили о потерях: погибли и получили тяжёлые ранения более тридцати танкистов и десантников, сгорели два танка и три были повреждены. Жалости или сочувствия к немецкому офицеру Андрей не испытывал.
Обер-лейтенант вытер губы платком и снова выпрямился.
– Вы можете показать на карте, где расположены ближайшие крупные части и остальные дивизионы вашего полка?
Бельченко перевёл вопрос комбата, а затем ответ обер-лейтенанта.
– К сожалению, не смогу
– К сожалению! – сплюнул капитан. – Вежливый до задницы. Ладно, отведите его в сторонку и шлёпните. Времени на пустую болтовню у меня нет.
Эту фразу обер-лейтенант понял и горячо запротестовал, мешая русские слова с немецкими.
– Вы цивилизованный человек и не можете так со мной поступить. Кроме того, я ранен и имею право на медицинскую помощь.
– Во, сукин сын, как заговорил, – удивился командир первой танковой роты Григорий Калугин. – А кто тебе давал право наши города из своих пушек в развалины превращать? А кто пленных штыками добивал?
– Заканчивайте с ним, – перебил Калугина капитан Шестаков.
Обер-лейтенант не просил пощады, но страх что-то переломил в нём. Подталкиваемый в спину стволом автомата, он упирался и растерянно повторял:
– Так нельзя… я ранен, и мне обязаны…
Сержант-десантник пнул его валенком.
– Шагай и захлопни рот!
Когда раздались одна и другая короткие очереди, остальные пленные сбились в кучу с нескрываемым страхом глядя на русского комбата.
Унтер-офицер в возрасте лет за сорок, понимая, что его ждёт такая же судьба, показал на карте, где расположен штаб их тяжёлого артиллерийского полка и один из дивизионов. Он неплохо говорил по-русски и сообщил, что провёл в плену под Брестом полтора года и вернулся домой после революции.
– Мало показалось? Снова в Россию потянуло?
– Я простой солдат. Кто меня спрашивал? – пожал плечами унтер. – Нас расстреляют?
– Если найдём транспорт, то вывезем в тыл вместе с ранеными. А если не хватит места, не обессудь. Сами в эту кашу влезли, самим и расхлёбывать.
– Мы поместимся в уголке кузова, – с усилием выдавливая улыбку, проговорил унтер-офицер. – Мои товарищи простые люди, у всех семьи. Пожалейте хотя бы их.
